Текст книги "Улыбнись, малышка"
Автор книги: Эдриан Маршалл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Эдриан Маршалл
Улыбнись, малышка
Если честно, я редко выезжаю из города, не говоря уже о других штатах. Но почему-то родная Миннесота кажется мне самым красивым местом в Америке. В наших озерах – вся небесная синь (недаром наш штат прозвали землей десяти тысяч озер, хотя на самом деле их в Миннесоте целых пятнадцать тысяч), наши яблоки – самые вкусные, румяные и хрустящие, а пироги, которые пекут с ними наши умельцы, – просто пальчики оближешь. И наконец, только у нас можно увидеть водонапорную башню в виде кукурузного початка и попробовать горячий сидр. А еще наш штат обожают туристы. Они говорят, что Миннесота – одно из самых спокойных мест в мире, а Рочестер – замечательный и тихий городок. Так оно и есть, вот только события, о которых я хочу вам рассказать, никак не назовешь обычными. Но ведь даже в самых тихих местах подчас происходит что-то удивительное…
1
Когда однажды утром мне пришлось сесть на велосипед и самой покатить за булочками, а потом самой приготовить себе тосты и кофе, от которого мне опять же, самой пришлось оттирать плиту, я не могла даже предположить, что мои размеренные будни разнообразит и, увы, омрачит столь печальное известие.
Днем раньше я тоже получила известие, правда ожидаемое и вполне предсказуемое – от меня ушла Лиз, домработница, молоденькая девушка, проработавшая в моем доме несколько лет. Лиз собралась замуж и оставила меня на растерзание быту, с которым я, как, подозреваю, и многие неряшливые люди, не очень-то ладят.
Пока была жива моя мать, Регина Камп, обо мне было кому позаботиться, но, к несчастью, после ее смерти я осталась в полном одиночестве. Если бы не Лиз, которую мне посоветовал нанять мой давний друг Лесли, уж не знаю, как бы я справилась с массой забот и хлопот, свалившихся на меня.
Кэролайн, малышка, – сказал мне Лесли. – Я не сомневаюсь, что ты протянешь без еды несколько дней. Но, сама подумай, что ты успеешь написать за это время?
Подумав над его словами, я решила положиться на здравый смысл, который олицетворял собой Лесли, и наняла домработницу, о чем ни разу не пожалела. Лиз оказалась расторопной, чуткой и сообразительной девушкой, которой я могла доверить даже самое важное – уборку на своем рабочем столе.
Но, увы, Лиз ушла, а я по своей рассеянности так и не успела подыскать ей замену. Поэтому два подгоревших тоста, убежавший кофе и слегка заплесневелый джем составили в тот день мой скудный завтрак.
После завтрака я устроилась в библиотеке и даже успела положить начало новому роману «Не флиртуй со смертью», – о этот великий страх чистого листа! – когда в дверь позвонили.
На этот раз в руках у мистера Дауни, почтальона, оказалась не только свежая газета, но и письмо, которое, признаться, сразу меня насторожило. У меня не так много знакомых, которые могли бы мне написать, к тому же все, кого я знаю, живут в Рочестере и его окрестностях.
Еще больше меня удивило то, что на письме стоял штамп рочестерского почтового отделения. Какой смысл писать мне из Рочестера, когда можно просто позвонить?
Я разорвала конверт и сразу же почувствовала холодок, пробежавший по коже. Эти известия не могут быть приятными, решила я, но все же развернула листок бумаги, сложенный вдвое. Предчувствия меня не обманули: письмо, отправленное из местной нотариальной конторы, уведомляло меня о том, что на днях от сердечного приступа скончалась моя бабка, Агата Камп. Старушка упомянула меня в своем завещании, написанном за две недели до смерти.
Конечно, я могла бы написать, что в этот момент моя душа наполнилась отчаянием и я, заламывая руки, упала в кресло и залилась горькими слезами. Увы, ничего подобного я не сделала. Но, чтобы мой читатель не обвинил меня в холодности, я постараюсь описать свои взаимоотношения с родственниками.
