Текст книги "Бесконечное движение к свету"

Автор книги: Эдуард Велипольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Дело в том, что всё в этом мире состоит из противоположностей: свет – тьма, день – ночь, зима – лето, тепло – холод и так далее. В нравственной сфере это всё то же Добро и Зло. Но почему? Для чего в этом мире, нужны противоположности? Противоположности нужны для того чтобы уравновесить систему. А равновесие нужно, что бы система была устойчивой. Зло, в чистом виде, не может ничего создать, а Добро, в чистом виде, не может защитить созданное. Эти две противоположности, имея каждая свою функцию, дополняют друг друга. Между прочим, гармония в природе это и есть равновесие положительного и отрицательного. Но здесь же создаётся и перевес. Возьмём, к примеру, такое отрицательное качество как лень. Говоря обобщённо, лень это нежелание производить какие либо действия, для удовлетворения своих же физических потребностей. И если животные поддаются этому пороку, то только до определённой степени. Естественная потребность в питании, а проще говоря – голод, принуждает их к совершению каких-то физических действий. И на этом, у животных, парок заканчивается. А вот человек смог обойти его. Зачем таскать тяжести самому, если для этого можно приспособить животных? Зачем обрабатывать землю, если можно заставить это делать тех же животных или другого человека? И вот таким образом человек сохранил в себе лень, это порочное качество. Взять, к примеру, то же техническое развитие общества. В общем-то, весь технический и технологический прогресс обязан своим появлением порочным качествам человека, таким как жадность, страх и лень. Но лень порождает зависть, зависть – злобу, злоба – месть, месть – агрессию, агрессия – убийство и так далее. Короче говоря – в Мире устанавливается стабильное понятие Зла. Но оно, по сути, ни на чём не базируется и ни на чём не основывается. У истока этого могущественного порока лежат почти иллюзорные понятия, созданные из естественных инстинктов самого человека, которые должны были служить ему для определённых целей и заканчиваться этими целями. А к самому человеческому Злу, как явлению, Бог не имеет никакого отношения. Да, Бог создал людей разными: кто-то сильный, кто-то умный, кто-то красивый, кто-то талантливый. Люди должны были дополнять друг друга. В большинстве своём оно так и есть, но на этой же разнице появилось и отрицательное. Однако Бог милостив. Он указал человеку путь искупления и спасения, который заключается в покаянии и прощении. Это хорошо видно на примере Каина и Авеля. Как известно Каин убил своего брата Авеля всего лишь потому, что Господь предпочёл поднесённые ему дары Авеля, дарам Каина. Но как ни странно, для Бога, Каин не олицетворяет своим поступкам Зло, хотя его помыслы порочны, а действия греховны. Если досконально разобраться в этой ситуации, то получается, что Каин любил Господа не меньше своего брата Авеля, если даже не сказать – больше. Да и как можно было в то время не любить Господа или в чём-то сомневаться, если сотворение самого человека произошло всего лишь на расстоянии одного поколения? Тогда Зла как токового и в помине не было. Это братоубийство произошло не из чёрной завести, а наоборот, из-за сильной любви к Богу. Каин настолько сильно любил и ревностно относился к своему Господу, что не смог вынести его выбора. Да и Господь, делая свой выбор, разве не знал этого? Разве Он, сотворивший Всё и Вся, не мог предвидеть замысла простого смертного, созданного им же? Почему же Он не предотвратил это злодеяние? Но Он это сделал намеренно, что бы создать пример, что бы остальным указать путь искупления.

