Текст книги "Королева фей (фрагмент)"

Автор книги: Эдмунд Спенсер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Не знающий другого побужденья,

Сказал Маммон: "Мой дар попробуй взвесь!

Ты завладеешь миром наслажденья,

Его получишь безвозмездно весь;

Все радости земли перед тобою здесь!"

33 Ответил рыцарь: "Слушай, как ни странно,

Я твоего богатства не хочу.

Мне золото нисколько не желанно!

Оно подчас подобно палачу.

Я слишком предан моему мечу,

Которым вражий замысел разрушен.

Зачем уподобляться богачу,

Когда к богатству сам я равнодушен?

Пусть лучше будет мне богач всегда послушен".

34 Бес обнажил корявые клыки,

Напрягся в ожиданье безобразном;

От рыцаря остались бы клочки,

Будь рыцарь совращён таким соблазном,

Забился бы в капкане безотказном

Он, как в когтях железных голубок;

Спаси Господь глупца в томленье праздном!

Пусть рыцарь искушенье превозмог,

Маммон рассчитывал и в нём найти порок.

35 И рыцаря в другое помещенье

Повёл Маммон, и пришлого туда

Впустили, несмотря на запрещенье;

Пусть на сковороде сковорода

В аду; пылали, требуя труда,

Там сто печей, которыми лукавый

Заведует; бесовская орда

Обслуживала их не для забавы:

Там драгоценные изготовляли сплавы.

36 Усердствовал один, как и другой;

Огонь в печах мехами раздували,

Жар загребали ржавой кочергой,

Остыть печам железным не давали,

Водой студёной печи поливали;

(Вулкан для бесов – друг и доброхот).

Отходы убирать не забывали,

И черпаки пускали дружно в ход;

Трудились дьяволы и проливали пот.

37 Как только двери настежь растворились,

Явились вдруг доспехи, щит и меч,

И сразу бесы в невидаль вперились,

Подобных до сих пор не зная встреч,

Но каждая горела всё же печь

Средь вспышек ослепительных и треска;

От бесов рыцарь был не прочь утечь,

Но стыд мешал ему, переча резко,

А князь бесовский говорил при этом веско:

38 "Сын духов, смертным взором посмотри!

Не видели людишки остальные

Моей сокровищницы изнутри.

Сюда не вхожи зрители дурные.

Ты спрашивал, откуда все земные

Богатства; здесь единственный исток

Их всех; поддельны ценности иные;

Бери же всё, кому добро не впрок?

Не будь же, рыцарь, к самому себе жесток!"

39 "Бог денег, – молвил рыцарь, – пусть богатства

Земные все тебе принадлежат,

Искать сокровищ лишних – святотатство;

Поверь, Маммон: я без тебя богат,

И следовать своей дорогой рад;

Пускай другие алчут беззаконно

И ненадёжным благом дорожат".

Зло всё же в духе злом неугомонно,

И рыцаря повёл он дальше непреклонно.

40 Он рыцаря повёл через проход,

От бесов лютых якобы спасая;

У золотых сверкающих ворот

Стоял палач, в плечах сажень косая;

Стоял он, вызов Господу бросая;

Святыня стража дьявольского злит.

Он, палицей железной потрясая,

Как будто сам из золота отлит,

Неосторожному пришельцу смерть сулит.

41 А прозывался мрачный страж «Презренье»,

Он был высок и грозно горделив;

В его глазах угрюмое горенье

Осталось, жизнь и смерть испепелив;

Высокомерен и несправедлив,

Он был сродни не людям, а титанам;

В кровопролитии нетерпелив,

Он смертных обрекал смертельным ранам

И среди бесов был воинственным тираном.

42 Увидел, как оружие блестит,

И палицей железной замахнулся;

Хоть супостат ужасен был на вид,

Герой и перед ним не содрогнулся,

А поднял меч и смело в бой рванулся;

Маммон, однако, дал ему понять,

Что на неуязвимого наткнулся

Отважнейший. Зачем себя ронять?

Сталь не берёт врага, и не на что пенять.

43 Маммон посторониться супостату

Отчётливо и властно приказал,

Они вошли в роскошную палату,

Подобен храму был просторный зал,

Куда входить незваный не дерзал;

Там золотые высились колонны;

Тем, кто на власть и славу притязал,

Они являли царские короны,

Как будто судьбы к венценосцам благосклонны.