Мой прадед, Родерик Камп, был, по слухам, заядлым игроком, мотом и бабником, однако же весьма богатым человеком. Несмотря на свою общительность и привычку к шумным сборищам, он переехал в Адамс (городок неподалеку от Рочестера) из Северной Дакоты, будучи еще молодым человеком.
Для меня до сих пор остается загадкой, почему мужчина, привыкший к кутежам и разгулу, переехал в тихий фермерский городок. Написав более двадцати детективных романов, я, разумеется, не могла не предположить, что в этом поступке кроется что-то криминальное, однако подтверждений своим подозрениям так и не нашла, а потому пришла к выводу, что мой прадед просто-напросто надеялся отречься от прошлой жизни и зажить новой. Это, надо сказать, ему не слишком хорошо удалось.
Моя прабабка, Элайза Камп, в девичестве Роуз, приехала в Адамс вместе с прадедом. Родерик Камп не поскупился: они купили кусок роскошной земли и построили самый красивый в Адамсе дом. Люди, даже те, что уже не помнят, кто такой Родерик Камп, так и называют его – дом Родерика.
Элайза Камп – я помню ее уже усохшей, немощной старушонкой, – по рассказам родных, была, несмотря на свою худобу и низкорослость (что, кстати, я унаследовала от прабабки), весьма деятельной и энергичной женщиной. Мама говорила, что по уму и образованию Элайза была на голову выше прадеда, но тогда появлялась новая загадка: зачем моя прабабка вышла за прадеда?
Пока ее муж, так и не оставивший привычки играть и кутить, развлекался в свое удовольствие, она занималась хозяйством, которое, уж поверьте, у Кампов немаленькое. Деньги мужа, старания жены, плодородная земля Миннесоты сделали свое дело: дом Родерика и хозяйство Родерика слыли одними из лучших в штате. Надо сказать, первое время после женитьбы мой прадед пытался найти себе занятие: он купил несколько породистых лошадей и построил для них конюшню, а также купил лодку и пытался увлечься рыбалкой. Но, увы, и лошади и рыбалка вскоре ему наскучили, поэтому лошадей он продал, а лодка так и осталась стоять на берегу Тихого озера до самой его кончины, – после смерти Родерика прабабка подарила ее Фарстону Шелли, деду Пита Шелли, который женился на моей тетке Сесилии Камп. Но о ней я расскажу немного позже.
Очень скоро у Родерика и Элайзы родился сын – Доуэлл Камп. Увы, мальчику еще подростком суждено было остаться без отца: Родерик напился и улегся спать в опустевшей к тому времени конюшне, где, на беду, разгорелся пожар. Виновником этого пожара был сам прадедушка (видно, от него я унаследовала дурную привычку курить в немыслимых количествах): он уснул с курительной трубкой в зубах.
К слову сказать, прабабка Элайза так и не вышла замуж. И сына, и огромное хозяйство она поднимала в одиночестве. Дом Родерика потихоньку обрастал пристройками, в которых позже рассредоточилась большая семья. Один из прилегающих домиков Элайза Камп построила исключительно для себя: там она любила сидеть в одиночестве, а состарившись – моя прабабка прожила почти что целый век, – доживала в нем свои последние дни.
Доуэлл Камп, мой дед, которого я в отличие от прабабки помню достаточно хорошо, совсем не походил на своего отца: по характеру он был очень мягким, покладистым и удивительно хозяйственным человеком. Из всей нашей семьи только он да его сын, мой дядя Брэд Камп, вызывали у меня искреннюю любовь и будили во мне родственные чувства.
Повзрослев, Доуэлл Камп женился на дочке фермера из Адамса – моей бабке Агате, по энергичности и деятельности здорово напоминавшей Элайзу. Правда, в отличие от Элайзы, обладавшей, судя по маминым рассказам, мягким и добрым нравом, Агата имела весьма своеобразный характер, дополнявшийся самой что ни на есть патологической жадностью.
Бабушка Агата оказалась весьма плодовитой: своему мужу, Доуэллу Кампу, она принесла троих детей. Старшим из них был мой дядя Брэд, о котором я уже упоминала, средней – любимицей Агаты – Сесилия, а самой младшей была моя мать, Регина Камп, в которой души не чаял дед.
