Текст книги "Наследник великой Франции"

Автор книги: Эдмон Лепеллетье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

X

Для отдания воинских почестей умершему генералу Зигенталю был отряжен почетный караул из всех родов войск. Но вдруг церемония была прервана из-за одного обстоятельства.

Всем отрядом командовал герцог Рейхштадтский. Вдруг, когда он хотел отдать какое-то приказание, его голос отказался повиноваться, герцог побледнел и упал бы с коня, если бы его не поддержали находившиеся поблизости офицеры.

Герцога немедленно отвезли во дворец. У него оказался сильнейший озноб. Его врач немедленно распорядился, чтобы больного уложили в постель. По мнению врача, лихорадка была только следствием общего упадка сил.

Собравшийся консилиум подтвердил мнение придворного врача и рекомендовал герцогу на некоторое время прекратить прогулки, охоту и военные упражнения, которым принц всегда отдавался с большой страстью.

Никто, в общем, не мог определить причину болезни герцога, но ни один доктор не поручился бы за его жизнь.

Когда наконец герцог был вне опасности и лихорадка оставила его, врачи предписали ему отказаться от прогулок, особенно по вечерам, а если он все-таки хотел выйти подышать воздухом, то его должен был сопровождать слуга. Это особенно удручало принца, так как совершенно лишало его возможности видеться с Лизбет. В то же время ему никак не удавалось дать ей знать, что он захворал, и он боялся, как бы его возлюбленная не подумала, что он забыл ее. Эта мысль еще более ухудшала его состояние, и он говорил самому себе: «Мне необходимо увидеться с нею и сообщить, почему я в это время не бывал в гостинице».

В Вене же, по распоряжению правительства, о болезни герцога знали очень немногие. В газетах официально было сообщено, что герцог простудился во время похорон, но что теперь его здоровье улучшилось и он отправился на маневры в Тироль, где горный воздух окончательно восстановит его силы.

Однажды к вечеру герцог решил все-таки выйти, хотя бы и в сопровождении слуги. Он прямым путем направился в гостиницу «Роза» с намерением повидать там Фридриха, но, к своему огорчению, увидел, что около хозяйской дочки увивается другой молодой человек, а именно Карл Линдер.

Тем не менее герцог попросил принести ему кресло и сел у дверей. Он сейчас же завел разговор с Карлом Линдером, и тот, освоившись уже с принцем, попросил его походатайствовать перед управляющим дворца о получении места дворцового сторожа.

Герцог рассмеялся и ответил:

– Если бы это зависело только от меня, то я охотно исполнил бы твою просьбу, но, во-первых, я уже почти связан обещанием об этом месте, данным мною другому, который тоже добивается руки Эльзы, а, во-вторых, я, когда освободится такое место, прежде всего посоветуюсь с самой невестой. – Принц остановился и поднес руку к груди, затем, повернувшись к своему слуге, сказал: – Подите ко мне в кабинет, там на столе стоит пузырек с лекарством с желтой этикеткой, и принесите его сюда.

Слуга ушел.

Принц, оставшись наедине с Линдером, продолжал:

– А вы, мой друг, тоже можете оказать мне большую услугу.

– Я готов, ваше высочество.

Наскоро написав несколько строк на листке бумаги, вырванном из записной книжки, герцог подал записку молодому человеку, говоря:

– Отнесите это по адресу. Ступайте и помните, что для того, чтобы получить место дворцового сторожа, надо уметь молчать.

– Можете положиться на меня, ваше высочество, – ответил обрадованный Карл и поспешил к Лизбет с письмом, в котором герцог назначал ей свидание.

Перед приходом камердинера принц, собравшийся продолжать свою прогулку, заметил в нескольких шагах от себя двух мужчин, которые низко поклонились и, очевидно, хотели приблизиться к нему. Герцог Рейхштадтский удивился; на одну минуту у него мелькнула мысль об убийцах, шпионах, однако он тотчас же отогнал подобные подозрения. Достаточно было одного взгляда на этих незнакомцев, чтобы рассеять всякое недоверие. Один из них, пожилой, был очень высок ростом, в длинном сюртуке, с массивной тростью на ременной петле, надетой на руку; другой – юноша с решительными движениями, с открытым лицом и осанкой военного. Оба казались иностранцами. Когда принц ответил на их поклон, они тотчас приблизились, и старший из них поспешно сказал:

– Ваше величество, мы французы; я – старый солдат вашего отца-императора. Нельзя ли нам повидаться с вами, хотя бы на короткое время, без свидетелей? Мы прибыли из Франции с важным поручением к вам.

