Текст книги "Сердце"

Автор книги: Эдмондо Амичис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

У постели больного отца

(ежемесячный рассказ)

В один дождливый мартовский день мальчик, одетый по-деревенски, промокший и грязный, с узелком под мышкой, переступил порог больницы, основанной когда-то неаполитанскими монахами, подал письмо и спросил о своем отце. У маленького крестьянина было красивое продолговатое лицо, смуглое, но бледное, задумчивые глаза и полные полуоткрытые губы, из-за которых сверкали белые зубы. Он пришел из деревни, лежащей недалеко от Неаполя.[26] Его отец, который год тому назад уехал искать работу во Францию, недавно вернулся в Италию, высадился в Неаполе, но внезапно заболел и едва успел написать своей семье несколько строк, чтобы сообщить, что он приехал и попал в больницу. Его жена, получив это известие, пришла в отчаянье; она не могла отлучиться из дому, где у нее была больная дочь и маленький ребенок, и поэтому послала в Неаполь своего старшего сына, снабдив его небольшой суммой денег. Он должен был ухаживать за отцом, за своим «батей», как говорил он.

В этот день мальчик прошел пешком десять миль. Привратник взглянул на письмо, позвал служителя и велел ему отвести ребенка к отцу.

– Как твоя фамилия? – спросил служитель.

Мальчик, дрожа от страха, что сейчас услышит страшное известие, назвал свою фамилию.

Служитель не помнил такой фамилии.

– Это старый рабочий, приехавший из-за границы? – спросил он.

– Да, мой отец рабочий, – ответил мальчик, всё больше и больше волнуясь, – но не такой еще старый. Он приехал из-за границы, это верно.

– А когда он поступил в больницу? – продолжал спрашивать служитель.

Мальчик заглянул в письмо:

– Кажется, пять дней тому назад.

Служитель немного подумал, потом, вспомнив что-то, сказал:

– Ну да, четвертая палата, последняя койка.

– Он очень болен? Что с ним? – с тревогой спросил мальчик.

Служитель посмотрел на него, не отвечая, потом произнес:

– Пойдем со мной.

Они поднялись по двум лестничным маршам, прошли длинный коридор и оказались перед открытой дверью; за ней виднелась палата с двумя рядами коек.

– Иди за мной, – повторил служитель, входя в палату. Маленький крестьянин собрался С духом и пошел за ним, с опаской поглядывая направо и налево, на бледные, истощенные лица больных. Некоторые из них лежали с закрытыми глазами и казались мертвыми, другие смотрели в пространство широко открытыми неподвижными глазами, как будто были без сознания. Некоторые жалобно стонали, как дети. В палате стоял полумрак, воздух был насыщен острым запахом лекарств. Две сестры ходили по палате с пузырьками в руках. Дойдя до конца палаты, служитель остановился у изголовья одной из коек, отдернул занавеску и сказал:

– Вот твой отец.

Мальчик зарыдал, выронив свой узелок, припал головой к плечу больного и взял неподвижно лежавшую поверх одеяла руку.

Больной не шевельнулся.

Мальчик встал, снова взглянул на своего отца и зарыдал еще громче. Тот посмотрел на сына долгим взглядом и, казалось, узнал его, но губы его не раскрылись.

Бедный «батя», как он изменился! Его совсем нельзя было узнать! Волосы его поседели, выросла борода, лицо распухло и стало багрового цвета, кожа была натянута и блестела, глаза запухли, губы раздулись, весь он страшно изменился. У него оставались прежними только лоб и изгиб бровей. Он очень тяжело дышал.

– Батя, милый батя, – говорил мальчик, – это я, разве вы меня не узнаёте? Ведь это я, Чичильо, ваш Чичильо… Я пришел из нашей деревни, меня послала мама: Посмотрите на меня хорошенько. Неужели вы меня не узнаёте?

Но больной, пристально посмотрев на него, снова закрыл глаза.