Агата – настоящая фермерша – спала и видела, как дети подрастут и станут подспорьем в большом хозяйстве, которое еще больше разрослось, когда умер отец Агаты. Его земля, хоть и уступала земле Кампов, тем не менее была очень большой. Но время шло, дети росли, и выяснилось, что далеко не все они горят желанием остаться в Адамсе и сделаться почтенными фермерами.
Первым уехал дядя Брэд – он поступил в университет в Сент-Поле и вскоре женился на девушке, с которой познакомился там же. Бабка Агата немедленно предала заблудшую овцу анафеме. У Брэда, который, вернувшись из Сент-Пола, поселился в Рочестере, и его жены родился мой кузен – Майлс Камп.
Второй из гнезда улетела моя мать – она забеременела от мужчины из Рочестера (я никогда не знала даже имени своего отца) и, рассорившись с Агатой, которую возмутило, что ее дочь собирается рожать и воспитывать ребенка без мужа, переехала в Рочестер, чтобы самой распоряжаться своей жизнью. Доуэлл, мой дед, помогал ей тайком от Агаты и спустя несколько лет был разоблачен. Однако мама уже довольно крепко стояла на собственных ногах и, вероятно, по этой причине заслужила бабкино прощение.
В доме Родерика осталась только любимица Агаты – Сесилия с мужем, забитым тихоней, фермером Питом Шелли, внуком того самого Фарстона Шелли. У них тоже появился ребенок – Мэгги Шелли, красивая девочка, которую Агата и Сесилия, увы, слишком похожая на свою мать, немедленно принялись баловать. Но и Мэгги, которой Агата прочила участь фермерской жены, не оправдала ее ожиданий: тайком от бабки она обвенчалась с красавцем Фредди Даффином из Рочестера и переехала жить к нему.
Несмотря на ужасный характер Агаты, рассорившейся почти со всеми своими детьми, наши родители тем не менее долгое время отбывали тяжкую повинность и ездили на праздники вместе с нами, детьми, в Адамс, в дом Родерика. Именно в Адамсе я познакомилась со своими кузеном и кузиной, отчего, честно признаюсь, не получила ни малейшего удовольствия.
Мэгги всегда была стервозной и капризной девчонкой, которая всячески пыталась мне насолить, а Майлс, уже в те годы отличавшийся изрядным высокомерием и самовлюбленностью, относился ко мне с таким пренебрежением, словно я была лягушонком.
Надо сказать, я и впрямь была похожа на лягушонка: худющее тельце и огромный рот почти у всех вызывали подобные ассоциации. С возрастом я не слишком изменилась, но научилась относиться к обидам холодно – так, чтобы человеку, обидевшему меня, казалось, что ему не удалось меня задеть. В детстве же презрение и оскорбления Майлса пробуждали во мне такую жгучую ненависть, какой, признаться, я не испытывала позже ни к одному человеку.
Однажды – после этого события бабушка Агата прозвала меня бойцовой лягушкой – кузен посоветовал мне увеличить нос, чтобы губы на его фоне не смотрелись такими громадными. Обида, испытанная мной, была столь велика, что я схватила маленький пуф, стоящий в гостиной, и запустила им в братца. Ножка пуфа проехалась по губе Майлса. Показалась кровь, что напугало моего кузена, трепетавшего над своей внешностью не меньше какой-нибудь Кинозвезды, и он завопил так, что на мгновение я даже испытала раскаяние, решив, что он умирает.
На этот вопль раненого тюленя сбежались все наши родственники. Я была отправлена в чулан, из которого меня через полчаса освободила мама, а Майлс стал предметом всеобщего сочувствия. Дядя Брэд, неплохо знавший характер своего отпрыска, даже не отчитал меня, но за него постарались тетя Сесилия и бабка Агата. У Майлса на губе остался маленький шрам, из-за которого начало казаться, что губы мальчика всегда слегка изогнуты в ироничной улыбке.