Дальнейшая судьба души Авеля даже не интересна: Господь наверняка позаботился о ней. А вот что потом произошло с Каином, и заключается вся суть Божьего замысла. А Каин осознал, раскаялся в содеянном и, в конце концов, получил прощение. Страдал ли он? Безусловно! И его страдания были огромными, как физические, так и душевные. И именно за эти страдания он получил прощение. В этом и заключается суть замысла: страдания а потом прощение. Но в начале обязательно должно быть покаяние. Без покаяния душа будет страдать вечно. Поэтому, в первую очередь, Бог помогает раскаевшемуся человек. А также старается наставить его на путь истинный и спасти его душу из пучины греха и порока. Правда люди, в большинстве своём, не осознают эту безвозмездную и бескорыстную помощь. Им кажется, что это они всё сделали сами. Но Господь снисходительно относиться к их заблуждениям. Он вообще снисходительно относится ко всем заблуждениям людей, если только они не связаны с грехом, потому как грех это не заблуждение, это осознанный поступок. Но у Бога даже и грех подлежит расследованию. Допустим, человек совершил грех – украл хлеб. Но если он просто хотел есть и украл хлеб? Голод это одно из фундаментальных чувств, между прочим, данных ему Всевышним. А если этот человек просил хлеб и от него брезгливо отвернулись? Тогда уже даже больший грех совершил тот, кто отвернулся. Хотя и просящего следует спросить – «Почему ты не можешь честным трудом добыть себе пропитание?».

Созданная Богом человеческая душа стремится ввысь, в смысле – к Богу. Следовательно, земное её тянет вниз. Кстати, люди ищут оправдание своим грехам в том же равновесии положительного и отрицательного, мол если всё время делать только добро, то получится перевес, поэтому, одновременно, человек должен совершать и плохие поступки. Но эти рассуждения не верны. Отрицательное в человеке заложено на уровне инстинктов. Оно развивается вместе с становлением человека. Один и тот же поступок, совершённый ребёнком и взрослым человеком, оценивается по-разному. Инстинкты изначально создают в человеке перевес и чтобы устранить его, человеку надо совершать добрые поступки. Это как крылья для птицы: чем чаще и быстрее птица машет ими, тем выше в небо она поднимается. Следовательно – чем больше человек совершает Благодетели, тем ближе он становится к Богу. Но если птица не будет махать крыльями, то рано или поздно она опуститься на землю. То же самое происходит и с человеком: чем меньше он совершает Благодетели, тем сильнее его притягивает к земле. А грехи вообще чернят душу. И это для неё самое страшное. Это как родимое пятно: ничем не смывается и удаляется только с болью. Но это ещё не всё. Самое страшное то, что Бог, очернённую грехами душу, может просто не заметить. Богу дорого каждое его творение и Он старается ему помочь и спасти. Но если Он не заметит грешную душу среди земного, то она растворится и навеки канет в небытие. Но откуда же берутся грехи? И что такое грех? Грех это нарушение Божьих законов, Божьих заповедей, норм и законов общества, в большинстве своём, основанным на тех же Божьих законах. По сути, грех и Зло это одно и то же. Но если Зло больше базируется на естественных чувствах, где всё стихийно и не предсказуемо, то грех обычно определён и обозначен. Совершая грех мы осознанно принимаем решение и берём на себя всю полноту ответственности за него. Поэтому грех значительное и весомее. И вот в силу своей объёмности и материальной значимости грех в обществе обрёл фундаментальное положение, с которым люди не просто считаются, а даже полностью подчиняются его влиянию. Хотя и базируется грех на тех же иллюзорных принципах, что и Зло, и человеку под силу с ним справится. Но в человеческом обществе есть довольно спорный аспект отношений – справедливость. Если ты жертва, то ты жаждешь возмездия. И это справедливо. И тебя не устраивает что когда-то, пусть и обязательно, восторжествует Божья справедливость. Тебе непременно надо видеть наказание твоего обидчика, его страдания. Но надо помнить одно – у Бога, прощение, стоит дороже, чем месть.

Бог допускает существование человеческой системы справедливости, что бы, пусть даже таким образом, ограничить распространение Зла. Но самое главное, что сотворил Бог для спасение человека – бескорыстно наградил его таким понятием как совесть. Именно совесть указывает человеку истинное положение его души и ведёт её к спасению. Именно совесть служит ориентиром в бесконечных лабиринтах поступков, определяющих его дальнейшую судьбу. Но если ты по каким-то причинам опоздал, то та же совесть, уже на Судном Дне, обретает карающий образ.

