Текст книги "Пять к двенадцати"

Автор книги: Эдмунд Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Тем временем останки Джозефины догорали, останки Джуно танцевали, новые волдыри появлялись на ее теле, а пустоголовые, бьющиеся в псевдоэкстазе жиганы рисковали получить разрыв сердца.

От размышлений было не много проку. Поэтому Дайон, наскоро извинившись перед своим мозгом, отключил его. И изменил положение своего тела. Не думая.

Он изменил положение тела с вертикального на горизонтальное. Потом сбросил высоту и, нажав до упора на акселератор, полетел в гущу гуляк, как управляемый реактивный снаряд. Воздух свистел мимо. Жиганы, как гипнотическая мишень, маячили живой картиной впереди.

– Олле! – закричал Дайон, со свистом летя им навстречу.

После первого попадания упали трое, сраженные прямыми ударами. Джуно продолжала танцевать. Пролетая мимо костра, прежде чем скрыться в темноте, Дайон на долю секунды поймал выражение ее искаженного болью лица.

Затем он лег в крутой вираж и вернулся назад.

На этот раз жиганы были готовы к встрече, и Дайон получил множество лазерных ожогов. Но это его ничуть не взволновало. Он уже имел тяжелые повреждения от ударов по голове и плечам. По сравнению с ними лазерные ожоги были пустяком.

– Олле! – еще четверо упали на землю. Левая рука Дайона бессильно повисла, и он понял, что она сломана.

Правая рука все еще манипулировала кнопкой управления двигателями. Миновав костер, Дайон развернулся снова.

К этому моменту жиганы немного рассредоточились. Своим видом они слегка напоминали ведущее огонь отделение, которое Дайон видел в старом фильме. Трое из оставшейся в строю четверки держали в руках лазерные пистолеты, но у последнего имелось нечто гораздо, более древнее и, в данных обстоятельствах, гораздо более эффективное.

Это был армейский револьвер сорок пятого калибра. Когда Дайон снова налетел на противника, лазерные лучи лишь слегка прожгли его летный комбинезон, но вторая из выпущенных револьвером пуль, к изумлению всех присутствующих, прошла точно через сердце.

Прежде чем тяжело рухнуть на землю, мертвое тело Дайона нокаутировало еще одного жигана.

Оставшиеся невредимыми снова собрались вместе и стали смотреть на небо, ожидая продолжения атаки.

Их ожидания были не напрасны: -лучи головных фонарей офицеров порядка, как жезлы бледного огня, качались из стороны в сторону по всему ночному октябрьскому небу.

После торопливого совещания оставшиеся в живых решили смыться. Их ночная работа гарантировала каждому первую степень. Но они вовсе не спешили ее получить. Жиганы подбежали к своим реактивным ранцам, надели их и разлетелись прочь от костра в разные стороны.

Обугленное тело Джозефины медленно погрузилось в тлеющие угли. Джуно, все еще находившаяся под действием глубокого наркоза и шока от ожогов лазерных лучей, продолжала танцевать.

Где-то закричала сова. И над миром повисла неправдоподобная тишина.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДВЕРЬ ПОД НОМЕРОМ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ

У смерти есть десять тысяч дверей.

Джон Вебстер

1

На шестой день воскресения к Дайону пришел посетитель. На третий, четвертый и пятый дни восстановления к нему приходили, но все это было одно лицо по имени Джуно Локк.

На этот раз пришел некто другой. Он не изнемогал от любви, не был преисполнен благодарности, не принадлежал к женскому полу – и звали его Леандер Смит.

– Приветствую, – сказал Леандер. – Кто был мертв, ныне воскрес. Ему воздалось по заслугам.

Дайон нажал кнопку, и кровать подняла его в полусидячее положение.

– Как, ради Стоупс, ты узнал, где я нахожусь?

– Мой дорогой друг, ты слишком скромен. Половина Англии знает, что ты лежишь в лондонской клинике. А другая половина все еще почти в восторге от твоей совершенно жиганской храбрости.

