Текст книги "Дети железной дороги"

Автор книги: Эдит Несбит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава XI

«ПЕС» В КРАСНОМ СВИТЕРЕ

Теперь Бобби знала тайну. Маленькая случайность – старая газета, свернутая в пакет, – открыла ей всю правду. Но она должна была сойти к столу и притворяться, что ничего не случилось. Девочка притворялась мужественно, но не слишком успешно.

Как только она вошла, все обратили внимание на ее покрасневшие глаза и бледное, заплаканное лицо.

– Бобби, дорогая, что с тобой? – бросилась к ней мама.

– У меня болит голова.

– Это правда? А больше ничего не случилось?

– Я уже в порядке.

И мама прочла в ее взгляде: «Не сейчас, не при всех».

Чаепитие вышло невеселое. Питер чувствовал, что у Бобби произошло что-то неприятное, и он не заводил никаких разговоров, лишь повторял то и дело: «Мне хлеб с маслом». Филлис захотела погладить сестру по руке, чтобы выразить ей сочувствие, и опрокинула свою чашку. Бобби стала переворачивать и вытирать скатерку, и это немного успокоило ее. Но все равно ей казалось, что это чаепитие никогда не кончится. Однако оно все же закончилось, как однажды кончается все на свете, и когда мама понесла в кухню поднос, Бобби поспешила следом.

– Пошла признаваться, – сказала Питеру Филлис. – Интересно, что же она такое могла натворить?

– Наверное, что-нибудь поломала, – отозвался Питер. – Зря она так переживает, мама никогда не наказывает, если нечаянно…

Когда все чайные принадлежности были расставлены по своим местам, Бобби взяла маму за руку.

– В чем дело? – спросила мама.

– Мамочка, пойдем наверх – или куда-нибудь, где нас не смогут услышать.

Оставшись с мамой наедине в ее рабочей комнате, Бобби поспешила запереть дверь. Она долго стояла молча, не произнося ни слова.

Все время, пока пили чай, Бобби думала о том, какими словами она начнет свое признание. «Я все знаю»? Или «мне все известно»? Или «страшная тайна для меня больше не тайна»? Как лучше? Теперь они были с мамой одни в комнате, и девочке нужно было найти подходящие слова.

Бобби подошла к маме, обняла ее и снова расплакалась. По-прежнему она не находила слов, только повторяла без конца: «Ах, мама, мама, мама, мамочка!»

Мама крепко прижала к себе дочь и замерла в ожидании.

Вдруг Бобби вырвалась из маминых объятий и подошла к своей кровати. Из-под матраца она достала газету с заметкой о папе и трясущимся пальцем показала на папино имя.

– Ах, Бобби, – воскликнула мама, с первого же взгляда понявшая все, – ты ведь не веришь, правда? Ты же не веришь, что папа мог это сделать?

– Нет! – почти выкрикнула Бобби и сразу перестала плакать.

– Все правильно! – сказала мама – Он ничего плохого не сделал. Его держат за решеткой, а он ни в чем не виноват. Он добрый, честный, порядочный, благородный человек, и мы должны им гордиться. И должны ждать его.

Бобби снова прижалась к маме, и только одно слово срывалось без конца с ее губ. И это слово было: «папа».

– Почему ты мне этого не сказала, мама? – спросила она наконец.

– Ты теперь расскажешь остальным?

– Нет.

– Так ты должна понять, почему я не говорила тебе. Нам надо быть мужественными и поддерживать друг друга.

– Да, – кивнула Бобби, – тебе, наверное, будет тяжело, если ты все расскажешь мне подробно… Я бы хотела знать всю правду.

Они сидели, прижавшись друг к другу, и мама рассказывала все по порядку. Оказывается, люди, посетившие папу в тот памятный вечер, когда сломался локомотив, пришли его арестовывать. Ему предъявили обвинение в том, что он продавал государственные тайны, то есть, по существу, был шпионом и изменником. На суде в качестве улики фигурировали письма, найденные в папином столе. Именно эти письма и послужили поводом к обвинению.

