Текст книги "Лавры срезаны"

Автор книги: Эдуар Дюжарден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– “ Вторник, утро.

Тронута Вашими добрыми словами! Сожалею, что Вы не сможете прийти завтра в час ; буду ждать Вас до двух. Вы знаете, что мне необходимо соблюдать осторожность ; вдобавок, у меня на службе состоит персона, которую я не могу оставить. Мне нужно сто пятьдесят франков к завтрашнему вечеру, чтобы ее уволить ; как только я от нее избавлюсь, я буду более свободна в своих действиях. Сами видите, в каком я положении. Постарайтесь отправить мне эту скромную сумму завтра, и Вы увидите и оцените сами срочность этого поступка. Значит, до завтра, когда благодаря Вам так или иначе решится моя судьба ; по-прежнему Ваша ”.

– “ Вторник, два часа.

Мой дорогой друг,

получил Вашу записку по возвращении домой. Вы были недовольны тем, что я вчера написал? Когда я писал Вам, сердце мое смертельно сжималось. Но согласитесь, что Вы очень дурно поступили со мной ; не Вы ли вынудили меня играть в злодея? Уверяю Вас, что это доводит меня до отчаяния. Я полагал, что Вы меня хоть немного любите ; я понял, что эта мечта была безумием, и я сказал себе : ну что ж, поступим так же, как другие!.. Послушайте ; забудьте и простите меня. Я приду сегодня же вечером ; будьте добры, не спроваживайте меня ; я, в свою очередь, принесу то, что Вам нужно. Оставим в прошлом эти злые огорчения ; Вы видите, что я Вас обожаю… ”

Вечером, в девять часов, ее не было дома ; она получила мое письмо ; она не оставила ответа. Теперь она могла делать что угодно! Угрожать ей, сердиться, а потом просить прощения!.. Увы! и она могла бы любить меня, если бы я смог заставить меня любить!..

“ Вторник, первое марта, одиннадцать часов вечера ”.

Вот что я хотел ей сказать ; я зашел слишком далеко ; и теперь, наедине с самим собой, я хотел зафиксировать то, что сказал бы ей на другой день, если бы она меня приняла.

“ Вторник, первое марта, одиннадцать часов вечера.

Как только я окажусь в ее комнате, сжимая ее в объятьях, я скажу ей : – Вы не верите, что я люблю вас? – О, пусть все то, что я сделаю, благотворно падет на ее бедную душу!.. ”

Вечер, когда я написал это, был тем самым вечером, когда я встретил на бульваре эту девушку с большими смутными глазами, которая шагала в своем жалком рабочем костюме, обессиленная, под голыми деревьями в прохладе светлого мартовского вечера ; я прошел мимо нее ; она взглянула, усталая и слабая ; устало, ни жеста, мутным взглядом ; и я подумал о другой, такой прекрасной, такой любимой ; бедная, бедная душа, такая болезненная душа!.. Здесь жгли дрова ; снаружи – чистое небо, сухое и светлое ; ни ветерка ; глубокое, такое далекое небо ; ясный воздух, и все вещи стремятся ввысь ; здесь тихое тепло огня, одиночество и воспоминания.

“ …Вы не верите, что я люблю Вас? – О, пусть все то, что я сделаю, благотворно падет на ее бедную душу! – Друг мой, я размышлял о том, что происходит между нами ; я безумно желал Вас ; пусть это безумие будет моим оправданием ; я принуждал Вас ; я умоляю Вас о прощении. Я мог бы остаться здесь сегодня ночью, моя дорогая… Прощайте! Вы любимы ; я возвращаю Вам ваше тело и покидаю Вас, потому что люблю. – И я возьму ее голову в свои ладони, посмотрю ей в глаза и поцелую в губы. – Прощайте ”.

Да, эти слова и никаких дурных побуждений. Так и не выдалось случая сказать их.

“ Мой дорогой друг, мне непременно нужно Вас видеть. Жду Вас сегодня вечером в десять часов. Остаюсь Вашей. Лея ”.

