Текст книги "Влюбленный Байрон"
Автор книги: Эдна О’Брайен
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Поэма была опубликована анонимно 15 июля 1819 года, но ни у кого не возникло сомнения относительно ее авторства. Говорили, что Китс на пути в Рим отбросил книгу с отвращением, а Вордсворт предрекал, что она нанесет самый большой в его время вред английскому характеру. Особую неприязнь Китса и других вызывало описание людей, уцелевших после кораблекрушения. Во время бури они потеряли своих товарищей, но их печаль уступила место приступам голода, и они плыли,
Байрон ни в чем не уступал, его взгляд на род человеческий был безжалостен, его взгляд на будущее – радикален. Война была «искусством мозгодробления и шеесворачивания». Наемные солдаты действовали как мясники, другие были забриты на половинное жалованье, чтобы удовлетворить потребности генералов, разжигателей войны, среди которых Веллингтон не был исключением.
Как и в отношении всех остальных его произведений, в рецензиях на «Дон Жуана» речь шла не о поэзии как таковой, а об их сочинителе. «Блэквуд Эдинбург мэгэзин» счел произведение «инфернальным» – «грязная и бесчестная поэма», которая заключенными в ней оскорблениями говорит о безмерном озлоблении «нераскаявшегося, ожесточенного, насмешливого, саркастического, веселящегося грешника, озверевшего маньяка, чью подлость невозможно искупить». Но Байрону нельзя было заткнуть рот, и Меррей содрогнулся, когда получил новые, еще более изобличительные строфы.
Байрон был охвачен творческим порывом, но оказалось, что поэзия не способна утишить ярость и тревогу, сжигавшие его. Круговорот удовольствий и дебошей, масштабами достойный Гаргантюа, возобновился, вовлекая в себя все новых женщин, имена которых остались неизвестными. И вдруг – неожиданная перемена. Он влюбился как раз в тот самый момент, когда решил было вообще отвернуться от женщин.
Там, где желчь англичан и трусость издателей оказались бессильны в отношении «Дон Жуана», преуспели мольбы этой новой музы. Графиня Гвиччиоли прочла пиратский французский перевод первой песни поэмы и, найдя ее «отвратительной», вынудила Байрона дать обещание не продолжать. Сжигаемый новым чувством, он уступил ей. В письме к Хобхаузу Байрон так и написал: «Я стал покорным – и сдался».
ГЛАВА XIX
Второго апреля 1819 года графиня Тереза Гвиччиоли, посетив великосветский венецианский салон, поняла, что ее судьба решена: она узрела «небесное видение», сидящее на диване. Видением был лорд Байрон, который в несколько мрачном настроении, не желая смешиваться с остальными гостями, вместе со своим другом Александром Скоттом расположился на софе напротив входа.
На одной из еженедельных conversazione[68]68
Бесед (ит.).
[Закрыть] у графини Бенцони, оживленной шестидесятилетней дамы, про которую ходили слухи, что она сама стала одним из завоеваний Байрона, хозяйка попросила Байрона познакомиться с молодой дамой, которая только что приехала со своим мужем, графом Алессандро Гвиччиоли. Тереза, в то время на третьем месяце беременности, оплакивала тогда смерть своей матери и младенца, который не прожил и четырех дней. Байрон отнекивался, повторял, что не хочет больше знакомиться с женщинами, не важно – красивыми или дурнушками. Но Скотт и графиня уговорили его; он пересек залу и был представлен Терезе как «пэр Англии и ее величайший поэт». В своей «Vie de Lord Byron»[69]69
«Жизни лорда Байрона» (фр.).
[Закрыть], написанной много позднее, она призналась, что была очарована его мелодичным голосом и улыбкой, которую Кольридж тоже сравнивал с «открывшимися вратами в небеса».
Узнав, что она из Равенны, Байрон заинтересовался, так как Равенна была «поэтическим местом»: там находились могила и памятник Данте и могила Франчески да Римини. И вот, когда были произнесены имена Петрарки и Данте, пламя разгорелось, и Тереза вспоминает, что была потрясена до глубины души, когда вместе с мужем покидала зал.