Принц задумался. Так, значит, перед ним находились те самые депутаты Франции, о которых толковала сумасбродная графиня Камерата? Он колебался: нужно ли ему принять их и выслушать. Однако ему очень хотелось узнать что-нибудь о Франции. И потом, ведь этот человек, этот старый солдат, служил его отцу; так мог ли он грубо спровадить почтенного ветерана? Камердинер принца между тем возвращался назад; он был уже в нескольких шагах. Приходилось спешить, и принцу пришло в голову, что он может принять этих двух депутатов в тот же день и в том же месте, которые были назначены им для свидания с Лизбет. Поэтому он велел им прийти на другой день в тот же час в гостиницу «Роза» и спросить там Фридриха Блума. Когда слуга приблизился к ним, герцог торопливо откланялся приезжим и, проглотив несколько капель принесенного ему лекарства, оперся на руку своего слуги и пошел медленными шагами к Шенбрунну.

На другой день он объявил, что чувствует себя гораздо лучше и желает сделать визит императору во дворце. Доктор и грум сопровождали его в Хофбург. Поднимаясь по дворцовой лестнице, герцог старался казаться здоровым, веселым, оживленным. Он расточал улыбки и приветствия всем попадавшимся ему лицам, которые осведомлялись о его здоровье или молча кланялись, когда он проходил мимо, согласно их положению при дворе. Разговор с дедом отличался крайней сердечностью. От Франца-Иосифа скрывали опасную болезнь внука; император был уверен, что все ограничивается обыкновенной простудой, и добродушно сказал ему:

– Это к росту! В твои годы я был подвержен лихорадке и приступам слабости. Такие пустяки проходят сами собой.

Он был далек от мысли, что медленная, лукавая смерть неизбежно подкрадывается к юноше. Прощаясь с ним, внук выразил желание пройтись по дворцовым галереям, где уже не был давно. Он сделал это в надежде встретить юную чтицу на ее посту в одной из галерей. Но напрасно молодой человек обошел все галереи под предлогом, что он желает полюбоваться собранными здесь сокровищами искусства: ему так и не удалось увидеть Лизбет. Он не смел спросить о ней и со стесненным сердцем, с мрачным предчувствием уехал обратно в Шенбрунн.

Приближаясь к дворцу, принц вспомнил о предстоящем свидании с двумя французами в гостинице «Роза». Хотя с его стороны было несколько рискованно являться туда без провожатых, однако он не колеблясь направился в ту сторону. Грум и доктор покинули его, проводив до императорской резиденции. Они думали, что герцог вернется оттуда в сопровождении кого-нибудь из дворцовых служащих. Но он нашел это лишним и остался один, на свободе, которою не пользовался уже так давно. Таким образом принц без помехи достиг знакомой аллеи парка, которая вела к помещению Фридриха Блума, и нашел этого малого в коридоре как будто стоящим на карауле.

– Ваше высочество, – сказал Блум, – какие-то двое иностранцев непременно хотели войти сюда, уверяя, будто вы назначили им свидание. Я побоялся оставить их одних и не уходил прочь.

– Ты хорошо сделал, Фридрих, – ответил принц. – Оставайся у дверей; если ты невзначай понадобишься мне, то я позову тебя.

Сын Наполеона вошел в комнату. Двое мужчин, ожидавших его, встали и почтительно поклонились. Он пригласил их пройти в комнату рядом, чтобы познакомиться с целью их миссии. Ему не хотелось, чтобы комната, где он столько раз встречался с Лизбет, оказалась занятой, если молодая девушка, получив его записку, отправленную с Карлом Линдером, явится на условленное свидание.

Приезжие представились герцогу. То были ла Виолетт и Андрэ Лефевр. Они поочередно объяснили, что из-за недавних событий в Париже победоносный народ терпел наместничество герцога Орлеанского и, пожалуй, его временное возведение в сан конституционного короля. Но сыну Наполеона предстояло сыграть важную роль, занять важное место. Для этого ему надо вернуться во Францию, назвать свое имя, явиться перед французами и вызваться продолжать наполеоновскую традицию. Одной памяти его отца, блеска его славы было достаточно для того, чтобы затмить буржуазную известность Людовика Филиппа. Весь народ провозгласит тогда своим главой Наполеона II; для этого ему достаточно только объявить себя законным наследником великого императора.

