Текст книги "Сквозь Космос (СИ)"

Автор книги: Эдмонд Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Гамильтон Эдмонд
Сквозь Космос

Эдмонд Гамильтон

СКВОЗЬ КОСМОС

Перевод Е. Лебедева

ПРОЛОГ

Глубокая тишина стояла в большой обсерватории, расположенной высоко среди вершин Берегового хребта. Снаружи, кроме шепота ночного ветра, не доносилось ни звука. А внутри безмолвие нарушали только редкие шорохи, издаваемые сидевшим у телескопа человеком; больше в помещении никого не было. От времени до времени раздавался звон – гладкие металлические поверхности ударялись друг о друга, когда мужчина приводил в действие хитроумный механизм, который поворачивал, поднимал и опускал огромную трубу.

Внезапно человек встал, прошел через темную комнату к стоявшему в нише письменному столу и, щелкнув выключателем, зажег лампу под абажуром. Отраженный свет торшера озарил невыразительную внешность мужчины – был он невысокий, полный и лысый, – однако в голубых глазах его читались проницательность и ум. Мужчина нетерпеливо обшаривал взглядом поверхность стола, разыскивая некий предмет, ускользавший от внимания.

Через минуту он удовлетворенно хмыкнул и вытащил из-под вороха бумаг, наваленных как попало и мешавших обзору, листок с расчетами. Сжимая в руке карандаш, человек изучил записи, и на его лице вдруг промелькнула досада, на смену которой тут же пришло недоумение. Несколько минут астроном рассматривал страницу с цифрами, затем выключил свет и с возрастающим волнением поспешил к телескопу. Отрегулировав по-новому управляющие механизмы, он снова занял свой наблюдательный пост у окуляра – и через мгновение негромко вскрикнул.

Больше часа провел он, глядя в телескоп, а потом еще целый час сидел за столом и покрывал страницу блокнота вычислениями, заглядывая то и дело в лежавшую рядом толстую книгу астрономических таблиц. Наконец он отложил карандаш и минуту задумчиво тер подбородок. Затем потянулся к телефону и набрал номер.

– Алло... Уильямс? – произнес он в аппарат. – Есть кое-что для твоей газеты. Важное ли? Ну, интересное, уж точно. Карандаш и бумага под рукой? Значит, пиши...

Не прерываясь, он проговорил несколько минут, затем повесил трубку, снял с крючка шляпу и погасил свет. После того, как дверь обсерватории захлопнулась за ним, он еще какое-то время постоял на ступеньках снаружи, всматриваясь в небеса.

Ночь была хоть и безлунной, но далеко не темной: в чистом горном воздухе во всем своем великолепии искрились неисчислимые звезды, а прямо над головой вилась блестящая полоса Млечного пути. Вдалеке смутно виднелось скопление заснеженных вершин, тускло мерцавших в звездном сиянии – словно громадные великаны в белых шапках пригнулись друг к другу и безмолвно совещаются. Высоко над горами висела огненно-красная звезда. Именно на ней замер взгляд погруженного в размышления астронома.

– Любопытно, – сказал он вслух, – и странно. Весьма странно.

Ниже по склону, в коттедже, где размещались квартиры работников обсерватории, неожиданно вспыхнуло желтым светом одно из окон. Резкий проблеск привлек внимание человека на ступеньках, и мысли его переключились на другое.

– Спать, – пробормотал он. – Уже час, как нужно было лечь. – Затем, созерцая внутренним взором нечто аппетитное, мужчина добавил: – Я вот думаю, остался ли хоть кусочек того пирога? Может... в холодильнике?..

Он стал осторожно спускаться по крутой тропе, и слова его поглотила тишина. Надеюсь, вы его видите – круглолицего, серьезного, маленького человечка, осмотрительно шагающего вниз по дорожке и мечтающего о пироге и кровати.

Той же ночью, часом позднее, когда астроном уже спал, в тысячу городов примчалось известие: планета Марс, по всей видимости, остановилась, прекратив движение по орбите вокруг Солнца, и теперь недвижимо висит в пространстве.