Святость Христа не только в его учении. Он ещё является примером стойкости перед искушением. Ему было предложена жизнь за отречение от своих идей. И если бы он выбрал жизнь, то был бы прав, потому что жизнь дана ему Богом. Но за ним уже пошли люди, в его ученье поверили. Значит, выбирая жизнь, он должен был предать их, предать тех, кто в него поверил, кто за ним пошёл. Он не мог их предать, не мог поступиться своей совестью и принял мученическую смерть. За это Господь Его вознаградил и поныне вознаграждает тех, кто в Его уверовал.

В современном человеческом обществе, благодаря существующим технологиям, практически отсутствует такое понятие как грех. Здесь, по сути, даже грешные помыслы отслеживаются. И, надо сказать, эти меры дали положительные результаты – в обществе почти не стало Зла. Но по этой же причине люди разучились прощать и каяться. Люди утеряли путь искупления данный им Богом, и понятие Совести, которое развивалось и укреплялось в процессе жизни, также утеряло своё значение. Люди меньше стали ценить честность, сознательность, благородство и стали относиться к ним с безразличной обыденностью. Но самое страшное заключается в том, что в случае, если по каким-то причинам, в обществе исчезнет весь, или хотя бы часть технического прогресса, то люди просто физически не смогут это пережить. Поднимется такой огромный вихрь Зла, что он уничтожит весь человеческий род. Спасутся только те, кто, живя в естественных условиях, сумел сохранить в себе баланс положительного и отрицательного, выработать и воспитать естественные чувства способные противостоять Злу. И в первую очередь это будем мы….

Голос резко исчез и на смену ему пришёл всё тот же шум дождя.

А потом Андрей снова оказался в чьём-то теле. И надо сказать в очень нездоровом теле.

Всё это тело колотило от озноба и в то же время внутренний жар переполнял его. Дышалось тяжело, во рту сушило, глаза слезились, в ушах звенело. Перед собой он видел мрачную картину: непогода, серость, сырость, грязь. Ветер бесцеремонно рвал серое полотно мелкого дождя и обрывками швырял на землю. Чуть поодаль виднелись какие-то неказистые строения. Дальний забор из колючей проволоки ещё больше усугублял всю мрачность этого вида.

Перед Андреем внезапно остановилась повозка. Мокрая гнедая лошадь тащила невзрачную телегу, на уровне бортов которой лежала мокрая солома. На соломе сидели два человека – женщина, с вожжами в руках, и, чуть позади, полулежа, расположился мужчина. Обычные полотняные мешки, углом одетые на их головы, служили капюшонами и защищали от дождя.

Вдруг Андрей, точнее чьё-то тело с сознанием Андрея, чавкая ногами по грязи, направился к телеге. Подойдя сзади, этот кто-то сел на солому, как раз за спиной у мужчины. Мужчина обернулся и внимательно посмотрел на него.

– Что надо? – грозно спросил он.

– Погади, Пятро – обратилась в это время к нему женщина и они какое-то время молча смотрели друг другу в глаза.

– Ладно – наконец произнёс Пятро.

Чужое тело посмотрело влево, и Андрей увидел перед собой высокого человека в куцем, рваном пальтишке, сильно поношенной шапке ушанке, которая ему была явно мала, да и к тому же ещё с надорванным ухом. Его истощённое лицо, заросшее черной щетиной, казалось вымазанным сажей. Он изумлённо смотрел на Андрея.

– Пантелей… – наконец вполголоса произнёс мужчина – Ты с ума сошёл…. Они тебя сдадут…. Ты доедешь только до ворот.

– Пусть… Я уже больше не могу – произнесло тело с сознанием Андрея.

В это время телега тронулась, а тот мужчина продолжал стоять на месте и провожал их взглядом.