Ходят слухи, что королева собирается произвести тебя в рыцари. Сэр Дайон Кэрн. Колоссально! Какую ауру респектабельности несет каждое из этих слов! Должен тебя поздравить. Никто из Потерянного Легиона не добивался такой дурной известности.

– Я не состою больше в Потерянном Легионе. Я разорвал свой контракт. Если празднование Дня Всех Святых что-нибудь и доказало, то только то, что вы все – просто-напросто сборище сумасшедших садистов.

– День Всех Святых не мог ничего доказать, Дайон, друг моей юности. Это даже не было делом рук нашей партии. Однажды, всего только однажды, какая-то шайка скучающих жиганов зарядилась непомерной храбростью из иглы. Сейчас они, без сомнения, разбежались кто куда и трясутся от страха в этом полураю... Это не важно. Для тебя имеет значение только то, что я держу твою драгоценную жизнь в своих трясущихся руках. Так что обязательно переориентируйся, обязательно, но осторожно.

– Я уже переориентировался, шутник, – сказал Дайон без особой убежденности. – И предполагаю сделаться бесполезно сумасбродным членом этого великого общества. Доминанты обязаны мне жизнью.

– Не говоря уже о довольно сумасшедшей смерти.

– Но это были не доминанты. Это были вроде бы лица мужского пола, никому не известные – или, может быть, тогда уже менее неизвестные, чем прежде. – Он сардонически уставился на Леандера.

– Осади назад, – ответил тот спокойно. – Потерянный Легион, насколько я помню, присутствует повсюду... Но, как бы то ни было, и это не имеет никакого значения. До тебя не дошло самое главное, мой друг: я держу твою жизнь в своих руках.

– Слова – всего лишь слова. Сказать можно все что угодно.

– Безусловно. Ты принадлежишь мне – или, с меньшей точностью, Потерянному Легиону. Если я скажу "живи" – ты будешь жить. Если я скажу "умри" – ты умрешь. С элегантной простотой. И не без грусти. И, кстати, это дорого стоит.

– Говори проще, – раздраженно огрызнулся Дайон, – говори короче – и проваливай. У меня напряженное утро, от безделья.

– Да будет так. По моей простой прихоти, хотя прихоти мои не бывают простыми, я могу тебя казнить. В любое время, в любом месте. Моли Бога, чтобы я не сделал это по рассеянности или по пьянке.

– Каким же образом?

– Ах, какой замечательный вопрос! Смотри, – Леандер достал из своей сумки маленькую коробочку размером с табакерку восемнадцатого века и дал Дайону хорошо ее рассмотреть. В центре коробочки была маленькая красная кнопка.

– Не сомневайся, – продолжал Леандер. – Понаблюдай. Эта транзисторная игрушка хранит секрет твоего вечного успокоения. Стоит мне нажать красную кнопку – и твоя жизнь кончена. Если я удержу кнопку нажатой в течение десяти секунд, ты умрешь навсегда.

Если я подниму палец прежде, чем истекут десять секунд, – ты оживешь снова. Что может быть проще? Дайон с любопытством посмотрел на коробочку. Потом перевел взгляд на Леандера. Пустоголовый петух – он еще улыбается! Ничего себе шутки!..

– Докажи, – сказал Дайон.

– Конечно. Не хочешь ли произнести свое недостойное последнее слово?

– Конечно. Лети на полной скорости в ад, найди там снежок и вставь себе в задницу. Леандер засмеялся:

– Молодец, сквайр, не теряешь присутствия духа. Но разве от тебя можно ждать меньшего? Не вешай носа, принц. А кроме того, почему бы тебе не послушать ангелов во время твоего пятисекундного отдыха.

Он нажал кнопку, и Дайон упал замертво.

Леандер аккуратно досчитал до пяти, затем убрал палец.

Дайон содрогнулся, сделал глубокий вдох и вернулся к жизни. Секунду или две он вращал глазами, потом облизнул губы и снова сел.

– Разрази тебя гром! Что за чертовщина прячется в этой маленькой коробке?

– Никакой чертовщины. Просто туз пик. Надеюсь, ты спал хорошо?

Глубоко потрясенный Дайон попытался изобразить непринужденность:

– Вторая моя смерть за одну неделю. Это уже становится монотонным.