– Батя, батя, что с вами? Я ваш сын, ваш Чичильо.

Больной не двигался и продолжал тяжело дышать. Мальчик, плача, взял скамейку, сел на нее и стал ждать, не отрывая глаз от лица больного.

«Когда придет доктор, – думал Чичильо, – он мне объяснит, что случилось». И он погрузился в грустные мысли – стал вспоминать своего милого отца, припомнил день разлуки, последнее прощанье на пароходе, надежды, которые вся семья возлагала на эту поездку, и отчаянье матери, когда она получила последнее письмо. Он думал также о смерти, представляя себе своего отца мертвым, видел мать в черном платье и семью, обреченную на бедность.

Так прошло много времени. Вдруг чья-то рука легко коснулась его плеча, и он вздрогнул. Это была сестра.

– Что с моим отцом? – быстро спросил ее мальчик.

– Это твой отец? – ласково спросила сестра.

– Да, это мой отец, я пришел к нему из деревни, что с ним?

– Не падай духом, дитя мое, – сказала сестра, – сейчас сюда придет доктор, – и она ушла, не прибавив ни слова.

Через полчаса Чичильо услышал звон колокольчика; в палату вошел доктор со своим помощником. За ними следовали сестра и служитель. Они начали обход палаты, останавливаясь у каждой койки. Мальчику это ожидание казалось вечностью, и при каждом шаге доктора у него захватывало дыхание. Наконец они подошли к соседней койке. Доктор был высокий, сутулый старик со строгим лицом. Не успел он отойти от соседней койки, как маленький посетитель вскочил на ноги, а когда врач подошел, Чичильо снова принялся плакать.

Доктор посмотрел на него.

– Это сын больного, – сказала сестра, – он пришел сегодня утром из деревни.

Доктор положил руку на плечо мальчика, потом наклонился над больным, пощупал ему пульс, коснулся лба и задал несколько вопросов сестре, на которые та ответила:

– Ничего нового.

Доктор подумал, потом сказал:

– Продолжайте то же самое.

Тогда мальчик набрался мужества и спросил со слезами в голосе:

– Что с моим отцом?

– Мужайся, паренек, – ответил доктор, снова кладя руку ему на плечо. – У него рожистое воспаление на лице. Это тяжелая болезнь, но еще есть надежда. Ухаживай за ним. Твое присутствие, может быть, окажет на него хорошее действие.

– Но он не узнаёт меня! – в отчаянье воскликнул Чичильо.

– Он узнает тебя… может быть, даже завтра. Будем надеяться, не падай духом.

Мальчику хотелось бы поподробней расспросить доктора, но он не посмел, и доктор пошел дальше.

И вот потянулись дни у постели больного отца. Сын не мог оказать ему никакой серьезной помощи, но он поправлял одеяло, пожимая ему руку, отгонял мух. Он наклонялся к нему при каждом его стоне, а когда сестра приносила питье, он брал из ее рук стакан и ложечку и сам поил больного. Тот несколько Раз взглядывал на мальчика, но не подавал никакого признака, что узнаёт его, только взгляд его всё чаще и чаще останавливался на ребенке, особенно когда тот подносил платок к глазам.

Прошел первый день. Ночь маленький крестьянин проспал на двух скамейках в углу палаты, а утром снова начал ухаживать за больным. В этот день ему показалось, что в глазах у того появился какой-то проблеск сознания. Казалось, что как бы в ответ на ласковые слова мальчика в зрачках больного на секунду мелькнуло какое-то неясное чувство благодарности, а один раз он слабо пошевелил губами, как будто хотел что-то сказать.

