Текст книги "Дети железной дороги"

Автор книги: Эдит Несбит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава V

В ПЛЕНУ И В ЗАТОЧЕНИИ

Однажды мама уехала на целый день в Мейдбридж. Она уехала одна, но дети должны были встречать ее на станции. Понятно, что всякий раз, когда мама уезжала, дети, при их любви к станции, объявлялись там за час до прибытия поезда, вернее, за час до назначенного прибытия, и это следует оговорить, потому что как правило поезд опаздывал. Они приходили на станцию заблаговременно даже в те дни, когда погода стояла прекрасная и все, чем могли порадовать леса и поля, потоки и скалы, было к услугам нашей детворы.

Но в этот день лил дождь, и к тому же было не по-июльски холодно. Порывистый ветер гнал по небу пурпурно-красные облака, и Филлис это напомнило шествие увешанных коврами слонов из восточной сказки. Дождь не прекращался ни на минуту, и на станцию дети бежали бегом. Тяжелые струи разбивались о витрину книжного магазина и о стеклянную дверь, за которой находился холодный зал ожидания.

– Мы как будто в осажденном замке, – сказала Филлис. – Видите, вражеские стрелы летят между зубцами крепости.

– Нет, это как будто садовник нас поливает из шланга, – возразил Питер.

Они решили ждать наверху, потому что нижняя платформа была вся залита и дождь проникал в ненадежное укрытие, где сгрудились встречающие.

– Может быть, к маминому приезду дождь перестанет, – рассуждала Бобби, – но я все же молодец, что захватила дождевик и зонтик.

Дети вошли в большой безлюдный зал с табличкой «Большой зал ожидания» и с удовольствием провели время в увлекательной игре. Это была игра в афишки. Вы, конечно, представляете себе, что это такое. Все выходят из комнаты, а кто-то один принимает загадочную позу. И потом все должны угадывать, что означает эта поза.

Бобби села на скамейку, раскрыла над собой мамин зонтик и сделала свирепое лицо. И все сразу же узнали в ней лису, изображенную на афише, которая тоже сидит под зонтиком.

Филлис попыталась устроить ковер-самолет из маминого дождевика. Но ей никого не удалось убедить, что дождевик умеет летать, и ее номер провалился.

Питер справился со своей задачей гораздо лучше. Он вычернил себе лицо угольной пылью и развалился в небрежной позе – совсем как герой рекламы канцелярских чернил.

Когда подошла опять очередь Филлис, она попыталась принять позу сфинкса из рекламы путешествий в Египет, но в это время послышался пронзительный звонок, возвещающий о прибытии поезда. Ребята сразу прервали игру и побежали на станцию. В локомотиве поезда они увидели тех самых машиниста и кочегара, которые стали их лучшими друзьями. Сразу же начался обмен любезностями. Джим расспрашивал, как поживает игрушка, а Бобби предлагала ему угоститься ирисками собственного приготовления, которые от дождя сделались противно липкими.

Очарованный вниманием, машинист согласился выполнить просьбу Филлис и как-нибудь взять Питера покататься.

Но вдруг он неожиданно резко оборвал беседу:

– А ну-ка, помощники, назад! Поезд отправляется.

Поезд и в самом деле тронулся, и дети провожали глазами его хвостовые огни, пока они не скрылись за поворотом, после чего вернулись к пыльной свободе Большого зала ожидания и продолжили игру в афишки-рекламы.

В какой-то момент им вдруг захотелось пойти и посмотреть на то, как последние из сошедших на станции пассажиров бросают в урну свои билеты и выходят из дверей. Но кусок платформы возле выхода представлял собой черное пятно, и таким же черным пятном казалась толпа пассажиров.

– Эй! – в порыве радостного возбуждения воскликнул Питер. – Что-то случилось! Пойдемте!

Дети сбежали вниз, на платформу. Когда они подошли к толпе, им ничего не удалось рассмотреть, кроме мокрых спин и локтей. И все люди разговаривали наперебой. Теперь у ребят уже не возникало сомнения, что что-то случилось.

– По-моему, он выглядит не так уж плохо, – говорил мужчина, по виду напоминающий фермера. Питер, пока мужчина говорил, всматривался в его красное, гладко выбритое лицо.