– Монотонность могла бы стать постоянной, – беспечным тоном напомнил ему Леандер. – Но естественно надеяться, конечно, на некоторую отсрочку.

– Ради Стоупса, как ты это сделал? И зачем?

– Терпение, друг моей юности. Иногда "как?" становится важнее "зачем?"... Тебе прострелили сердце, не правда ли?

– Ну и что?

– Следовательно, теперь у тебя электромеханическое сердце. Микрокапсула обеспечивает его энергией, а весь ансамбль управляется электронным генератором импульсов. Моя табакерка всего-навсего нарушает работу этого устройства. Как я уже заметил, это стоит довольно дорого. В наше время хирургов невозможно шантажировать, их можно только подкупить. Надеюсь, ты оправдаешь затраченные средства. Не говоря уже о риске. Кое-кто мог бы схлопотать себе первую степень за этот гамбит.

Дайон потерял дар речи.

– Я вижу, ты не находишь слов, – продолжал Леандер. – Не важно. Они вернутся, я в этом уверен. А тем временем ты должен крепко-накрепко усвоить, что в твоей жизни теперь сияет маленькая красная кнопка. Приняв этот факт, ты, несомненно, сможешь насладиться долгим и плодотворным сотрудничеством с нами.

Дайон наконец отыскал несколько слов. Всего три.

– Зачем все это? – спросил он напряженно.

– Общественные связи плюс прагматизм, – объяснил Леандер. – Ты, mon ami, теперь лицо определенного общественного положения. И все благодаря тому, что подсознательная жажда смерти заставила тебя действовать подобно сбившемуся с курса снаряду, когда ты увидел офицера порядка, скачущую ночью нагишом по росе, пока Европейский проконсул приближалась к состоянию средней зажаренности. Наш герой сталкивается с чудовищно превосходящими силами противника. Но добродетель торжествует. Не трудно было предвидеть, что доминанты станут чествовать тебя. Поэтому неудивительно, что Потерянный Легион по-своему тоже будет тебя чествовать. Ничего личного, как ты понимаешь. Но парень, который вхож теперь в Ново-Букингемский дворец, драгоценен тем, что, когда настанет час – а такой час обязательно настанет, – он сможет взорвать нескольких высокопоставленных доминант и тем прославиться навеки... Так что нам оставалось только гарантировать твою верность нам, что, если я могу так выразиться, было сделано наиболее разумным, хоть и экстравагантным образом. Как тебе это нравится?

– Никак не нравится. Что вам от меня надо? Леандер улыбнулся:

– Мой дорогой, что за пыл! Что за нетерпение! Нам вообще ничего от тебя не надо, дорогой. По крайней мере, пока. Твое время придет – теперь, я думаю, достаточно скоро, – ибо жизнь полна маленьких интересных сюрпризов. Но пока отдыхай, спи спокойно и размышляй. А также не забывай о маленькой красной кнопке.

– Сделай одолжение, – сказал Дайон с горечью, – выпади из окна.

– Это только повредило бы тебе. – Леандер повернулся к двери. Расслабься, Дайон. Все будет хорошо. Между прочим, не пытайся поставить себе другое сердце. То, которое у тебя, – наилучшее из всех возможных. Кроме того, предвидя такое искушение, мы устроили так, что оно бабахнет, если кто-то попробует его заменить. Так что храни наш маленький секрет. Сапам.

– Чума тебя возьми, – пожелал Дайон ему вслед, без особой надежды на исполнение этого пожелания.

2

– С молоком или с лимоном? – спросила Виктория. Она разливала чай из того же чайника, которым пользовалась сама Великая королева [Великая королева – Виктория Первая (1819-1904). Королева Великобритании с 1837 г.. На период ее правления, названный Викторианским веком, пришелся наивысший расцвет Британской империи] в Балморале [замок, резиденция королей Шотландии] лет двести назад.

– Молоко, пожалуйста, – сказал Дайон.

– Сахар?

– Два кусочка.