Вскоре они повернули за угол какого-то бревенчатого строения. Здесь телега снова остановилось. Андрей слышал, как у него за спиной женщина вполголоса с кем-то разговаривала. Он ничего не мог разобрать и если честно, то и не старался это сделать. Вдруг посмотрев в сторону, он встретился глазами с ещё одним незнакомым мужчиной. На нём была брезентовая накидка, голову покрывал капюшон, из-под которого выступал чёрный козырёк. По длине накидка доходила ему до колен, а ниже, опускался ствол, спрятанной под брезентом, винтовки. Обут был мужчина в добротные сапоги и стоял на дощатым настиле. По его чисто выбритом щекам текла вода. Лицо выглядело уставшим, глаза, неподвижно и безразлично уставившиеся на Андрея, как бы застыли в немом вопросе – «Ты кто?».

Андрей не осознавал этого взгляда. Ему, в общем-то, было всё и все безразличны. Неизвестно о чём думало тело, по имени Пантелей, в котором он, на этот раз, зачем-то оказался, какие оно в это время испытывало эмоции и чувства? Было ли в том, другом теле, своё сознание и ощущало ли оно те физические страдания так же, как их ощущал теперь Андрей?

Человек какое-то время смотрел в глаза Андрею, а Андрей – ему. Наконец тот опустил веки и, одновременно повернув голову вправо, крикнул вознице – «Трогай!».

Телега, скрипя и покачиваясь, проехала через распахнутые ворота, сбитые из жердей с натянутой поверх колючей проволокой, и поехала дальше, по мокрой, расдолбанной дороге, оставляя позади непонятные строения и неизвестных Андрею людей.

Через какое-то время они уже оказались в лесу.

Неизвестно, испытывал ли тот Пантелей радость от случившихся события, или ему тоже было всё безразлично, как теперь Андрею, потому что у последнего под горло подкатил тошнотворный ком, в голове звенело, в ушах стоял монотонный шум? От телесного жара глаза слезились и от этого вид лесной дороги, то прерывался, то неестественно изгибался, то исчезал вовсе.

Они ехали и мохнатые верхушки высоких сосен, раскачиваясь и шипя, слегка наклоняли к низу свои лохматые головы, словно любопытствуя – «А кто это сидит, там, на телеге?».

Может быть, уже начало смеркаться, а может быть просто потемнело у Андрея в глазах. Он этого не знал. Темнота быстро окутывала то ли его сознание, то ли лесную дорогу. Вдруг Андрей почувствовал, что его положение в этой темноте меняется: ему казалось, что он стал медленно кружиться, переворачиваться. Сначала он судорожно цеплялся за что-то руками, но сил держаться не было, и он полетел в чёрную пустоту своего безпамятсва.

Где-то далеко послышался глухой удар, словно разбился глиняный сосуд и жидкость, заполнявшая его, что-то липкое, тягучее, начала медленно расплываться, облегчённо освобождаясь от строгой, может быть даже кем-то навязанной и опостылевшей формы. Именно освобождение от этой формы, на данный момент, ассоциировалось у Андрея с исчезновением боли. Он уже не чувствовал ни жара, ни тошноты, ни озноба. Он ничего не видел и не слышал и это состояние его вполне удовлетворяла.

– Что это с ним? – неожиданно среди темноты послышался незнакомый женский голос.

– Похоже, в обморок упал – ответил ей мужчина – Ай… не надо было связываться с этими доходягами. Пока их поставишь на ноги, на харчи больше средств уйдет. А если окочуриться, что с ним делать?

– Бросим у дороги. Мало ли теперь таких валяется? Нет, ну чего, мужчина-то, вроде, крепкий, в хозяйстве сгодился бы. Степанида Козлова, вон, не нарадуется на своего. Всё по хозяйству делает. А когда прибился, так тоже ведь ветром шатало. Откормили, выходили, теперь гляди, какая помощь.

– Помощь…. Немцы пронюхают, будет ей тогда помощь. А вдруг он еврей или коммунист? Это же укрывательство.

– Ты про кого говоришь: про того или про этого?

– Да и тот и этот….

– Ну, этот-то, вроде, не еврей. А если коммунист то пускай помалкивает. Козловы вообще приучили – если кто к дому подходит, он по-быстрому, шух, и в чулан.

– Ого, да он, кажется, голову разбил. Кровищи сколько. Дай платок, перевязать.

– Может действительно в кустах бросить?