Больной ненадолго засыпал, а просыпаясь, каждый раз искал глазами сына. В этот день доктор два раза подходил к нему и отметил небольшое улучшение, а вечером, когда мальчик поднес стакан к губам больного, ему показалось, что на этих распухших губах мелькнуло что-то вроде улыбки. Тут Чичильо начал понемногу успокаиваться и надеяться. Думая, что отец, может быть, хотя и смутно, но всё-таки слышит его слова, он стал говорить с ним и подолгу рассказывал ему о маме, о маленьких сестрах, о возвращении домой, и горячо, и ласково упрашивал его не падать духом. И хотя мальчик часто сомневался, понимает ли его больной, он продолжал говорить, думая, что если не все его слова доходят до сознания отца, то всё же он как будто бы с удовольствием слушает его голос.

Так прошли второй день, третий, четвертый… Легкие улучшения всё время чередовались с внезапными ухудшениями. Чичильо был так поглощен своими заботами, что второпях едва успевал съесть кусок хлеба с сыром, который два раза в день приносила ему сестра. Он почти не видел того, что происходило кругом, он не замечал вокруг себя той печальной больничной жизни, которая в другое время привела бы его в ужас. Проходили часы и дни, а он всё сидел около своего «бати», заботливый, полный участия, дрожа при каждом его вздохе. То в душе его начинала петь надежда, то сердце его цепенело от отчаяния.

На пятый день больному стало хуже.

Доктор, посмотрев на него, только покачал головой, как бы в знак того, что всё кончено, и Чичильо с громкими рыданиями упал на свою скамейку. Его утешало только одно: ему казалось, что к больному, несмотря на ухудшение, медленно и понемногу возвращается сознание. Больной всё пристальнее и всё с возрастающей нежностью смотрел на мальчика, не хотел принимать питье или лекарство ни от кого другого и всё чаще силился пошевелить губами, как будто желая сказать что-то. Иногда его губы складывались так выразительно, что сын, охваченный неожиданной надеждой, порывисто сжимал его руку и говорил почти радостно:

– Держись, батя, держись, ты выздоровеешь, и мы уедем отсюда, вернемся домой к маме, потерпи еще немножко!

Было четыре часа пополудни, и мальчик был как раз охвачен таким порывом нежности и надежды, как вдруг шаги у двери в палату и произнесенные громким голосом два слова: «Прощайте, сестрица!» – заставили его с приглушенным криком вскочить на ноги.

В ту же минуту в палату вошел человек с большим узлом в руках; за ним шла сестра. Мальчик испустил громкий крик и как зачарованный застыл на месте. Человек обернулся, взглянул на него и, закричав: «Чичильо!» – бросился к мальчику.

Тот, задыхаясь, упал в объятия своего отца. Сбежались сестры, служители, помощник доктора – и остановились пораженные. Мальчик не мог произнести ни слова.

– О мой Чичильо, – говорил отец, снова и снова целуя своего сына, – Чичильо, сынок мой, как же это случилось? Тебя привели к постели другого, – добавил он, пристально посмотрев на больного. – А я-то был в отчаянье, что тебя нет, после того как мама написала мне, что послала тебя сюда. Бедный Чичильо! Сколько же дней ты уже здесь? Как это получилось такая путаница? А я дешево отделался, и вот опять твердо стою на ногах. Ну, а как мама? А Кончетелла? А малютка как поживает? Ты видишь, я уже ухожу из больницы, идем вместе. О боже мой! Как же это произошло?

Мальчик с трудом выдавил из себя несколько слов, чтобы рассказать о семье.

– О как я счастлив! – пробормотал он. – Какие страшные дни я пережил!

И. он без конца обнимал и целовал своего отца, однако не трогался с места.

– Идем же, – повторил его отец, – мы сегодня вечером уже будем дома. – И он тянул сына за собой.

Но тот обернулся и, посмотрел на своего больного.

– Ну, идешь ты или нет? – с удивлением спросил его отец. Мальчик еще раз оглянулся на своего больного, который, открыв глаза, пристально смотрел на него.