– Мой дорогой мальчик, – сказала Виктория, протягивая ему чашку. – У вас такие прекрасные манеры и благородный профиль. Ваш маленький офицер порядка должна чувствовать себя чертовски счастливой... Как насчет КОЭП?

– Извините?

– Прошу прощения, дорогой. Но я должна слегка обременить наш интимный разговор деловой прозой. Нужно что-то сделать для вас. Телевизионщики раскудахтались, требуя наградить героя. Так что, если это будет не слишком для вас утомительно, я думаю пожаловать вам звание командора Ордена Эмелины Панкхерст [британская суфражистка (борец за избирательное право для женщин)]. И, конечно, сопроводить это соответствующим вознаграждением, скажем, в десять тысяч львов.

Дайон широко улыбнулся:

– Одно мне поможет вынести другое. Виктория благосклонно улыбнулась:

– Я вижу, наши сердца бьются, как одно. Да, кстати, как ваше новое сердце? Надеюсь, оно достаточно хорошее? Я дала распоряжение клинике составить счет по льготному разряду В.

– Оно работает буквально как бомба, – сухо ответил Дайон. – С ним можно бегать вверх по лестнице через три ступеньки, если бы где-нибудь была такая лестница, по которой хотелось бы бежать, прыгая через три.

– Я так рада, – с улыбкой сказала Виктория, – так ужасно, ужасно рада. Конечно, если бы вы смогли спасти бедную Джозефину, я могла бы даровать вам достоинство герцога. Но, в конце концов, нельзя иметь все. Мне сказали, что она страдала не слишком много. Бедное дитя покинуло эту землю до того, как эти ужасные типы подняли ее в воздух. Тем не менее кончина Джозефины создала деликатную дипломатическую ситуацию. Само собой, что федерация не в восторге от перспективы отправлять к нам нового проконсула... Как вам вообще показался праздник?

– Мертвое дело, – сказал Дайон.

– Что, вам было все равно?

– Ну нет, были некоторые моменты.

– Мне показалось, – осторожно сказала Виктория, – что под конец это кое-кого воодушевило... Вы, конечно, останетесь здесь на ночь, в Букингемском дворце?

– Мне кажется, что Джуно ждет меня в Лондоне-Семь. Удивляюсь, почему она не забрала меня прямо из клиники.

– Ей было приказано не делать этого, – объяснила Виктория, – по государственным соображениям. Так что вы останетесь на ночь здесь. Это уже запрограммировано. На случай, если ваша маленькая доминанта будет немного обижена, мы решили вознаградить ее годичным отпуском. С полным сохранением содержания и всего такого прочего.

– Вы очень добры.

Виктория засмеялась:

– Noblesse oblige... [Положение обязывает (фр.)] Что проявляется двояко, сэр Дайон Кэрн. Боюсь, на обеде будет присутствовать масса несносных личностей. Надеюсь увидеть вас позже. Да, я уверена, что увижу вас позже. А теперь идите и примите ванну, прекрасное дитя. И натритесь ароматическим маслом. Ничто так не радует мой королевский вкус, как мерцающая шелковистая кожа.

3

После обеда Дайон обнаружил, что зажат в углу четырьмя доминантами: премьер-министром, лидером Ее Величества лояльной оппозиции, подводной фермершей, недавно удостоенной дворянского звания за успехи в выведении новой породы китов, и британской победительницей в десятиборье на последних Олимпийских играх. Эта четверка более или менее занимала его, пока Виктория, исполняя королевский долг, курсировала по своему салону. Дайон заметил, что на вечере присутствовало не так уж много сквайров. И действительно, как он убедился после беглого подсчета, на одного мужчину приходилось примерно четыре женщины. Так что число доминант, поддерживавших с ним разговор, просто соответствовало этому отношению.

– Мотивация ваших поступков, – сказала премьер-министр, – интригует меня не на шутку. Я взяла на себя труд выяснить, сэр Дайон, что вы уже заработали три третьих степени. Это означает – или, по крайней мере, должно означать, – что вы наследственно антисоциальны. Естественный кандидат на вторую степень. Это факт. И тем не менее однажды тихой осенней ночью вы совершаете донкихотский поступок. Это несоответствие очень меня беспокоит.