Как ни странно, Майлсу это даже шло. Во всяком случае, так говорила кузина Мэгги, а кузина, в отличие от меня, всегда знала толк в мужской внешности. Мне же Майлс Камп всегда казался противным, со шрамом или без него. После этого случая он и вовсе перестал замечать меня. Но меня это нисколько не задевало – напротив, я даже испытала облегчение.
Подозреваю, что утомленный моим долгим рассказом, читатель уже зевает и клонит голову к подушке. В свое оправдание я могу только сказать, что все написанное о моих родственниках понадобится, чтобы продолжить историю.
Добавлю еще несколько строк о бабке Агате.
Как я уже говорила, из всех троих внуков она выделяла Мэгги, не оправдавшую ее ожиданий. К Майлсу она благоволила много меньше, чем к Мэгги, но гораздо больше, чем ко мне. Я, как и моя мать, была предметом ее постоянных насмешек и придирок. Особенно остро это начало чувствоваться, когда я закончила университет в Миннеаполисе и занялась писательством. Агата попросила одну из моих книг и, захлопнув ее после прочтения первой страницы, во весь голос заявила, что я абсолютная бездарность.
Итак, как вы уже поняли, у меня не было особых причин, трагично заламывая руки, бросаться в кресло и рыдать, проклиная злодейку-судьбу, не пощадившую бабушку Агату.
Однако не думайте, что я черствое чудовище, совершенно равнодушное к смерти близкого человека. Конечно же я расстроилась, опечалилась и, постаравшись вспомнить самые светлые моменты, проведенные с бабушкой, налила себе порцию виски, разбавленного вишневым соком. Мысленно пожелав Агате всяческих райских блаженств, я выпила несколько глотков и тотчас же задалась вопросом: почему это письмо я получила от нотариуса и никто из родственников, с которыми я не виделась с маминых похорон, не удосужился мне позвонить?
Я еще раз проглядела глазами печальное письмо. Кроме сообщения о смерти Агаты оно содержало еще несколько любопытных абзацев. В первом было написано, что Агата оставила наследство, и довольно немалое, насколько я могла судить по размерам хозяйства Кампов и степени бабулиной бережливости. Во втором же меня приглашали в нотариальную контору, где должно было состояться оглашение завещания.
Я не сомневалась, что бабка вряд ли оставит мне что-то более серьезное, чем запыленный сундук со старыми платьями. Земля и дом, скорее всего, отойдут к семейству Шелли, что я считала вполне справедливым, ведь они занимались фермой и все эти годы выслушивали Агатины советы и придирки; деньги – либо тем же Шелли, либо Мэгги, которая, хоть и поступила по-своему, выйдя замуж за Фредди Даффина, все же оставалась любимой внучкой Агаты.
Честно говоря, я даже подумала, что мне не стоит идти в контору, а достаточно ограничиться появлением на похоронах, но какой-то внутренний голос нашептывал, что я сделаю большую ошибку, если пойду на поводу у своих сомнений.
Допив виски, я решила поделиться печальными новостями с Лесли, но стоило мне потянуться к телефону, как он огласил гостиную звонком.
– Кэролайн Камп, – представилась я, сняв трубку.
– Кэрол, – донесся до меня теплый и приятный голос. – Рад тебя слышать. Жаль только, что мы опять встретимся при таких ужасных обстоятельствах…
– Дядя Брэд, – узнала я голос. – Да, я только что получила письмо. Примите мои соболезнования.
– И ты – мои, – с горечью ответил Брэд. – У мамы, конечно, был скверный характер, но, честно говоря, я готов был еще его потерпеть. Извини, что не позвонил тебе раньше. Я и сам узнал об этом только вчера ночью. Сесилия клянется, что звонила мне позавчера, но никого не застала дома. Хотя ты знаешь Сесилию – она всегда считала себя единственным ребенком в семье. Видно, ей не очень хотелось звонить нам в такой момент. Впрочем, я ее не виню – для нее это тяжелый удар. Ведь она прожила с матерью бок о бок столько лет…
– Да-да, – согласилась я, хотя, если честно, про себя подумала, что для тети Сесилии эта смерть стала не только ударом, но и облегчением. – Дядя Брэд, а когда будут похороны?