Тогда из груди Чичильо вырвался целый поток слов:

– Нет, батя, подожди… Сейчас… я не могу. Вот этот старик… Я здесь уже пять дней. Он всё время смотрит на меня. Ведь я думал, что это ты, и любил его. Он смотрит на меня, я даю ему пить, он хочет, чтобы я всё время был около него… но теперь ему уже совсем плохо, так что ты иди… а я не могу… у меня не хватает духа… мне слишком тяжело… Я вернусь домой завтра, позволь мне остаться здесь еще немного… Нехорошо, если я его брошу, посмотри, как он глядит на меня, я не знаю, кто он, но он полюбил меня… Позволь мне остаться здесь, милый батя!

– Молодец, малыш! – воскликнул помощник доктора. Отец стоял, в смущении глядя на своего сына. Потом посмотрел на больного и спросил:

– Кто он?

– Это крестьянин, как и вы, – ответил помощник доктора. – Он вернулся из-за границы и попал в больницу в тот же день, что и вы. Его принесли сюда без сознания, и никто ничего не мог о нем сказать. Должно быть, где-нибудь далеко у него есть семья, дети. Он, очевидно, принял вашего сына за одного из своих.

Больной не сводил глаз с мальчика. Тогда отец сказал Чичильо:

– Оставайся.

– Ему недолго придется здесь оставаться, – пробормотал помощник доктора.

– Оставайся, – повторил отец. – У тебя доброе сердце. А я пойду теперь домой, чтобы успокоить маму. Вот тебе деньг на расходы. Будь здоров, мой славный малыш, до свиданья.

Он поцеловал сына, пристально посмотрел на него, еще раз поцеловал в лоб и ушел. Мальчик вернулся к постели, и больной, казалось, обрадовался и успокоился.

Чичильо снова принялся за свои обязанности сиделки, правда, уже не плача, но с той же заботливостью и с тем же терпением, как и раньше.

Он так же давал больному пить, поправлял одеяло, гладил его по руке, ласково с ним разговаривал, подбадривая его. Мальчик ухаживал за больным весь этот день и всю ночь и остался с ним> и на следующий день. Но старику становилось всё хуже: он с трудом дышал и начал метаться.

На вечернем обходе доктор сказал, что он не переживет ночи. Тогда Чичильо удвоил свои заботы, ни на одну минуту не отводя От него глаз. А больной всё смотрел на него и время от времени с огромным усилием шевелил губами, как будто хотел сказать что-то, и порой выражение необыкновенной нежности мелькало в его глазах, которые всё больше заплывали и мутнели.

В эту ночь мальчик сидел около него до тех пор, пока не увидел, что забелели в окнах первые проблески рассвета и не пришла сестра.

Она приблизилась к койке, окинула взглядом больного и ушла быстрыми шагами. Через несколько минут она вернулась вместе с доктором и служителем, который нес фонарь.

– Он умирает, – сказал доктор.

Чичильо схватил руку больного. Тот открыл глаза, взглянул на него и закрыл их снова.

Но в это мгновение мальчику показалось, что пальцы больного сжались.

– Он пожал мне руку! – воскликнул Чичильо.

Доктор наклонился над койкой, потом выпрямился. Сестра сняла со стены распятие.

– Он умер! – закричал мальчик.

– Ступай теперь, сын мой, – сказал ему доктор. – Ты закончил свое священное дело. Ступай и будь счастлив, ты этого заслуживаешь. Прощай.

Сестра отошла на минуту, но сейчас же вернулась с букетиком фиалок, который стоял в стакане с водой на окне, и дала его мальчику со словами:

– У меня нет ничего больше. Возьми это на память о больнице.

– Спасибо, – ответил Чичильо, одной рукой беря букетик, а другой вытирая глаза, – но мне придется так долго идти пешком, что цветы завянут.

И, развязав букетик, он разбросал фиалки по постели, Говоря:

– Я лучше оставлю их здесь этому несчастному. Спасибо, сестрица, спасибо, синьор доктор. – Потом, повернувшись к постели: – Прощай… – И пока он искал в мыслях, каким же именем назвать его, из самого сердца его поднялось к губам то нежное имя, которым он называл его в течение пяти дней: – Прощай, бедный батя!