Что еще было тем вечером?.. Тем вечером, когда она заболела? конечно ; я провел ночь, ухаживая за ней. Как она была разбита, помята и обессилена, измучена! я долго ждал ее ; она появилась совершенно убитая ; она легла, и я остался у ее постели ; мы ставили ей на лоб компрессы ; она отпустила горничную ; я ухаживал за ней ; так я провел ночь, в кресле ; она, безмолвная и неподвижная, ослабевшая ; я, в сонной грусти и жалости. Утром она очнулась ; я раздвинул шторы ; было восемь часов ; она улыбнулась. Самый прекрасный период моей любви, да, самый дорогой. Во второй половине дня она встала на ноги ; четверть часа мы провели вместе ; а на следующий день? уже на следующий день она была так неприятно радостна, смеялась, пела, кричала.

“ Лея д’Арсе доставит себе удовольствие пойти завтра в Оперу с месье Даниэлем Принсом. Тысяча приветов ”.

Она была хороша тем вечером в Опере в своем розовом платье из сатина, в белых туфлях ; Шавен не мог не признать, что она была хороша ; Шавен, который никогда не разделяет чужое мнение. И на вечере в Одеоне ; играли трагедию ; “ Андромаху ” ; Лея хотела послушать дебютантку, не помню, кого именно ; странный каприз ; мы ужинали у Фуайо ; она заказала утку-мандаринку ; я сглупил и не оставил достаточно чаевых ; но Лея не заметила ; не важно, я был не прав ; через окно, выходящее на Люксембургский сад, мы видели, как мимо проходят студенты ; она была облачена в невозмутимое достоинство, никогда не покидающее ее на публике, и в платье из велюра, а на голове у нее красовалась шляпа, покрытая стеклярусом и украшенная красным пером. Каждый вечер я провожал ее до дома и, попрощавшись, уходил ; это было прекрасно ; раз или два она хотела оставить меня на выходе из экипажа ; но я всегда настаивал и поднимался минут на десять ; теперь это вошло в привычку ; так хорошо беседовать в ее комнате. Письмо с баронской короной от Луизы :

“ Месье,

месье Принс, вы просили сообщить, если мадемуазель окажется в затруднении. Спешу сказать вам, что мадмуазель сейчас в большой беде. Нам недостает ста сорока франков на мебель. Она все время плачет, потому что ей сказали, что, если до завтрашнего вечера сумма не будет выплачена, они заберут все, и она говорит, что если до этого дойдет, она не знает, что сделает. Я говорила с ней о Вас, но она сказала, что Вы больше ничего не можете для нее сделать. Я пообещала ей пойти сообщить Вам о ее положении, но поскольку я знаю, что Вас трудно застать на месте, я решила написать Вам, не сказав мадемуазель ; и, если нам посчастливится и Вы придете нам на помощь, умоляю Вас ничего не говорить ей об этом письме, потому что она мне это запретила после того, что вы сказали ей в воскресение. Простите меня, месье. Остаюсь преданной Вам. Луиза ”.

Записка от Леи :

“ Благодарит месье Принса за очаровательный букет и просит его прийти проведать ее завтра, в понедельник, в час пополудни ”.

Дальше ; письмо.

“ Дорогой Даниэль, я снова решилась прибегнуть к Вашей помощи и молю Вас одолжить мне незначительную сумму в сорок или пятьдесят франков, которая мне нужна непременно к завтрашнему дню. Было бы очень мило с Вашей стороны занести деньги лично. Благодарю Вас заранее и дружески жму Вашу руку ”.

Дальше ; записка.

“ Лея д’Арсе тысячекратно просит прощения у своего друга Даниэля Принса ; она слишком поздно получила его письмо, чтобы прийти по его приглашению, и она назначит день, когда будет счастлива видеть его в самое ближайшее время ”.

Еще.

“ Лея д’Арсе была бы счастлива ужинать этим вечером с месье Принсом и будет ждать его в семь часов ”.

А! целое письмо, восьмидневной давности, письмо о драгоценностях.

“ Дорогой друг,

мне непременно нужно от Вас двести франков, чтобы спасти мои драгоценности или, по крайней мере, ту сумму, на которую они заложены. Если Вы будете так добры и окажете мне эту услугу, Вы доставите большое удовольствие Вашему милому другу Лее, которая не могла бы без огорчения смотреть, как распродают ее бедные драгоценности. Продажа назначена на послезавтра, то есть на вторник, и во второй половине дня они непременно пропадут, если сумма не будет доставлена в контору ; мне только что прислали уведомление. Будьте добры ко мне, и я буду еще более мила с моим единственным истинным другом, который мне так дорог. Мари придет завтра в одиннадцать часов, чтобы узнать о Вашем решении ”.