– Если вас интересует мое мнение, то я считаю, что это дело судебной полиции, – прибавил молодой человек с черным портфелем.

– Похоже, просто слабость…

Затем раздался голос хозяина станции, твердый и уверенный.

– Пойдемте туда, если вам угодно, я буду сопровождать.

Но толпа пребывала в неподвижности, и ничего нельзя было разглядеть. И вдруг из нее раздался голос, пронзивший детей как будто током. Голос принадлежал иностранцу, и удивительнее всего было то, что человек говорил на языке, которого дети никогда не слышали. Они слышали не раз, как говорят по-французски и по-немецки. Тетя Эмма пела им песенку на немецком языке про котика и про часы. И уж точно это не была латынь – Питер учил латынь четвертый год.

Их несколько успокоило то, что в толпе ни один человек не знал языка, на котором говорил незнакомец.

– Чего он там такое мелет? – раздраженно спрашивал фермер.

– Кажется, француз, – сказал хозяин станции, когда-то пару дней гостивший в Булони.

– Это не французский! – закричал Питер.

– Какой же тогда? – спросили хором несколько голосов. Оглядываясь в поисках господина, говорившего не по-английски, толпа несколько подалась назад, между тем как Питер стал протискиваться вперед. Таким образом, когда все вернулись на свои прежние места, Питер оказался в переднем ряду.

– Я не знаю, на каком языке он говорил, но точно, что не по-французски, – уверенно проговорил Питер. Между тем все лица обратились в одну точку, и Питер увидел человека, говорившего на непонятном языке. Это был мужчина с длинными волосами и испуганным выражением глаз, одетый во что-то очень поношенное и незнакомого Питеру покроя. Он снова заговорил, руки и губы у него дрожали, и при этом он неотрывно глядел на Питера.

– Совсем не французский, – повторил Питер.

– А ты попробуй ему сказать по-французски! – предложил Питеру фермер.

– Parlez vous…* [15]15
  * Говорите ли вы… (франц.)


[Закрыть]– уверенно начал Питер, между тем как толпа снова откатилась назад. Тогда человек с испуганными глазами облокотился на стену, а потом рванулся навстречу Питеру, схватил его за руки и быстро заговорил. По-прежнему Питер не понимал из его речи ни слова, но звуки на этот раз были знакомые.

– Да! – радостно воскликнул Питер, оборачиваясь к толпе и оставляя свои руки в ладонях чужестранца. – Это французский.

Толпа сразу пришла в возбуждение.

– Я не понял, что он сказал, – вынужден был признаться Питер.

– Хорошо, вы все можете идти, – обратился к толпе хозяин станции, – я буду разбираться с этим делом.

Несколько пассажиров, самые несмелые и нелюбопытные, стали выбираться из толпы, благодаря чему Бобби и Филлис оказались рядом с Питером. У всех троих в школе преподавали французский. Как же они теперь сожалели, что не считали иностранный язык главным предметом и не выучили его как следует! Питер посмотрел на чужестранца и помотал головой, а тот постарался улыбнуться ему как можно ласковее и пожал руку.

– Никто ни черта не понял! – сказал мужчина, похожий на фермера, и тоже стал выбираться.

– Отведите его к себе в комнату, – обратилась Бобби к хозяину станции. – Наша мама хорошо говорит по-французски. Она скоро приедет – поездом из Мейдбриджа.

Хозяин станции взял чужестранца под локоть. Он сделал это решительно, но не грубо. Тем не менее чужестранец вырвался от него и бросился было бежать.

– Не сердитесь на него, – обратилась к хозяину Бобби. – Понимаете, он боится, он думает, что вы хотите его арестовать. Посмотрите, какие у него глаза!

– У него глаза как у лиса, попавшего в капкан, – заметил не успевший еще уйти фермер.

– Подождите, – сказала Бобби. – Я все-таки какие-то французские слова знаю, мне только нужно сосредоточиться.

Бывает, что в самые решительные моменты нашей жизни мы оказываемся способны на такое, что в обычное время нам и во сне не приснится. Прямо скажем, что Бобби «плавала» во французском языке, но глядя в перепуганные глаза странного человека, она поняла что-то такое, для чего и не обязательно было знать французский.