Андрэ, со своей стороны, утверждал, что ему как студенту было известно настроение учащейся молодежи. По его словам, значительная часть образованного класса в Париже находила, что бонапартистская партия должна действовать и служить представительницей вооруженной республики, республики торжествующей. Молодой человек прибавил, что на собраниях карбонариев, к союзу которых он принадлежал, ему удалось приобрести многочисленных приверженцев. Карбонарии располагали значительным числом сторонников, особенно в военных гарнизонах. Если бы герцог Рейхштадтский смело явился в любой пограничный город Франции, например в Гренобль, Безансон или Страсбург, то каждый из этих городов не только отворил бы перед ним ворота и провозгласил бы его правителем Франции, но еще доставил бы надежный контингент солдат, признание которых вскоре повлекло бы за собой признание его всей армией. Стоило лишь двум полкам в Гренобле и Страсбурге примкнуть к нему, чтобы все, носившие оружие во Франции, кинулись навстречу Наполеону II. Как в былое время из старых ранцев были бы немедленно извлечены тщательно сохраненные орлы.

Ла Виолетт ручался герцогу Рейхштадтскому в содействии всего, что было еще энергичного и доблестного среди старых солдат его отца. Все страдавшие от гнетущего режима реставрации, все ненавидевшие монархию Бурбонов, все взявшиеся за оружие во время трех славных июльских дней, выстроились бы за ним и доставили бы ему нравственную и материальную силу, достаточную для ниспровержения временного и непрочного трона Луи Филиппа.

Герцог внимательно выслушал эти предложения. Он поблагодарил двоих храбрых французов, которые наперекор австрийской полиции, весьма подозрительной, сумели добраться до него и представить ему чаяния и желания его сторонников во Франции, но выразил при этом сожаление, что они подвергались ради него такому риску. Он сказал, что более кого бы то ни было уважает славу и традиции своего отца, чтит смерть этого знаменитого воина и с умилением вспоминает тот момент, когда отец обнимал его в последний раз перед походом в Россию. Он любил своего отца; от него долго скрывали историю великого императора, но теперь она ему известна в подробностях; он знал, при каких обстоятельствах Наполеон был вынужден отречься от престола, бежать и отдаться во власть Англии, которую считал справедливой. Далее принц сказал, что не хочет начинать снова политическую авантюру, неудавшуюся его отцу. Разве он мог бы преодолеть сопротивление палаты депутатов? Как мог бы он противодействовать давлению общественного мнения, уже расположенного в пользу герцога Орлеанского, в котором видели наилучшую власть? Какие ресурсы в смысле людей, денег мог бы он положить на весы против того, кому финансисты, политические деятели, генералы, дипломаты вверили корону и судьбу Франции? Он присутствовал на приеме маршала Мэзона, французского посланника, имел случай беседовать с его приближенными и узнать, что Бурбонами тяготились: но монархия, совершенно новая, слывшая конституционной, не успела еще вызвать ни невыгодное сравнение, ни обвинения, ни враждебность к себе. Поэтому он полагал, что будет прямым истолкователем воли своего отца, отказавшись возобновить междоусобицу во Франции. Страна только что оправилась от жестоких судорог июльской революции. Неужели он должен принести новые элементы несогласия, ненависти, борьбы? Если бы его отец был жив и мог дать ему совет, го, конечно, заставил бы его отказаться от такого смелого предприятия, которое могло быть гибельным.

– Разве ему не предлагали, господа, – с грустью сказал принц, – бежать из этой ужасной тюрьмы на острове Святой Елены, где он терпел бесчисленные оскорбления от англичан? Однако он не пожелал вернуть себе трон ценой новых кровавых смут в своей стране и в целой Европе. Мой отец предпочел терпеливо переносить свое мучение и ради спасения многих драгоценных жизней отверг всякий план побега.

– Да, я знаю это, ваше высочество, – подтвердил ла Виолетт, – ведь я сам ездил на остров Святой Елены и даже был одним из тех…

Он не успел договорить. Герцог Рейхштадтский пылко схватил его за руки и с глубоким волнением спросил:

– Так вы были на острове Святой Елены? Вы видели моего отца?

– Я имел эту честь и счастье, как и вот этот мальчик, ваше высочество.

– Как? Этот молодой человек?! – воскликнул удивленный принц, с любопытством всматриваясь в Андрэ.

Тогда студент, проворно вынув из кармана какой-то маленький предмет, сказал:

– Ваше высочество, я был в то время еще ребенком, но и на мою долю также выпало счастье увидать великого Наполеона. Он даже дал мне поручение к вам.

– Ко мне?

– Взгляните на этот портрет, ваше высочество. Он дал его мне с просьбой, чтобы я… О, но вы отдадите мне его обратно? Император велел мне показать его вам и передать при этом, что он горячо любил вас!