1

Потрясающую новость я впервые услышал, когда на следующее утро спустился к завтраку. Студенты и преподаватели проживали во многих пансионатах Беркли, однако в моей гостинице я оказался единственным человеком, имевшем отношение к университету (я занимал должность приглашенного доцента в крупнейшем учебном заведении Калифорнии), и мои соседи, очевидно, ожидали, что я немедля разъясню им сей феномен.

Стоило мне войти в обеденную комнату, как на меня обрушился град вопросов и несколько человек за столом подтолкнули ко мне свои газеты. В поднявшемся гвалте тут и там слышалось слово 'Марс', я же попытался сосредоточиться на таблоиде, который держал в руках.

Верх страницы украшал кричащий заголовок: 'ПЛАНЕТА МАРС ОСТАНОВИЛАСЬ НА ОРБИТЕ', а под ним размещалось то самое первое, грандиозное сообщение из обсерватории Кроссхилла. Я читал его с ошеломленным изумлением – с изумлением, которое лишь возросло, когда я просмотрел отчеты других обсерваторий, разбросанных по всей стране.

Отчеты те были почти одинаковыми. Все телескопы, направленные той ночью на красную планету, сделали одно и то же открытие: Марс, похоже, резко прекратил свое движение. Из крупной Вашингтонской обсерватории пришла еще более странная новость. В ней говорилось, что две крошечные луны Марса – Фобос и Деймос – больше не обращаются вокруг родной планеты, а вырвались из поля ее притяжения и продолжили полет сквозь космос, следуя обычной марсианской орбите; меньшая луна теперь вращалась вокруг большей.

Признаюсь, подобные новости шокировали, и не без оснований. Каждый, кому известна ужасающая точность и не допускающая отклонений механика небесных тел, воспринимал случившееся, как нечто поразительное. Что же заставило Марс остановиться? И каким образом два спутника разорвали оковы притяжения и устремились дальше по орбите, оставив неподвижную планету позади?

Мои размышления, однако, вскоре прервал поток жадных вопросов, хлынувший со стороны присутствовавших в столовой людей. Их мало заботило, что, будучи преподавателем химии, я не особо сведущ в астрономии. Все они пребывали в трогательной, свойственной обывателям убежденности, что любой, кто носит звание ученого, должен разбираться во всем на свете, и задавали бессчетные вопросы о причинах и возможных последствиях странного поведения планеты.

Мне пришлось – хоть я и видел, как это подрывает их наивную веру в мою мудрость – признать, что, касаемо данной проблемы, я нахожусь в таком же неведении, как и они. Перестав донимать меня расспросами, постояльцы перешли к оживленному обсуждению невероятного явления, и кое-какие из высказанных за столом предположений оказались до того нелепыми, что вызвали у всех нас веселый смех.

Я поспешно закончил завтракать и отправился в кампус пораньше: по пути мне хотелось заскочить к доктору Уитли, чтобы обсудить с ним удивительное известие. И вот теперь, когда пришла пора ввести в мою хронику человека, навеки обессмертившего свое имя в истории Земли, меня одолевают сомнения: достоин ли я писать о нем?

Уже тогда я хорошо знал его и любил, как, впрочем, и все в кампусе. В свои сорок два года доктор Джером Уитли вот уже двадцать лет оставался мировым авторитетом в области физики. И, тем не менее, он не отдалился ото всех, не лишился душевной теплоты – что так часто случается с учеными его уровня. Нередко он тратил свое личное время, чтобы разъяснить мне какой-нибудь мудреный вопрос, и я не сомневался: у доктора уж точно найдется некое разумное обоснование творившейся с Марсом чертовщины.

Жилище Уитли – небольшой коттедж, в котором доктор много лет вел одинокую холостяцкую жизнь – располагалось всего в нескольких кварталах от моей гостиницы, и уже через несколько минут я стучался в его дверь. Однако, к моему разочарованию, старый сморщенный китаец, служивший Джерому дворецким, поваром и работником по дому, сообщил, что мой друг отбыл вчера в Сан-Франциско и не сказал, когда собирается вернуться. Поэтому, пообещав себе встретиться с Уитли при первой же возможности, я продолжил свой путь в кампус.