Это было досадно, драгоценности были заложены только на сто двадцать франков, и оставалось еще пятнадцать дней отсрочки ; я заплатил эти сто двадцать франков ; с тех пор она ничего не просила ; уже восемь дней ; ах, она опять чего-нибудь попросит ; не следует, однако, позволять ей слишком многое ; это становится тяжело, все эти деньги.

“ Дорогой друг, вернувшись домой, я узнала… ”

Это ее последнее письмо, позавчерашнее.

“ …я узнала, что Вы приходили меня проведать ; но, к несчастью, меня не оказалось на месте. Чтобы застать меня наверняка, приходите завтра, в воскресенье, в час или в час тридцать, я буду у себя. До завтра, остаюсь Вашей. Лея ”.

Мы действительно встретились вчера в час ; она была сама грациозность, такая улыбчивая, даже ласковая ; а я? что, черт возьми, на меня нашло? на мгновение я слишком сильно сжал ее в своих объятьях, слишком страстно ; она взглянула на меня ; я прошептал “ Лея “ с преувеличенной нежностью ; что мне мешает вести себя так, как мне хочется? Лея казалась удивленной, не обиженной, но удивленной ; немного насмешливой, возможно ; зачем тогда все эти ласки? сама виновата ; она так красива, так соблазнительна в широких светлых тканях ; из платьев ей, наоборот, больше всего идут черные ; ее черное сатиновое платье, одноцветное и облегающее, в котором округляется недоступная грудь… Но уже почти полдесятого ; пора идти. Так и не записал то, что собираюсь сказать ; ну и ладно! так вспомню ; к тому же у меня есть бумажка месячной давности. Встаю ; шляпа ; перчатки в кармане пальто. Все в порядке? письма в ящике. Перед уходом нужно перечитать эту бумажку.

“ Как только я окажусь в ее комнате… Вы не верите, что я люблю вас?.. Я безумно желал вас ; пусть это безумие будет моим оправданием… Вас о прощении… Я мог бы остаться здесь сегодня ночью… Я возвращаю вам ваше тело… Прощайте ”.

Прощайте, прощайте, вперед. Лестница будет освещена лампой ; открываю дверь ; гашу свечи ; так ; не будем торопиться ; дверь закрыта ; спускаюсь ; перчатки ; чистые, да, ничего. Черт побери, я смогу вспомнить, я обязательно вспомню то, что я должен сказать Лее ; ничего проще, ничего естественней ; она, наконец, поймет, почему я отказываюсь от своих прав на нее, и как я люблю ее, и почему не возьму ее… Мог бы остаться здесь сегодня… друг мой, я покидаю вас… Она поймет ; ничего естественней и ничего проще… Я вспомню… Вы не верите, что я люблю вас… Я безумно желал вас… All right… Я возвращаю вам ваше тело…