– Так он же ещё живой.

Голоса вдруг смолкли, а Андрей продолжал вслушиваться в тишину. Однако время шло, но ничего не происходило, только усилился какой-то шум, похожий на шум дождя. Однако потом снова стали доноситься приглушённые звуки.

– Только бы не тело, только бы не тело… – мысленно повторял Андрей. Через какое-то время звуки стали чётче, их уже можно было разобрать. Это был плач. Плакала женщина и её тяжёлые, и частые всхлипывания перешли в речь, перемешанный с тем же плачем.

– Ну что ты молчишь? Что ты молчишь, Пантелей?! Удар меня, кричи на меня, убей меня, но только не молчи! Да, я виноватая перед тобой. Я перед тобой сильно виноватая и сама это знаю, и прощения даже не прошу, потому что нет мне прощения. Возьми нож, зарежь или заруби меня топором. Заруби и выбрось моё тело собакам. Ты теперь можешь всё и во всём будишь прав.

Здесь разговор перешёл в громкие рыдания, которые усиливались с каждым вздохом. Вдруг послышался мужской голос. Андрей предположил, что это был голос Пантелея.

– Бог тебя простит…. Мне не за что тебя прощать, потому что ты мне ничего плохого не сделала. За что мне тебя прощать? Тебе ведь тоже было нелегко. Может быть, даже тебе было тяжелее, чем мне. А что новый человек появился, так это и слава Богу. Это Бог нам его послал и, может быть, в этом и есть наше спасение. Чего же здесь плохого?

Голос смолк, и женские рыдания теперь с каждым вздохам затихали.

– Кто же знал, кто же знал, что всё так получится? – говорила женщина, немного успокоившись – Ты ушёл на войну и от тебя ни слыху, ни дыху, ни письма, ни весточки. Откуда мне было знать – где ты и что с тобой? Пришли немцы и установили свои порядки. А потом появился он и сказал, что немцы это уже навсегда, что нам их не победить и что с этим уже надо как-то жить. Мы с ним познакомились случайно – немцы всех согнали на площадь, что бы объявить о новом порядке. Я пришла с детьми. Глаша ещё держалось, а Стеша уснула на руках. После собрания он взял её у меня с рук и нёс до самого дома. Он нёс молча и всю дорогу из глаз его текли слёзы. Почему? Не знаю….

Я его не приглашала, он приходил сам. Приходил и приносил еду, ничего за это не требуя взамен. И я тебе скажу, Пантелей, если бы не он, мы бы не выжили. Помощи ждать было не от кого и не откуда. А тут ещё этот Зимовкин… Когда пришли немцы, начал «стелиться» перед ними также, как когда-то "стелился" перед советами. "Данесу немцам, что муж работает в НКВД, данесу…" – всё стращал меня. Хотел чтобы пустила его в кровать. Сволочь… Здаровский его подкараулил и застрелил. Если бы не он – нас уже, наверно на свете бы не было. С этого момента он остался жить у нас.

А ты знаешь, он был хороший человек: заботливый, добрый, хозяйственный. Дети его полюбили. Ну и как я к нему должна была относиться? Если бы не он, нас бы расстреляли или отправили в концлагерь, или мы бы просто умерли с голоду. Он за это не просил ничего. Он просто спас нам жизнь и всё. И если бы я тогда сказала ему уходить – он бы ушёл. Но мне совесть не позволила это сделать. Всё это время я с ним жила не из корыстных побуждений, хотя ради детей я была готова и на это, а из-за элементарных чувств благодарности.

Когда наши войска стали наступать, немцы начали свирепствовать: жёстче обращаться с людьми, больше проводить казней, жечь удалённые деревни. Это накладывало отпечаток и на его: он стал задумчивым, мрачным, рассеянным. «Нельзя так с людьми, нельзя…» – говорил он как бы про себя. От меня он тоже дистанцировался, дома почти не появлялся. И я стала волноваться, не столько за него, сколько, конечно же, за себя и за детей. Но мне и его было жалко.