Стоял один из первых ясных июньских деньков, и, шагая по улице, я всей душой наслаждался сверкающим солнцем и мягким благоухающим воздухом. Тротуары полнились спешившим на работу народом, а на проезжей части непрерывный поток автомобилей то мчался вперед, то резко останавливался, следуя пронзительной трели свистка регулировщика. Спешка и неразбериха, суетливая возня дорожного движения и видимость жизни повсюду вокруг казались мне тем утром особенно приятными.

До своей аудитории я добрался довольно рано. Усевшись на подоконник открытого окна, я наблюдал, как потоки студентов устремляются по дорожкам в университетские корпуса. Молодые люди собирались в веселые хохочущие компании, пожимали друг другу руки и торопливо делились гулявшими по кампусу сплетнями.

В то солнечное утро по всей стране – в Нью-Йорке, в Луизиане, в Айдахо – мальчишки и девчонки смеялись и кричали, мужчины в офисах и на заводах обсуждали автомобили, радио и гольф, собаки лаяли, дети спешили в школу, а в опрятных пригородах женщины подметали крылечки, беседуя с соседками через забор о моде, о рецептах и об игре в бридж.

И все это время тень рока, нависшая над ничего не подозревающей Землей, ширилась, сгущалась и темнела – точно зловещая туча, готовая разразиться бурей надо всем миром.

2

Оглядываясь назад, я думаю, что самым удивительным в то странное время было спокойствие, с каким люди восприняли первое сногсшибательное известие об остановившейся планете. Безусловно, в тот день случившееся обсуждали повсюду, и к вечеру Марс полностью вытеснил с передовиц скандальный бракоразводный процесс, не сходивший с первых полос вот уже несколько недель. В свете этого нового увлечения даже невероятно жестокое убийство, о котором стало известно тогда же, получило совсем немного внимания.

Но когда тем вечером я просматривал газеты, меня поразило легкомыслие, проявляемое в отношении таинственного явления. О нем говорилось в торжественных, лишенных всякого смысла редакционных статьях, в своих колонках юмористы изгалялись кто во что горазд, подшучивая над загадкой, а 'именитые ученые' (на деле – не заслуживающие доверия модные докладчики), выдвигали по данному вопросу теории, которые были ни чем иным, как громогласной чепухой. Крупные обсерватории хранили молчание – лишь заявили, что, прежде чем делать какие-либо выводы, необходимо подробнее изучить поведение планеты. Это не вызвало у общественности особого интереса, и она тут же переключила внимание на самоуверенные высказывания лжеученых.

Телескопы и полевые бинокли – да почти все, что было с линзами, – подорожали в тот день в два-три раза. И, когда сгустившиеся сумерки перешли в ночь, оказалось, что улицы, парки и крыши усеяны жаждущими узреть заплутавшую планету людьми – людьми, многие из которых за всю свою жизнь, наверняка, ни разу вдумчиво не посмотрели на звезды.

В тот вечер я сидел на ступеньках пансионата, наблюдал за народом, торчавшем на газонах и крылечках вокруг меня, и думал, что настроение у них довольно беспечное. Можно было предположить, будто они ждут не дождутся, когда им покажут некое оригинальное представление, после которого можно будет отправиться на поиски новых развлечений. В конечном счете, для девяти человек из десяти небо – это всего-навсего синий потолок, а звезды – светящиеся искорки. Не имея представления о пролегавшей между мирами безграничной бездне, о грандиозной и величественной вселенной умы большинства людей не способны были всерьез воспринимать произошедшее.

Так я думал, слушая, как ожидавшая восход Марса публика жалуется на свои болячки и неприятности по службе. То и дело раздавались вспышки заливистого смеха, указывая на присутствие неподалеку влюбленных остряков, которые забавляли своих прекрасных спутниц за счет Марса.

