Текст книги "Наследник великой Франции"

Автор книги: Эдмон Лепеллетье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

V

На следующий день после своего прибытия в гостиницу «Роза» графиня Камерата проснулась очень рано. Она достала из привезенного с собой сундука костюм амазонки и одела его, а затем, сунув за пояс пару пистолетов, огляделась в зеркале и нашла, что теперь одета совершенно.

Графиня Наполеона Камерата, дочь Элизы Бонапарт, принцесса Беччоки, была племянницей Наполеона и страшно гордилась этим родством. В силу странной игры природы у нее было совершенно мужское лицо – да и какое еще! – она была точной копией самого Наполеона! Иногда, забавляясь, принцесса одевалась в серый сюртук и традиционную треуголку императора, и тогда она была до того похожа на Наполеона, что сам он мог бы спутать ее с собой.

Выйдя замуж за графа Камерату, представителя одной из знатнейших итальянских фамилий, из которого она сделала просто игрушку своих экстравагантных капризов, графиня в один прекрасный день задалась целью вернуть герцогу Рейхштадтскому трон его отца. Лично она не знала герцога; она знала только, что он умен и добр и что венцы были влюблены в юного принца. Она окружила себя в своем венецианском дворце исключительно такими слугами, которые были преданы Наполеону или Мюрату, и рассчитывала на их помощь в тот момент, когда пробьет час взяться за исполнение своего проекта.

Она подумала, что этот час пробил, когда узнала об июльских событиях, и сейчас же направилась в Вену. Но для политической деятельности графине Камерате не хватило ни ума, ни хладнокровия. Перед отъездом из Венеции она дала роскошный обед, во время которого разболтала присутствующим часть своего проекта.

Среди этих присутствующих был Уильям Басерт, родственник знаменитого врага Наполеона, английского министра колоний, молодой человек, казавшийся занятым только развлечениями и светской жизнью. Сэр Уильям пылал чисто семейной ненавистью ко всему, что носило имя Наполеона, и потому сейчас же принялся действовать, чтобы парализовать попытку вернуть на французский трон нового Наполеона. Не посоветовавшись ни с кем, он секретным письмом известил английское министерство иностранных дел о полученных им сведениях и сам немедленно поехал в Вену, чтобы поговорить с князем Меттернихом и лордом Коулеем, английским посланником при венском дворе.

Около самой Вены, в одной из гостиниц, сэр Уильям увидал во дворе знакомую карету графини Камераты. Басерт навел справки, узнал, что графиня расхворалась и хочет отдохнуть здесь несколько дней, и сейчас же решил тоже остановиться в этой гостинице. Не желая быть замеченным графиней, он послал курьера к Меттерниху и Коулею с письмом, в котором просил их немедленно прибыть в гостиницу «Роза». В вечеру перед гостиницей остановилась почтовая карета, из которой вышли два человека: это были Меттерних и Коулей. Они приказали провести их к путешественнику, прибывшему этим утром.

Графиня Камерата, заметив прибывших через окно, задрожала от испуга. Она узнала Меттерниха и не могла допустить мысли, чтобы всесильный вельможа приехал в эту скромную гостиницу для собственного удовольствия. Очевидно, он получил сведения о ее прибытии и ее замыслах и явился вместе – разумеется – с начальником полиции (она не знала в лицо лорда Коулея), чтобы арестовать ее. Тогда, не зная, что делать от ужаса, графиня схватила самые компрометирующие бумаги, бросилась в верхний этаж и заперлась в первом попавшемся пустом номере, думая: «Сюда не придут искать меня. Когда они уйдут, то я тайком сбегу и не стану дожидаться ответа принца. Самое лучшее будет, пожалуй, сейчас же направиться в сторону Шенбрунна и поселиться где-нибудь поблизости. Может быть, мне представится возможность повидаться с несчастным пленником!»

Вдруг она услыхала шаги по коридору; видимо, направлялись в сторону ее помещения. Она заметалась по комнате, стараясь найти место, где можно было бы спрятаться, и заметила в глубине комнаты довольно большой альков с выдвижной перегородкой. Она поспешно забралась туда, задвинула перегородку, оставив только небольшую щель, через которую мог бы проходить воздух для дыхания.