Перед исчезновением он тайно, ночью, привёз нам зерна, муки, тушёнки, сала, сухарей.

– Запомни – сказал он напоследок – не зависимо от того кто и когда у тебя будет спрашивать, ты всем должна говорить одно – это я угрозами принуждал тебя к сожительству.

Самый отвратительный момент в моей жизни, это когда потом следователь действительно так и спросил – «Принуждал ли Здоровский тебя к сожительству?». Я ответила – «Да». Этот грех до сих пор сидит в моей душе.

– Бедная… – с грустью произнёс мужчина, помолчал и, спустя какое-то время, добавил – ты тоже такая же бедная….

Голоса смолкли, и на смену им снова пришёл шум дождя. Но продолжалось он не долго, и вскоре откуда-то опять появились голоса, но уже другие.

– Кто это? – спрашивал кого-то мужчина.

– Пантелей Допрудный – ответил ему другой мужчина и, выдержав небольшую паузу, продолжал – Ты помнишь, перед войной у деревни Череза стоял пехотный полк. Так вот, Допрудный, наверно, единственный человек, кто остался в живых из этого полка.

– Это тот полк, который бросили в бой без боеприпасов?

– В бой, это громко сказано. Боя там не было. Немцы их расстреливали как зайцев. Потом уже выяснилось, что в штабе дивизии произошла путаница: машины с боеприпасами отправили совершенно в другом направлении. Командиру полка протелефонировали, мол, занимайте позиции, колонна уже в пути, скоро прибудет. В общем – обычный бардак. По этому делу расстреляли пятерых, хотя виновный там один – тот, кто перепутал путевые листы.

– Ну а он, Допрудный, как выжил?

– Я думою, по деревням скитался. Может быть, где-нибудь и в партизанах был, только он об этом молчит, а мы ещё не все документы проверили. Партизанских отрядов в тех местах знаешь, сколько было?

– А он что говорит?

– Да ничего он не говорит. Что он скажет, дурачок контуженный. «Бог спас» – вот и весь ответ. Каждый день ходит в церковь молиться. Раньше в Пастреловку ходил, а когда там снесли церковь, стал ходить в Румяное. А это десять километров. Десять километров туда, десять обратно. И того – двадцать. Каждый день, в любую погоду, в любом состоянии, пешком. Ну, дурачок, что возьмёшь.

– Может – симулирует?

– Нет, врач сказал дырка в голове. Удивлялся, как он вообще живёт с этой раной. А тут ещё случай интересный – возвращается Допрудный домой, а жена его встречает с ребёнком на руках. И ребёнок этот, конечно, не его, а нагулянный. Здесь и нормальный человек умом тронется. Говорят этот ребёнок от полицая. Но здесь людей не поймёшь: одни утверждают, что жила с полицаем, другие, что не жила, третьи говорят, что он её принуждал, четвёртые, что она сама легла под него. Чёрт их разберёт. Здесь ещё вот что интересно: когда наша армия уже была на подходе, тот полицай, вместо того что бы бежать с немцами, пошёл к партизанам. Пошёл и признался им, что служил в полиции, что расстреливал пленных, что принимал участие в сожжении деревни Пасечки, что Допрудную принуждал к сожительству и так далее. Его, конечно же, долго не думая, там же в лесу и повесили на берёзе. Сам Гринберг, замполит в отряде Лудепова, одевал ему петлю на шею. Но потом выяснилось совсем другое: пленных Здоровский не расстреливал, этим занималась Тонька-пулемётчица, в сожжении деревни не участвовал, а если учесть что Допрудную к сожительству не принуждал, так на нём вообще ничего нет. Здесь можно было и пятнадцатью годами обойтись. Но он специально оговорил себя, он сознательно шёл на смерть. Так оно и получилось. Ну вот не умеем мы работать с людьми, не умеем. Здесь сразу видно, что у человека был психологический излом, все признаки налицо. Этим надо было воспользоваться: поработать над ним, сделать так, что бы он нам принёс пользу. Ведь с мёртвого человека что возмёшь?. Помнишь «Зодиака»? Его, по сути, в последнюю минуту от «стенки» отвели. Решили попробовать в разведке, и не прогадали – какой агент в итоге получился. Хотя Гринберга я тоже понимаю: то, что сделали фашисты с его семьёй, оправдывает все его действия.