– Завтра. Потом Сесилия устраивает поминки, а на следующий день мы идем к нотариусу. Надеюсь, Майлс успеет приехать до похорон.
Я прекрасно понимала дядю Брэда, но ни с кузеном Майлсом, ни с кузиной Мэгги встречаться не имела ни малейшего желания. После разговора с дядей я осушила еще стакан разбавленного виски и, поняв, что писать сегодня уже не смогу, сделала несколько вялых потуг найти новую домработницу.
Свежая газета пестрила объявлениями, но я никак не могла сосредоточиться. Мысли о похоронах, их тягостной атмосфере, встрече с родными, из которых я искренне хотела увидеть только дядю Брэда, не давали мне покоя. Позвонив в два кадровых агентства, я выяснила, что для меня нет подходящей кандидатуры: одна девушка наотрез отказывалась работать у курящего работодателя, другая была готова убираться в доме, но не желала готовить, третья была беременна и могла проработать у меня только полгода, четвертую же абсолютно устроили бы все мои требования, но, увы, сегодняшним утром она уже нашла себе место.
Агентство предложило мне двух старушек, но я сразу же отказалась: во-первых, перед всеми пожилыми женщинами (стараниями бабушки Агаты, мир ее праху) я ужасно робела, а во-вторых, я терпеть не могу, когда мне дают советы, а старушки именно та категория людей, которая необыкновенно любит их давать.
Отчаявшись, я позвонила Лесли, на которого немедленно выплеснула все мои сегодняшние горести и печали. Впрочем, к моим жалобам у Лесли всегда был иммунитет – он умел реагировать на них удивительно сдержанно.
– Кэролайн, малышка, налей себе виски и сделай тот ужасный коктейль, который ты так любишь, – предложил мне Лесли. Его раздражала моя привычка разбавлять виски вишневым соком. – Разожги камин, поставь любимую комедию, устройся в мягком кресле. У меня сейчас нет на примете знакомых домработниц, но зато я буду с тобой на похоронах. Если ты этого, конечно, хочешь…
– Я уже пью второй стакан ужасного коктейля. А насчет похорон, буду очень тебе признательна, – искренне поблагодарила я Лесли. – Терпеть не могу похороны, поминки и тому подобные вещи.
– Весьма странная особенность для писательницы детективов. Наоборот, у тебя должна быть к этому плохо скрываемая тяга.
– Лесли, умник, мне не до смеха. Там будет куча родственников, которых я бы сто лет еще не видела.
– Дай тебе волю, Кэрол, так ты вообще не вылезала бы из дому. Это даже хорошо, что Лиз ушла: тебе придется выбираться на улицу, хотя бы за сигаретами.
– Спасибо за сочувствие, – буркнула я в трубку.
Лесли был прав – мое затворничество действительно могло длиться неделями. Иногда я даже забывала, как выглядит мой собственный сад. И только стараниями Лесли – надо отдать ему должное, он проявлял недюжинные настойчивость и терпение в этом вопросе – я изредка выбиралась на прогулку.
Распрощавшись с Лесли, я сделала очередную порцию «ужасного» коктейля, затянулась сигаретой и нашла на полке старенькую комедию «Смех в раю», которая когда-то до слез смешила мою бабку Агату. Фильм был и впрямь очаровательным (по сюжету покойный дядюшка оставил наследство своим неудачливым родственникам и при этом обязал их выполнить свои совершенно нелепые условия), и мне удалось ненадолго отвлечься от мрачных мыслей, связанных с завтрашним днем.
2
День для похорон выдался чересчур солнечным. Впрочем, разбудили меня вовсе не солнечные лучи, льющиеся в окно, а непрерывный настойчивый звонок, которым кто-то возымел намерение свести меня с ума. Этим кем-то был, разумеется, Лесли, к которому я немедленно поспешила, натянув поверх ночной рубашки мою любимую широкую и толстую кофту, которую Лесли прозвал лиловым мешком.