Потом он взял под мышку свой узелок и медленными шагами, разбитый усталостью, вышел. Занималась заря.

В кузнице

Суббота, 18 февраля

Вчера вечером к нам пришел Прекосси и напомнил, что я обещал навестить его в кузнице, которая находится совсем недалеко от нашего дома. И вот сегодня утром мы с отцом зашли туда на минутку. Когда мы подходили к кузнице, то увидели, как из дверей ее выбежал Гароффи, в своей развевающейся на ветру накидке, под которой он прячет свои товары, и с каким-то пакетом в руках. «Ага, – подумал я, – теперь понятно откуда этот торгаш Гароффи получает железные опилки, которые потом обменивает на старые газеты».

У самого входа, на сложенных в виде скамейки кирпичах, сидел Прекосси. На коленях у него лежала открытая книга, он учил уроки. Увидев нас, он сразу же вскочил и попросил войти.

Кузница была полна угольной пыли, на стенах висели молоты, клещи, железные полосы и куски железа разной формы. В углу, в горне, пылал огонь, и какой-то мальчик раздувал его мехами. Отец Прекосси стоял у наковальни, а его помощник держал в огне железную полосу.

– А, вот он! – сказал кузнец, увидев нас, и приподнял свой берет, – вот он, тот самый славный мальчик, который раздаривает железнодорожные поезда! Ты пришел посмотреть, как мы работаем? Сейчас мы тебе это покажем.

Кузнец улыбался, лицо его уже не было искаженным, а глаза не глядели исподлобья, как прежде. Помощник протянул ему длинную железную полосу, раскаленную с одной стороны, и кузнец положил ее на наковальню. Из этой полосы должен был получиться прут с разными завитками для балконной решетки. Мастер поднял свой большой молот и начал бить по железу, подвигая раскаленную часть полосы то туда, то сюда по наковальне и поворачивая ее самым различным образом. И, о чудо! Под быстрыми и точными ударами молота железо изгибалось, перекручивалось и мало-помалу принимало изящную форму изогнутого цветочного лепестка.

Кузнец проделывал это с такой же ловкостью, как если бы он руками делал украшения из теста. Тем временем сын его смотрел на нас с выражением некоторой гордости, как бы говоря: «Смотрите, вот как работает Мой отец!»

– Ну что, синьорино, теперь ты видел, как это делается? – спросил меня мастер, окончив свое дело и показывая мне полосу, которая стала похожа на стебель с цветком. Потом он отложил ее в сторону и сунул в огонь другую.

– Действительно, это очень хорошо сделано, – сказал мой отец и прибавил: – Итак, дело пошло на лад? Вернулась охота к работе?

– Да, вернулась, – немного смутившись, ответил рабочий и вытер пот. – Знаете, кто заставил меня вернуться к работе?

Мой отец сделал вид, что не знает.

– Вот этот парнишка, – продолжал кузнец, показывая пальцем на своего сына, – этот вот самый мой сынок, который До того хорошо учился, что сделал честь своему отцу, тогда как этот отец… кутил и обращался с ним как с собакой. Когда я увидел эту медаль… Ах ты, сыночек мой, сам-то ты еще с ноготок. Поди-ка сюда, я полюбуюсь твоей мордашкой!

Мальчик подбежал к отцу, который схватил его под мышки, поднял, поставил на наковальню и сказал:

– Отполируй-ка как следует фронтон своему негодному папке.

И Прекосси стал покрывать поцелуями черное лицо своего отца, пока сам не стал тоже совсем черным.

– Вот это славно! – объявил кузнец и поставил сына опять дна землю.

– Да, это действительно хорошо, Прекосси! – радостно воскликнул мой отец.

Он попрощался с ними и повел меня из кузницы. Пока мы шли к двери, маленький Прекосси сказал мне:

– Прости, пожалуйста, – и потихоньку сунул мне пакетик с гвоздями, и я пригласил его к нам, смотреть на карнавал из окон нашего дома.