– Vous attendre. Ma mиre parlez franзais…* [16]16
  * Вы подождать. Моя мама говорить по-французски… (франц.)


[Закрыть]Господа, подскажите, как будет по-французски «будьте добры»…

Никто не знал.

– Кажется, bong, – сказала Филлис.

– Nous кtre bong pour vous.** [17]17
  ** Мы будем добрый к вам (франц.).


[Закрыть]

Возможно, странный человек не понял, что говорила Бобби, но он понял доброту намерений девочки, когда она правой рукой пожала его руку, а левой погладила его потрепанный рукав.

Она осторожно тянула незнакомца в направлении «святилища» хозяина станции. Питер и Филлис шли рядом, и едва они переступили порог, как хозяин запер дверь перед носом у толпы, оставшейся стоять в кассовом помещении. Потоптавшись некоторое время у плотно запертой желтой двери, люди понемногу стали расходиться по одному или парами, недовольно ворча.

В комнате у хозяина станции Бобби не отходила от чужестранца, продолжая пожимать ему руку и гладить рукав.

– Что же вы теперь прикажете с ним делать? – развел руками хозяин станции. – Билета у него нет. Он даже не знает, куда ему надо ехать. Придется звать полицию.

– Нет! – в один голос умоляюще обратились к нему сестры и брат. И вдруг Бобби вскочила с места: она увидела, что незнакомец плачет.

По счастью, у нее нашелся в кармане носовой платок. Правда, он был не совсем чистый, но и не чтобы грязный. Бобби постаралась незаметно вложить его в руку незнакомцу.

– Подождите, пока мама приедет, – уговаривала его Филлис. – Она очень красиво говорит по-французски, вам одно удовольствие будет ее слышать.

– Я уверен, что он ничего не сделал такого, чтобы сажать его в тюрьму, – убеждал Питер хозяина станции.

– По внешности трудно судить, – рассуждал хозяин. – Пожалуй, в самом деле надо подождать, пока приедет ваша мама. Мне самому любопытно узнать, какой он национальности.

И тут Питера осенило. Он вытащил из кармана конверт, полный почтовых марок разных государств.

– Смотрите! Вот это нужно показать ему.

Бобби взглянула на незнакомца и заметила, что он вытер глаза платком.

– Ну, хорошо, – сказала она тогда.

Дети подали ему итальянскую марку и вперились в него с вопрошающим видом. Он помотал головой. Тогда они извлекли из конверта норвежскую марку голубого цвета – реакция была та же самая. Дальше настал черед испанской марки, и вдруг незнакомец завладел конвертом и стал дрожащей рукой перебирать его содержимое. И вот он с торжествующим видом, как бы отвечая на заданный вопрос, предъявил русскую марку.

– Он русский! – радостно воскликнул Питер.

В этот момент со станции засигналил поезд, прибывший из Мейдбриджа.

– Вы ведите сюда маму, а я останусь с ним, – предложила Бобби.

– А ты не боишься?

– Нет, – ответила она и посмотрела на незнакомца так, как смотрят на чужого пса, оценивая, насколько он кусачий. – Вы же мне не сделаете плохо?

Бобби улыбнулась ему, и он ответил ей странной кривой усмешкой. Потом он закашлялся. А вслед за этим раздался грохот и свист приближающегося поезда, и хозяин станции вместе с Питером и Филлис пошел встречать его. Когда они вернулись вместе с мамой, Бобби по-прежнему сидела подле незнакомца и держала его руку.

Русский встал навстречу вошедшим и церемонно раскланялся.

Мама заговорила по-французски, и он стал отвечать ей, вначале с запинками, а потом все более и более длинными фразами.

Наблюдая за их лицами, дети пришли к выводу, что сказанное им вызвало у мамы осуждение и одновременно жалость, негодование – и в то же время грусть.

– Ну, мэм, говорите, в чем там дело? – спрашивал хозяин, которому было больше невмочь обуздывать свое любопытство.

– Да, дети правы – он русский. Дело в том, что он потерял свой билет. И я боюсь, что он серьезно болен. Если вы не возражаете, я отведу его к себе домой. Ему надо вымыться и переодеться. А утром я к вам прибегу и расскажу о нем подробнее.