– Ну и видок у тебя, малышка Кэрол. – Лесли часто называл меня малышкой из-за маленького роста и полного отсутствия каких бы то ни было форм. – Так и пойдешь?
– Конечно, – недовольно покосилась я на своего ехидного друга. – Думаю, мои родственники оценят нашу колоритную пару: тебя в костюме с иголочки и меня в старой кофте, надетой поверх ночной сорочки.
– Советовал бы тебе поторопиться, – небрежно бросил Лесли, устраиваясь в кресле у камина. – Не очень-то прилично опаздывать на похороны собственной бабушки.
– Без советчиков обойдусь, – ответила я и, оставив Лесли в гордом одиночестве, побежала переодеваться.
Эта процедура обычно занимала у меня немного времени. Моя скромная одежда, как, впрочем, и весь мой гардероб, состоявший преимущественно из черных и фиолетовых балахонистых вещей, не вызвала у Лесли особого восторга.
– Да уж, – хмыкнул Лесли, покосившись на мой нехитрый наряд. – С таким гардеробом, как у тебя, можно хоть каждый день ходить на похороны.
– Вообще-то, весельчак, скончалась моя бабуля…
– Которую ты, надо полагать, нежно и трепетно любила.
Я осуждающе покосилась на Лесли, но ничего не ответила. Лесли неисправим, впрочем как и я. Мы пара убежденных холостяков, с которыми никто никогда не сможет ужиться…
Первым, кого я увидела в церкви, была Мэгги Даффин. За те годы, что мы не встречались, она успела еще больше похорошеть. Детей у них с Фредди не было, потому что моя кузина никогда не пылала любовью к маленьким чудищам, как она их называла. Фредди, судя по всему, остался дома. Впрочем, у него не было никаких причин приходить на похороны жениной бабки, которая терпеть его не могла.
Рядом с Мэгги я увидела Сесилию – тетка обрадовалась мне не больше своей дочери. Мы поздоровались довольно холодно, зато взгляд, которым Мэгги одарила моего спутника, холодным уж точно нельзя было назвать.
Лесли, несмотря на свой далеко не юный возраст, производил на женщин приятное впечатление: безукоризненно одетый джентльмен с красивыми глазами, большими чувственными губами и темными волосами, тронутыми благородной сединой, он привлекал внимание и молодых девиц и зрелых матрон. Наверное, Мэгги подумала, что Лесли мой кавалер, потому что, внимательно его рассмотрев, она окинула меня недоуменным взглядом, словно говорящим: что этот красавчик делает рядом с моей кузиной-лягушкой?
Откровенно говоря, мне было плевать на мнение Мэгги – в тот момент меня занимала куда более серьезная проблема, – поэтому я уселась на скамью рядом с Лесли, стараясь не смотреть в ту сторону, где стоял гроб с телом моей покойной бабки. Лесли в своей обычной манере принялся подтрунивать над жеманной Мэгги Даффин и Сесилией, которая показалась ему похожей на ящерицу, и я, несмотря на несвоевременность его шуточек, все же почувствовала облегчение оттого, что хотя бы один человек в церкви не сидит со скукожившимся от показной скорби лицом.
Очень скоро к нам присоединился дядя Брэд, который и в самом деле выглядел удрученным. Он специально подошел поздороваться со мной и, ласково потрепав меня по волосам, сказал мне в утешение, что за последние годы я похорошела.
За его спиной я узрела его величество Майлса, который, как обычно, счел меня достойной лишь презрительной усмешки и пренебрежительного «Здравствуй, кузина, ты совершенно не изменилась», причем я прекрасно понимала, что именно мой дорогой кузен имеет в виду.
В церкви я почти не бываю – религиозность мне совсем не свойственна, – поэтому очень скоро меня утомила долгая речь священника, из которой я вынесла только то, что бабка Агата, при жизни жертвовавшая приходу немалые суммы, непременно попадет на небеса.
– Скорей бы это закончилось, – шепнула я Лесли.
Майлс, усевшийся рядом с нами, услышал мою фразу.