– Ты подарил ему поезд, – сказал мне мой отец, когда мы были уже на улице, – но если бы этот поезд сделан был из золота и нагружен жемчугом, то и тогда он не был бы достаточной наградой для этого замечательного мальчика, который сумел обратить к добру сердце своего отца.

Маленький клоун

Понедельник, 20 февраля

Весь город в волнении из-за карнавала,[27] который уже приближается к концу. На каждой площади появились палатки акробатов и борцов. Под нашими окнами вырос обтянутый парусиной цирк, где дает представление маленькая венецианская труппа с пятью лошадьми. Этот цирк раскинулся посередине площади, а в стороне стоят три больших фургона, где акробаты спят и переодеваются. Это три ящика на колесах, с окошечками и трубой, из которой всегда идет дым. Из окошечек выглядывают мальчишеские физиономии. У них есть еще женщина с грудным ребенком, которая готовит им пищу и ходит по канату.

Мы часто говорим с презрением «акробат», «фокусник», однако они честно зарабатывают свой хлеб, и притом еще Всех забавляют. А как им приходится работать! Ведь день они бегают между цирком и фургонами, в одних трико, по такому холоду; едят они наспех, не присаживаясь, Между двумя представлениями. А один раз, когда цирк уже был полон народа, вдруг поднялся ветер, сорвал парусину, потушил огни, и прощай спектакль! Пришлось вернуть публике деньги и потратить целый вечер, чтобы исправить все повреждения.

В этом цирке работают два мальчика, и мой отец узнал самого маленького, когда тот бежал через площадь. Это сын хозяина, тот самый, которого мы видели в прошлом году в цирке на главной площади, где он проделывал фокусы верхом на лошади. За этот год он вырос, ему скоро будет восемь лет. Это красивый мальчик, с миловидным кругленьким, загорелым и плутоватым личиком. У него такие густые черные вьющиеся волосы, что они постоянно выбиваются из-под остроконечной шапочки. Он одет как клоун, на нем нечто вроде мешка с рукавами, из белой, вышитой черным, ткани и парусиновые туфли. Он похож на маленького чертенка, он всем нравится и делает всё, что угодно. Нам видно, как он, закутанный в шаль, рано утром несет молоко в свой деревянный домик. Потом он идет за лошадьми в конюшню на улице Бертола, нянчит грудного ребенка, носит обручи, козлы, палки, канаты. Он чистит фургоны, разводит огонь, а в минуты отдыха всегда льнет к своей матери. Мой отец всё время наблюдает за ним из окна и непрерывно говорит о нем и о всей семье. Они кажутся хорошими, честными людьми и, должно быть, любят своих детей.

Однажды вечером мы пошли в цирк. Было холодно, и там почти никого не было. Но маленький клоун старался изо всех сил, чтобы самостоятельно, без посторонней помощи, развеселить свою немногочисленную публику. Он делал сальто-мортале, цеплялся за хвост лошадей, ходил на руках и пел. И с его красивого загорелого личика ни на минуту не сходила улыбка.

Его отец, в красной куртке, белых рейтузах и высоких сапогах стоял с бичом в руках и грустно смотрел на своего сына.

Мой отец очень жалел всю их труппу и на следующий день рассказал о ней художнику Делису, который пришел к нам в гости. Бедные люди! Они стараются изо всех сил, и так мало зарабатывают!

– А этот мальчик – такой прелестный! Нельзя ли как-нибудь помочь им?

Тогда художнику пришла в голову замечательная идея.

– Напиши, – сказал он моему отцу, – хорошую статью в «Туринскую газету», ведь ты умеешь писать такие вещи; расскажи о всех фокусах маленького клоуна, а я нарисую его; портрет. Все читают эту газету, и публика придет в цирк хотя бы на одно представление.