Доминанта Юлалина Шор, премьер-министр Соединенного Королевства, в свои сто три года была все еще довольно красивой женщиной. Она родилась в году тысяча девятьсот шестьдесят восьмом от Рождества Христова в мире, где всецело господствовали мужчины. Несмотря на репутацию изворотливого и жесткого политика, в ней до сих пор сохранились остатки мягкости женщины, принадлежавшей когда-то мужчине, думал Дайон, потягивая бренди. Казалось, в глубине глаз Юлалины таилась невыразимая грусть. Дайон злорадно надеялся, что это оттого, что они видели слишком много. Само собой разумеется, инъекции жизни дадут телу доминанты просуществовать еще полвека, если ее душа того захочет. Но, хотя плоть была такой чертовски сильной, дух мог оказаться до невозможности слаб.

– Несоответствие, – сказал Дайон, подхватывая нить разговора, – это все, что осталось в распоряжении жалких маленьких обогревателей постелей, чтобы ставить в тупик своих повелительных хозяек. Вы уж простите нас, если мы злоупотребляем этим.

Две сотни фунтов мускулов и костей затряслись крупной дрожью – это захохотала чемпионка по десятиборью.

– Смело сказано, куколка. Но кое-кто за такие мысли мог бы разорвать тебя пополам.

– Включая, конечно, и вас, – ядовито ответил Дайон. – Между прочим, динозавры вымерли именно из-за своих непомерных размеров.

– Вы что-то хотите этим сказать? – спросила лидер оппозиции. Стройная, в возрасте около шестидесяти, она была монотонно красива и тверда, как кремень.

Дайон выпил уже достаточно много бренди – доминанты наполняли его рюмку каждый раз, когда ее содержимое уменьшалось хотя бы наполовину, – и порядочно устал. Механические сердца со встроенными детонаторами, может быть, и превосходны как системы, осуществляющие циркуляцию крови, но они мало пригодны для того, чтобы снять умственное утомление. Хотел бы он знать, где находится сейчас Леандер. Было бы довольно забавно, если бы тот устроил взрыв именно сейчас, когда Дайон, находясь во дворце, разговаривает с членами парламента и разными знаменитостями.

– Да, я пытаюсь сказать вам кое-что, – ответил он хрипло. – Я пытаюсь сказать, что вы сыграли скверную биологическую шутку, продав право деторождения за чечевичную похлебку контрацепции и сделав ненужными собственные большие груди, – что вы сотворили, болтунью из яйцеклеток. Короче говоря, что вы сломали движущую пружину прогресса. – Он икнул.

Доминанты дружно рассмеялись.

– Какая замечательная чепуха, – сказала премьер-министр. – Вам надо заседать в парламенте.

– Сколько мужчин заседают в парламенте, если вообще там есть хоть один? – требовательно спросил Дайон.

– Человек одиннадцать, я думаю... Там, на Севере и Северо-Западе, избиратели обладают довольно-таки странным чувством юмора.

– Тогда это паршивый парламент, – сказал Дайон рассеянно. – Он не может обладать такими качествами, как воображение, творческое начало и способность к предвидению. Это парламент сошедших с ума марионеток.

– Что вы можете привести в доказательство, – спросила доминанта Юлалина обманчиво мягким голосом, – делая такие всеохватывающие обвинения?

– Небеса.

– Объяснитесь, дитя.

– Весь мир – тюрьма, – объяснил Дайон, – а все мужчины и женщины всего лишь заключенные... Что произошло с поселениями на Луне, с лабораторией на Марсе? Где обитаемые космические станции, и звездные корабли, и те беспечные шутники, которые согласились быть замороженными всего-навсего на несколько десятилетий, пока они будут лететь к звездам? Вы убили их – вы и вам подобные прекрасные гигиенические роботы. Вы вынули из человека источник движущей силы.