VI

Черная улица, двойная прозрачная струйка фонарей ; безлюдная улица ; шумная мостовая, белая под белизной луны и ясного неба ; вдали – луна на небе ; квартал под белой луной – белый ; и с обеих сторон бесконечные здания ; немые, высокие, с большими потухшими окнами, с закрытыми железными дверьми, дома ; и в этих домах – люди? нет, тишина ; я иду один, в молчании, вдоль домов ; я шагаю ; иду ; налево улица Напль ; садовые стены ; тени листвы на серых стенах ; а там, там вдали – яркий свет, бульвар Малерб, красные и желтые огни, экипажи, экипажи и гордые кони ; неподвижно по улицам, в неподвижном спокойствии, экипажи, меж тротуаров, где мчатся толпы ; здесь – корпус нового дома, тусклые гипсовые леса ; еле видны свежеуложенные ряды камней ; я хотел бы взобраться по этим столбам, на далекую крышу ; оттуда, пожалуй, так далеко стелется город с его шумами ; мужчина спускается по улице ; рабочий ; вот он ; как одиноко, как грустно-одиноко, вдали от суеты и от жизни! и улица кончается ; улица Монсо ; снова высокие, величественные здания, и желтый свет фонарей на стенах ; что за той дверью?.. а! мужчина ; консьерж ; курит трубку, наблюдает прохожих ; никто не проходит ; только я ; толстый старый консьерж ; что ему до моего одиночества? вот и другая улица ; вдруг уменьшается, становится совсем узкой ; старые дома, известь на стенах ; дети на тротуарах, парнишки, молча сидят на асфальте ; улица Роше, и еще бульвары ; там свет, шум ; там движение ; ряды фонарей, направо, налево ; и наискосок, слева, среди деревьев – экипаж ; группа рабочих ; гудок битком набитого трамвая, две собаки позади ; освещенные окна домов ; кафе впереди, яркий свет в занавесках ; возня омнибуса совсем рядом ; молодая девушка в синем платье, румяное лицо ; толпа ; бульвар ; прочь отсюда, пойду туда ; буду среди всех этих людей ; буду там, я буду там, тот же самый, пока тот же самый, не здесь, а там, все еще я ; спереди, выше – Бют ; свет фонарей под светлым небом ; направо, вдоль стены, вдоль резервуара ; никого здесь не знаю ; они видят меня? что обо мне думают? крики играющих детей ; тяжесть колес на брусчатке ; ленивые кони ; ступени ; в толще деревьев темное небо ; монотонные шаги по асфальту ; пенье шарманки ; что-то танцевальное, вроде вальса, ритм неспешного вальса… (ноты) … где эта шарманка? где-то позади, я слышу ее голос, крикливый и мягкий… “ ты мне милей моих индюшек ”… снова и снова… (ноты) … в нежном пейзаже рождается нежный голос нежно влюбленных, и затаенное желание в рождении этого голоса ; и другой голос отвечает, такой же, чуть выше, растущий, нежный и выдержанный, растущий вместе с желанием ; и голос снова растет ; желание растет ; и снова наивный пейзаж, и в этих наивных сердцах монотонно, попеременно, мягко растет тревога ; простая мягкая растущая песенка и простой ритм ; в прохладной листве, под сурдинку случайных звуков, тонкий голос, растущая, крикливая, мягкая песенка, монотонная молитва, твердый ритм медленных танцев ; и возникает любовь… В чистых полях, как они ни милы мне, поля, но ты мне милее, милая ; вот они, прекрасные бледные поля и свободно бредущее стадо ; ты мне милее ; стада хороши, в прохладной листве, они блеют, стада и стаи дорогих сердцу животных ; ты мне милее ; они дороги мне, волшебные поля ; но ты мне милее, мой друг, и твои светлые глаза ; тянутся лучи света, стволы деревьев ; ты мне милее, когда ты поешь ; реки текут с тенями, вечернее небо, далекий шум ; и еще дальше – плачущий голос, простой голос, исчезающий ритм ; церковная песенка затихает ; и все-таки песни, и все еще песни, и ты мне милее ; прохладные ночные пейзажи ; чинно выстроенные деревья, шаги прохожих ; движение вокруг ; слова, бесчисленные оттенки, теплый воздух, прохладней ; в покрытые лесами горы я уйду, к лугам, под ели ; то будет бесценный жар любовных ночей ; все мы там будем ; о, чудное время, вдали от Парижа, недели и недели! но когда же?… Шум становится громче ; площадь Клиши ; скорее ; бесконечно длинные грустные стены ; плотная тень на асфальте ; теперь девушки, три девушки судачат о чем-то ; не замечают меня ; одна совсем молодая, хрупкая, наглые глаза, а какие губы! в голой комнате, смутной, высокой, голой и серой, в дневном мареве свечей, в дремотном копошении бурлящих улиц ; да, высокая тесная комната, убогое ложе, стул, стол, серые стены, животное на коленях посреди кровати, роскошные губы, вверх, вниз, и существо стонет и прерывисто дышит… Вот она, эта девушка ; болтает ; все три, на тротуаре, не замечая прохожих ; а у меня завтра лекция, занудные курсы, а через три месяца экзамен ; меня примут ; и тогда прощай вольные деньки, здравствуй бремя работы ; ладно ; теперь повсюду девушки ; кафе ; входят молодые люди ; месье напоминает моего портного ; вдруг встречу знакомого ; одному быть, конечно, лучше, свободно бродить славным вечером, просто так, по улицам ; тень листвы волной расстилается по асфальту ; порыв свежего ветра ; блеск сухих, белых тротуаров ; компания девушек, вон там, стройных, высоких, тонких и соблазнительных ; а там – дети ; сверкают фасады ; луна испарилась ; шелест вокруг ; что? смутные звуки, рваные, дружные, шелест… браво, апрель! о, прекрасный, прекрасный вечер, такой свободный, без единой мысли, такой одинокий.