– Да уж, кузина, ты никогда не пылала любовью к покойной бабуле, – язвительно бросил он, не глядя на меня.
– По крайней мере, я не строю из себя убитую горем, как тетя Сесилия, – пожала я плечами. – Да и потом, кузен Майлс, ты ведь тоже не боготворил покойную старушку.
– Замолчите оба! – шикнул на нас дядя Брэд. – Нашли место и время выяснять отношения. Бедная мама, слышала бы она, что вы тут говорите…
Наконец церковная часть церемонии закончилась, и мы дружной толпой последовали за гробом на кладбище. Наверное, менее жестокосердное существо, чем я, думало бы в такой момент о бабушке Агате, но я, вместо этого, любовалась солнцем, игравшим в пожелтевших листьях деревьев.
Я никогда не понимала, почему люди привыкли усугублять свое горе столь торжественным и пафосным ритуалом похорон. Однажды мне на глаза попалась статья, в которой самым занимательным образом был описан ритуал погребения у одного из тех языческих племен, что существуют по сей день. Там по покойнику не плачут – напротив, за него радуются. Ему желают счастья в том мире, куда он попал. Никто не говорит длинных печальных речей – все шутят и смеются, вспоминая самое хорошее и светлое об умершем человеке.
Этой статьи тетя Сесилия, разумеется, не читала, поэтому ее прощальное слово, обращенное к Агате, было долгим, как сама вечность. Сесилии вторила Мэгги Даффин, изо всех сил пытавшаяся выдавить из себя хотя бы слезинку. Но слезы не хотели капать из ее прекрасных аквамариновых глаз, поэтому ей пришлось прикладывать платок к абсолютно сухим глазам.
На пышных поминках, устроенных Сесилией, где все заметно повеселели, отведав домашнего сидра, я удостоилась расспросов о своем творчестве. За меня пришлось отдуваться Лесли, большому поклоннику моих детективов.
Мой дорогой кузен Майлс, возмущенный слишком большим вниманием, которое уделялось моей персоне, во всеуслышание заявил, что столь низкопробный жанр вовсе не имеет права именоваться литературой.
– В детективах, особенно тех что написаны женщинами, – повернувшись к Сесилии, изрек Майлс, – как и в любовном романе, нет абсолютно никакой идеи. Разум мыслящего человека ничего не почерпнет из такого чтива. А воображение этих якобы писательниц? По-моему, оно совершенно отсутствует. Все героини на одно лицо, все их поступки предсказуемы до неприличия. Все их фразы уже сказаны в миллионе других подобных книжек. А преступления? Убитая кочергой помощница старшей горничной, которую, как выясняется в самом конце романа – хотя это очевидно с самого начала, – на почве ревности лишил жизни помощник садовника. На что это похоже?
Сесилия хмыкнула. Поглядев на жену, к ней робко присоединился Пит Шелли, которому дозволялось смеяться или не смеяться только вместе с ней.
– Дорогой кузен, – не выдержав, встряла я. Хоть Майлс обращался вовсе не ко мне, тем не менее эта полная сарказма речь предназначалась именно для меня. – Ты-то сам часто читаешь литературу подобного рода?
Его величество Майлс наконец-то соизволил повернуться ко мне. Его приторно-красивое лицо выражало злорадство. Он понял, что я приготовила ему ловушку, и был готов из нее выбраться без потерь.
– Дорогая кузина, – медовым голоском ответствовал он, – к сожалению, чтение подобных опусов входит в число моих обязанностей. Ведь я пишу критические статьи. Ты разве не знала?
Майлсу удалось меня удивить. Однако я ни разу не встречала его имени среди сонма критиков, которые неустанно ругали меня и мне подобных.
– Нет, – призналась я, и меня тут же осенила догадка: – Неужели ты взял себе псевдоним?
– Я не настолько тщеславен, чтобы любоваться своим именем на страницах газет и журналов, – хмыкнул Майлс.
В отличие от тебя, закончила я про себя фразу Майлса. Ты-то не стесняешься подписывать свою ересь собственным именем.