– Извините за отсутствие оваций в вашу честь, – огрызнулась премьер-министр, – и разбудите ваши нейроны, малыш. Есть вещи, которые вы должны были бы знать. Я родилась в мире, в котором космические полеты считались наиважнейшей вещью после соленых земляных орешков. Когда я была ребенком, американцы запустили орбитальную станцию и экспедицию к Марсу. Русские создали лунную лабораторию. А две тысячи миллионов людей здесь, на Земле, голодали. Водородных бомб хватило бы, чтобы семнадцать раз уничтожить человеческий род, и еще бы осталось достаточно, чтобы взорвать Анды, сбросить их в Тихий океан и превратить Антарктику в люминесцирующую пустыню. А в это время детская смертность в Индии достигала тридцати процентов, в Китае делалось пять миллионов абортов ежегодно. И с начала двадцатого столетия люди во все увеличивающейся степени уничтожали друг друга во славу технического прогресса. Вот каким был мир мужчин, малыш. Мир в котором все умирали раньше времени.

– А что теперь? – яростно спросил Дайон. – Изношенное чистилище на микросхемах, где никто не голодает слишком сильно и ни на кого не сбрасывают водородные бомбы, но где психиатрическая стража охотится за любым проблеском самостоятельной мысли. Мир, в котором три четверти женщин стерильны, как роботы, а остальные превращены в автоматизированные фабрики по производству детей. Мир, в котором каждый, если только он не инфра, не жиган и не сквайр, может дожить до ста пятидесяти лет и покупать себе по оргазму ежедневно, чтобы держаться подальше от докторов. В общем, дорогие доминанты, это царство упадка.

– Ах, вы истинный мессия! – в явном восторге воскликнула лидер оппозиции. – Вас надо выставить в качестве экспоната в Музее Естественной Истории.

– А я и выставлен, – ответил Дайон, – но только в Музее Неестественной Истории. Так оно и есть.

Чемпионка по десятиборью снова наполнила его рюмку, и он сделал большой глоток.

– Давайте устроим небольшой аукцион, дорогие доминанты. Я пользующийся спросом товар. Кто хочет попробовать металл, из которого сделан мессия? Стартовая цена – сотня львов.

– Две сотни, – сказала подводная фермерша, чернокожая брюнетка, впервые за все время открывшая рот. – Я больше привыкла иметь дело с китами, но красноречивая морская свинья может быть забавна.

– Это скверная шутка, – резко сказала Юлалина. Лидер оппозиции улыбнулась:

– Скажем, три сотни. Это все еще довольно забавно.

– Триста пятьдесят, – ответила победительница в десятиборье. – Плоть выглядит слабой, интересно, каков дух.

– Как странно, – сказала Виктория, незаметно подошедшая к торгующимся. – Как ужасно странно. Боюсь, дорогие, что моя ставка заключается только в моем королевском праве.

4

Сент-Джеймский парк был весь наполнен одинокой туманной магией ноябрьского утра. Дайон терпеливо стоял у самого края воды, держа в руках пару круассанов, стянутых из Ново-Букингемского дворца. Он хотел покормить уток.

Но нигде не было видно ни одной. Возможно, они все эмигрировали в какой-нибудь дальний уголок Елисейских грязей, где вечно извиваются черви в оргии самопожертвования. А может быть, бедные, пришедшие в замешательство утки все, как одна, добровольно вступили в Потерянный Легион и теперь снаряжались взрывчаткой, чтобы, когда доминанты придут их кормить, хотя бы угол парка поднялся на воздух вместе с утками.

Дайон был грустен и смущен; зол и нерешителен. Он пытался убедить себя, что ненавидит все на свете за исключением тонкого покрывала тумана, наподобие старинного неглиже, укрывавшего Лондон.

Дайон был ходячей бомбой. Мертвецом, которому не суждено покоя. Марионеткой на конце электронного поводка. Человеком, который хотел бы уничтожить мир суперженщин, при этом не испачкав рук. Помимо этого, он был сэром Дайоном Кэрном, сквайром отчасти скандальной известности и независимости – по милости Ее Величества. А если этого еще мало, то он был во власти извращенного влечения к незначительному офицеру порядка, чей плоский рассудок все мерил кратчайшими расстояниями от точки до точки.

Кроме того, Дайон был зол – потому что сам не знал, чего хотел. Он также был немного раздражен горьким сознанием того, что ужасно боится смерти. Испытав ее дважды, он твердо сказал себе, что настало время избегать подобных приключений.