Действительно в комнату вошли три человека, в которых графиня Камерата, к своему величайшему изумлению, признала Уильяма Басерта, князя Меггер – ниха и третьего неизвестного ей, прибывшего вместе с Меттернихом. Что нужно было этому незначительному белобрысому англичанину здесь, да еще в обществе Меттерниха?

Они расселись, и князь Меттерних сказал Басерту:

– Мы решили с лордом Коулеем приехать сюда как можно скорее, так как, судя по вашему письму, дело очень важно.

– Очень важно, князь.

– Вы не облечены никакой специальной миссией от нашего правительства? – спросил лорд Коулей.

– Нет, милорд, я действую на собственный страх и риск. Впрочем, должен предупредить, что во время своего пребывания в Венеции я был уполномочен министерством иностранных дел иметь особое наблюдение за всеми членами семьи генерала Бонапарта. Эту часть поручения я выполнил вполне, так как мои агенты доносили мне обо всем, что происходило при разных дворах, где играли какую-нибудь роль близкие к покойному Бонапарту люди. Мною было установлено наблюдение также и за пармским двором, где, как, вероятно, известно вам обоим, царило величайшее уныние ввиду смерти первого министра, генерала Нейпперга, смерти, которая погрузила в особую печаль эрцгерцогиню Марию Луизу.

– Да, да, это известно нам, – перебил его князь Меттерних, – но герцогство Парма не внушает нам вообще никаких беспокойств.

– Но вам известно не все, – флегматично продолжал Басерт. – В Венеции недавно был проездом один из моих друзей, де Бомбель, человек уже немолодой, но все еще довольно приятной наружности, уверяю вас. Так вот этот самый Бомбель направился к пармскому двору, чтобы взять на себя те же самые функции, которые прежде исполнял граф Нейпперг.

– Те же самые функции? – улыбаясь, переспросил Меттерних.

– Как я уже имел честь сообщить вам, ваше сиятельство, господин де Бомбель должен заменить графа Нейпперга во всех отношениях… Итак, как я уже упоминал, Бомбель – мой друг; поэтому я знаю от него решительно все, что там происходит, и знаю, что эрцгерцогиня Мария Луиза собирается предпринять небольшое путешествие…

– Путешествие? – с удивлением вскрикнул Меттерних.

– Да. Через несколько дней ее высочество будет здесь. Она желает повидаться со своим сыном.

– Уж не хочет ли она представить ему господина де Бомбеля? – спросил лорд Коулей с холодной иронией.

– Я глубоко признателен вам, милорд, – ответил Меттерних, – за доставленные вами сведения. Не могу не поздравить ваше правительство с таким ревностным слугой, как вы, и со своей стороны представлю его величеству императору доклад о вашей ловкости и преданности интересам всей Европы.

– О, благодарю вас, князь, – ответил Басерт, – но я не заслуживаю никакой награды, так как в данном случае похож на собаку, которая охотится сама по себе, не обращая внимания на своего хозяина.

– Вы охотитесь?

– Да, – надменно сказал Басерт. – Я ненавижу всех Наполеонов всеми силами души и поклялся вести до конца своих дней самую ожесточенную борьбу против них. Человечество до тех пор не будет в состоянии свободно вздохнуть, пока из этого проклятого рода будет жить хоть один отпрыск!

Уильям Басерт произнес эти слова крайне экзальтированно; взгляд его голубых глаз был жесток и холоден, как сталь, а зубы крепко стиснуты. Он напоминал одного из фанатиков прежнего времени, одного из тех людей, которые ради идеи, поддержки известного культа или выполнения клятвы, данной грозным божествам, не останавливались ни перед чем и пользовались для достижения своей цели всеми средствами без исключения вплоть до кинжала и яда.