Однако несколько минут спустя, когда красная планета возникла в поле зрения, толпа притихла. Пылавший невиданным великолепием Марс словно бы придавал легкий оттенок ужаса всему, чего касался противоестественным своим сиянием. Его красноватый отблеск был отчетлив той ночью как никогда; отчетлив настолько, что планета походила на тлеющий рубин, инкрустированный в темно-синюю глазурь летней ночи.

Повсюду вокруг слышалось одно и то же восклицание: 'Какой яркий!' И он действительно был ярким – ярким, как багровые костры ацтеков, что вспыхивали на утесах и горных вершинах. Зловещий пурпурный блеск. Цвет крови, войны и ада. Даже те группки веселых ребят, что расположились неподалеку от меня, казалось, были поражены великолепием Марса и выглядели немного встревоженными и слегка взбудораженными.

Но через несколько минут к ним вернулось их обычное настроение. Тишину прорезал женский смех, и тут же снова загудели разговоры. Маленькие кампашки распались, и люди неспешно стали расходиться по домам, обмениваясь громкими шутками и приветствиями. Шушукающиеся парочки поглощенных друг другом влюбленных ускользнули прочь, а в домах вдоль улицы зажегся свет и зазвучала музыка – добрая дюжина фонографов и пианино заиграла одновременно.

Ну а я сидел в одиночестве на ступеньках, курил и молча следил за красной планетой, взбиравшейся все выше и выше к зениту. Просидев так довольно долго, я наконец неловко встал и вошел в дом. Марс к тому времени выглядел очень далеким, маленьким и безобидным, и когда я устало рухнул в постель, то даже сожалел, что его не видно через открытое окно спальни.

Лежа в кровати и вслушиваясь в мириады шепотков летней ночи, я ощущал полный покой. Снаружи доносился стук шагов по мостовой и порою раздавался тихий смех. Помню, последним, что я услышал перед тем, как провалился в сон, была танцевальная музыка, внезапно загремевшая в доме дальше по улице.

3

Я лежал поперек железной дороги, крепко-накрепко привязанный к стальным рельсам. Вдалеке показался мчавшийся на всех парах локомотив. Дергаясь, словно безумец, я пытался освободиться от пут и уже мог рассмотреть испуганного машиниста, что высунулся из своей кабины; в ушах у меня оглушительно трезвонил паровозный колокол и надрывался гудок. Локомотив, громыхая, приближался. До него осталось несколько ярдов... Несколько футов...

Я подскочил, содрогаясь от ужаса, и обнаружил себя сидящим в собственной кровати – только что приснившийся кошмар еще не до конца отпустил меня из своих будоражащих объятий. Часы на столе показывали всего лишь начало пятого, и я слегка удивился столь раннему пробуждению.

И тут в мое медленно просыпавшееся сознание начала просачиваться мешанина громких звуков. Я слышал, как неистово звонят несколько церковных колоколов и как где-то в городе пронзительно завывает сирена. Я лежал и прислушивался, а к гвалту один за другим присоединялись все новые и новые колокола, пока не стало казаться, что весь город стремиться произвести как можно больше шума.

Теперь с улицы доносились еще и крики. Подорвавшись с кровати, я бросился к окну и узрел невероятную картину. От бордюра до бордюра улицу заполняла бурлящая толпа. Высыпавшие из окрестных домов люди пребывали в разной степени одетости и раздетости. Они, словно слепые, бесцельно бродили внизу, и, судя по тому, как они вопили, их всех обуяло крайнее волнение. Также я увидел нескольких парней без пиджаков и с большими пачками газет. Шустро пробираясь сквозь толчею, ребята набегу раздавали газеты и что-то хрипло выкрикивали – я не мог отчетливо расслышать что именно.

Пока я ошеломленно таращился в окно, вверх по улице взвыл гудок, и толпа торопливо подалась в стороны, пропуская ехавший на предельной скорости и до отказа набитый людьми автомобиль.

Минуту наблюдал я за сценой внизу, а затем отвернулся и, дрожа от волнения, поспешил одеться. Спустившись на улицу, я схватил за плечо ближайшего человека и, перекрикивая ревущий гвалт, спросил:

– Что происходит?