44 Теснился разный люд со всех сторон

Из всех племён в шумливом пёстром стаде;

Всех привлекал величественный трон,

К нему рвались, томились по награде

Пришельцы, и сияла в каждом взгляде

Владычица, достойная похвал,

На троне в ослепительном наряде,

Который, несомненно, затмевал

Всех тех, кто царствовал и кто торжествовал.

45 Изысканным пленяло обаяньем

Её лицо, чьи нежные черты

Очаровали зрителей сияньем,

Но то был блеск поддельной красоты;

Служанка соблазнительной мечты,

Искусство лик её разрисовало,

Преступную утрату чистоты

Своими ухищреньями скрывало

И незадачливых влюблённых зазывало.

46 Пленительная, восседая там,

Держала цепь всемирного разлада,

Один конец привязан к небесам,

Другой касался сумрачного ада;

Вот что желанно для людского стада!

Когда бы только в руки цепь далась!

Её звено – для смертного награда.

Красавица Гордынею звалась.

Взирала на неё толпа и ввысь рвалась.

47 Тот пользовался суетным богатством

И прибылью, чтобы повыше влезть,

Тот ближнего, пренебрегая братством,

Отталкивал, тот уповал на лесть,

Тот выдавал ничтожество за честь;

Но каждый своенравно вверх взбирался;

Тому, кто выше влез, грозила месть;

Один другого сталкивать старался,

За новую ступень свирепо каждый дрался.

48 Сие столпотворение узрев,

Спросил Гюйон, какой же смысл в погоне

За высотой, откуда этот гнев

И ярость при негаданной препоне.

Сказал Маммон: "Красавица на троне -

Моя обворожительная дочь;

Почёт и слава у неё на лоне,

Достигнуть их любой из вас не прочь,

Но в этом без неё вам преуспеть не в мочь.

49 Филотиме` прекрасная зовётся,

Она под этим небом лучше всех;

Мнит недруг, что сияние прервётся

И омрачит её зловредный грех;

Пускай богам претит её успех,

Завистливые нам смешны потуги;

Захочешь – и сподобишься утех!

Я дочь мою отдам тебе в супруги,

И все приобретёшь ты на земле заслуги".

50 Вновь рыцарь возразил: "Мерси, Маммон;

Я восхищён твоею дружбой лестной,

Но не по мне такой высокий трон,

Супруги недостоин я небесной;

Природой ограничен я телесной

И вынужден блюсти земной закон;

Боюсь я только участи бесчестной.

Я с женщиной другою обручён;

Измена чёрная – для рыцаря урон".

51 Маммон едва сдержался, разъярённый,

Героя искушая невпопад;

Дорогою, во мраке проторённой,

Он рыцаря повёл в роскошный сад,

Который был растеньями богат,

Но не сулил при этом сладких брашен;

Дарам подобным человек не рад;

Там в чёрное был каждый лист окрашен,

И каждый был цветок для смертного там страшен.

52 Напоминая замогильный мрак,

Рос кипарис, печальный, как руина,

Там горький колоцинт, снотворный мак,

Эбен и чемерица и сабина,

Цикута, смертоносная причина

Афинского позора; пил Сократ

Цикуту; отвратительна кончина,

Но не страшна тому, кто вверить рад

Был мудрость Критию, свой драгоценный клад.

53 Тот сад любим царицей Прозерпиной,

И было в том саду осенено

Серебряное креслице вершиной

Раскидистого дерева; оно,

В потустороннем укоренено,

Царицу ада нежно прохлаждало,

Невиданной листвой облечено;

Так дерево царице угождало

И прихотливую плодами услаждало.

54 Никто не видел яблок золотых;

Лишь тот, кому, бестрепетный в служенье,

Однажды Геркулес доставил их,

Убив Ладона в яростном сраженье,

А также тот, кому расположенье

Судьбы узреть позволило на миг

Плод золотой в стремительном движенье:

Метнул его эвбейский чаровник

И Аталанту быстроногую настиг.

55 Так вот где плод налился превосходный,

Что страстному Аконтию помог

Любовью увенчать свой пыл бесплодный;

Отсюда соблазнительный бросок

Лукавой Аты; здесь могучий рок

Взлелеял плод, прельстив своей игрою

Богинь, дабы пристрастный пастушок

Любовь избрал, так что пришлось герою

Годами штурмовать воинственную Трою.

56 Гость между тем бросал за взглядом взгляд

И рассмотреть пытался зорким оком,

Как золотые яблоки висят

На ветках, чтобы ветки ненароком

Склонялись под чернеющим потоком,

Который ослепительно кипит

В неистовстве безудержно жестоком;

Загробная река звалась Коцит;

В ней грешная душа отчаянно вопит.