– Этим предупреждением мы, вероятно, обязаны вашей ненависти к роду Бонапарта? – спросил Меттерних своим бесцветным, холодным тоном. – Мы крайне обязаны этой ненависти…

– Они, вероятно, причинили вам какое-нибудь зло, эти Наполеоны? – мягко спросил лорд Коулей. – Вы лично слишком молоды, чтобы пострадать от этого бандита. Вы не могли знать чудовище, от которого мы избавили всю Европу. Вы были еще ребенком, когда он наконец испустил последний вздох и успокоил этим весь мир; ведь даже будучи пленным и умирающим, он все же заставлял всех беспокоиться и ежеминутно трепетать. Но, благодаря Богу, теперь мы уже избавлены от него!..

– Если бы он причинил зло лично мне или кому-либо из моей семьи, то я питал бы к нему меньшую ненависть! – ответил с дикой энергией молодой фанатик. – Моя ненависть не перенеслась бы, наверное, ни на его потомство, ни на его родню… Нет, милорд, я ненавижу Наполеона за тот двойственный дух победы и демагогии, который был так пагубен для всего человечества, для всех наций. Наполеон утвердил и продолжил принципы революции во всех умах и во всех событиях. Своими войнами, победами и эфемерными расширениями территории он на целое столетие одурманил тех, кто считались его подданными, и их потомков… И много-много позже, памятуя о своем великом победителе, французы рискнут бросить Европе вызов и нарушить международный мир, так мудро установленный на Венском конгрессе. Эти победы были призрачны и рассеялись, как дым; их материальное значение тоже исчезло навсегда, но они прочны своим моральным авторитетом. Своей жизнью и фантасмагорией своего царствования Наполеон распространил по всему земному шару пропаганду отвратительных принципов – если можно так выразиться – тех философов-вольнодумцев, противорелигиозных писателей и атеистов-ученых, которых породила Франция восемнадцатого века. Он задержал нормальное развитие, производительность и обогащение Англии континентальной блокадой; это, положим, наносный, временный ущерб. Но много серьезнее этого то, что он посеял по всему миру, как отраву, твердо укоренившееся и все возрастающее с годами возмущение масс и их сопротивление законной власти, что неминуемо воспрепятствует расцвету и укреплению монархий. И не пройдет и столетия, как Европа превратится не в страну казаков, австрийцев и англичан, как он предсказал, но всемирную республику… Все троны поколеблены и минированы наполеоновской эпохой. Народы жаждут и требуют провозглашения конституции и лихорадочно ожидают спасителей и героев – иначе говоря, чудовищ, подобных Наполеону…

– Эта опасность еще далека, – сказал Коулей.

– Она близка, милорд! Наполеон по всему свету от края до края пронес окровавленное знамя революции. Он внушил народам идеи сопротивления законной власти; он доказал, что можно безнаказанно и дерзко приближаться к божественному началу и нечистыми руками святотатственно касаться алтаря и престола. Он унизил и уронил дворянство, награждая без разбору титулами своего собственного производства людей самого низкого происхождения; некоторые из представителей этих имен более чем оскорбительны для других национальностей, так как они служат отголоском шумихи сражений; иные же из них оскорбляют монархов и узурпируют их прерогативы, как бы подчеркивая территориальное значение победы Наполеона.

– Надо сознаться, – заметил Меттерних, – что этот негодяй позволил себе распорядиться нашими владениями, словно он и в самом деле располагал ими по своему исконному праву. Не создал ли он принца Эсслингского, герцога Ауэрштадтского, герцога Данцигского и прочее, и прочее?

– Англия, к счастью, избежала этого оскорбительного захвата наименований, и ее не коснулась эта пародия на знать, – спокойно сказал лорд Коулей. – Однако молодой человек совершенно прав: каждый истый англичанин обязан ненавидеть не только Бонапарта, на которого очень жаловался сэр Хадсон Лоу в бытность свою губернатором острова Святой Елены, но также всех отпрысков его рода, которые польстились бы на возобновление его происков и похождений или пожелали бы продолжать политику его угроз и смут. Их необходимо остерегаться. Само имя Наполеона зловредно и подстрекающе действует на тех, кто носит его.