Придержанный мной мужчина оказался соседом – страховым агентом, с которым я был немного знаком, – и на его, как правило, добродушном лице застыло странное выражение. Он попытался докричаться до меня сквозь рев толпы, но, сообразив, что навряд ли это удастся, наклонился и проорал мне прямо в ухо:

– Говорят, это конец света!

– Что! – воскликнул я.

Он энергично закивал и сунул мне одну из тех газет, распространению которых я был свидетелем. Я развернул ее и, прочитав заголовок, почувствовал, как мое сердце словно бы схватила и крепко сжала ледяная рука. Поверх страницы бежали слова, напечатанные большими черными буквами: 'КОНЕЦ СВЕТА!'

Под этим кричащим заглавием, занимая целиком весь газетный лист (всю прочую информацию удалили, чтобы освободить место), размещалось сообщение, набранное полудюймовым шрифтом. В нем говорилось следующее:

ВАШИНГТОН, О. К., 4 июня – Здесь, в государственной обсерватории, было установлено, что на самом деле планета Марс не висит неподвижно в космосе, как считалось ранее, а с невероятной скоростью мчится к Земле. Астрономы не могут определить причину столь необычного поведения Марса, однако они выяснили, что происходящее не оказало пока что никакого видимого влияния на движение других планет.

Если Марс не изменит свой нынешний курс и будет продолжать двигаться с прежней скоростью, он может столкнуться с Землей. Однако есть мнение, что вскоре о себе даст знать притяжение Солнца, и тогда планета устремиться в сторону нашей звезды. В любом случае, население страны убедительно просят сохранять спокойствие, поскольку в ближайшие несколько дней нашему миру ничего не угрожает. Следует также надеяться, что за это время удастся подготовиться к встрече с приближающейся планетой, исключив, таким образом, всякую опасность разрушения или повреждения Земли. Всех лиц, располагающих на сей счет какими бы то ни было соображениями, просят незамедлительно связаться с федеральным правительством в Вашингтоне.

Дочитав статью, я ничего сказал – лишь вперил невидящий взгляд в клокотавшую вокруг меня толпу. Это был конец света. Конец света! Долгие столетия напряженного развития... Цивилизация, стоившая стольких идей, трудов и жертв... Все это, возможно, будет уничтожено за каких-то пару секунд той алой звездочкой, которой я любовался всего несколько часов назад. Чудовищный удар, вспышка пламени – и род людской исчезнет навсегда.

Вера астрономов в то, что Марс может свернуть в сторону, а затем – рухнуть на солнце, слабо утешала меня, поскольку жар нашего светила, возросший после такого столкновения, спалит на Земле все живое. Надежды не было. Конец приближался.

Страх захлестнул меня. Я понимал: смерть мчится ко мне из глубин космоса, но не желал умирать. И люди на улице сознавали то же самое – обезумев от ужаса, невнятно вопя, они походили на скот, запертый в загоне у мясника.

Но тут мне в голову пришла одна мысль – я припомнил кое-что из той статьи и немного успокоился. Как бишь там говорилось? Будто бы есть надежда, что, неким образом подготовившись, можно уберечь Землю от гибели. Мысль эта придала мне сил. Если наши ученые стоят хоть чего-нибудь и если еще можно что-то сделать, то теперь шанс был. Ведь наступил час нашего величайшего испытания. Удастся ли нам, людям, применить накопленные знания и спасти себя от подступающей погибели? Удастся ли?

Резко повернувшись, я рванул вверх по улице. Давка не давала мне набрать скорость, и поэтому пришлось срезать путь по газонам. Я несся без шляпы и пиджака, но ошалевший народ не обращал на меня никакого внимания. По мере приближения к концу улицы толпа редела, и о том, что сейчас творилось в густонаселенных центральных районах города, мне оставалось лишь гадать.