Граф Гвиччиоли, гордый, властолюбивый, был старше жены на сорок лет. В нем было что-то от сатира, его подозревали в двух убийствах. Полагали, что он отравил свою первую жену, графиню Зенанни, чье огромное состояние компенсировало и ее возраст, и недостатки внешности. Он также произвел на свет шестерых детей от своей служанки Анжелики, на которой позднее женился. После ее смерти он получил возможность сделать предложение Терезе Гамба, дочери графа Руджеро из древнего рода в Романье, которая всего полгода как покинула монастырь. Позднее она утверждала, что ее «продали» замуж после докучливых увещеваний матери и других членов семьи. Однако своему будущему мужу она писала пылкие письма, добавляя поцелуи, такие, какие она не послала бы брату. Он был ее обожаемым мужем, а теперь Байрон должен был стать ее обожаемым cicisbeo, cavalière servente[70]70
Пылким поклонником, верным рыцарем (ит.).
[Закрыть] на которого, по представлениям каждой уважающей себя женщины в Италии, она имеет право.
При первой встрече они говорили о Данте и Петрарке, а на следующий день лодочник подвез ее к гондоле Байрона. И потом, в частном casino[71]71
Здесь: загородном доме (ит.).
[Закрыть], все ограничения, налагаемые трауром, были вскоре забыты. Не прошло и недели, как она уже называла его mio Byron в салонах, презирая всякую осторожность и публично заявляя о своих правах на него. Граф сохранял свое обычное безразличие, однако приблизил день отъезда на одну из своих вилл на реке По, приведя этим Терезу в такое волнение, что она отыскала Байрона в его ложе во время представления оперы Россини «Отелло». Как она написала позднее, она принесла ему эту новость в «атмосфере мелодий и гармоничной страсти», после чего вернулась к своей гондоле в сопровождении обоих – и мужа, и любовника, черпая мужество из «тишины и сияния звезд». Одним из ее первых шагов было стремление заручиться обещанием Байрона, что он никогда не покинет Италию. У него не было намерения покидать Италию, но он не хотел, чтобы ему отвели роль постоянного cicisbeo, однако реально он уже им стал. Он писал ей: «Все зависит от тебя – моя жизнь, моя честь, моя любовь. Полюбить тебя – значило для меня перейти Рубикон, и это уже решило мою судьбу».
Она уехала с мужем, дико чувственным, у которого она все еще находилась в рабстве. Теперь Венеция стала для Байрона «морем Содома», он устал от неразборчивого разврата и собирался переехать в Равенну, но сначала хотел «убедиться» в ее чувствах, чтобы не оказаться посмешищем. Его кровь пылала огнем, он не сомневался, что эта дикая, безудержная страсть сопряжена с неопределенностью и опасностями. Эта женщина поглощает его мысли, он рисует ее принцессой, живущей за горами, прогуливающейся по берегам реки По, в то время как он, одинокий и нерешительный, всего лишь странник на этой земле.
Тем временем в Равенне она сражена какой-то таинственной болезнью с обмороками и изнурительным кашлем; единственное утешение состоит в том, что душа ее время от времени воспаряет над венецианской лагуной, чтобы побыть с ним рядом.
Они нашли посредников, чтобы тайно обмениваться посланиями. Фанни Сильвестрини, еще одна напыщенная дама, бывшая гувернантка Терезы, пересылала послания Байрона, а падре Спинелли, бывший священник, ожидал их, чтобы тайно передать Терезе в палаццо Гвиччиоли.
Первого июня 1819 года Байрон выехал из Венеции, миновал Падую и задержался в Ферраре, где на кладбище Чертоза его потрясла надпись «Implora Расе»[72]72
Молит о мире (лат.).
[Закрыть], так как она вполне подошла бы и для его надгробной плиты, ибо он не хотел, как писал Меррею, чтобы его «засолили» и отправили в Англию.