Герцог схватил табакерку, данную Наполеоном юнге Нэду-Андрэ при встрече с ним на тропинке, которая вела в Лонгвуд, и благоговейно поцеловал миниатюру, представлявшую императора в его бессмертном костюме, после чего долго всматривался в черты великого человека, кровь которого текла в его жилах. Затем он снова пожал руки Андрэ и ла Виолетта, прося их подробно рассказать обо всем виденном и слышанном ими на острове Святой Елены. Он жаждал узнать, как чувствовал себя его отец во время их пребывания там, как выглядел император, а, главное, что говорил он о нем. Ла Виолетт мог рассказать ему лишь очень немногое, потому что, как он тут же объяснил, все его встречи с пленным ограничились тем, что он видел великого императора и приветствовал его лишь однажды мельком и издали, так как надзор англичан не позволял приближаться к нему. Только Андрэ, которого ла Виолетт представил принцу как внука одного из храбрейших маршалов империи, Лефевра, герцога Данцигского, имел случай разговаривать с императором. Тронутый его отроческими летами и миловидностью, царственный изгнанник подарил ему на память свой портрет, сказав, что, может быть, со временем, попав в Вену, он увидит его сына и будет иметь возможность поговорить с ним об отце…

Волнение герцога было глубоко, но он вдруг преодолел свои чувства и, прижав руку к груди, дабы унять жестокое сердцебиение и расстройство, сказал с некоторой тревогой в голосе:

– Друзья мои, мои дорогие друзья! Вы не можете себе представить, какое счастье доставили мне свидание с вами и ваши рассказы о моем отце! Но именно из дружбы и благодарности к вам надо действовать быстро и решительно. Вам нельзя здесь оставаться. Ваше присутствие неминуемо будет замечено, и у вас не окажется никакого средства защиты, если вас станут допрашивать и арестуют. Вам угрожают самые суровые наказания, назначенные для заговорщиков и лиц, виновных в посягательстве на безопасность государства. В случае такой беды я был бы бессилен защитить вас; мое вмешательство даже повредило бы вам, возбудив против вас месть врагов. Вы должны покинуть Вену. Вы даете мне слово?

– Ваше высочество, нам нужно исполнить миссию, взятую на себя, – возразил ла Виолетт. – Отправляясь сюда, мы знали заранее, чему подвергаемся. Мы имели уже великое счастье приблизиться к вам, ваше высочество, а теперь нам необходимо оставаться здесь до тех пор, пока вы соизволите принять окончательное решение.

– Оно уже принято бесповоротно, друзья мои. Прошу вас еще раз, а если надо, то и приказываю: уезжайте безотлагательно из Вены.

– Ваше высочество, – сказал Андрэ, – нам поручено привезти вас в Париж! Почему вам не отозваться на желание тысяч французов, призывающих Наполеона Второго?

– Если вы настаиваете на прямом и ясном ответе, который, может быть, заставит вас повиноваться мне и немедленно вернуться в ваше отечество… в наше отечество, друзья мои, – продолжал принц, – то я отвечу вам откровенно и чистосердечно: «Нет, я не последую за вами!» Я люблю Францию, я желаю ей счастья; я не чувствую себя способным насильно овладеть троном, которым распорядились помимо меня. Я не хочу, чтобы из-за меня лилась кровь французов… Луи Филипп стал французским королем по воле нации. Пусть воля нации отвернется от него и прикажет мне приехать, тогда я приеду… Сын Наполеона не может уклониться от исполнения приказаний народа, но нужно, чтобы народ заговорил и приказал! Нет, вы не осмелитесь мне поклясться, что мое имя было предложено народному голосованию! Меня попросту забыли. Не мне же самому напоминать о себе французам! Вы предлагаете мне завоевать для себя трон; но я должен дождаться, когда мне предложат его. Затем, друзья мои, позвольте сделать вам одно признание: так как вы видели моего отца, так как вам, – сказал герцог, обращаясь к Андрэ, – он сам поручил передать мне этот портрет… ведь он останется у меня, не так ли?

– Ваше высочество, – пробормотал студент, – я желал бы сохранить это сокровище ценой моей жизни, но мне кажется, что император вручил его мне с затаенной мыслью, чтобы я передал вам этот подарок, если судьба велит нам когда-нибудь встретиться. Оставьте же, ваше высочество, у себя этот портрет, и так как вы не желаете последовать за нами теперь, то, может быть, созерцая черты своего великого отца, вы перемените свои взгляды и тогда вспомните о нас, подадите нам знак… Только бы это не случилось слишком поздно!