– Как же они могли, зная папу, поверить в такое? – со страданием в голосе спрашивала Бобби. – Как вообще можно было такое сделать?

– Все же кто-то это сделал, – вздохнула мама. – И улики были не в папину пользу. Эти письма…

– Но как они попали к нему? Их подбросили?

– Да, девочка. Именно тот, кто виновен, он и подбросил.

– Как же папа должен был ужасно себя чувствовать, – задумчиво проговорила Бобби.

– Я думаю, он верил, что произошло недоразумение. И у него не было тогда такого ужасного состояния.

– Ведь если бы папа был виноват и знал, чем грозит обнаружение писем, он спрятал бы их подальше, а не в стол. Почему ты не сказала судье, что письма мог подбросить только настоящий преступник? Ведь не мог же никто просто так сделать папе гадость?

– Не знаю… Не уверена… Папин подчиненный, тот, кто теперь занимает его место, – он завидовал папе, потому что папа у нас умница, и все были о нем высокого мнения. И папа не доверял этому человеку.

– Но почему же не пойти куда-то и не объяснить?

– Нас никто не послушает, милая. Никто. Все, что нам остается, и мне, и тебе, и папе – это быть мужественными и терпеливыми. А еще… – она проговорила это тихо и нежно, – еще мы должны молиться.

– Как ты похудела, мама! – скороговоркой и невпопад пробормотала Бобби.

– Да, слегка! – улыбнулась мама.

– Я думаю, что ты – самая отважная женщина на свете. И вообще ты самая лучшая.

– Мы больше не будет об этом говорить, – сказала мама. – Мы должны перенести это и быть мужественными. И постарайся реже об этом думать. Ты должна быть веселой, должна воодушевлять себя и других. Тебе будет легче, если ты будешь делать людям добро и всему радоваться. Пойди, умойся и выйди погулять.

Младшие дети проявили к Бобби самое нежное внимание. Они не спрашивали у нее, что случилось. Питер решил, что следует вести себя именно таким образом, и сумел убедить Филлис, которая иначе задала бы сестре сотни вопросов.

Через неделю, как только представилась возможность, Бобби снова написала письмо. Письмо старому джентльмену.

«Мой дорогой друг!

Прочтите, что написано в газете. Это неправда. Папа не делал этого. Мама говорит, что бумаги кто-то подложил папе. Еще она говорит, что папин помощник на работе ему завидовал, и папа давно уже относился к нему с недоверием. Когда мама пытается рассказать это судьям, ее не хотят слушать. Я знаю, какой вы умный и добрый человек. Вам так быстро удалось отыскать жену русского писателя. Не могли бы вы выяснить, кто же на самом деле совершил предательство, потому что, клянусь честью, папа на такое не способен. Все это ужасно. Мама худеет с каждым днем. Она просит, чтобы мы непременно молились каждый день за плененных и пребывающих в заточении.

P.S. Конечно, мама непременно передала бы вам привет, если бы она знала, что я пишу вам. Но лучше пока ничего ей не говорить, потому что вдруг у вас не получится. Нет, я все-таки верю, что получится!

Очень любящая вас Бобби».

Бобби взяла большие мамины ножницы для аппликаций, вырезала из газеты отчет о судебном процессе над папой и вложила в конверт вместе с письмом.

Затем она вышла на задний путь и пошла в обход, чтобы никто не мог встретить ее и отвлечь, добралась до конторы хозяина станции и отдала ему письмо, с тем чтобы завтра утром он мог вручить его старому джентльмену.

– Куда ты ходила? – закричал ей Питер с верха дворовой стены, где они сидели с Филлис.

– На станцию – куда же еще? Дай мне руку!

Через мгновение она уже усаживалась рядом с ними.

– Вы чего такие? – спросила Бобби, заметив, что брат и сестра были сильно перепачканы. Между ними на стене лежал большой ком сырой глины. У каждого в грязной руке был кусок аспидного сланца, а позади Питера лежало несколько странных округлых предметов, похожих на толстые колбаски, полых, но закрытых с одной стороны.