– Не будете жаловаться, что вам подсунули замороженную гадюку? – ухмыльнулся хозяин станции.

– Ни в коем случае! Понимаете, у себя на родине он очень известный человек. Он пишет книги – это замечательные книги. Я читала некоторые из них… Завтра я все расскажу вам подробнее.

Она снова обратилась к незнакомцу по-французски, и все прочли в его глазах удивление, признательность и радость. Вежливо раскланявшись с хозяином станции, русский очень церемонно подал руку маме. Она приняла его руку, но было впечатление, что скорее она ведет его, а не он ее.

– Вы, девочки, бегите домой и зажгите свет в гостиной, – распорядилась мама. – А Питер сходит за доктором.

Но к доктору Форресту в конце концов отправилась Бобби.

– Я за вами, – запыхавшись объяснила она, взбежав на его крыльцо и позвонив в дверь приемной. – Мама зовет вас к странному русскому. Он непременно вступит в ваш клуб: у него нет ни пенни. Мы нашли его на станции…

– Нашли его! – фыркнул доктор, натягивая пальто. – Он что, потерялся?

– Да! Он рассказал маме очень грустную историю о том, как жил во Франции. А она сказала, что вы так добры, что придете не мешкая. Если, конечно, я застану вас дома… У него ужасный кашель, а еще… Еще он плачет!

Доктор улыбнулся.

– Пожалуйста, не смейтесь! – запротестовала Бобби. – Если бы вы только видели его… Я в первый раз видела, как мужчина плачет. Вы не представляете себе, что это такое!

После таких слов доктору Форресту расхотелось улыбаться.

Когда Бобби с доктором добрались до «Трех Труб», они застали русского сидящим в том кресле, где обычно любил сидеть папа. Он вытянул ноги в сторону печи, где жарко полыхали дрова, и пил приготовленный мамой чай.

– Этот человек замотан душевно и телесно, – проговорил доктор. – У него нехороший кашель. Но он не безнадежен. Его надо сейчас же уложить в постель. И вам придется всю ночь поддерживать огонь в печи.

– Тогда его надо положить у меня – только там есть камин, – сказала мама.

Она постелила у себя, и доктор помог незнакомцу лечь.

У мамы в комнате стоял большой черный сундук, который дети никогда не видели открытым. И вот теперь она зажгла свет, открыла сундук, достала оттуда одежду – мужскую одежду, и повесила ее возле только что зажженного огня, чтобы она прогрелась.

Бобби, войдя в комнату с охапкой дров, обратила внимание на то, что на ночной рубашке была метка. Тогда она заглянула в сундук. Там, в сундуке, была только мужская одежда, и на некоторых вещах стояла метка с папиным именем. Получалось, что папа уехал и не взял с собой одежды. Ночная рубашка была новая. Бобби вспомнила, что она появилась примерно тогда, когда праздновали день рождения Питера. Почему же папа не взял с собой одежду? Бобби незаметно выскользнула из комнаты. Уже за дверью она слышала, как мама запирает сундук на замок. Разные ужасные мысли стали приходить ей в голову. Почему папа уехал и не взял с собой вещи? Когда мама вышла из комнаты, Бобби обняла ее за талию и прошептала:

– Мама, скажи, папа не умер?

– Доченька, что ты? Как тебе такое могло прийти в голову?

– Я не знаю, – проговорила Бобби, все еще продолжая сомневаться, что мама говорит ей правду.

– Послушай! – мама поспешно обняла ее. – Я недавно слышала, что у папы дела обстоят очень хорошо, и когда-нибудь он непременно вернется к нам. Я тебя прошу – не забивай себе голову всякими ужасными фантазиями!

Чуть позже, когда русский гость уютно устроился в теплой комнате, мама спустилась к девочкам. Решили, что она будет спать на кровати Филлис, а Филлис придется постелить на полу матрац, чему та была страшно рада: еще одно приключение! Когда мама вошла, две белые фигурки рванулись ей навстречу и два нетерпеливых голоса произнесли хором:

– Мама, расскажи нам про этого русского!