– Не рассчитывайте на мой призыв, – мрачным тоном ответил принц. – Я говорил сейчас, что хочу сделать вам одно признание как моим дражайшим друзьям. Так вот послушайте! Помимо политических и гуманитарных соображений, мешающих мне играть роль авантюриста и проникнуть во Францию под видом заговорщика, хотя бы это привело меня победителем в Тюильри, существует иная причина, заставляющая меня упорствовать в своем отказе. Эта причина… не читаете ли вы ее в моих чертах, в моей внешности? – продолжал герцог, бледность которого в этот момент была поразительна.

– Но, ваше величество, я, право, ничего не замечаю! – пробормотал смущенный ла Виолетт.

– Ну так знайте, мои дорогие соотечественники, мои дорогие друзья из Франции, что через несколько месяцев меня не будет в живых. Вот тут, у меня в груди, тлеет огонь, и скоро вы услышите, что сын Наполеона присоединился к своему славному отцу!

– Гоните прочь эти мрачные предчувствия, ваше высочество! Вы будете жить! Вы молоды, и Франция ожидает вас; вы составляете предмет ее упований! Не поддавайтесь унынию!.. Такие безотрадные помыслы недостойны сына Наполеона!

– Я знаю, что говорю, друзья мои, как знаю, что чувствую! Мне не следует на остаток жизни, которую я влачу, подвергать Францию новой революции. По-моему, упорствуя в своем отказе, оставаясь тут в своем уединении, я принесу больше пользы этой нации, которую люблю и среди которой, на берегах Сены, мой отец желал быть погребенным. Итак, повторяю опять, нам пора расстаться. Что могу я сделать для вас? К несчастью, ничего! Постойте, однако! Вы дали мне портрет моего отца; я должен дать вам взамен другую реликвию. При мне есть несколько строк, написанных рукой моего отца и переданных мне давно моей доброй гувернанткой госпожой де Монтескью. Возьмите этот драгоценный документ; он послужит доказательством для наших друзей во Франции, что вы исполнили свою миссию и возложенный на вас долг до конца.

Принц вынул из бумажника тщательно сложенное письмо, содержавшее в себе предписание, данное Наполеоном сыну, когда тот был еще ребенком, и оставшееся как наставление в руках госпожи де Монтескью. Оно гласило: «Я хочу, чтобы мой сын, если ему суждено со временем вступить на французский престол, управлял государством только для народа и заодно с народом. Я хочу, чтобы, получив после меня трон, как законный наследник по крови, он никогда не забывал, что поддерживать его должна лишь воля народа, и не делал ничего наперекор этой народной воле. Наполеон». То же самое, почти в тех же выражениях, повторил император в своем завещании.

Герцог поднес бумагу к губам, прежде чем расстаться с нею, после чего, подавая ее Андрэ, с волнением произнес:

– Вверяю вам это наставление, друзья мои. Мне кажется, что воля французского народа такова, чтобы я оставался в Вене. Передайте своим друзьям, что я останусь тут, но что мое сердце и моя любовь с ними, в пределах Франции. Скажите им в особенности, что здесь, в стенах этого дворца, полного воспоминаний о моем отце, который ночевал тут победителем, я думаю только о Франции, но скажите также, что я сумею подчиниться народной воле. Она не высказалась в мою пользу! Может быть, время еще не наступило, и не мне суждено восстановить имя и династию Наполеонов. Господа, мы должны ждать, не ускоряя взрыва этой народной воли, который я предвижу, угадываю, но которым не могу распоряжаться. Долг сына Наполеона и тех, кто носит наряду с ним это прославленное имя, – желать счастья Франции и уважать правительство, которое она избрала себе. Наполеон Первый не согласился последовать за вами с острова Святой Елены из боязни превратиться в авантюриста; Наполеон Второй и подавно не последует за вами из Вены, чтобы сделаться мятежником. Прощайте, господа, время не терпит. Поспешите с отъездом! Пожалуй, завтра будет слишком поздно!

Герцог еще раз с большим чувством пожал руку обоим французам, потом, открыв дверь, проводил их до коридора. Фридрих Блум не покидал своего поста. Принц шепотом велел ему как можно осторожнее и скорее проводить этих приезжих к ним на квартиру и позаботиться о том, чтобы они могли беспрепятственно в тот же вечер покинуть Вену. Фридрих поклонился и дал ла Виолетту и Андрэ знак следовать за ним. Они повиновались, глубоко огорченные неудачей своей миссии и гораздо более встревоженные состоянием здоровья царственного юноши, чем опасностью, которой они подвергались со стороны бдительной венской полиции.