Указания Терезы стали туманными и противоречивыми. Эти колебания нервировали Байрона настолько, что из Падуи он написал Хоппнеру: «Я продолжаю свой путь в не очень-то хорошем настроении, потому что указания сеньоры Гвиччиоли, похоже, рассчитаны на скандал, а быть может, и на ссору». Он намекнул, что его «чаровнице» следовало быть скупее на свои милости в Венеции.
Именно во время этого путешествия, которое Байрон сравнил с «воинской повинностью», он закончил прекрасное стихотворение «Стансы к По». Он сделал Терезу «Хозяйкой этой земли» и не пытался скрыть, до какой степени ею покорен:
Однако после получения очередного письма от Терезы, когда он прибыл в Болонью, его восторги были подвергнуты испытанию и он почувствовал себя «полным дураком». Она предложила другой план встречи, так как граф удивил ее неожиданным сообщением, что они немедленно переезжают в другое их поместье. Теперь он превратился в усталого услужливого поклонника, которому приходится переносить гостеприимство и страдать от пересудов местной знати и размышлять, стоит ли ему вообще продолжать путешествие или лучше вернуться в Венецию.
Болезнь Терезы оказалась вызванной выкидышем, и, быстро переключившись на иронический лад, Байрон писал Дугласу Киннерду о своей уверенности, что «зародыш» не от него. Хобхауз, который был осведомлен о чарах Терезы, включая вспыльчивость и загадочность ее сердца, советовал ему не ехать к этой даме, а вернуться к венецианским наядам.
Два дня спустя обескураженный и мучимый любовью Байрон выехал в Равенну. Он прибыл туда 10 июня 1819 года, в день церковного праздника: мостовые устланы лепестками роз, дворцы украшены гобеленами и парчой – все это показалось ему добрым предзнаменованием. Он поселился в очередной унылой гостинице и стал ожидать известий от Терезы, которая в это самое время писала ему письма с просьбой отложить визит, так как у нее был тяжелый рецидив и она предвидела трудности общения. Несколько смягчили его разочарование только слова, что она не «заслуживает» внимания со стороны такого благородного человека.
Но Байрон, с трудом дотащившийся так далеко, не расположен возвращаться обратно; он пишет, что полностью и навеки принадлежит ей. На следующее утро граф в карете, запряженной шестеркой лошадей, остановился перед убогой гостиницей, чтобы доставить Байрона во дворец. Сцена у постели больной: Тереза с лихорадочным румянцем, ознобом и кровохарканьем, тут же муж и любовник, а толпа взволнованных родственников усиливает оперный характер этой картины.
Ежедневно Байрону дозволялись два посещения. Они с Терезой редко оставались наедине. Родственники были преувеличенно услужливы – возили его то посмотреть на могилу Данте, то бросить взгляд на византийские мозаики в Сан-Аполлинарио, то в библиотеку, где сохранились рукописи Данте. Однако у него было слишком тяжело на сердце, чтобы любоваться достопримечательностями. У любви свои мученики, и Байрон был одним из них. Сидя в маленькой душной спаленке, Байрон писал ей письмо за письмом. Его чувства не особенно отличались от тех, о которых мог бы писать юный кучер в своей конюшне: если он ее потеряет, то пропадет; несколько минут счастья с нею стоили слишком дорого; теперь он одинок, совершенно одинок – она, когда-то такая милая, такая чистая, теперь лишь грозная, предательская тень. Предпочитая смерть неопределенности, он уговаривает ее бежать с ним, догадываясь, как он выразился, что ее ответ будет «божественно написан», но завершится отказом. Должен ли он, спрашивает Байрон далее, покинуть Равенну? Она уходит от прямого ответа, ее следующее письмо – рассуждение о его поэме «Жалобы Тассо», она интересуется, какое тайное страдание породило эти изумительные по красоте строки, и особенно любопытствует, кто был прототипом, вдохновившим его на создание героини поэмы Элеоноры.