Это рассуждение навело его на мысль о Леандере Смите.

Который появился тут же, будто его звали.

– Как дела, хмурый философ? – спросил Леандер весело. – Чтобы предаваться грустным размышлениям в таком нордическом тумане, надо быть или безмозглым идиотом, или исключительно плохим поэтом.

Дайон резко повернулся, чуть не упав при этом в воду:

– Черт тебя побери, ублюдок. Ты даже не оставишь меня потосковать в одиночестве? Как, Стоупс побери, ты узнал, где меня искать?

Леандер улыбнулся:

– Я забыл кое-что сказать тебе, парень. Наши электронные захваты имеют двадцатичетырехкаратные радарные устройства взаимоопознания. Твое поддельное сердце – говорящее сердце. Мы можем следить за каждым твоим движением, обнаружить тебя в любую данную наносекунду. Очень полезно, на случай если ты решишь слинять в Улан-Батор. Тогда мы просто нажмем ту самую красную кнопку и вполголоса пробормочем молитву... Как тебе понравилось твое краткое проживание в Букингемском дворце?

– Неплохо, ископаемое ты дерьмо. Все еще чешутся руки нажать на кнопку?

– Не сейчас, дружище. Не один я несу тяжелое бремя подготовки восстания. Кроме того, и это, возможно, послужит тебе маленьким утешением, я сам ношу бомбу, вшитую в аорту. Потерянный Легион держит мертвой хваткой, братец зомби.

Неожиданно Дайон бросился на Леандера. Тот, застигнутый врасплох, упал на мокрую траву. Пальцы Дайона сомкнулись на его горле. Он сжал их и почувствовал в себе божественную мощь уничтожения. Он душил Леандера до тех пор, пока вены не выступили у того на лбу и его ноги с шумом не забарабанили по траве. Он душил, не обращая внимания на пальцы, царапавшие ему лицо, и на колено, упершееся ему в промежность, – до тех пор, пока физиономия Леандера не посинела и его язык не высунулся изо рта с гротескно-непристойным выражением сексуального удовлетворения.

Тогда, полулежа поперек своей жертвы, повернув лицо в сторону, чтобы не смотреть в ее широко открытые глаза, Дайон заметил на листе клевера одинокую каплю росы. Она была чиста, совершенна и прекрасна, как витраж в соборе. Она была слишком чиста, чтобы находиться в такой близости от грязной сцены насильственной смерти. Дайон разжал пальцы. Леандер всхлипнул, издал болезненный свистящий звук, потом всхлипнул еще раз – и вскоре сел.

– Спасибо, – прохрипел он, – что не довел свое дело до конца. Почему ты, черт возьми, не сберегаешь свою прыть для доминант?

– Потому что доминанты меня не приговаривали к смерти, – сказал Дайон, все еще глядя на каплю росы. – Потому что я веду свою собственную войну, а ты украл ее у меня. Потому что я устал от людей, говорящих мне: "Люби то, ненавидь это, делай то-то и то-то". Потому что я глупый, не поддающийся внушению, неотесанный болван с гипертрофированной щитовидной железой.

Леандер стал массировать горло:

– Принято. А теперь слушай по всем каналам, дурачок. Скажу, зачем мы встретились, пока ты не начал новую драку. Ровно через семь дней, точно в одиннадцать сорок пять, ты бросишь атомную гранату в зал заседаний палаты общин.

– В противном случае?

– Какой-нибудь шутник нажмет обе наши кнопки. Потерянный Легион не очень любит тех, кто ставит не на ту лошадь.

– Тогда молись за нас обоих. Вечность, говорят, страшно увлекательная штука.

– Так ты не собираешься это сделать?

– Я этого не говорил.

– Ты собираешься это сделать?

– Я и этого не говорил. Леандер поднялся:

– Дайон, что, черт побери, ты за штучка?

– Я не знаю.

– Ради Христа, ты хоть что-нибудь знаешь?