– Это гнезда, – пояснил Питер. – Ласточкины гнезда. Мы собираемся высушить их в печке и повесить на веревках под карнизом.

– Да, – подхватила Филлис, – а потом мы будем собирать понемногу шерсть, волосинки и все такое. Представляешь, как весной обрадуются ласточки!

– Я часто думал, что люди почти ничем не помогают бедным животным, – рассуждал Питер в приливе добрых чувств, – а надо, чтобы все делали гнезда перед прилетом птиц!

– Ну, – неуверенно проговорила Бобби, – люди тогда ничего не успеют сделать для себя, если они будут думать про пичужек.

– А посмотри, какие они красивые, эти гнездышки, – проговорила Филлис, протягивая руку за спину Питера, чтобы подцепить одно из гнезд.

– Осторожно! – закричал брат, но было поздно: от цепкой хватки Филлис гнездо рассыпалось.

– Ну вот! – с досадой выдохнул Питер.

– Полно, не велика беда! – сказала Бобби.

– Не ругайся, Пит. Я же не твое разрушила, а свое. Понимаешь, Бобби, мы решили ставить свои инициалы на гнездах, чтобы ласточки знали, как зовут того, кто позаботился о них.

– Они же не умеют читать, глупая!

– Ты сам глупый. Откуда ты знаешь, что они не умеют?

– Между прочим, кто придумал сушить гнезда?

– Я придумала!

– Ничего подобного! – вспылил Питер. – Ты только придумала вешать солому на ветки для воробьев, чтобы они досыта наелись перед тем, как откладывать яйца. А про глину и про ласточек – это я придумал.

– Не все ли равно, кто что сказал!

– Вот, смотри, я поправила твое гнездо, – сказала Бобби. – Дай мне уголек, я напишу твои инициалы.

– Все равно они не поймут! – настаивал Питер.

– Но тогда почему же на поздравительных открытках к Рождеству и ко Дню Святого Валентина рисуют ласточек с конвертом на цепочке вокруг шейки? Если бы они не умели читать, как бы они знали, куда лететь с письмом?

– Это же только на открытках! Ты видела хоть одну ласточку с письмом на шее?

– Ласточку нет, а голубя – да… Я не видела, но мне папа говорил. Только они носят письма не на шее, а на лапке. Но это ведь все равно.

– Завтра будут играть в «охоту на зайца», – напомнила Бобби.

– А кто устраивает? – спросил Питер.

– В школе устраивают. Перкс предложил, чтобы «заяц» бежал вдоль дороги, а «собаки» шли наперерез…

Игра в охоту оказалась более интересной темой для разговора, чем умственные способности ласточек. А на следующее утро мама отпустила детей на целый день – посмотреть на «заячью охоту».

– Если мы пойдем на разъезд, – сказал Питер, – то посмотрим на рабочих, даже если придется пропустить «охоту».

Разумеется, нужно было время, чтобы убрать с дороги камни, деревья и землю, обрушившиеся во время великого оползня. Это было в тот самый день, когда – вы помните? – трое детей спасли поезд от крушения, сделав шесть флажков из двух красных нижних юбок. Всегда необычайно интересно наблюдать за тем, как люди работают, особенно если при этом можно посмотреть на лопаты, кирки, совки, доски, тачки и другие замечательные вещи. К тому же поздно вечером место работы освещается при помощи чугунных котелков с круглыми отверстиями, куда положены горящие угли, а также навесных ламп. Конечно, поздно вечером дети не выходили из дому, но однажды, когда Питер вылез в сумерках через окно своей спальни на крышу, он видел на переезде большой красный фонарь.

Дети часто бегали смотреть на рабочих. Вот и теперь вид кирок, лопат и совков, мелькавших над досками и тачками, заворожил их настолько, что они напрочь забыли про «охоту на зайцев». И они подпрыгнули от неожиданности, когда услышали пыхтение и взволнованный голос: «Пожалуйста, пропустите меня!» Это был «заяц» – широкоплечий, ладный парнишка, с черными волосами, прилипшими к потному лбу. На плече у него болталась сумка с бумагой, пристегнутая ремешком. Дети расступились, и «заяц» помчался вдоль дороги. Рабочие, бросив свои кирки, стали наблюдать за ним. Парнишка бежал, не сбавляя скорости, и скрылся, наконец, в отверстии туннеля.