57 И над потоком рыцарь наклонился,

И он увидел, как злосчастный люд

Средь скорбных волн в отчаянье теснился;

Выныривать им бесы не дают.

И каждый страж безжалостен и лют,

Был рыцарь привлечён одною тенью,

Себе нашедшей гибельный приют:

Под яблоней обречена мученью,

Томилась, предана казнящему теченью.

58 Хоть грешник был до самых губ в воде,

Ни капли в рот ему не попадало;

Мечтал он постоянно о еде,

Хоть наливных плодов над ним немало;

Всё существо его оголодало.

Он вечность променял бы на глоток,

Но ничего его не ожидало,

Ему само грядущее не впрок;

Он вечно умирал и умереть не мог.

59 Увидев, как несчастный бьётся тщетно,

Осведомился рыцарь, почему

Питанье для него навек запретно.

"Я по заслугам ввергнут был во тьму, -

Тот отвечал, – Тантал я, моему

Загробному страданью нет предела;

Ни голода, ни жажды не уйму

Я сам, но если жалость овладела

Тобой, попить, поесть, отважный, дай мне смело!"

60 "Нет, алчнейший, преступнейший Тантал, -

Ответил рыцарь, – жизнь твоя земная

Губительна; ты грех предпочитал,

Теперь карает жизнь тебя иная;

Страдай же без конца, напоминая,

Как смертным неумеренность вредит".

Завыл преступник, Бога проклиная,

На грозного Юпитера сердит.

Смерть призывает он, а смерть его щадит.

61 И не преминул рыцарь поражённый

На грешника другого посмотреть;

Он поднял руки, в воду погружённый,

И продолжал их яростно тереть,

В воде готовый со стыда сгореть,

А руки у него не отмывались

И стать могли ещё грязнее впредь;

Над человеком воды издевались:

Попытки руки мыть ему не удавались.

62 Воскликнул рыцарь: «В чём ты виноват?»

"Я знаю цену всем земным затеям, -

Ответил он, – дурной судья Пилат,

Я Князя Жизни выдал иудеям.

Так на земле неправде мы радеем.

Злодей всегда злодею лучший друг:

Варавву я вернул родным злодеям;

Достоин я наитягчайших мук.

Запачкана душа, и не отмыть мне рук".

63 Тут рыцаря Маммон окликнул строго,

Боясь, что средь карающей реки

Он грешников увидит слишком много

И хитрым искушеньям вопреки

Поймёт, что беса тешить не с руки;

Вскричал Маммон: "Зачем себе ты гадишь?

Бывают же такие дураки!

Вот золото! Со мною ты поладишь,

И в это креслице серебряное сядешь!"

64 Нечистый подводил уже итог.

Безбожно лгал Маммон корысти ради,

А между тем отвратен и жесток,

Бес ненасытный скалил зубы сзади,

Стремился к незаслуженной награде

И растерзал бы жертву на куски,

Но рыцарь устоял к его досаде

И не попал в маммоновы тиски:

Сопротивляются соблазну смельчаки.

65 Слабел, однако, рыцарь, изнывая,

Поскольку сон и пища – два столпа,

На коих жизнь покоится людская,

Усталость же в отчаянье слепа

И смерти поставляет черепа;

Три дня провёл Гюйон в краях загробных,

И, наконец, спросил он, где тропа,

Ведущая на свет от стражей злобных.

Хотелось рыцарю узреть себе подобных.

66 Пришлось Маммону отпустить его,

Хоть не желал нечистый расставанья,

Но человеческое существо

Не вынесло бы дольше пребыванья

Там, под землёй, где меркнут упованья.

Герой покинул дьявольский тайник;

Был для него хмельней завоеванья

Благословенный воздух в этот миг,

И рыцарь доблестный в беспамятстве поник.

ПЕСНЬ ХII

50 Весёлый осенял там небосвод

Заманчиво приветные просторы,

Прельщающие множеством красот;

Зелёные раскинуло уборы

Искусство, мать неотразимой Флоры;

Оно Природу посрамить не прочь,

Которую преследуют укоры,

Когда выходит, провожая ночь,

Из горницы своей разряженная дочь.

51 Быть не могло под ясным небосклоном,

Ни диких бурь, ни мимолётных гроз;

Не угрожал кокетливым бутонам

Там никогда безжалостный мороз,

Угрюмый ненавистник нив и лоз,

И был там зной неведом беспощадный,

Душитель беззащитных нежных роз;

Дул ветерок там тёплый и прохладный,

Дух веял сладостный и ласково отрадный.