VII

Но вот я и на месте, улица Стивенс, дом Леи ; вестибюль, лестница ; винтовая лестница ; третий этаж ; здесь? да, здесь ; нужно позвонить ; ботинки чистые, галстук на месте, усы в порядке ; столько нужно ей сказать, столько всего ; она, конечно, только вернулась ; будет в своем черном платье из кашемира ; какого черта я не звоню ; еще увидит меня ; звоню ; шаги внутри ; дверь открывается ; Мари.

– Мадемуазель д’Арсе дома?

– Да, месье, проходите.

Я вхожу.

– Я сообщу мадмуазель, что вы здесь.

Она мила, эта Мари. Ах, эта гостиная, эта прелестная маленькая гостиная моей дорогой Леи ; сяду, пожалуй, в кресло, к окну ; как славно расставлены цветы! а вот и букет сирени, который я посылал ; зеркало ; выгляжу я вроде ничего ; презентабельно ; честное слово, неплохо ; Лея любит мужчин с короткими волосами, как у меня, и любит брюнетов… Лея…

– Добрый вечер, – звучит ее тонкий голос.

И ее искусно-женственная улыбка, ее насмешливый мягкий взгляд, улыбка феи ; добрый вечер, тонкий прелестный голос ; и ее волосы скользят по лбу ; это она, милая Лея ; нет, не стоит целовать ей руку ; неловко получится ; просто поздороваюсь.

– Как вы, друг мой?

– Замечательно.

На ней черное сатиновое платье. Мы садимся на диван, она слева ; она откидывается на подушки, смотрит на меня ; она великолепна сегодня.

– Ну так что же вы мне расскажете? – спрашивает она.

Мне нечего ей рассказать ; хотя нет ; почему она написала не приходить в театр?

– Жаль, что не удалось зайти за вами в театр.

– Не было возможности ; мне нужно было переговорить с директором после спектакля, а его иногда приходится ждать целый вечер ; он не стесняется приходить в девять, в десять.

Не имеет смысла настаивать ; и так ясно, что она выдумывает на ходу.

– И долго вам пришлось ждать сегодня?

– Прилично ; я вернулась только десять минут назад ; со сцены я пошла прямиком в дирекцию ; там была Фанни Бланш ; она хотела увидеться с директором, еще не переодевшись ; вы знаете, что она выходит только во втором акте ; мы чуть не умерли от скуки в этой дыре! места там ровно на два стула, но Бланш занимала все пространство ; она до ужаса жирная.

– Я не понимаю, почему ей все еще дают играть травести ; она уже немолода.

– Но и не стара ; сколько ей, по-вашему, лет?

– Ну…

– Не такая уж она и старая ; не знаю ; сколько ей? сорок?

Какая она забавная, Лея, в свои двадцать лет, эта детская серьезность маленькой кокетки!

– Пойдемте прогуляться? – спрашиваю я.

– О, я так устала! не могу больше ; хочу спать.

– Что с вами такое?

– Я устала.

– Вам надоело ждать в театре.

– О нет, дело не в этом.

– Вам пришлось сидеть на этом стуле, а вы так любите двигаться ; вы и секунды не можете усидеть спокойно.

– Ладно ; смейтесь надо мной ; хотя вот уже четверть часа как я не двигалась с места.

Я поддразниваю ее.

– Сидя или стоя, вы одинаково прекрасны.

– Как мило!..

Она совершенно не ценит моего остроумия ; шутить с женщинами невозможно, и что прикажете делать? Она встает ; медленно направляется к окну ; ее хрупкое пухленькое тело колышется ; светлые пряди волос на шее ; раздвигает занавески ; выглядывает наружу. Какой мягкий диван! И со всех сторон бледноватый блеск белых стен и зеркал.

– Хорошо сегодня на улице, – говорит она. – Может, прогулка и пошла бы мне на пользу…

– Что ж, согласны?

А теперь она согласится ; не стоит радоваться заранее ; она садится на край пианино ; мы молчим. Этим вечером, в ресторане, странный мужчина, вроде адвоката. Лея листает ноты, положив одну руку на пианино ; нужно что-нибудь сказать ; а то она заскучает, она так боится сидеть с закрытым ртом ; обязательно нужно что-нибудь сказать. Наши взгляды пересеклись ; так дальше нельзя ; смех один. Ах, эти истории с ее чудовищной мамашей…

– У вас хоть немного налади

лось с вашей матерью?