Но вот недавнишний случай с Блиновым у меня вообще в голове не укладывается. Он пошёл по расстрельной статье всего лишь за то, что послал на три буквы начальника. И между нами говоря – тот это заслужил. Ещё он обозвал Спринчанского и Метализина тыловыми крысами. И здесь, по большому счёту, он прав. Да, они во время войны находились в тылу, сражались с внутренней контрой. Дело нужное, я не спорю. Но это совсем не то, что передовая. Я был на передовой, я знаю. Если бы не простреленное лёгкое и ни эта культя на левой руке, мы с тобой бы сейчас не разговаривали. Блинову, конечно, обидно: почему он, фронтовик, прошедший войну от начала до конца, переживши все её ужасы, должен сносить унижения и оскорбления пусть даже от своих начальников. А эти полковники тоже хороши! Надо же аккуратнее с людьми работать. Это всё же наши люди, наш народ. Власть над людьми дается, что бы вершить справедливость, а не просто так сносить головы налево и направо. А у нас вообще пошла какая-то нездоровая тенденция: от любой анонимки, клеветы, гнусной кляузы, ты можешь получить срок. Нет, так всё оставлять нельзя. Я подниму этот вопрос на партсобрании.

– А Допрудную не раскручивали по статье «пособничества»?

– Так, фактически, не было пособничества. Да к тому же у неё четверо малолетних детей.

– Откуда четверо?

– Ну как, она ж последнее время с мужем живёт.

– Так он же контуженый, дурачок.

– Ну и что? Одно другому не мешает. Как говориться – «Дурное дело не хитрое…».

Мужчины громко рассмеялись, и сразу же послышался шум дождя.

Андрей предположил, что этот дождь является своеобразной границей между его разными видениями и слуховыми галлюцинациями, в которых он, пусть даже не по своей воле, участвует. Поэтому, когда дождь стал затихать, Андрей уже ждал чего-то нового. И ждать пришлось не долго.

– Председатель? – спрашивал в темноте незнакомый мужской голос – Быть не может! Это ты, председатель? Но подожди – ты же эвакуировал семью а потом и сам эвакуировался. Как же ты здесь оказался?

– По дороге «полуторку» обстреляли и она съехала в кювет. Я подвернул ногу и вот…. Идти я не мог, а в лесу ведь долго не протянешь. Я приковылял в ближайшую деревню и… – отвечал другой голос, судя по интонации, испуганного и растерянного человека.

– Ага, теперь понятно. А я вот думаю – почему это меня судьба забросила за тысячу вёрст от дома? Значит, всё-таки, есть Бог на свете! Ты хотя бы меня узнаёшь? А, председатель?

– Здоровский….

– Помнишь…. А я-то тебя как помню…. Я всё помню. Особенно твою продразвёрстку, когда ты у меня забирал последний кусок хлеба. Как ты ходил у нас по двору и распоряжался – туда посмотреть, там проверить. Надо отдать тебе должное – ты всё нашёл и всё забрал. И ухмылялся, уходя, довольный своей работой. Слушай, вот теперь, по прошествии стольких лет, я хочу у тебя спросить – зачем ты это сделал? Ну ладно эти, люди пришлые. Они чужие, у них другие порядки, обычаи, законы. Но ты же ведь свой! Мы же с тобой росли вместе, купались в одной речке, босиком бегали по одному лугу, в один лес ходили за грибами. За что ты меня так?

– Меня заставили….

– Хорошо, я поверю, что тебя заставили. Но почему же ты не брал излишки у тех, у кого они были? Хочкин, например. А ведь у него было что взять и это ему было бы даже не в ущерб. Но ведь все знали, что ты каждую ночь кувыркаешься с его дочкой в соломе. Поэтому ты к нему даже близко не подошёл. Но ты, председатель, всегда был корыстным и расчётливым. Ты любил выпить, поесть, но работать ты не любил. Зато ты всегда завидовал тому, кто жил лучше тебя. А ты никогда не задумывался, что эти материальные благо кому-то достаются с потом и кровью, что кто-то на них работает от темна до темна.