Со своим даром куртизанки, поражающей своим умением удивлять, она вдруг восстала с одра болезни, приветствовала Байрона на лестничной площадке, впорхнула в его закрытую карету и отправилась на прогулку в рощу пиний. Граф и его окружение следовали за ними в другой карете. Для любовников это была идиллическая передышка: роща, куда они выезжали ежедневно, была когда-то фоном для любовных сцен Боккаччо, а теперь – для их «восхитительной, опасной, экстатической любви». Байрон-поэт и Тереза-квазипоэт запечатлели в своей памяти те места и то время.
В «Дон Жуане», к которому Байрон вернулся годом позже, он вспоминает пинии и чащобы тех «древних лесов» и свое непревзойденное счастье в вечерних сумерках. Тереза оставила собственную импульсивную версию – они выходили из кареты посидеть под смолистыми пиниями, вдыхали сладкий запах тимьяна и других трав, и это длилось, пока сквозь ветви до них не доносился вечерний звон колоколов собора. Тогда они возвращались и расставались, уверенные, что встретятся позднее в театре или на званом вечере.
Теперь, когда она стала появляться в обществе, его ревность вспыхнула с новой силой, причем он ревновал ее не только к мужу, но и к тем мужчинам, которых она замечала в опере. «Я не знаю ни минуты покоя… Я заметил, что, когда бы я ни повернулся к сцене, вы направляете взгляд на этого человека… но не бойтесь, завтра вечером я уезжаю и оставляю для него путь открытым. Я не способен ежедневно выносить эту пытку».
Терезе нравились такие признания. Она оставляла на полях его писем пометки – «великолепно», «возвышенно» – и сохраняла их для своей книги «Vie de Lord Byron», этих прославленных и довольно напыщенных воспоминаний об их отношениях. Письма Хобхаузу, впрочем, были более мрачными – там упоминалась густая седина, усталость, неуверенность в завтрашнем дне. А вот как он описал объект своего нового увлечения Августе: «Она хорошенькая, большая кокетка, очень тщеславная, чрезмерно восторженная, в меру умная, совершенно беспринципная, с живым воображением и довольно страстная».
Начали распространяться слухи: милорд остается в Равенне из-за безнадежной любви к графине и, более того, время, выбранное для его посещений Терезы, точно совпадает с часами сиесты ее мужа. Из Рима ее младший брат Пьетро Гамба, которому было известно об ухаживаниях Байрона, писал Терезе, что боится за ее покой, покой женщины с чистым и благородным сердцем. Он отговаривал ее от каких-либо близких отношений с человеком, столь странным и пользующимся столь сомнительной репутацией, который, несмотря на свой титул, некогда был, согласно слухам, пиратом где-то на Востоке. Ответ Терезы подтвердил ее нетерпимость к ограничениям и ее прирожденную пылкость:
Почему бы мне не любить такого друга? Чувства, которые я испытываю к нему, сильнее любых аргументов, и, любя лорда Байрона, как я его люблю, я не нарушаю святых законов Создателя. Ты советуешь прервать эту дружбу, но почему? Из-за графа? Но Байрон здесь по его желанию. Из-за того, что скажет свет? Но это тот свет, который даже после поверхностного знакомства я уже оценила; мне ведомы его тщеславие, его несправедливость и неспособность почувствовать сердце и душу, в которых есть нечто большее, чем фривольные и вульгарные потребности.
Графу Гвиччиоли стали приходить анонимные письма. Игривые стишки, изображающие его рогоносцем, также стали распространяться вместе с вредоносной болтовней. На одном большом приеме женщины говорили, что Байрон настолько красив, что их мужчины должны настоять на его изгнании.
Из-за опасений, что скоро наступит момент, когда им придется расстаться, у Терезы вновь обострилась болезнь, и ей удалось убедить мужа, что врачи в Равенне недостаточно искусны, а потому ей следует поехать в Венецию, чтобы проконсультироваться с доктором Аглиетти, которого Байрон привозил в Равенну ранее и который поставил точный диагноз и прописал ей пиявки и хинную кору. Как ни странно, граф согласился, сказав, что она может ехать с горничной и слугой. Байрон в качестве «спутника» должен был сопровождать их в собственной карете. Из Венеции Тереза ежедневно писала мужу, клялась в верности, жаловалась на легкий кашель и сильную головную боль и возмущалась любому предположению, что она способна на обман.