– Ни капли.

Кажется, она не хочет об этом говорить ; зря я начал ; о чем же тогда?

– Не может у нас с ней ничего наладиться ; она хочет, чтобы я потакала всем ее капризам ; сами понимаете, так жить невозможно.

– Почему же вы так живете?

– Потому что у меня нет выбора.

– Как так? Если ваша мать вас раздражает, скажите ей…

– Еще чего! Она такой шум поднимет.

– В конце концов, вы у себя дома.

– Вот и нет, я не у себя дома ; в этом вся беда ; комнаты наняты на ее имя ; мебель, все принадлежит ей… А плачу за все я.

Она опирается на пианино. Я догадывался, что комнаты принадлежат матери ; что же тут поделаешь? Ничего. Она небрежно шагает к дивану ; садится ; ее платье расстилается вокруг ; печальная головка опускается на подушки ; она закидывает руки за голову.

– Ах, что за жизнь, что за жизнь! Порой даже думаю все бросить.

– Что вы такое говорите, друг мой?

– Я бы с большим удовольствием кормила индюшек в Бретани. Знал бы мой отец, что я играю в театре!

– Вы хотите уехать в Бретань кормить индюшек?

– Не пришлось бы больше себя мучить ; снова прижилась бы в семье отца ; вы не представляете, как я живу.

Я подхожу к ней ; сажусь рядом ; беру ее за руку.

– Моя бедная девочка, не говорите так ; что за мысли ; вы же знаете, что я по-настоящему люблю вас ; почему вы не хотите, чтобы я вас увез, чтобы мы были вместе ; скажите.

– Ну, ну, – грустно и ласково отвечает она, – вы с ума сошли?

– Почему это, друг мой?

Я смотрю ей в глаза ; она оперлась на подушки ; свет свечей падает на наши лица ; она ласково, грустно лежит, бледная ; я смотрю на нее ; я держу ее руки. Улыбаясь, она говорит :

– Поразительно, какие у вас длинные ресницы.

Продолжая улыбаться, она смотрит на меня.

– Бедная вы моя девочка.

Она закрывает глаза.

– Ах, как бы я хотела избавиться от всего этого! если бы только был способ покончить со всем раз и навсегда, без страданий, что-нибудь такое мгновенное ; заснуть навечно, раз уж счастье возможно только во сне.

Что ей сказать? Ни смеяться нельзя, ни принять всерьез ; какое неловкое положение. Полулежа в неподвижности, она погружается в легкую дремоту.

– Ну что ж, мадемуазель, баю-бай.

Я сжимаю ее руки в своих ладонях ; ее глаза все еще закрыты ; я медленно приближаю к себе ее руки ; она не сопротивляется ; она откидывает голову ; ах, эта злая предательская головка, которая так бессовестно играет мною ; я медленно оседаю на подушки ; привлекаю ее за талию ; прижимаю ее к себе ; ее грудь прижата к моей груди ; ее голова на моем плече ; я обвиваю руками ее талию ; она рядом со мной ; в моих объятьях ; что-то на моей щеке, на шее, да, это скользят ее волосы ; она неподвижна ; ее тело вдоль моего тела ; я чувствую ее ; я мягко сжимаю ее мягкие, нежные бедра и талию.

– Баю-бай, мадемуазель.

И низким голосом, с закрытыми глазами, после легкого вздоха она отвечает :

– Да.