– Совершенно верно, милорд! – воскликнул Уильям Басерт, радуясь своей победе над обоими дипломатами. – Пока Бонапарты не переведутся на земле, не будет обеспечен и покой Европы…

– Fie желаете ли вы вогнать в могилу и истребить дотла всех потомков Бонапарта? – спросил не без иронии Меттерних.

– А почему бы нет? – вызывающе спросил фанатик. – Немыслимо допустить, чтобы кто-либо из этих зловредных авантюристов вступил когда бы то ни было на трон Франции или какой бы то ни было трон вообще, – мрачно добавил он, подчеркивая свои слова.

– Но ведь эта опасность весьма проблематична, – медленно произнес князь Меттерних, стараясь не показать вида, что он понял зловещий смысл этого намека. – Ведь ни один из членов семьи Бонапарта не стоит в очереди претендентов. Ни один из них не может мечтать не только о каком бы то ни было троне, но даже и о мелком княжестве…

Меттерних старался этими словами напомнить, что герцог Рейхштадтский, к которому относились угрожающие фразы Басерта, был признан лишенным материнского наследия, вследствие чего от него отходило даже маленькое княжество Пармское.

– Простите, князь, – прервал Басерт, забывая в пылу своей ненависти уважение к канцлеру и то, что за ним по праву остается последнее слово, – вы напрасно так думаете: как вам должно быть известно, среди этих опасных наследников находится один, которого очень деятельно прочат в претенденты. И если от вашей зоркости ускользает вся сила опасности, то не подлежит сомнению, что последние парижские события в состоянии просветить вас на этот счет.

– Советую вам, молодой человек, – строго промолвил канцлер, – воздержаться от выражения своих подозрений и обвинений личности, достойной полного уважения и, кроме того, живущей вне всяких политических движений и дипломатических переворотов. – Сказав это, князь Меттерних нагнулся к лорду Коулею и шепнул: – Мы совершенно спокойны относительно сына Наполеона… Совершенно спокойны!

– Он благоразумен? – спросил вполголоса Коулей.

– Как Соломон, – ответил, улыбнувшись, канцлер. – То есть, конечно, герцог Рейхштадтский молод… Подвержен увлечениям. О, мы предоставляем ему полную свободу наслаждаться своим двадцатилетним возрастом. Так, например, представьте себе, у него завязался роман с одной придворной лектрисой, некоей Лизбет. Очень хорошенькой и к тому же хорошего рода, но вполне незначительной. Ну, что ж, мы закрываем глаза, но всегда готовы вовремя раскрыть их, если только герцогу или девчонке придет фантазия сменить любовную интригу на политическую.

– Вы совершенно правы, князь. Ваш юный герцог опасен лишь по имени, но заставьте его позабыть это имя в утехах, свойственных его возрасту, и покой Европы будет вполне обеспечен. Однако, – добавил несколько суше лорд Коулей, обращаясь к Басерту, – хотя мы отчасти и одобряем высказанные вами взгляды и чувства, мы все же удивляемся, зачем просили нас явиться в эту дальнюю гостиницу? Или, может быть, вы желаете сообщить нам что-нибудь более серьезное и безотлагательное?

– Да, милорд, и я прошу извинения и у вас, и у его сиятельства за то, что не сообщил об этом с самого начала. Но я хотел раскрыть сперва перед вами свое сердце и познакомить вас с мечтами всей моей жизни. Теперь же то, что я должен сообщить вам, сводится к нескольким словам. Вы только что изволили сказать, что интересующая меня личность не занимается ни политикой, ни революцией, ни сменой династий; я с этим вполне согласен; но эта личность имеет неосторожных друзей и смелых сторонников. Поэтому мог составиться заговор относительно этой личности и без ее ведома.

– Заговор? – воскликнул Меттерних.

– Именно заговор, имеющий целью похищение этой самой личности…

– Собираются похитить герцога Рейхштадтского? – произнес Меттерних. – Но кто же это? Кто?

– Заговорщики, съехавшиеся отовсюду понемногу. Они прибыли и еще прибудут из Парижа, Болоньи, Венеции. В проекте принимают участие карбонарии, и они скоро начнут действовать.