52 Был этот край отраднее холма

Родопского, где матерь исполина

Убила, скорбная, себя сама,

Отрадней, чем Темпейская долина,

Где Дафна сердце Феба-властелина

Поранила, не чая смертных уз,

Отрадней, чем Идейская вершина

И чем Парнас, обитель вещих муз,

Едва ли не Эдем на прихотливый вкус.

53 Гюйон смотрел с восторгом на красоты,

Которыми роскошный край богат,

Но были в сердце рыцарском оплоты,

Мешавшие нашествию услад;

Не мог его ни блеск, ни аромат

Заворожить, когда в приглядном лоске

Возникло перед ним подобье врат,

Чьи пышные приманки были броски:

Узоры-щупальцы и цепкие присоски.

54 Свисали лозы с царственных ворот.

Поистине волшебная картина!

Тяжёлые просились гроздья в рот,

Изысканные предлагая вина,

А у плодов окраска не едина;

Цвет гиацинта виден там и тут,

А кое-где сладчайший смех рубина;

Все манят, все прельщают, все влекут;

И несозревший плод хорош, как изумруд.

55 Так были разукрашены ворота,

Что гроздья золотились напоказ,

Но то была всего лишь позолота

Искусственная, чтобы тешить глаз

И соблазнять обилием прикрас,

А у ворот сидела чаровница,

Неопытных прельщавшая не раз;

Не то привратница, не то блудница,

Одета пышно, но неряшливо, срамница.

56 Не повредив заёмной красоты,

Сок в золотую чашу выжимала,

Окрашивая нежные персты,

А тот, кто пил из этого фиала,

Не ведал, что она его поймала;

Так, предложив душистого вина,

Она гостей любезно принимала,

Беспечного просила пить до дна,

Хоть чаша левою рукой поднесена.

57 Но чашу рыцарь сокрушил с размаху,

Предательскую жажду победив;

Он присовокупил осколки к праху,

Чувств роковым питьём не усладив;

Был гнев его при этом справедлив,

Так правота неправде отомстила,

Привратницу Чрезмерность рассердив,

Которая героя не простила,

Но всё-таки его покорно пропустила.

58 Ему открылся преизящный рай,

Где прелести друг другом любовались,

Обилием чаруя невзначай;

Куртины там картинно красовались,

Цветы перед глазами рисовались,

Хрустальную овеивая гладь,

Над водами деревья целовались,

Гостей в жару готовы прохлаждать;

Везде искусство, но искусства не видать.

59 Искусству там природа подражала,

Уродство маскируя красотой;

Природе же искусство возражало

Своею прихотливою мечтой;

Художество враждует с простотой,

Но в нескончаемом соревнованье,

Над грубой торжествуя нищетой,

Дополнив дарованьем дарованье,

Разнообразное творят очарованье.

60 Был в самом сердце сада водомёт

Всех водомётов краше и богаче:

Брызг трепетных блистательный полёт

В лучистом смехе, в серебристом плаче;

Играли, вечной радуясь удаче,

Там изваянья отроков нагих;

Один резвился так, другой иначе;

Одни летали, глядя на других,

Купавшихся, пока вода лобзает их.

61 Плющ там прельщал своею цепкой лаской,

Который был из золота отлит,

Но щеголял естественной окраской,

Как настоящий, как живой на вид;

Печален плющ, однако веселит

Он сердце, млея в росах серебристых,

Как будто утешение сулит

Его слеза в потоке вод струистых;

Оплакивает пылких плющ и норовистых.

62 Для ручейков бесчисленных исток -

Тот водомёт, обильный и пригожий;

Его бассейн достаточно широк,

На маленькое озеро похожий;

Поверхность в лёгких бликах чуткой дрожи

Являла образ яшмового дна

(Недаром яшму ценят и вельможи);

И водомёт, казалось, дотемна

Плыл в море, где ему сопутствует волна.

63 Там лавры над водой стояли строем,

И молча горделивые листы

Боролись, как могли, с полдневным зноем,

Струившимся с небесной высоты;

Не чувствуя под лавром духоты

Замешкался Гюйон, а две девицы

Нисколько не стыдились наготы;

Купались беззаботно озорницы;

Распущенности нет предела и границы.