И тут в комнате возникла еще одна белая тень. Питер вбежал, волоча за собой стеганое одеяло, похожее на хвост белого павлина.

– Мне сперва очень хотелось спать, но теперь уже не хочется. Я жду, мама, что ты расскажешь нам длинную историю.

– Сейчас уже слишком поздно, чтобы вам слушать длинные истории. И потом я сама страшно устала.

Бобби почувствовала, что мама вот-вот заплачет. Филлис и Питер однако ничего не заметили.

– Ну, расскажи, сколько можешь! – просила Филлис, а Бобби обняла маму и крепко прижалась к ней.

– Детки, это длинная история, если ее записать, она составит целую книгу. Он писатель, автор замечательных книг. Понимаете, в царской России не разрешают, чтобы люди писали про богатых людей, которые поступают плохо. И про то, что можно сделать для бедных людей, чтобы они жили счастливее и лучше, – про это тоже нельзя писать. А если кто напишет, то этого человека посадят в тюрьму.

– Но как же можно за хорошее дело посадить в тюрьму? – недоумевал Питер. – В тюрьму сажают, если кто-то кому-то сделал зло.

– Или если судьям кажется, что человек сделал зло… Но это так в Англии. А в России не так. Вот он написал прекрасную книгу про бедных детей и про то, как можно им помочь. Я читала эту его книгу. Там все только про хороших людей и добрые дела. Но его за эту книгу посадили в тюрьму. И вот он три года провел в ужасной темнице, на жесткой койке, без света, в сырости. В одиночном каземате целых три года! Голос ее задрожал, и она замолчала.

– Мама, но теперь же такого не бывает, – сказал Питер. – Это как будто из книги по истории – о временах инквизиции или что-то в таком роде.

– Это правда, то, что я вам говорю. Ужасающая правда. Потом его взяли из тюрьмы и сослали в Сибирь. Там осужденных приковывают друг к другу цепями. Там были те, кто сделал зло, а были и такие, как он. И вот они шли, шли много дней, и ему казалось, что они никогда не дойдут. А за ними шли надсмотрщики с плетьми. Да! Кто уставал, того били плетьми. После этого некоторые становились калеками, а другие падали в изнеможении, и им не помогали подняться, а оставляли умирать. Там столько было ужасного, что я даже не могу про это рассказывать. И вот он попал в рудники. Его осудили на пожизненные работы там, и он написал об этом еще одну прекрасную книгу.

– Мама, а как же ему удалось оттуда бежать?

– Когда началась война, каторжанам разрешили записываться добровольцами в солдаты. И он тоже записался, а когда представился случай, то он бежал.

– Но ведь это же трусость – дезертировать из армии, особенно когда идет война.

– Я думаю, он был вправе отказаться служить стране, которая с ним так поступила. Для него важнее было исполнить свой долг перед женой и детьми. Он ведь даже не знал, что с ними.

– Они, наверное, жили в ужасной бедности после того, как его посадили в тюрьму! – жалостно проговорила Филлис.

– Да, он, сидя в тюрьме, представлял себе всякие ужасные вещи. Что они просят подаяния, как нищие… Или что их тоже посадили в тюрьму. В России делали и так. Но когда он уже попал на рудники, друзья передали ему известия, что его жена с детьми бежали в Англию. И когда он дезертировал, он приехал сюда, чтобы их разыскать.

– И у него нет их адреса?

– Нет. Он знает только, что они в Англии. Он первым делом решил отправиться в Лондон, и на нашей станции ему надо было сделать пересадку, и тут он обнаружил, что у него украли билет и бумажник.

– А ты думаешь, он их найдет? Я имею в виду, не билет и бумажник, а жену и детей?

– Да, мне верится, что найдет. И я молюсь о том, чтобы он их нашел – и жену, и детей.

Но в мамином голосе не было уверенности. Это почувствовала даже Филлис.

– Тебе его очень жалко, да? – спросила она.

Мама некоторое время молчала, потом утвердительно кивнула. Дети старались сохранить спокойствие. Наконец она проговорила:

– Давайте будем постоянно просить у Господа, чтобы он смиловался над всеми, кто пребывает в заточении или в плену.

– Господи, будь милостив ко всем, кто пребывает в заточении и в плену, – повторила Бобби. – Я правильно сказала, да, мама?