– Я действительно получил из Парижа на этот счет несколько полицейских донесений. Какие-то французские авантюристы задались целью провести герцога… что-то в этом роде, если не ошибаюсь… Подробностей не было. Второе донесение, в котором должно было упоминаться имя главного зачинщика, благодаря чему мы могли бы переловить всю компанию, не дошло до меня. Мятежники, по всей вероятности, перехватили корреспонденцию. Впрочем, французы теперь заняты другим, и им вовсе не до того, чтобы искать в Вене короля на свой пустующий трон.

– Об этом помышляют не одни французы. Чтобы далеко не искать, я могу упомянуть о только что прибывшей княгине Наполеоне Камерате, которая считает себя призванной свыше для восстановления императорской династии.

– Разве она покинула Венецию?

– Да, одновременно со мной! Она остановилась в этой же самой гостинице, и если вам угодно, ваше сиятельство, переговорить с нею…

– Нет, это не требуется. Будет гораздо благоразумнее учредить за нею негласный надзор, чтобы расстроить все ее шалые бредни и козни. Благодарю вас за сообщение и считаю долгом сказать, что ни лорд Коулей, ни я не в претензии к вам за причиненное нам беспокойство.

– Я считал, что поступаю правильно, – несколько обиженно произнес Басерт. – Я не хотел терять из виду графиню Камерату. Если бы я попросил у вас, ваше сиятельство, аудиенцию во дворце, то весьма вероятно, что, вернувшись к себе, я нашел бы птичку уже выпорхнувшей. А я слежу за нею с Венеции. В настоящий момент она вышла, и если вы желаете уехать, ваше сиятельство, то я думаю, что это самый подходящий момент, так как она может вернуться с минуты на минуту.

– Пора! – поднялся Меттерних. – Еще раз хвалю вас за рвение и советую продолжать дело так же умно, как оно вами начато. Если вам потребуется сообщить мне что-нибудь по этому поводу, то знайте, что я всегда готов принять вас.

– Вы слишком добры, ваше сиятельство. Но вы не дали мне никаких инструкций? – добавил Уильям, вперяя в Меттерниха свой холодный и черствый взгляд. – Значит, и вы, ваше сиятельство, и вы, милорд, – обратился он к лорду Коулею, – предоставляете мне действовать по моему усмотрению, как я найду лучшим для блага Европы, а также для спокойствия и величия Англии? Повторяю, что нельзя быть ни уверенным в безопасности Австрии, ни спокойным за будущее Англии до тех пор, пока не переведутся Бонапарты, которые не сегодня завтра могут оказаться на троне.

– Довольно эфемерная гипотеза!

– Но она завтра же может быть осуществлена! Во Франции революция. Носятся слухи, что она соглашается на введение незаконной монархии герцога Орлеанского, которого намереваются провозгласить королем под именем Людовика-Филиппа Первого. Это правление может оказаться непродолжительным. Имя Наполеона обладает для французов крайне притягательной и магической силой, и пока будет жив человек, носящий это имя, и пока последнее можно крикнуть во весь голос над только что разрушенными июльскими баррикадами или перед избирательными урнами, до тех пор, повторяю, Европа не может считать себя в безопасности. Что касается Австрии, в частности, то для нее свободно может возобновиться итальянская кампания, и Ломбардия, миланское и венецианское владения могут легко ускользнуть от нас при помощи нового Бонапарта…

– Ну, положим, молодой человек, это довольно невероятные предположения, – заметил лорд Коулей, – но все же кое в чем вы и правы; так, например, действительно несколько беспокойно это громкое имя Наполеона.

– Его носит сын королевы Гортензии! – быстро вмешался Меттерних.

– Но также и герцог Рейхштадтский, князь! – отпарировал Басерт.

– Мне кажется, что мы не понимаем друг друга. Чего вы, собственно, желаете?

– Я желаю события, довольно естественного, хотя вместе с тем несколько ускоренного и упрощенного, но способного освободить Австрию, Англию и всю Европу от опасности возрождения династии Наполеона. По воле роковой случайности или же благодаря неожиданной, преждевременной смерти в царствующих домах легко может изменяться ход законной передачи престолонаследия. Так, например, Людовик Пятнадцатый унаследовал престол деда. Поэтому вполне возможно и естественно предположение, что Людовику-Филиппу может в один прекрасный день унаследовать сын Наполеона, внук нашего императора.