64 Весёлая шла рядом кутерьма;

Одна другую в воду погружала,

Потом ныряла радостно сама,

Прохладной влагой члены ублажала,

На что вода ничуть не возражала,

Красавицу лаская напоказ,

И всю её нескромно обнажала,

Готовую для сладостных проказ

И ненаглядную для ненасытных глаз.

65 Юнец-рассвет при виде этой сцены

Забыл бы в небе сумрачном сверкнуть,

Как будто бы, рождённая из пены,

Киприда над водой подъемлет грудь.

Как на золотоволосых не взглянуть?

Так рыцаря заставили красотки

Забыть, что продолжать бы надо путь;

И он в восторге от своей находки

Готов разнежиться от чувственной щекотки.

66 Сообразив, что вся она видна,

Уразумев, что слишком осрамилась,

Скорее в воду спряталась одна,

Другая же, напротив, распрямилась,

Как будто бы сама к нему стремилась,

И, выставив лилейные соски,

По рыцарю приезжему томилась,

А плотские прельщали тайники

Воде насмешливой и тени вопреки.

67 Тогда другая выпрямилась тоже,

Как будто бы откликнулась на зов,

И волосы, скользнув по белой коже,

Образовали золотой покров,

Скрыть златом кость слоновую готов,

Он пламенел, как ясное, дневное

Светило средь прельстительных даров;

Одно лицо сияло неземное,

Среди волос и волн таилось остальное.

68 Красавица смеялась, покраснев,

И украшался смех невольной краской,

А гость глядел на обнажённых дев

И соблазнялся непристойной лаской,

Приободрён коварною подсказкой,

Телодвижений: ближе подойди!

Зачем стоишь поодаль ты с опаской?

Ты видишь: наслажденье впереди!

И сердце таяло у рыцаря в груди.

69 Паломник видел, что Гюйон в смущенье,

Что слаб герой, как всякий человек,

И чувственное это восхищенье

Он твёрдо, но уверенно пресек.

Сказал он: "Вот она, Обитель Нег;

Об этом царстве ходит много басен,

Для нас, однако, рыцарь, это брег,

И ваш приезд Акразии опасен;

Когда сбежит она, был долгий путь напрасен".

70 И сразу соизволил некий звук

Отчётливо поблизости раздаться,

Доказывая, будто рай вокруг

И можно безотчётно наслаждаться,

Но вряд ли смог бы смертный догадаться,

Что там звучит и сладостно поёт,

Пришельцу позволяя заблуждаться:

Казалось, вторит ясный небосвод

Гармонии ветров, струн, голосов и вод.

71 В тенистых кущах пташки щебетали,

Порхая средь созвучий и рулад

И голоса бесплотные витали,

Небесный образуя в небе лад;

Пел со струной серебряной каскад,

В согласии с каскадом струны пели;

В различных вариациях услад

То громкий горн, то нежные свирели,

И вторил ветерок певучий каждой трели.

72 Под мелодичный вкрадчивый мотив

Пленительная ведьма развлекалась,

Любовника на ложе залучив,

К нему плутовка пылкая ласкалась;

Пресыщенному прелесть примелькалась,

И задремал усталый, наконец,

А песнь ещё на песню откликалась,

И слышалось биение сердец,

Когда заигрывал с певицею певец.

73 Над ним склонялась, полная коварства,

Изобрести пытаясь эликсир

Или хотя бы некое лекарство,

Чтобы скорей воскрес её кумир

И продолжался непристойный пир;

Над спящим чародейка кротко млела,

Сон берегла его, но, как вампир,

Высасывала дух его из тела,

Хотя как будто бы несчастного жалела.

74 А рядом упоённый голос пел:

"Где красота, там вечная угроза;

В цветке ты распознаешь свой удел!

Ты посмотри, как расцветает роза,

Стыдясь, боясь внезапного мороза,

Не поднимая нежного чела,

Потом обворожительная поза:

Смелеет роза, зная, что мила,

Но ты взглянул едва, и роза отцвела.

75 Листок, цветок и жизнь твоя земная

Беспечная – у них такой удел,

И ты цветёшь, своей судьбы не зная;

Пока цветок благоуханный цел,

Для страстных душ и для влюблённых тел,

Он украшает полумрак алькова,

Но минул миг, и нежный облетел;

Увянуть роза юная готова;

Срывай цветок скорей, влюбляйся, жизнь сурова!"