Бедная, милая, нежная, она отдается в мои объятья ; отдает в них свое драгоценное тело ; лежит в своем платье, откуда вздымается ее хрупкая головка ; и вот ее талия, грудь, руки, хрупкие ладони ; эта шея, и на белой шее тонкие, золотистые, разбросанные волосы ; тонкая талия, широкие бедра, затянутые в сатин ; милый кончик ее ступни ; медленно вздымается корсаж от долгих размеренных вздохов ; вздрагивают пуговицы корсажа ; черные кружева слегка волнуются на шее ; сверкающий отсвет свечей дрожит на левой груди ; и женская жизнь течет и течет в беспрерывном движении грудей ; неподвижное тело ходит едва различимыми волнами ; округлые руки, движение тела, и шея, тонкая талия, высокие бедра округляются в неясных контурах, высшая грация нежно расслабленной плоти, текучие, смутные формы ; но юное личико неподвижно, полуоткрытые губы испускают вздох… На камине горят свечи ; вздымается пламя, белое, бледнеющее, синеватое, еще светлее ; вокруг – смутная тень смуглой листвы, неясная волна разукрашенного фарфора, а сзади – светлая волна зеркал и мирных отражений. Чудесный бал, на котором я был этой зимой, зал, полный цветов и листьев, и приглушенный свет, когда проходили две девушки, белоснежные англичанки! здесь – теплая бесчисленность вещей и моя милая ; все жарче и жарче ее неподвижное тело ; по моему телу, которого она касается, разливается жар ; почему, если она так несчастна, она не хочет ничего изменить? как нежен и приятен этот жар, какой аромат поднимается от ее тела! что это за запах? Тонкая, острая смесь запахов ; она сама смешала духи ; и этот аромат исходит от ее тела, от одежды ; исходит от ее собранных волос ; от ее губ ; она спит, бедняжка, в моих дружеских объятьях ; опьяняет меня своими духами ; этот смешанный, тонкий, интимный запах, которым она умастила свое тело, он мешается с запахом ее тела, и этот телесный запах, я узнаю его в густоте смежных цветочных ароматов ; да, ее женственность ; глубокая загадка женского пола в любви ; роскошно, ах, демонически! когда под мужским господством телесные силы освобождаются в поцелуе и поднимается острый и ужасный, и тускнеющий восторг… Ах, отведать этой радости!.. Она шевелит головой, поворачивается ; может, я сжал ее слишком сильно?.. Говорит мне в полусне :

– Что такое? ах, как я устала… который час?

– Еще не поздно, спите.

И вот она снова неподвижна, так утонченно красива, так молодо кокетлива ; ах, как печально ее существование ; сколько нужно любви тому, кто ее любит, чтобы смягчить эту горечь ; бедняжка, которая в двадцать лет переживает такое… вместе же, напротив, спать вот так, в забытьи… вдвоем, вместе ; она убеждена в моей верности, я – в ее очаровании ; и сквозь все, что есть, сообща, вдвоем, радостно… так мы пойдем этим вечером, выйдем в тенистый сад, в отголоски далекой музыки… “ ты любишь меня ” … “ и ты меня ”…да, не будем больше говорить “ я люблю ”, но лучше “ ты любишь ”, “ ты любишь ”, и будем целовать друг друга… она спит ; я тоже засыпаю ; закрываю глаза… вот ее тело ; грудь вздымается ; и нежный, смутный аромат… дивная апрельская ночь… скоро пойдем на прогулку… свежий воздух… мы уйдем… скоро… две свечи… вон они… по бульварам… “ ты мне милей моих овечек ”… ты мне милей… эта хрупкая девочка, бесстыдные глаза, красные губы… спальня, высокий камин… комната… отец… все трое за столом, отец, мать… я… почему мать бледна? смотрит на меня… мы будем ужинать, да, в роще… горничная… принесите стол… Лея… накрывает на стол… отец… консьерж… письмо… от нее?… спасибо… волна, гул, небесный восход… и вы, навсегда единственная, первая любовь, Антония… все сверкает… вы смеетесь?.. фонари, бесконечный ряд… ох… ночь… холодная, ледяная ночь… А-а!!! черт подери!!! что? меня толкают, срывают, убивают… Ничего… ничто… спальня… Лея… Сапристи… я заснул?

– Поздравляю, друг мой… – это Лея. – Ну что ж, как вам спалось?.. – это Лея, она стоит и смеется… – Теперь вам лучше?

– А вам, моя дорогая?

Она отворачивается, смеясь ; я тоже смеюсь ; она идет в прихожую… Она, очевидно, только что проснулась, увидела, что я сплю, и высвободилась из моих объятий… Ну разве не шут гороховый? что делать? что она теперь думает? Я встаю и сажусь на табурет у пианино ; она смотрится в зеркало напротив.

– Значит, вы вчера не ложились? – весело спрашивает она.

– Кажется, ложился, мадемуазель, и спал вроде бы достаточно. Это ваше очарование меня одурманило…

– Мы пойдем гулять, не так ли? на улице так хорошо ; покатаемся часик по Елисейским Полям ; хорошо?

– С радостью.

– И надеюсь, вы не уснете.

– Нет ; вы расскажете мне что-нибудь.