Когда граф вместе с сыном от первого брака и свитой слуг неожиданно приехал в палаццо Мочениго, все, напоминающее сдержанность и снисходительность, куда-то исчезло. Намереваясь уничтожить червя, который, как он полагал, угнездился в ее сердце, граф изготовил документ, описывающий ее проступки и прегрешения. Он разработал также перечень правил, обязательных для ее дальнейшего поведения. Ей не следовало поздно вставать и суетиться во время совершения туалета, надлежало заниматься домашними делами, поддерживать опрятность, соблюдать экономию, выделять время для чтения и музыки, принимать как можно меньше визитеров, проявлять покорность мужу и излагать собственные взгляды лишь при условии, что они будут милыми, скромными, лишенными претенциозности и категоричности. Ответ Терезы был отнюдь не милым, скромным и лишенным категоричности. Она потребовала лошадь для верховой езды и разрешения без ограничения принимать любых посетителей.
Но граф припас более коварную карту – обратился к чувству чести Байрона. Слухи и клеветнические обвинения относительно влюбленной парочки достигли ушей отца Терезы, графа Руджеро Гамбы, который убедительно просил Байрона не возвращаться в Равенну. Такой приезд, как указал граф Гвиччиоли, не только приведет к вражде двух благородных семей, но и бросит тень на пятерых невинных сестер Терезы и погубит все их брачные перспективы. Естественно, Тереза ничего не знала об этом tête-à-tête. Байрон сдался. Тереза бунтовала, граф рыдал на плече Байрона, и в конце концов несчастная пара вернулась в Равенну, а Байрон мудро вопрошал: «Может любовь вечно/ Течь, как река, беспечно?» Ответом было – нет.
Раз он не может быть с нею, он должен совсем уехать из Италии. Его друг Александр Скотт, возражая, цитировал Макиавелли: «Бережливый князь не будет держать слово, если это противоречит его интересам». Он приготовился освободить дворец, избавиться от всего, что в нем находилось, продал лошадей и гондолу. Он намеревался пробыть в Англии всего несколько недель, а потом отправиться в Южную Америку. В Лондоне он собирался вызвать на дуэль журналиста Генри Брума, который яростно лягал его «Часы досуга», и, разумеется, обсудить с мистером Хэнсоном и Дугласом Киннердом свои всегда запутанные финансы, включая инвестиции доходов от поместья Ноэль, которым он владел совместно с Аннабеллой. Маленькая Аллегра должна была ехать вместе с ним.
От новостей о его скором приезде Августу чуть не хватил удар. Услышав, что он скоро прибудет в Кале, она обратилась за советом к Аннабелле и сразу же получила категоричный ответ. Августа не должна с ним встречаться, ведь именно она – главная причина его возвращения в Англию с целью заново предаться своим «преступным влечениям».
Тереза, пленница в палаццо своего мужа, отдавшись печали и отчаянию, считала себя обманутой, брошенной Байроном. Фанни Сильвестрини писала письмо за письмом, чтобы разубедить ее, подчеркивая, что милорд тяжко страдает и готов пересечь моря и горы ради того, чтобы избавить ее от мук ожидания и пустых надежд на его возвращение в Равенну. А если Тереза когда-нибудь захочет, добавляла Фанни, чтобы Байрон вернулся из Англии, он это сделает ради нее. Байрон, писала она, живет очень замкнуто, отказался от приглашений Бенцони и от всех прочих развлечений. Тереза будет получать от него письма из Кале, из Лондона, из любого места, куда бы ни занесла судьба одинокого странника.