– Правильно, дочка. О невольниках и плененных. О тех, кто пребывает в заточении и в плену…

Глава VI

СПАСИТЕЛИ ПОЕЗДА

На следующий день русский господин почувствовал себя заметно лучше, еще через день он показался всем почти здоровым, а еще через два дня он настолько окреп, что смог сам выйти и прогуляться по саду. Для него вынесли из дому плетеное кресло, и он сидел в нем, одетый в папин костюм, который ему был явно велик. Но когда мама укоротила рукава и брюки, уже не было так заметно, что одежда на нем с чужого плеча. Русский не выглядел больше утомленным и запуганным, лицо его приняло доброе выражение, и всякий раз, встречаясь с детьми, он улыбался. Дети сожалели лишь об одном – что он не говорит по-английски.

Мама написала несколько писем людям, которые, по ее предположениям, могли что-то знать о местонахождении русской семьи. Это были не те люди, с которыми мама дружила до тех пор, пока они не перебрались в «Три Трубы». Со своими старыми знакомыми мама напрочь порвала отношения. Она обращалась по большей части к официальным лицам – членам парламента, редакторам газет, секретарям разных сообществ.

Мама больше не писала своих рассказов, только читала корректуры, сидя на солнце рядом с гостем и время от времени перебрасываясь с ним словами.

Детям очень хотелось выразить свои симпатии человеку, который побывал в тюрьме и на каторге за то, что написал книгу о бедных детях. Можно было, конечно, улыбаться ему, и они улыбались. Но если улыбаться постоянно, то это начинает выглядеть неестественно и противно – как улыбка гиены. Дети боялись, что русский решит, что над ним насмехаются. И они стали пытаться найти другие подходы. Они приносили к его креслу цветы – клевер, колокольчики и начавшие уже увядать розы с кустов, окаймлявших сад.

И вот однажды у Филлис появилась одна идея. Она кивком подозвала к себе сестру и брата, повела их на задний двор, в укромное место, где были водокачка и шланги, и сказала:

– Помните, Перкс хотел нас угостить зеленой клубникой со своей грядки (напомню, что Перксом звали носильщика). – Так вот, теперь клубника у него давно созрела. Давайте сбегаем вниз, поглядим.

Мама уже была «внизу», поскольку она дала обещание хозяину станции, что расскажет ему о русском эмигранте. Что же касается детей, то все манящие и чарующие тайны железной дороги были теперь бессильны оторвать их от гостя. Уже целых три дня они не наведывались на станцию!

Но теперь им надо было туда пойти.

К их величайшему недоумению и разочарованию, Перкс принял их крайне холодно.

– Пришли, так проходите. Что же стоять! – пробормотал он, впуская их в комнату. И с этими словами носильщик снова уткнулся в свою газету.

Воцарилось долгое молчание.

– Мы вас, наверное, чем-нибудь рассердили? – спросила Филлис.

– Меня? При чем же тут я? Не меня, а… – лицо носильщика приняло странное надменное выражение.

– А у вас ничего не случилось? – спросил Питер, крайне встревоженный поведением своего друга.

– Нет. Ничего не случилось – ни у меня, ни у кого другого… Если вам нравится иметь свои секреты, то на здоровье. Никто вам не запрещает.

Каждый стал мучительно припоминать, что же за секреты могли у него или у нее быть от мистера Перкса. Наконец все помотали головами.

– У нас не может быть от вас никаких секретов! – воскликнула Бобби.

– Не может, и отлично. Желаю вам хорошего дня, – ответил носильщик, отгораживаясь от ребят газетой.

– Как это все ужасно! – недоумевала Филлис. – Наверное, что-то произошло. Пожалуйста, расскажите нам.

– Если мы что-то сделали не так, то это не умышленно, – прибавил Питер.

Носильщик как будто и не слышал их слов. Он перевернул газету и погрузился в чтение очередного столбца.

– Послушайте! – не выдержал Питер. – Это просто некрасиво. Даже преступников выслушивают перед тем, как осудить. Даже в России есть суды.

– Я ничего не знаю ни о какой России!

– Так вот сейчас наша мама пришла, чтобы рассказать вам и мистеру Джиллсу все про нашего русского гостя.