– Я знаю, что я мужчина, – сказал Дайон. – Я знаю, что если только какие-нибудь психованные клоуны не сделают что-то решительное, то я – один из вымирающей породы. Я знаю, что солнце все еще встает, а средние века уже позади. Я знаю, что какой-то ублюдок жульнически подстроил все так, что Дайон Кэрн должен выбирать между Сциллой и Харибдой... И еще я знаю, что мне холодно.

– Тогда пойдем выпьем кофе, – предложил Леандер.

– Иди один, падаль. Я не пью с провокаторами.

Дайон подождал, пока Леандер не исчезнет в сгустившемся тумане. Затем повернулся и снова стал терпеливо караулить несуществующих уток.

Через некоторое время Дайону надоело стоять на месте и он принялся бродить. Он не имел ни малейшего представления ни о том, куда направляется, ни о том, что собирается делать дальше. В его голове роились образы, похожие на собрание старинных дагерротипов. Квартира в Лондоне-Семь... Большая доминанта, на которой не было ничего, кроме лазерного пистолета в руках... Нечто без имени... Обрывки стихотворения...

Он шел сквозь туман, не зная куда. По кругу, вероятно. Это не имело значения. Да и было ли куда идти?

Оказывается, было.

Дайон неожиданно обнаружил, что находится на почти пустынной воздушной станции возле Парламентской площади. Никто кроме кретина или сумасшедшего не мог бы решиться лететь в такой туман. Но Дайон Кэрн был и тем и другим.

Служитель воздушной станции, маленький сморщенный жиган, который, очевидно, так и не смог наскрести достаточно денег на столь необходимые ему инъекции жизни, довольно энергично работал языком, но Дайон не слышал его слов.

Отмахнувшись от его жестикуляций, он дал автомату прочесть линии своего пальца и расписался таким образом за полученное снаряжение: летный комбинезон, шлем со встроенным в него аудиорадаром, реактивный ранец и страховочный парашют. Потом вставил кредитную карточку в приемную щель, надел снаряжение, пока увядший карлик трепетал рядом, подобно умирающему мотыльку.

Пока Дайон поднимался, аудиорадарное устройство успокоительно мурлыкало у него в ушах. Лишь когда он в опасной близости обогнул Биг-Бен и циферблат часов появился из тумана, как замороженное лицо безумного клоуна, радар издал короткую предупреждающую ноту, но потом снова продолжил свое довольное мурлыканье.

На высоте семисот футов Дайон вышел из тумана и пришел в восторг от ударившего в глаза яркого солнечного света. Под ним простирался ковер из подсвеченной золотом белоснежной ваты, простиравшийся до края вселенной. Дайон с безмерной любовью смотрел на эту антисептическую повязку, наброшенную поверх земного гнойника человечества. Или женской его части. Или женской и мужской одновременно. Это не имело значения, поскольку гниение было всеохватывающим. Оставь надежду всяк, входящий в эти влагалища...

Но хватит глядеть назад, под облачное покрывало. Здесь, наверху, простирается великолепная вселенная пустоты. Ничего кроме солнца, голубого неба и замороженного безмолвия.

Он полетел на восток, навстречу солнцу. На восток, потому что это направление было ничем не хуже всякого другого. Он летел, игриво перепрыгивая с одного облачного пика на другой, через миниатюрные долины и хребты, как будто пересекал бесконечную водную ширь, прыгая с валуна на валун, оброненные неизвестным божеством.

Время исчезло, вывернулось наизнанку, растянулось, сжалось, свалялось в шарик и разбилось на бесконечно малые кусочки. Он собирался лететь на восток двадцать одно столетие, воображая, что это путешествие никогда не кончится.

Его подвело любопытство.

Любопытство стало причиной его падения в буквальном смысле. Неожиданно Дайон почувствовал потребность узнать, где он находится. Он дотронулся до кнопки управления двигателем и мягко погрузился в ковер ваты. Солнце в отчаянии убежало куда-то, голубое небо съежилось, попыталось последовать за ним, но задохнулось в непроницаемо-серой завесе тумана.

Дайон опускался медленно, покрываясь, по мере погружения в облака, саваном из замороженных ледяных кристаллов.