Со свойственной ей «всегдашней возвышенностью», как называл это Байрон, Фанни описала тот судьбоносный день:
Байрон был уже одет для путешествия, в перчатках и шляпе, даже свою легкую трость держал в руке. Ему оставалось только спуститься с лестницы – его чемоданы были уже в гондоле. В этот момент милорд нашел предлог – объявил, что если часы пробьют час до того, как все будет готово (оставалось лишь упаковать его оружие), то он в этот день не поедет. Часы пробили, и он остался. Ему явно не хотелось уезжать.
Тем временем Тереза, перенесшая еще один тяжелый приступ болезни, умолила своего обеспокоенного отца пригласить Байрона на зиму в Равенну. И вот, благодаря доброй воле отца и «неохотному согласию» мужа, Байрона пригласили вернуться. Любовь победила.
ГЛАВА XX
Дерзновенный «Тритон возвратился на берег» – так Байрон описал свое повторное паломничество в Равенну. Оставив Аллегру в Венеции, он двинулся в путь со слугами, не уверенный, едет ли на неделю или на всю жизнь.
По дороге, в Болонье, он совершил поступок, который не назовешь несущественным. Он постригся и «все свои длинные локоны» отослал Августе как памятный подарок. Когда он в канун Рождества 1819 года прибыл в «Альберго империале» в Равенне, в городе был глубокий снег; ему была оказана восторженная встреча, а вскоре его приняли папские легаты, вице-легаты и все светское общество как serventissimo[74]74
Обожатель (ит.).
[Закрыть] Терезы Гвиччиоли.
Когда новости о его семейном положении достигли Англии, Августа сочла это «безумием», а Хобхауз в беседе с Мерреем назвал их дурными.
В это время в Равенне проходил карнавал, как когда-то в Венеции – маски, переодевания, флирт; в избытке радости Байрон утверждал, что никогда ранее не видал столько юности, красоты и бриллиантов.
Равенна подходила ему: жители там не столь склонны к пьяным дебошам, как в Венеции; повсюду в ходу старинные итальянские манеры и привычки; тут же могила Данте – с небольшим сводом, скорее опрятная, чем торжественная, стимул для будущей поэзии. Под руку со своей дамой Байрон посещал утреннюю и вечернюю службы, учился правильно складывать женскую шаль и временами выслушивал упреки Терезы за недостаточную мужественность своей натуры. Он был счастлив находиться в отдаленной части Италии, где «до этого не проживал ни один англичанин». Граф предложил ему снять третий этаж палаццо Гвиччиоли, и вот в феврале он послал за Аллегрой, покинул «Альберго империале», перевез мебель и свой зверинец, включая кошек, собак, обезьянку, ручного сокола и цесарку, и разместился под «неусыпным наблюдением» графа.
Чтобы осуществлять его, граф привлек восемнадцать слуг, счетовода, нескольких горничных, плотника и слесаря по замкам, но, как беспечно утверждал Байрон, «любви замки не помеха». Два мавра в расшитых одеждах с кинжалами за поясом соперничали между собой. Один, из Новой Гвинеи, был верен графу, другой – Луиджи Морелли из Восточной Африки – Терезе.
Было все: ссоры любовников, сплетни слуг, ежечасные страстные письма между Терезой и Байроном, разделенными лишь лестничной площадкой. Тереза часто жаловалась, что он не любит ее так страстно, как раньше. А Байрон приходил в ярость, видя, как она отвечает на полные обожания взгляды и слова мужа, и отмечал, что когда сидит с книгой у камина, то не может оставаться слеп к этим знакам интимной близости между супругами и что она отвратительно услужлива, как он выражался, в своих супружеских обязанностях. Тереза управлялась с любовью обоих мужчин с искусством, достойным Борджиа. После обеда, пока граф отдыхал, она тайно приходила в комнаты Байрона часа на два. Морелли сторожил дверь. Она наняла мастера и сменила замок в комнаты Байрона, потому что у мужа был запасной ключ. Однако, обнаружив вероломство, граф велел заменить этот второй замок. Удивительно, что среди всех интриг и махинаций эта юная женщина (Терезе минул всего лишь двадцать один год) умудрялась сохранять и трезвую голову, и свое очарование.