– Это он не по правилам действует! – заметил бригадир рабочих.

– А вам-то что? – улыбнулся пожилой рабочий. – Как говорят, живи и другим давай жить. Что вы, не были сами мальчишкой?

– Я должен доложить хозяевам, – нахмурился бригадир.

– Но ведь эта игра, спорт.

– Пассажирам запрещено пересекать пути – тут не может быть отговорок, – проворчал бригадир.

– Он не пассажир, – сказал один из рабочих.

– В общем, он не пересекал путь, и мы его не видели! – вставил другой.

– И мы не слыхали ни про какую игру! – дополнил третий.

– С глаз долой – из сердца вон. Считайте, что мы ничего не видели, – заключил пожилой.

И вдруг появились «собаки». Они знали путь «зайца», поскольку он оставлял за собой обрывки белой бумаги. «Собаки» стали сбегать вниз по крутым выступам, напоминавшим лестницу. Сбегали парами, по трое, а то и по шесть-семь человек. Бобби, Филлис и Питер, успели их сосчитать – ровно тридцать «собак». Первый «пес» замешкался на какое-то время у подножия «лестницы». Потом, заметив белые обрывки вдоль пути, двинулся к туннелю. Следом за ним и остальные «собаки» стали нырять в отверстие туннеля, пока все не пропали из виду. И вот последний, в красном свитере, мелькнул у черного зева и исчез в нем.

– Они не понимают, что делают, – покачал головой бригадир, – совсем не просто бежать в туннеле, там три или четыре поворота.

– А через сколько времени они оттуда выйдут? – спросил Питер.

– Через час, если не через полтора.

– А давайте пройдем поверху к тому концу туннеля и посмотрим, как они будут выходить. Мы раньше их туда поспеем, – предложил Питер сестрам.

Те, не сговариваясь, кивнули и отправились следом за ним.

По крутым ступенькам они поднялись наверх и повернулись в сторону холма, под которым проходил туннель. Отсюда становилось понятно, какая это была гигантская работа – проложить такой туннель.

– Как в Альпах! – воскликнула с придыханием Бобби.

– Или как в Андах, – поддержал Питер.

– Или еще как в Гималаях, ну, самая большая вершина… Эверстар? – вставила Филлис. – Давайте присядем.

– Эверест… Нам нельзя сбавлять скорость, – сказал Питер. – Второе дыхание закроется.

Филлис испугалась, что у нее закроется второе дыхание, и пошла быстрым шагом. Дети продолжали свой путь. Там, где был гладкий дерн и небольшой подъем, они бежали бегом. По камням они медленно взбирались, цепляясь за большие ветки. По узким, глубоким ложбинам приходилось почти ползти. И вот, наконец, ребята достигли вершины, на которой мечтали оказаться.

– Ура! – воскликнул Питер и повалился навзничь на траву. Это было плоское место, усыпанное замшелыми валунами и поросшее карликовыми ясенями.

Девочки тоже повалились на дерн рядом с ним.

– Времени у нас полно. Отдохнем, а потом будем спускаться, – тяжело дыша, проговорил Питер.

Когда они перевели дух настолько, что смогли присесть и оглядеться, Бобби воскликнула:

– Ой, посмотрите!

– На что?

– Какой чудесный вид!

– Терпеть не могу виды. Питер, а ты любишь? – пробормотала Филлис.

– Надо двигаться, – повелительным тоном проговорил Питер.

– Но это не такой вид, – продолжала Бобби, – как из окна экипажа, когда нас возили на море: все только волны, песок и голые холмы. Это скорее похоже на те картинки графств и округов, которые у мамы в книжках со стихами.

– Тут меньше пыли, – заметил Питер. – Вон, взгляните на акведук, он растянулся на всю долину, как сороконожка. А там, далеко, церковные шпили городов торчат из деревьев, как перья из чернильницы. Я вспомнил стихи:

Все двенадцать городов

Флаги вынесли навстречу!..