– Скорее ты не осмеливаешься открыть свое истинное лицо тем писателям, которые читают твои критические статьи, – в тон ему ответила я и не без удовольствия отметила, как с физиономии моего кузена потихоньку сползает самодовольная улыбка.
– И действительно, мистер Камп, под каким псевдонимом вы пишете? – поддержал меня Лесли. – Я читал массу критики в адрес нашей дорогой Кэролайн. Наверняка там были и ваши опусы.
Майлс был загнан в тупик. Ему пришлось раскрыть свою маленькую тайну. Оказалось, воображения моего дорогого кузена хватило только на то, чтобы приставить к собственному имени одну букву и проделать почти то же самое с фамилией: таким образом из Майлса Кампа получился Смайлс Крамп. Разгромные статьи Смайлса Крампа мы с Лесли читали неоднократно. Мой изобретательный кузен критиковал в основном женские романы, с особенным скепсисом относясь к детективам, написанным, если и прекрасной, то далеко не самой умной, по его мнению, половиной человечества.
– Смайлс Крамп? – Лесли повернулся ко мне и прочитал в моих глазах такое же удивление. – Да мне и в голову не могло прийти, что тебя, малышка Кэрол, станет критиковать собственный брат.
– Кузен, – поправил его Майлс. Такое прилюдное разоблачение пришлось ему явно не по вкусу. Получалось, что его вынудили признаться, а моему дорогому кузену не нравилась роль человека, загнанного в угол. К тому же рьяная критика произведений собственной кузины тоже не делала ему чести. Хотя, Сесилия Шелли и ее дочь, Мэгги Даффин, придерживались абсолютно иного мнения.
– Какая разница, кузина ему Кэрол или нет? – заступилась за Майлса Мэгги. – Критик должен быть объективным.
– Вот именно, – поддержала дочь Сесилия. – Если Майлс увидел недостатки в романе Кэрол, он не мог о них не написать. Это было бы нечестно. Разве вы так не считаете, мистер…
– Зовите меня просто Лесли, – с невозмутимой улыбкой ответил мой «адвокат». – Возможно. Но если отбросить в сторону все родственные связи и говорить по существу, я, признаться, нашел критику мистера Крампа…
– Кампа, – поморщился Майлс.
– Крампа, если мы говорим о ваших критических статьях. Так вот, я нашел критику мистера Смайлса Крампа довольно субъективной. В ней слишком много сарказма и слов не по существу. Иронизируя над романами Кэролайн, мистер Крамп забывает подкрепить свою критику примерами. Он сыплет общими фразами, но не приводит в доказательство своей правоты никаких существенных аргументов. Все аргументы мистера Смайлса – его собственное мнение и вкус.
Сесилии и Мэгги пришлось прикусить язычки. Подобные споры не были коньком этих дам, привыкших перемывать косточки женам соседских фермеров. Вот если бы речь шла об урожае или о ценах на кукурузу и яблоки, тогда Сесилия и Мэгги трещали бы без умолку.
Однако мой дорогой кузен не собирался проигрывать какому-то выскочке. Критика была его епархией, в которую Лесли не имел права совать свой нос. Подозреваю, что Майлс стал критиком именно потому, что, уж простите за тавтологию, никому не придет в голову критиковать критика.
– Может, вы плохо помните содержание моих статей, Лесли, – снисходительно улыбнулся он моему другу. – Я нередко цитировал целые абзацы из романов Кэролайн и ее, если так можно выразиться, сестер по перу. И эти строки ярче всяких слов подтверждали мою правоту…
Бог знает, чем бы окончился этот спор, если бы дядя Брэд не поднялся из-за стола и не предложил выпить за бабушку Агату.
– И правда, – поддержала брата Сесилия. – Ведь мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать романы нашей Кэролайн. – Она покосилась на меня так, будто я первая заговорила о себе и привлекла внимание к собственной персоне. – Мы собрались в этом доме, чтобы помянуть нашу дорогую и всеми любимую Агату…
В нотариальную контору я отправилась только из-за Лесли. Он заявил, что я единственный человек, которому могло прийти в голову не явиться на оглашение завещания богатой бабки.