– Что вы мне голову морочите? – с негодованием спросил Перкс. – Вы что, не видели, как он просил меня зайти к нему в комнату, взять стул и выслушать все, что будет говорить госпожа.

– Вы хотите сказать, что не слышали?

– Ровным счетом ничего. Стоило мне попытаться задать вопрос, как меня выставили за дверь… А я подумал, что вы сюда явились затем, чтобы от меня что-то выведать. – Филлис при этих его словах густо покраснела. – Я имею в виду разные сведения – о локомотивах, семафорах и тому подобное…

– Мы же не знали, что вы не знаете…

– Мы думали, что мама вам все рассказала…

– Мы-ду-что-ма-ска-ла-русский-который-пишет! – в один голос зашумели все трое.

Перкс, похоже, был удовлетворен объяснением и свернул свою газету. Филлис подскочила к нему и обняла за шею.

– Давайте поцелуемся и будем снова дружить! Я бы вам сказала «простите», но мы же не знали, что вы ничего не знаете.

– Все равно – простите нас! – воскликнула Бобби.

И Перкс наконец согласился принять их извинения.

Тогда они уговорили его выйти из дома на солнышко и посидеть с ними на зеленой станционной скамейке, в окружении нагретой солнцем травы, и вот они, то по очереди, то наперебой, то хором стали рассказывать ему историю русского пленника.

– Мне нужно сказать… – начал носильщик, но недоговорил фразу.

– Правда ведь, все это ужасно? Вам, наверное, любопытно побольше про него узнать? – спросил Питер.

– Не то что любопытно, но интересно, – отозвался Перкс.

– Да, мы, честное слово, не знали, что он вам не сказал. Это нам неприятно, что он от вас утаил, – повторяла Бобби.

– Я, маленькая мисс, не держу на него зла. У него есть основания. Ему приятно быть первым, кто расскажет людям такую историю. Человек есть человек. А что он хотел его арестовать… Наверное, будь, скажем, на месте этого длинноволосого парня какой-нибудь японец…

– Ну а если этот японец не сделал ничего плохого?

– Все они друг друга стоят, эти иностранцы.

– Но вот если бы перед вами были японец и русский, то кого бы вы предпочли?

– Трудно сказать… Но кого-то всегда надо предпочесть. Это как с либералами и консерваторами. Надо выбрать одну партию из двух и уже потом всю жизнь держаться той, которую выбрал… Что бы ни случилось, нельзя изменять своему выбору.

В это мгновение прозвучал гудок.

– Поезд «три четырнадцать» прибывает, – пояснил Перкс. – Сидите пока тут, а как он тронется, так мы сходим на огород, там должна уже поспеть клубника. Помните, я вам обещал?

– А если она поспела и вы нас угостите, – обратилась к нему Филлис, – вы не будете возражать, если мы поделимся ею с бедным русским?

Перкс нахмурился, и брови его взметнулись.

– Так, значит, это вы за клубникой сюда пришли?

Филлис при этих словах почувствовала неловкость. Сказать «да» – значит изобличить себя в жадности. А если она скажет «нет», то потом ей будет неприятно и стыдно. Филлис сказала «да».

– Ты умница! Всегда надо говорить только правду, и никогда…

– Но мы пришли бы в другой день, – поспешила прибавить Филлис, – если бы мы знали, что вы не слышали историю.

– Я тебе верю, малышка! – усмехнулся Перкс, и в следующую секунду он перемахнул через рельсы в шести футах* [18]18
  * Фут – английская мера длины, равная 30,48 см.


[Закрыть]от прибывающего поезда.

Девочек ужаснул его поступок, но Питеру оказалась очень даже по душе такая храбрость.

Русский господин очень был доволен принесенной ему клубникой, а наша тройка уже ломала себе головы над тем, чем бы еще порадовать гостя. Однако они не смогли придумать ничего другого, как на следующий день доставить ему ягоды дикой вишни. Весной дети заметили, где цвела вишня. У гладкой стены утеса, в которой был прорублен туннель, рос целый лес из разных деревьев: кленов, берез, карликовых дубов, орешника. И среди этих зарослей выделялись серебристо-белые цветы вишни. Теперь надо было найти эти деревья и нарвать ягод.