– Мне тут нравится! Стоило сюда лезть, – снова повторила Бобби.

– Стоило лезть, чтобы посмотреть игру «охота на зайца». А мы ее, боюсь, пропустили. Нам в самом деле пора, если хотим увидеть хотя бы ее окончание, – сказала Филлис, – теперь будем спускаться вниз.

– Я уже говорил вам это десять минут назад, – пробурчал Питер.

– А я сейчас сказала! Ну же, идем! – торопила Фил-лис.

– Вообще-то времени у нас много, – подумав, успокоил ее брат.

Тем не менее дети тронулись в путь. К тому времени, когда они оказались над выходным отверстием туннеля, никаких следов «зайца» или «собак» видно не было.

– Они уже далеко ушли! – расстроилась Филлис, когда дети подобрались к парапету над туннелем и облокотились на перила.

– Я так не думаю, – спорила Бобби. – Но даже если и так, тут есть еще много такого, на что стоит посмотреть. Например, как Дракон будет вырываться из своего логовища. Мы еще никогда не смотрели на поезда сверху.

– А ведь правда! – воскликнула Филлис и сразу же успокоилась.

Еще ни одно место не приводило детей в такой восторг. Они стояли высоко над рельсами, даже выше, чем ожидали. Словно на мосту, только на мосту не могут расти кустарник, колючки, трава и полевые цветы.

– Я уверена, что «охота» уже ушла, – повторяла Филлис каждые две минуты, сама не зная, рада она этому или нет. И вдруг она перегнулась через парапет и закричала:

– Глядите! Выходят!

Упершись руками в разогретые солнцем кирпичи, они стали наблюдать за тем, как «заяц» очень неторопливо выходит из туннеля.

– Ну вот, я что вам говорил! – воскликнул Питер. -Теперь очередь за «собаками».

Очень скоро показались и «собаки», так же, как входили, – парами, по трое или по шесть-семь человек. Они тоже не очень спешили.

– Ну вот! – разочарованно вздохнула Бобби. – И что нам теперь делать?

– Я видела там упавшее дерево, – сказала Филлис. – Пойдемте разложим на нем все, что у нас есть, и поедим как следует. Оттуда мы еще какое-то время будем видеть, как они бегут.

– Подождите, – оборвал ее Питер. – Они еще не все вышли. Помните, там был один «пес» в красном свитере, – я его пока не видел. Надо подождать, пока выйдет последний.

Они ждали бесконечно долго, но паренек в красном свитере так и не появился.

– Все-таки нам надо пообедать, – взмолилась Филлис. – У меня голова раскалывается от голода. Вы просто не заметили этого в свитере, он, наверное, вышел вместе с другими.

Но Бобби и Питер засомневались, что можно было упустить из виду яркий красный свитер.

– Давайте спустимся вниз, к отверстию, – предложил Питер. – Может быть, у него закружилась голова и он решил отдохнуть где-нибудь в нише. Вы оставайтесь пока здесь, а если я подам снизу сигнал, вы спуститесь ко мне. Кто знает? Может быть, мы и в самом деле не разглядели его за деревьями?

Питер стал спускаться вниз, Филлис решила последовать за ним, а Бобби осталась ожидать, когда они подадут ей сигнал снизу. А потом она тоже стала спускаться вниз по скользкой окольной тропинке среди корней и мхов, пока, наконец, не протиснулась между двух кизиловых деревьев и не вышла на рельсы, догнав брата и сестру. О том, куда же девался «пес» в красном свитере, по-прежнему можно было только гадать.

– Давайте же что-нибудь съедим, – продолжала докучать Филлис. – Если я умру с голоду, вам ведь будет меня жалко.

– Достань, ради Бога, бутерброды, чтобы она замолчала! – грубовато, но не зло обратился Питер к старшей сестре. – И вот что: нам нельзя отрываться друг от друга. Может случиться, что в одиночку нам не справиться.

– Поче-чему? – проговорила Бобби, запинаясь, потому что уже надкусила бутерброд, будучи так же голодна, как и Филлис.