76 Ещё нежнее птичий хор запел,

Он подпевал певцу неугомонно,

Однакоже ничуть не преуспел;

Стремился рыцарь к цели неуклонно,

Поскольку знал, что действует законно,

Найдя в кустах укромный уголок,

Где грезил молодой распутник сонно;

Он с госпожой прекрасною прилёг,

От опасений и от горестей далёк.

77 Она почила среди роз на ложе,

Любви отдав изысканную дань;

К разгорячённой белой льнула коже,

Как иногда бывает после бань,

Тончайшая, прозрачнейшая ткань;

Соткёт Арахна тоньше ткань едва ли;

Вы, провожая утреннюю рань,

Такие сети из росы видали:

На солнце сохнущие, с неба ниспадали.

78 Грудь белая была обнажена

Для жадных взоров, но любовным жаром

Атласная чуть-чуть увлажнена,

Как будто бы окроплена нектаром

Или росой, сопутствующей чарам

Зари; слезинками увлажнены

Лучи зениц, пронзившие недаром

Сердца; так звёзды, глядя с вышины,

Сияют ярче в зыбком зеркале волны.

79 Был юноша-любовник с виду знатен,

И свежесть он отчасти сохранил,

Поэтому был грех вдвойне отвратен,

Который благородство осквернил,

И всё-таки лик спящего был мил

И мужеством светился, безмятежный,

Хотя себя красавец уронил

И стыд грозил бедняге неизбежный,

А на губах пушок едва пробился нежный.

80 На дереве висел заветный щит.

Был герб с него бесчестием изглажен,

Но крепко спал не чающий обид,

Не ведая, что щит его изгажен,

А символ благородства не продажен;

Пропал юнец в пылу сердечных смут,

И очарован, и обескуражен;

Так сокрушает человека блуд,

И не спасётся неустойчивый сосуд.

81 Распутную врасплох застигнув пару,

Набросил рыцарь на обоих сеть,

Осуществив заслуженную кару,

Чтоб ведьма не развратничала впредь;

Сеть свил Паломник; он понатореть

Успел в науке, что страшнее жала

Для тех, чья участь со стыда сгореть,

Прочь свита посрамлённая бежала;

В тенётах пойманная ведьма задрожала.

82 Она рвалась, и рвался вместе с ней

Юнец, на всё для женщины готовый;

Искусство было всё-таки сильней;

Нашлись для них достойные обновы,

Надёжные, прочнейшие оковы;

Но цепью адамантовой сковал

Злодейку, потрясавшую основы,

А юношу, который сплоховал,

Воитель, развязав, покаяться призвал.

83 Потом Гюйон жестоко, но прилежно

Всё разорил, не пожалев трудов;

Он сжёг дворцы, прельщавшие так нежно,

Ни рощиц не оставил, ни садов,

Ни кущ, ни водомётов, ни прудов,

Уничтожал без всякого почтенья

Достойные роскошных городов

Чертоги, башни, редкие растенья;

Осталась вместо них обитель запустенья.

84 С собою ведьму путники вели

С любовником, и оба шли в печали;

От бывшего эдема невдали,

На них свирепо звери зарычали,

Как будто на волшебницу серчали,

Паломник, впрочем, усмирил их вмиг;

Гюйон спросил его, что означали

Звериное ворчание и рык,

Хоть, разумеется, на воле хищник дик.

85 Сказал Паломник: "Были эти звери

Людьми; они рабы своей вины

И понесли заслуженно потери;

Любовницей своей превращены

Они в зверей, которые страшны".

Воскликнул рыцарь: "Бедствие какое!

Не будут ли они укрощены,

Чтобы потом оставить нас в покое,

Когда вернётся к ним обличие людское?"

86 Паломник трогал всех зверей жезлом,

И превращались в человеков твари;

Обезображены привычным злом,

Слегка стыдились, впрочем эти хари.

И, соучастники в преступном жаре,

Жалели госпожу свою тайком;

Был некто Грилл привержен прежней каре

И, разъярившись в образе людском,

Жалел о времени, когда был он хряком.

87 Сказал Гюйон: "Смотри, ему постыла

Обличия людского красота;

Людская суть ему всегда претила;

Вновь превратиться жаждет он в скота".

Паломник молвил: "Что ж, своя мечта

У каждого; дадим ему свободу!

Грилл – это хряк, он людям не чета,

Свиную сохраняет он породу,

А нам отчалить бы в хорошую погоду!"