До своей цели – коттеджа доктора Уитли – я добрался всего за несколько минут. Уже задыхаясь, я пробежал по дорожке и, не постучав, ворвался в дом. Распахнув дверь маленькой библиотеки, я пораженно замер на пороге, не способный вымолвить ни слова. Несмотря на рев толпы, отчетливо доносившийся с улицы, сидевший за письменным столом человек невозмутимо изучал большую карту. В одной руке он держал карандаш, а в другой – линейку. Это был худой, средних лет мужчина с темно-серыми волосами. Его сосредоточенное, умное лицо осветилось приветливой улыбкой, когда он поднял на меня взгляд.

Я все так же не двигался с места, слегка ошарашенный таким спокойствием – просто немыслимым на фоне царившего снаружи бедлама. Затем Уитли показал на кресло и тихо сказал:

– Присаживайся, Аллан. Рад, что ты заглянул. Я как раз собирался звонить тебе и просить, чтобы ты пришел.

4

Через секунду я вышел из удивленного ступора и подскочил к другу.

– Уитли! Ты что, новостей не слышал? Глянь сюда! – кричал я.

Он мельком посмотрел на протянутую мной газету и, оставаясь все таким же спокойным, безмятежно произнес:

– Аллан, сядь, пожалуйста.

Когда я плюхнулся в кресло, Джером рассеянно продолжил:

– Я прочел эту газету несколько часов назад.

– А ты понимаешь, что это значит? – настаивал я. – Это ведь конец света, Уитли. Мы обречены!

Минуту он хранил молчание – лишь задумчиво смотрел на меня. Затем сказал:

– Ты объявился в самое что ни на есть подходящее время, Аллен. Как я уже говорил, я как раз намеревался просить тебя зайти, поскольку хотел сообщить кое-какие важные новости.

– Об этом? – спросил я, показав на газету, которую только что ему вручил.

– Нет, кое о чем другом, – ответил он. – Но, сдается мне, это не менее важно.

– Не менее важно? – повторил я недоверчиво.

Не ответив, он потянулся к столу за другой газетой и дал ее мне. Я заметил в углу страницы небольшое сообщение, обведенное синей ручкой.

– Она же вчерашняя! – сказал я.

– Знаю, – промолвил доктор. – Но все же прочти-ка статью в уголке. – Он ткнул пальцем в обведенную ручкой заметку.

В общем, сложив газету пополам, я прочел те несколько строчек, которые и привожу ниже:

Потухший вулкан пробудился

ЛИМА, Перу, 3-е июня – Сегодня с борта британского грузового судна 'Куинсленд', направлявшегося из Таити в Вальпараисо, была принята радиограмма. В ней говорилось, что, судя по всему, на острове Пасхи пробудился потухший вулкан. Прошлой ночью, сразу после полуночи, когда 'Куинсленд' проходил на расстоянии нескольких миль от указанного острова, экипаж корабля наблюдал столб красного огня или света, который, казалось, выстреливал прямо в воздух. Относительно извержения не было получено никакого подтверждения от руководства 'Чили Кампани', арендующей остров для выпаса скота. А сегодня стало известно, что радио на острове не отвечает уже больше четырех недель; причина подобного молчания неизвестна. Есть все основания полагать, что на острове Пасхи вновь вспыхнул потухший вулкан Рано-Кау – это полностью объяснило бы феномен, увиденный командой 'Куинсленда'.

Я опустил газету и недоуменно посмотрел на Уитли.

– И что тут важного? – спросил я. – Ради Бога, Джером, весь этот кошмар с Марсом...

Он оборвал меня, выпалив:

– Разве тебе раньше не приходилось уже слышать об острове Пасхи? Ну же, старина, вспоминай!

Я собирался было дать отрицательный ответ, когда меня внезапно осенило.

– А это, случаем, не то место, где пропал доктор Джон Холланд?

Лицо Уитли слегка омрачилось.

– Оно самое, – только и сказал он.

И тут в моей памяти всплыла вся история целиком. В свое время случившееся наделало много шуму, однако теперь, два года спустя, почти забылось – и только близкие друзья Холланда, одним из которых был доктор Уитли, помнили.