Жерло туннеля находилось в некотором отдалении от «Трех Труб», и мама дала детям с собой корзину с едой. Они решили, что съедят по пути свой обед, а корзину наполнят вишнями. Еще мама дала им с собой часы, чтобы они не опоздали к чаю. (У Питера, правда, были и свои часы фирмы «Уотербери», но они не ходили с тех пор, как попали в воду.)

Ребята двинулись в путь. Поднявшись в гору, они влезли на забор и стали смотреть оттуда вниз, где, словно на дне горного ущелья, скрещивались железнодорожные колеи.

– Если бы не рельсы, – сказала Филлис, – можно было бы подумать, что там никогда не ступала нога человека.

Края тропы, по которой двигались любители дикой вишни, были словно высечены из грубого серого камня. Они шли речной долиной, приближаясь постепенно к отверстию туннеля. Среди скал росли травы и цветы. Семена, оброненные птицами в трещины камней, прорастали, пускали корни и превращались со временем в кусты и деревья, затенившие собою склон. От туннеля к линии вел переход – несколько грубо вколоченных в землю брусков. Этот крутой и узкий путь скорее был похож на навесную лестницу, чем на череду пологих ступенек.

– Давайте спустимся, – посоветовал Питер, – с этих ступенек удобнее всего будет рвать вишни. Помните, как мы тут рвали вишневые ветки на могилку кролика?

Дети прошли вдоль изгороди к старой, разболтанной калитке, находившейся над ступеньками. Они хотели уже открыть калитку, как вдруг Бобби прошептала:

– Тсс! Послушайте! Что это?

До них доносился необычный шум – мягкий шум, едва слышный сквозь шелест ветвей и треск проводов над линией. Он напоминал не то шелест, не то шепот. На какое-то время он прекратился, но вскоре стал доноситься снова.

Он уже больше не прерывался, становясь все громче. Это мог быть либо шум чьей-то возни, либо урчание.

– Видите! – воскликнул вдруг Питер. – Тут над нами дерево.

Дерево было одним из тех, которые имели грубые листья и белые цветы. На дереве были ягоды, но ребята решили их не рвать. Они были ярко-красными, но когда их срывали, почти тут же чернели. Девочки посмотрели в сторону, куда показывал Питер, и заметили, что дерево зашевелилось, но зашевелилось не так, как если бы ветер прошел сквозь листву, а совсем иначе – так, как если бы оно было великаном, спускающимся вниз по склону.

– Деревья идут! Это как в «Макбете»* [19]19
  * «Макбет» – трагедия У. Шекспира.


[Закрыть]! – прошептала Бобби.

– Это не просто так – это колдовство, – бормотала Филлис. – Я всегда знала, что железная дорога – заколдованное место.

Зрелище было и в самом деле сказочное. Казалось, что цепь деревьев протяженностью в двадцать ярдов** [20]20
  ** Ярд – английская мера длины, равная 91,44 см.


[Закрыть]медленно спускается вниз, к железнодорожной линии, и дерево с грубой серой листвой замыкало процессию, как будто старый пастух гнал стадо зеленых овец.

– Что же это? Что? – восклицала Филлис. – Это уже какое-то очень злое колдовство. Пойдемте скорее домой.

Но Питер и Бобби, пробравшись ближе к дороге, стояли, затаив дыхание и вслушиваясь. Филлис не решилась возвращаться домой одна и тоже стала слушать и наблюдать.

Деревья продолжали спуск. Камни и комья земли вырывались из-под корней и разбивались о рельсы и шпалы.

– Они сейчас все попадают на дорогу, – проговорил Питер и замолчал, понимая, что голос его все равно утонет в шуме. И в это мгновение вершина огромной скалы, с которой спускались деревья, стала медленно наклоняться. Деревья сразу прекратили шествие и, вздрогнув, застыли в неподвижности. Какое-то время они стояли точно в ожидании, а потом скала вместе с деревьями, кустами, травами и цветами опрокинулась прямо на железную дорогу. В воздухе стоял страшный грохот, слышный, наверное, за несколько миль от склона. А потом ничего не стало видно от поднявшейся пыли.