К н и г а т р е т ь я

ЛЕГЕНДА О БРИТОМАРТЕ ИЛИ О ЦЕЛОМУДРИИ

ПЕСНЬ VI

29 В свой милый рай младенца принесла,

Где обитает на земле Венера

И потому обитель та светла;

С ней не могли ни Пафос, ни Кифера,

Ни Книд сравниться; дышит эта сфера,

Сияющая как бы вне времён,

Усладами, для коих нет примера,

И потому сладчайшим из имён

Был сад Адониса богиней наречён.

30 А госпожа Природа насадила

Прекраснейшие в том саду цветы,

Которыми любимых наградила;

То был питомник форм и красоты,

Где возникают разные черты

Вещей, где зарождаются явленья,

Многообразные без пестроты

Сверх перечня и сверх перечисленья;

Нельзя не дать о них, однако, представленья.

31 Там почва по старинке не бедна,

И в том саду растительность густая,

И две стены вокруг него: одна

Железная, другая золотая;

Врата двойные у земного рая

Не допускают взломов или краж,

Впуская в этот сад и выпуская;

Там старый Гений – неусыпный страж,

И естество его двойное – не мираж.

32 Впускает он, и он же выпускает

Всех тех, кого пространный мир влечёт,

Младенцев голых плотью облекает,

Одаривая всех наперечёт

И назначает каждому черёд,

Кому изведать этот мир охота

И там влачить отвратный плотский гнёт,

А кто устал от грязного болота,

Тот возвращается сквозь ветхие ворота.

33 И снова в сад они возвращены,

Чтоб возвращённых там укоренили,

Сподобив их целительной весны,

Чтобы, забыв соблазны плотской гнили,

Они тысячелетьями хранили

Свой облик, за которым чудеса,

И вновь первоначалам изменили,

Впадая в мир, хотя цела краса;

Так совершается вращенье колеса.

34 Деревьев подрезать в саду не нужно,

Не нужно там ни сеять, ни полоть;

В саду произрастают вещи дружно

И помнят Слово; Словом же Господь

Небытие изволил побороть,

Велев произрастать и размножаться

Цветам, кустам, деревьям, злакам вплоть

До трав; дождям не нужно разражаться

Над ними; влаге в них дано всегда держаться.

35 Там твари нерождённые кишат,

Готовясь обрести тела и туши,

В причудливых обличьях мельтешат

Гостеприимной чающие суши;

В них оживут существ разумных души

И души птиц, чья звучная игра

Так нравится имеющему уши;

Там рыбья образуется икра,

Которой тесен океан, чья глубь щедра.

36 Там воплощалось образов немало,

Чтобы земля была заселена,

Однако их число не убывало,

Грядущие встречая времена;

Сокровищница образов полна,

И напрягаясь в плодоносной смуте

Всемирная рожает целина,

Где вечный хаос бьётся в древней жути,

Перенасыщенный прообразами сути.

37 Так возникает вещь из вещества,

Чтобы потом формировалось тело

Приметами живого существа,

Которое прорваться в мир хотело,

Но вещество всегда и всюду цело,

Не убывает жизненный запас,

И сколько бы веков не пролетело,

Не больше и не меньше, чем сейчас,

Мир переменчивый в чередованье фаз.

38 Субстанция при этом неизменна;

Меняется не сущность, а предмет,

Поскольку на земле природа тленна;

Теряется обличие и цвет,

Однако веществу износа нет;

Уходит форма, форме сострадая,

В течении неудержимых лет;

Цветок прекрасный никнет, увядая;

Под солнцем лилия погибнет молодая.

39 Но под угрозой дерево и злак,

Всё, что под солнцем производит семя;

Свирепствует неумолимый враг;

Он с крыльями, и он зовётся Время;

Всё это жизнерадостное племя

Падёт от беспощадного серпа;

Для смертных возраст – гибельное бремя;

Где черепки, там также черепа,

И ярость Времени безжалостно слепа.

40 Земную красоту жалеют боги,

Всё рушится под натиском обид,

И мать Венера не чужда тревоги,

О детищах своих она скорбит;

Убийственный невыносимый вид!

Судьба в своих решеньях непреклонна,

Бег времени для жизни ядовит,

Спасенья нет от общего закона,

И вечная любовь для смерти не препона.

41 Когда бы время не косило всех

И не грозило мирным наслажденьям,

Сад процветал бы средь земных утех,

Безоблачным питаясь наслажденьем,

Поскольку, не подвержен заблужденьям,

Там любящий любимою любим,

И ревность он считает наважденьем,

И потому там хорошо двоим;

Любовь ласкает их веселием своим.