Доктор Холланд – молодой антрополог, занимавший высокое положение в университете, – отплыл на остров Пасхи с целью сорвать покров тайны, что издавна окутывал то место. Крошечный клочок земли, затерянный в Тихом океане на расстоянии двух тысяч миль от побережья Чили и более чем в тысяче миль от ближайшей суши, уже на протяжении многих лет оставался большой загадкой. Примерно шестьсот огромных каменных изваяний, разбросанных по территории острова, являли собой неразрешимую головоломку.

Если задуматься, это и в самом деле поразительно: шесть сотен каменных истуканов – многие превышают в высоту тридцать футов – установлены на травянистых склонах островка площадью несколько квадратных миль. Ученые уже не один раз трудились там и проводили раскопки, желая узнать историю происхождения изваяний. Однако им ничего так и не удалось выяснить ни о племени, что создало истуканов, ни об их предназначении – ничего, что пролило бы свет на тайну. Сокрытая дымкой времени раса, воздвигшая на острове статуи, канула в небытие, навеки покинув людскую память, и современный мир не способен был постичь деяния забытого народа.

И все же доктор Холланд, отправляясь на остров, нисколько не сомневался в своем успехе. Он говорил, что у него имеется новая теория, но ни с кем ею не делился, поскольку решил подождать, пока работа на острове подтвердит его идеи неопровержимыми фактами. Никто так и не узнал, чем он там занимался и что обнаружил, ведь однажды Холланд не вернулся из одной из своих исследовательских вылазок вглубь острова. А когда местные аборигены – кое-кто из шестидесяти-восьмидесяти работников скотоводческой компании – прочесали остров, то не нашли никаких признаков доктора.

Разумеется, исчезновение человека на таком крошечном клочке суши не могло не породить разного рода слухи. Университет даже отправил на розыски ученого или каких-нибудь его следов небольшой поисковый отряд, возглавляемый, насколько я помню, лично доктором Уитли. Но ничего так и не удалось обнаружить, и в конце концов команда пришла к выводу, что Холланд каким-то образом угодил в море и утонул.

История была странная, но, в сравнении с грозившей нам космической катастрофой, выглядела, мягко говоря, блекло. Однако, когда я поделился своими соображениями с доктором Уитли, лицо его стало очень серьезным и он, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, подался ко мне.

– Возможно, это намного важнее, чем тебе кажется, – сказал доктор. – Скажи, у тебя есть идеи, что могло случиться с Холландом?

Единственное мое предположение о судьбе антрополога совпадало с мнением всех остальных – он попросту сгинул в морской пучине. Именно это я Уитли и сказал.

– Ты так думаешь? – спросил он. – Все же в ночь своего исчезновения Холланд находился в самом центре острова – в нескольких милях от моря. И что, по-твоему, породило ту колонну красного свечения, которую видели с борта 'Куинсленда'?

Я так понимаю, это снова вспыхнул упомянутый в статье вулкан, – ответил я.

– Невозможно! – воскликнул он. – Я достаточно сведущ в геологии, и, уж поверь мне, Рано-Кау потух окончательно и бесповоротно: в свой визит на остров я лично осматривал вулкан и убедился в этом.

Его заявление удивило меня.

– Какая же еще сила природы, могла вызвать тот столб света? – спросил я. – Землетрясение?

– Возможно, природные стихии здесь совершенно ни при чем, – ответил Уитли тихо.

– Не думаешь ведь ты, что человек может сотворить нечто подобное?! – вскричал я.

– Не вполне уверен, что это дело рук человеческих, – сказал он, а затем, когда на моем лице, скорее всего, отразилось замешательство, добавил: – Считаешь, истуканы на острове высечены людьми?

– А почему нет? Я, конечно, всего лишь разок видел их изображения, но причин считать иначе у меня нет.

– Уверен? – спросил он. – Что ж, я изучил те статуи – и если это изваяния людей, то не тех людей, которых мы знаем! Они другие, чуждые, неземные. Ухо, к примеру, ничуть не похоже на человеческое – это длинный, похожий на веревку отросток. Да и лица тоже: вытянутые, худые, злобные на вид, лишенные всего людского. Нет, я убежден: те статуи ваялись не с нас и не нами.