Ты нигде не уживался: ни у нас, ни у сапожника Лавина, ни у батюшки, отца Григория. У тебя только одно было на уме – украсть и выпить. Поэтому тебя все гнали как шкодливого ката. И ты всех за это возненавидел. Зато как ты ухватился за Советскую власть! С каким энтузиазмом, рвением и упорством ты взялся за раскулачивание. Не удивительно, что тебя вскоре заметили и выдвинули в руководители.

– Ты, это… не говори никому… ну, что я там председателям был…

– Ты меня просишь не говорить? А помнишь, как я тебя когда-то просил? Я тебя умолял, стоял перед тобой на коленях и готов был целовать твои ноги. Но ты пнул меня в лицо грязным сапогом и сказал – «Уйди, кулацкая морда».

А мой Федечка… мой маленький сыночек… научился говорить только два слова – мама и хлеб. Он умер ночью, у меня на руках, тихо и спокойно. Просто уснул и перестал дышать.

Через два месяца умерла жена. В этом ребёнке была вся её жизнь, ведь до этого у неё случились три выкидыша. Да что там говорить, ты сам всё прекрасно знаешь. А я вот выжил…. Бродяжничал, питался объедками, побирался и выжил. Я научился воровать. Ваши коммуны и колхозы, это рай для воров. До сегодняшнего дня я не понимал – зачем смерть обходила меня стороной? А теперь вот понял: Господь даровал мне жизнь только ради этого мгновения, только что бы я увидел час расплаты. Ты когда-то хотел меня унизить? Ты меня унизил. Ты хотел меня уничтожить? Ты меня уничтожил. Ну вот, а теперь пришла пора расплатиться за все свои грехи.

– Прости….

– Простить тебя? А ты знаешь – не могу. Даже при всём моём желании, так как я по натуре человек добрый, даже сентиментальный, я не могу. Не имею право я тебя прощать. Ради сына, ради жены я должен восстановить справедливость. Может быть когда-нибудь потом, в другой жизни что-ли, при других обстоятельствах, но не теперь. Так что – извини…. Филип, позови-ка сюда унтер-офицера! Я хочу ему кое-что сказать.

Последние слова мужчина произнёс громко, почти криком. После этого наступила тишина.

Андрей ждал продолжения разговора, но его не последовало. После длительной паузы начал говорить кто-то другой.

– Ты это слышал? Нет, ты это слышал?! А мы их ещё жалели: пять лет, семь, десять…. Что такое десять лет заключения для врага народа? Время проходит, и он возвращается таким же, как и был. Предатель всегда останется предателем. Всех их надо было к стенке, и стрелять, стрелять, стрелять….

– Тише ты…. Ни за трибуной….

– Бежать нам надо отсюда, Пантелей, бежать.

– Куда? Кругом лес. Мы уже скитались по лесу, пробовали есть кару. Это хорошо, что встретился порядочный человек: одежду дал, накормил, дорогу показал. Если бы не он, загнулись бы мы где-нибудь под сосной и волки сожрали нас.

– Деревни… есть же деревни….

– В деревнях здесь уже появляться опасно. Нарвёшься на немцев или полицаев и тогда уже точно крышка. С беглыми они долго не разговаривают: в лучшем случае – северный барак. А оттуда путь один – под пулемёт. Да и не могу я бежать, я болен и слаб. Куда я побегу – жар, озноб, голова кружиться, дышать трудно. Я вот думаю – может холера? Нас же поят водой из канавы. И никто её не кипятит.

– Но и здесь сидеть нельзя. Деревня Трибояны далеко, но это ничего не значит. Немцы, при малейшем подозрении, нас раскусят в два счёта. Да и что это за легенда: два мужика из Трибоянов пошли в посёлок Жухлый купить соли? Я удивляюсь – как они это ещё «проглотили». А время работает против нас.