Так они и сделали. Мой отец написал прекрасную статью, где так живо описал всё, что мы видели из наших окон, что у каждого читателя должно было проснуться желание посмотреть на маленького актера и помочь ему. А художник сделал небольшой, изящный портрет мальчика, который напечатали в: субботу вечером. И вот на воскресное представление в цирке собралась огромная толпа. На афише было написано: «Бенефис[28] маленького клоуна». (Маленьким клоуном он был назван в газетной статье.)

Отец повел меня на это представление, и мы заняли свои места в первом ряду. У входа в цирк висел экземпляр «Туринской газеты» со статьей моего отца. Цирк был переполнен. У многих зрителей в руках была газета, и они показывали ее маленькому клоуну, который, смеясь и буквально сияя от счастья, перебегал от одного к другому.

Хозяин цирка тоже казался очень довольным.

Подумать только! Статья в газете оказала ему столько чести, и касса оказалась наполненной.

Мой отец сидел рядом со мной, и среди зрителей мы узнали многих своих знакомых.

Около выхода из конюшни стоял наш учитель гимнастики, тот, который сражался в войсках Гарибальди, а против нас во втором ряду, около своего великана-отца сидел наш круглолицый маленький Кирпичонок; не успел он меня увидеть, как сейчас же состроил мне «заячью мордочку». Немного дальше я увидел Гароффи, который считал зрителей, вычисляя по пальцам, сколько денег должно было поступить в кассу.

На некотором расстоянии от нас, тоже в первом ряду, сидел бедный Робетти, тот самый, который спас мальчика; он поставил костыли между колен и прижимался к своему отцу, артиллерийскому капитану, а тот обнимал его за плечи.

Представление началось. Маленький клоун проделывал чудеса ловкости на спине бегущей лошади, на трапеции и на канате, и каждый раз, когда он спрыгивал на землю, все ему аплодировали.

Потом и другие актеры – акробаты, фокусники, наездники, одетые в пестрые, сверкающие серебром костюмы, – стали показывать свои номера. Но когда маленького клоуна не было на арене, то казалось, что публике становится скучно.

Вдруг я увидел, как учитель гимнастики, стоявший около выхода из конюшни, сказал что-то на ухо хозяину цирка, и тот стал обводить зрителей глазами, как бы ища кого-то. Наконец его взгляд остановился на нас. Мой отец заметил это, понял, что учитель открыл хозяину, кто автор статьи, и чтобы не выслушивать благодарности, поспешил незаметно уйти, шепнув мне:

– Оставайся, Энрико, я буду ждать тебя на улице.

Маленький клоун, обменявшись несколькими словами со своим отцом, показал еще следующие номера: скакал галопом на лошади, четыре раза переодевался – пилигримом,[29] моряком солдатом и акробатом, и каждый раз, проходя мимо меня, пристально на меня взглядывал. Потом он стал обходить арену держа в руках свою клоунскую шапку, и все бросали ему деньги и конфеты. Я держал наготове два сольдо, но когда он оказался передо мной, то вместо того, чтобы протянуть свою шляпу, спрятал ее за спину, посмотрел на меня и прошел мимо, словно был обижен. За что он так обошелся со мной?

Когда представление окончилось, хозяин поблагодарил публику, все встали и бросились к выходу. Я смешался с толпой и был уже у самых дверей, когда кто-то тронул меня за руку. Я обернулся и узнал смуглое личико и черные локоны маленького клоуна; он улыбался мне, и руки его были полны конфет. Тогда мне всё стало ясно.

– Пожалуйста, – сказал он мне, – возьми эти конфеты от маленького клоуна.

Я взял три или четыре конфетки.

– Тогда, – прибавил он, – вот тебе еще поцелуй.

– Дай мне два, – ответил я и подставил ему щеку. Он вытер рукавом свое напудренное мукой лицо, обнял меня за шею и поцеловал в обе щеки, приговаривая:

– Это тебе, а этот отнеси своему папе.