В течение года граф участвовал в этой, как ее позднее назвала Тереза, «мучительной игре». Однако все трое продолжали эту игру. Тереза выставляла Байрона напоказ как своего amante[75]75
Любовника (ит.).
[Закрыть] и в то же время уверяла отца, графа Руджеро, и брата, графа Пьетро Гамбу, что ее отношения с Байроном чисты. А граф, обрушивая на нее свой змеиный нрав, приветствовал Байрона с загадочной любезностью. Как-то вечером, неожиданно вернувшись из одного из своих поместий, граф застал любовников, как выразился Байрон, «почти во время самого события». В отличие от Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия», которая уверяла мужа в своей невинности, хотя тот застал ее в объятиях лорда Стейна, Тереза осталась невозмутимой. Она намеревалась преуспеть в своем неколебимом желании связать Байрона определенными обязательствами, чтобы это позволило ей порвать с интригующим, скаредным, опасным и упрямым графом. Когда той ночью она осталась наедине с мужем, с его стороны последовали такие угрозы, что на следующее утро она написала отцу, прося разрешения вернуться к нему и умоляя его обратиться к папе, чтобы тот разрешил ей жить отдельно от мужа. Верная своей смелой натуре, она вопрошала, почему ей приходится быть единственной женщиной в Равенне, которой не разрешено иметь cavalière servente. Отец, который прежде возражал против ее связи с Байроном, узнав о жестоком обращении с ней мужа, так резко изменил свое мнение, что вызвал графа Гвиччиоли на дуэль.
Даже те горожане, которые знали о скверной ситуации в палаццо Гвиччиоли, приняли сторону Терезы; они аргументировали это тем, что граф давно знал об этой связи и принимал ее. Более того, то обстоятельство, что он занимал деньги у Байрона и даже пытался использовать жену, чтобы выпросить еще несколько тысяч гиней у его светлости, не только бросало тень на графа, но и позволяло считать его своего рода сутенером. Кроме того, граф настаивал, чтобы жена делила с ним ложе и после того, как призналась в неверности, что тоже не возвысило его в глазах людей. Вся Равенна, включая священников, кардиналов и шпионящих слуг, принимала участие в этом хэппенинге «плаща и шпаги»[76]76
Иронически употреблен литературоведческий термин «комедия плаща и шпаги», относящийся к испанской комедии XVII века, в которой сюжет построен на любви, ревности и защите чести.
[Закрыть].
Граф надеялся, что разрешение на раздельное проживание не будет получено. Он не хотел терять Терезу и быть униженным в глазах ее знатных родственников, но более всего он не хотел выплачивать ей по сто скудо ежемесячно. Он предпринял несколько шагов, включая обращение к папскому легату в Равенне, нанял соглядатаев, следивших за Байроном не только как за участником адюльтера, но и как за очень опасным агентом, ведущим подрывную деятельность, то есть врагом Ватикана.
В июле 1820 года после двух месяцев напряженного ожидания граф Гамба получил папский декрет, утверждающий, что для нее долее невозможно «жить в мире и безопасности со своим мужем». Он переслал его Терезе вместе с нравоучительным письмом от Антонио Рускони, кардинала-легата Равенны.