– Но кто же еще, черт возьми, мог их изваять, если не люди? – спросил я. – И почему, скажи на милость, ты толкуешь обо всем этом именно сейчас? Нашел время!

Прежде чем ответить, он выдержал паузу. Его серьезное лицо озаряли решительность и непреклонность.

– Слушай, Аллан, – произнес он, – предположим, я сказал бы тебе, что, возможно, существует связь между тем таинственным островком и падающим на нас Марсом. Предположим, появился бы шанс – один шанс из миллиона, безусловно, но все-таки шанс – уберечь Землю от гибели, и для этого нужно было бы плыть на остров Пасхи. Ты бы отправился со мной?

Словно ужаленный, я вскочил с кресла.

– Неужели ты полагаешь?.. – начал я, но Уитли быстро прервал меня, сказав:

– Ничего я не полагаю, поскольку мне и самому известно крайне мало. Однако я расскажу тебе кое-что, о чем ты, наверное, еще не слышал. Три ночи назад (в ноль часов двадцать девять минут, если быть точным) все компасы на планете перестали показывать на север – их стрелки на несколько минут повернулись в другую сторону, а затем снова указали в северном направлении. Узнав об этом, я, чтобы удостовериться в истинности случившегося, выехал в Сан-Франциско. И все оказалось правдой. Позапрошлой ночью, приблизительно в двадцать четыре минуты первого, магнитная стрелка сдвинулась и указала почти строго на юг. Она пробыла в таком положении больше трех минут, а после – возвратилась в свое нормальное состояние. Странно, не правда ли? Почти так же странно, как несущийся в нашу сторону Марс.

С кораблей, находившихся далеко в Тихом океане, сообщили о точно таком же происшествии, уточнив, правда, что стрелка показывала на восток! А суда, идущие через Атлантику, доложили, что и у них произошло то же самое, не преминув, однако, заметить, что в те несколько минут стрелка отклонилась к западу! Понимаешь, что это значит? Каждую ночь нечто на несколько минут притягивает к себе стрелки всех компасов. И для того, чтобы отыскать средоточие этого притяжения, мне нужно было всего лишь начертить линии на крупномасштабной карте: от Сан-Франциско я провел черту почти строго на юг; от кораблей, шедших через Тихий океан, – на восток; от кораблей, которые сообщили об отклонениях, когда бороздили просторы Атлантики, – на запад и юго-запад. В точке пересечения этих линий и находится центр притяжения – та невообразимая сила, которая каждую ночь на несколько минут сводит на нет магнетизм северного магнитного полюса и словно бы переносит этот полюс в совершенно другую область земного шара. И линии на карте сошлись точно на острове Пасхи!

Ну а прошлой ночью – буквально несколько часов назад – явление повторилось снова. Я сидел за этим самым столом и следил за лежавшим передо мной компасом, когда внезапно, примерно в девятнадцать минут первого, его стрелка повернулась к югу, покачалась в таком положении несколько минут, а затем вернулась к привычной северной отметке. Я спрашивал себя: что сие значит? Какая сила на острове Пасхи притягивает подобным образом все магнитные стрелки? Озадачивало и еще кое-что: каждую ночь феномен проявлялся немного раньше – примерно на четыре минуты. 'Почему же?' – гадал я. И позже, когда вышли газеты, распространившие известие о Марсе, падающем на Землю, я вроде бы нащупал связь, и в разуме моем зародилась теория. В основу этой дикой гипотезы легли три небольших факта: столб красного света, замеченный с 'Куинсленда'; магнитная стрелка, отклонившаяся в то же самое время в сторону островка; и любопытное утверждение, услышанное мной от Холланда перед тем, как он отплыл на остров Пасхи. Сейчас я не могу рассказать тебе что-либо еще, поскольку и сам знаю лишь немногим больше. Но, несмотря на это, я спрашиваю тебя: готов ли ты сегодня же, этим самым утром, отправиться со мной на остров Пасхи? Мы сможем раздобыть гидроплан буквально за несколько часов.