– Полноте! Герцог Рейхштадтский не числится во Франции в ряду претендентов, как не считается и среди наследников Австрии.

– Господа, – с глубоким поклоном сказал Басерт, так как оба его собеседника встали и собирались уходить, – как во Франции, так и в Австрии безопасными претендентами могут считаться лишь мертвые. Запомните мое предсказание: пока будет жив хоть один Наполеон, этот Наполеон свободно может превратиться в короля, императора, президента республики или диктатора. Все это вам кажется пустой химерой? Но позвольте мне остаться при своем мнении! Может быть, настанет день, когда вы будете признательны мне не только за то, что я предвидел эту опасность и предупредил вас о ней, но также и за то – если мне только удастся, – что я отвратил ее или, вернее, искоренил!

Меттерних, ни слова не говоря, окинул Басерта долгим, проницательным взглядом.

Молодой человек стоически выдержал инквизиторский взгляд министра.

Этот обмен двух холодных взглядов создал между ними неведомую, тайную связь и взаимное понимание двух натур, испорченных до мозга костей, и это обстоятельство послужило основанием замысла темного, кровавого преступления.

Меттерних молча вышел из комнаты, увлекая за собой лорда Коулея. Садясь в карету, последний сказал Меттерниху: и

– Интересный субъект этот молодой Басерт! Яркие идеи и трезвая голова! А решительности хоть отбавляй! Жаль, что он родился поздно. Он мог бы оказать весьма ценные услуги, если бы его, например, послать на место этого идиота Хадсона Лоу наблюдать за Наполеоном на острове Святой Елены. Он, по всей вероятности, не дал бы тянуться столько времени тому, что называется «мученичеством» Наполеона. Он убил бы в зародыше легенду об утесе. Во всяком случае, поздравляю вас с находкой этого молодого человека. У него очень и очень оригинальные и интересные взгляды.

Меттерних промолчал. Оба погрузились в свои думы, но мысли обоих вертелись вокруг трагического вопроса: приведет ли в исполнение этот Уильям Басерт свой кровавый замысел?

Лишь только они успели уйти, графиня Камерата вышла из своего тайника и с отчаянием воскликнула: – О, негодяи! Они хотят убить его! Но я расстрою их планы! Я предупрежу его, спасу…

Она поднялась к себе и стала наблюдать за слугами. Скоро она заключила, что Басерт обедает в своей комнате. Она последовала его примеру и стала с нетерпением дожидаться наступления ночи. Когда же служанка пришла стлать постель, она уговорила ее продать ей за изрядную сумму ее одежду с тем, чтобы девушка переслала на следующий день вещи графини по указанному адресу в Вене.

Служанка согласилась. Графиня быстро переоделась в одежду служанки и прошла незамеченной за ворота. Басерт, предусмотрительно усевшийся у окна, чтобы наблюдать за всеми входящими и выходящими, не обратил никакого внимания на незначительную служанку, прошмыгнувшую за ворота, по всей вероятности на любовное свидание. Он и не подозревал, что эта служанка – не кто иная, как графиня Камерата, за которой он зорко следил от самой Венеции.

Он спокойно кончил ужинать и лег спать, обдумывая свои мрачные планы, однако спал вполуха, чутко прислушиваясь к тому, что происходит в комнате графини. Но там все было тихо. Лишь на следующее утро он убедился в бегстве графини и понял, что она провела его. Он пришел в ярость, потребовал лошадей и поскакал немедленно к канцлеру, чтобы известить его о бегстве графини и просить содействия полиции для ее розыска.

Графиня Камерата при первой же возможности наняла карету и велела везти себя в гостиницу «Роза». Ей не терпелось скорее увидеть герцога Рейхштадтского и предупредить его о грозящем ему заговоре. Она решила подстеречь его во время прогулки, а если не удастся, то проникнуть каким-нибудь способом во дворец Шенбрунн.