Высокочтимая сударыня, Его святейшество был информирован, что Ваше сиятельство оказалось в обстоятельствах, в коих Вы более не можете продолжать жить в мире и безопасности со своим мужем, Алессандро Гвиччиоли. Его святейшество милостиво соизволил через меня разрешить Вам покинуть дом Вашего мужа и вернуться в дом Вашего отца, графа Руджеро Гамбы, с тем чтобы Вы могли обитать там в том похвальном духе, каковой подобает уважаемой и благородной даме, живущей отдельно от своего супруга. Далее, дабы Ваше сиятельство не было лишено необходимого обеспечения и всего, что требуется для достойного существования знатной дамы, Его святейшество соблаговолил назначить Вам сотню скудо ежемесячно, которые будут выплачиваться Вам мужем таким способом, как укажет Его святейшество, и будут передаваться Вам в будущем кардиналом-легатом, автором сего письма, во исполнение высочайшего распоряжения. Более того, принято во внимание и высказано святым отцом пожелание, чтобы Ваше сиятельство, покидая дом мужа, взяли с собой белье, одежду и другие предметы, потребные для достойного украшения замужней дамы, а равно и все необходимое для сна и стола, согласно перечню этих предметов, подписанному обеими сторонами, за исключением тех драгоценностей, которые Ваше сиятельство не принесли с собою в дом мужа, и тех подарков, которые Вы получили на свадьбу.
Кардинал-легат, доводя до Вашего сведения распоряжения Его святейшества, подписывается с искренним и самым глубоким уважением.
Тереза поблагодарила кардинала Рускони, выразив надежду удостоиться чести поцеловать его святые одежды. Граф был извещен о письме одним из своих шпионов и распорядился, чтобы в этот день ни одна лошадь не покинула конюшню. Как ни странно, за обедом муж и жена соблюдали привычный этикет, граф ухаживал за нею за столом, мило беседовал о том о сем, а двумя часами позже Морелли удалось нанять карету, и с помощью повара Байрона Тереза и ее горничная выскользнули из дома, а милях в пятнадцати в сторону Филетто ее дожидался отец.
Разъезд, разрешенный папой, был первым за двести лет в Равенне, это был триумф, который, однако, накладывал на Байрона определенную ответственность. Он прекрасно знал, что в том обществе женщина, разведенная с мужем из-за любовной связи, попадала в сомнительное положение и любовник был обязан жениться на ней. Однако для лорда Байрона брак был «могилой любви».
Впрочем, он еще три года будет «безумно любить ее», и, как Байрон написал на последней странице романа «Коринна» мадам де Сталь, Тереза «заключает в себе все его существование сейчас и навеки». Со своей стороны, она утверждала, что в ее присутствии он лучше пишет, ему нужен ее голос, ее болтовня, что они с ним – одно целое. Семейство Гамба – отец, брат и младшие сестры – тоже подпали под обаяние Байрона. Каждый вечер он проезжал пятнадцать миль верхом до Каза Филетта, дома XVII века, расположенного в оливковой роще, с сосновым бором неподалеку, где водились вальдшнепы и куропатки, – место «отдыха и бездумного времяпрепровождения».
И именно там политический пыл Байрона разгорелся с новой силой. Еще бы, ведь юный граф Пьетро рассуждал «со страстью о свободе», а граф Руджеро был одним из влиятельных членов мятежного движения, посвятившего себя освобождению провинции Романья от папского и австрийского правления. Они вовлекли и Байрона в свою борьбу. Они входили в тайную организацию карбонариев – «углежогов», – в которую входили аристократы, либералы, оппозиционеры, возмущенные зависимостью от Австрии, находящейся под властью Меттерниха.
В 1815 году, после поражения Наполеона, Италия была разделена на несколько провинций, и Равенна оказалась под управлением папы. Байрон всегда декларировал свою любовь к свободе, а что могло вызвать большее воодушевление, чем участие в подпольном движении, стремящемся опрокинуть папскую власть и возродить Италию, какой она была во времена великого и славного правления Августа и Юлия Цезаря? Были встречи в доме Гамбы и в лесу, воинственные речи, странные предательские убийства, лозунги на стенах – «Да здравствует республика!», «Долой папу!». Байрон предлагал щедрые денежные пожертвования и свою помощь волонтера. Он писал друзьям в Англию, что итальянцы – нация, которой он восхищается более любой другой, – намерены загнать всех варваров обратно в их логово. Прося оружие и боеприпасы для повстанцев, он утверждал, что те готовы сражаться с гуннами, и сражаться жестоко, так как гнев итальянцев достиг точки кипения. «Воплощение поэзии в политике» – так назвал это Байрон.