42 Весна в саду блаженном вечно длится,

Не ведая ненастья и невзгод;

Цветок ещё на ветке шевелится,

А рядом созревает сладкий плод;

Достаточно в саду проточных вод;

Средь лиственно-лазурного простора

Там птица беззаботная поёт;

Отрады там не омрачает ссора,

И не боится в том саду любовь позора.

43 И в том земном раю была гора,

Где ласковые мирты вырастали;

Была цела их нежная кора;

Неведомо прикосновенье стали

Тем деревам, и звери бы не стали

Царапать их, не причиняя зла

Святым ветвям, которые сплетали

Гирлянду над горою; лишь смола

Благоуханная сама собой текла.

44 Так с гибкой веткою сплеталась ветка

Там, где благоуханный произрос

Лес, что возникла тихая беседка,

Которую и плющ, и шипороз,

И жимолость, подруга диких лоз

Образовали, кров прохладный строя,

Надежно защищающий от гроз,

От жгучего, полуденного зноя

И от ветров, когда бушуют ветры, воя.

45 В саду цвели различные цветы,

Земные образы любви печальной;

Там Гиацинт исполнен красоты,

Любимец Феба, там же над хрустальной

Водой Нарцисс, раб зыбкости зеркальной,

И в горестно кровавом багреце

Там Амарант цветёт многострадальный,

Там Амарант, напомнив о конце

Аминты, будит вдохновение в певце.

46 Туда идёт прекрасная Венера

Адониса любимого обнять;

Там вечное блаженство – не химера,

И можно там на Время не пенять;

Там ароматы может обонять,

От зависти стигийской удалённый,

Адонис, чьё призвание – пленять;

Принадлежит он там навек влюблённой

Богине и её любви неутолённой.

47 Адонис тоже умер, говорят,

Хоть неизвестно, где его могила;

Глотает ночь забвенья всех подряд

И никого ещё не пощадила;

Однакоже Венера победила;

Пускай со всеми канул он во тьму,

Изменчивость – целительная сила,

Хотя за ней не уследить уму;

Меняя образы, он жизнь даёт всему.

48 Блаженствует, по-прежнему прекрасен,

И радует богиню милый лик,

И сладостному телу не опасен,

Губительный и беспощадный клык;

Пусть вепрь по-прежнему свиреп и дик,

И человечность не проснулась в звере,

Которым был повержен чаровник;

Вновь не подвергнется любовь потере;

Под райскою горой зверь заточён в пещере.

49 Блаженствует Адонис в том саду,

Среди богов навек забыв утраты

И прежнюю печальную вражду;

С ним вместе мальчик тешится крылатый,

Во многих преступленьях виноватый,

А там стрелок откладывает лук,

На гибельные стрелы тороватый,

И никому не причиняя мук,

Играет в том саду с Адонисом сам-друг.

50 Там обрела Психея Купидона,

Которому всегда была верна;

Устранена последняя препона,

И прощена невольная вина;

Смиренницей была побеждена

Упрямая Венерина досада,

А верность в браке вознаграждена

Рождением возлюбленного чада;

У Купидона и Психеи дочь Отрада.

51 И в этот рай Венера принесла

Меньшую дочь красы Хрисогонеи,

Которая владычице мила,

И вверила дочь благородной феи

Заботам обаятельной Психеи,

Которая растила вместе с ней

Отраду, чтобы женские затеи

С младенческих первоначальных дней

Обеих сблизили в девичестве тесней.

52 Так выросла прелестная девица

Всех совершенств любезный образец;

Достойному сулила чаровница

Любви недосягаемый венец;

Двор духов посетила, наконец;

Для дам звездою стала путеводной

И множество чувствительных сердец

Затронула красою благородной,

И доблесть жаждала награды превосходной.

53 Был только рыцарь Скудамор любим

Красавицей, и верность сохранила

Она ему, едина сердцем с ним,

Хотя вражда изменою дразнила,

Глумясь над беззащитною, манила

Туда, где ждёт непоправимый стыд,

И всё-таки её не соблазнила,

Немало горьких причинив обид,

О чем вам прочитать в дальнейшем предстоит.

54 Но прочитать, наверно, вы хотели

О деве, за которой лесовик

Погнался, но достичь не мог он цели;

Сражённый храбрым Тимием, поник

Он с братьями, чей образ жизни дик;

А дева Флоримель узнать хотела

Где Маринель, чей горделивый лик

Был дорог ей, хоть горше нет удела,

И от Артура дева пташкой улетела.

Перевод с английского

Владимира Микушевича