– Отлично ; буду вас развлекать ; только задайте программу.

– Не будьте злюкой.

Бог свидетель, иногда приходится умолять ее разговаривать.

– Пойду надену шляпу.

Она приближается ; улыбается, видны ее белые зубы ; ее глаза блестят, чуть влажные ; ее розовые губы приоткрыты ; розовые губы с белым треугольником зубов ; ох, этот ваш очаровательный меланхоличный вид, мадемуазель! Белые и розоватые ямочки ваших щек ; ваш грациозно склоненный, меланхоличный лоб ; и еще ваши большие глаза, которые смотрят на меня.

– Моя милая, как бы я хотел, чтобы вы были счастливы!

Я притягиваю ее за руки, кладу ее голову, ее волосы себе на плечо ; обвиваю руками ее талию ; незаметно целую ее волосы ; незаметно ; какое счастье! она мягка, моя любимая, она красива и она нежна ; она хороша, моя любовь, и так чудесно любить ее!.. Она понимает голову ; она разглядывает меня внимательно и с удивлением ; поднимает руку ; делает знак молчать ; что? она прислушивается ; тихо спрашивает :

– Что с вами такое?

– Что именно?

– Вам плохо?

– Да нет же…

– У вас сердцебиение?

Она кладет руку мне на грудь слева и слушает ; действительно мое сердце бьется сильнее обычного.

– Вы уверены? – спрашивает она снова.

– Нет ; это ничего ; уверяю вас ; это вы у меня там ; ну и…

– Вы дитя… – нежно говорит она.

Она говорит это так нежно, “ вы дитя ” ; она говорит это таким спокойным голосом, таким правдивым ; ее улыбчивые глаза становятся серьезными, пока она говорит мне “ вы дитя ” ; и это исходит из сердца такой глубины, такой женственности и глубины, она говорит мне, что я дитя, и отдаляется, отдаляется, красивая и чарующая.

– Подождите меня немного, мой друг.

Она подходит к двери ; я отвечаю “ хорошо ” ; она открывает дверь.

– Надену шляпу и вернусь.

Дверь остается полуоткрыта ; я сажусь ; я жду ; я занимаю себя ожиданием, ожиданием ее.

– Я скажу Мари найти нам экипаж… Мари!

– Если хотите, я могу это сделать сам.

– Не надо ; пусть Мари.

В комнате она разговаривает с Мари ; о чем они говорят? я не слышу ; я ничего не делаю ; мне нечего делать ; завтра встреча с Риваром, в одиннадцать ; в кафе на бульваре, конечно ; когда ложишься поздно, порой сложно быть на месте в одиннадцать или десять тридцать ; лучший способ встать вовремя – не ложиться спать у себя ; здесь, например ; поскольку, в конце концов, что я здесь делаю?

– А вот и я.

Лея, у двери, на ней красная шляпка из велюра ; ступает величественно, шутливо ; я подыгрываю, наклоняюсь ; она отвечает реверансом ; шум экипажа снаружи.

– Экипаж, – говорит она. – Идемте.

– Лея, вы ничего не забыли?

– Нет ; вот мое пальто.

– Давайте сюда… Спасибо.

– Идемте.

Мы выходим ; у меня в руке подбитое мехом пальто, мягкое, теплое.

– А перчатки? На вас только одна.

– А! забыла ; она на пианино ; возьмите, будьте добры.

Говорил же я ей, что она обязательно что-нибудь забудет.

– Ну вот.

Входит Мари.

– Экипаж внизу, мадемуазель.

– Я вернусь через час, разведите огонь в спальне.

– До свидания, Мари.

Нужно старательно прощаться с Мари ; Лея спускается ; черный сатин ее платья в складках ; она спускается ; я иду следом ; ее плечи чуть движутся назад при каждом шаге ; красное перо на шляпе ходит вверх, вниз, вверх, вниз ; спускаясь, она следит за осанкой ; она медленно застегивает пуговицы на длинной черной перчатке левой руки ; она спускается ровным шагом, стройная, ступень за ступенью ; улица, бледное и красноватое освещение ; и экипаж, который застит свет своей черной массой.

– Вы не боитесь, – спрашиваю я, – что в открытом экипаже будет холодно?

– Нет ; погода славная.

– После вас…

Она садится ; я сажусь.

– Осторожно, не сядьте на мое платье. Я долго вам этого не прощу.