– Не понимаешь разве? – недоуменно отозвался Питер. – Почти наверняка красный «пес» попал в беду. Мы тут болтаем, а он, может быть, лежит головой на рельсах, и тут как раз поезд…

– Не говори так книжно, – вставила Бобби, дожевывая свой бутерброд. – Пойдемте. Фил, держись за меня. Если вдруг поезд, вжимайся в стену и подбирай свои нижние юбки.

– Дайте мне еще бутерброд, и я пойду.

– Первый пойду я, потому что это моя идея, – распорядился Питер. И он вошел в туннель.

Вы, конечно, знаете, что испытывает человек, который въезжает в туннель. Шум локомотива постепенно усиливается и перерастает в немолчный гул. Взрослые опускают окна и запирают их на скобы. В вагонах становится темно, как ночью. Конечно, включают свет, хотя в маленьких местных поездах лампочек может и не быть. Но постепенно кромешная тьма за окнами вагона переходит в мутную белизну, и становятся различимы голубые огоньки на стенах туннеля. Потом звук бегущего поезда снова меняется, и вот вы уже опять на свежем воздухе. Взрослые снимают скобки и поднимают окна. Стекла кажутся мутно-желтыми от подземного угара, но за ними видны проходящие вдоль дороги телеграфные провода, то провисающие, то туго натянутые, ровно подстриженные кустики боярышника и деревца, насаженные через каждые тридцать ярдов.

Таким представляется туннель тому, кто едет в поезде. Но дело меняется, когда вы решаетесь войти в туннель, ступая по скользким, перекатывающимся камням и гальке между сверкающими рельсами и стеной. Жирные, илистые капли влаги собираются на потолке и падают вниз. И кирпичи уже не красные и не коричневые, как при входе в туннель, а тусклые, с налетом липкой, болезненной зелени. Тембр вашего голоса уже не такой, каким он был на свету. И серый полумрак сопровождает вас на всем пути.

В туннеле было еще не очень темно, когда Филлис схватила Бобби за юбку и оторвала пол-ярда… Правда, на это никто не обратил внимания.

– Я не хочу дальше идти, – сообщила она. – Мне тут не нравится. Скоро будет совсем темно. Я не могу идти в темноте. Я даже не понимаю, что вы говорите.

– Не будь глупой курицей, – сказал Питер. – Я взял с собой спички и кусок свечки… Ой, что это?

– Э-э-это! – как эхо повторил низкий, жужжащий шум на железном пути. Это трещали провода наверху. Гудение и жужжание становились все громче.

– Это поезд, – сказала Бобби.

– На какой линии?

– Пустите меня! – кричала Филлис, вырывая свою руку из руки Бобби.

– Не будь трусихой. Ничего опасного нет. Только надо отойти к стене.

– Сюда! – позвал опередивший их на несколько ярдов Питер. – Быстрее. Здесь ниша.

Шум приближающегося поезда был таков, как будто вы, сидя в ванне, окунули голову под воду, раскрутили оба крана и сидите, упершись пятками в оловянные стенки. Только шум поезда был еще громче. Но Питер крикнул во всю мочь – Бобби его услышала и потянула Филлис к стене. Филлис, конечно, споткнулась о рельсы и поцарапала обе ноги. Но старшие подхватили ее, и вот уже все трое стояли в темной, сырой аркообразной нише, а поезд приближался с неимоверным грохотом. Детям казалось, что они оглохнут. Из темноты сияли огненные глаза, становившиеся с каждой секундой больше и ярче.

– Это Дракон! – воскликнула Филлис. – Как же его не узнать? И в темноте он становится настоящим драконом!

Никто, конечно, не слышал, что она говорила. Потому что разве можно что-то слышать, когда рядом поезд?

И вот с рычанием, рокотом, ревом, сверкая окнами, ставшими от скорости одной сплошной огненной линией, окутав дымом и обдав горячим дыханием, поезд промчался мимо них, но лязганье и звон еще долго разносились эхом под сводом туннеля. Филлис и Бобби стояли, вцепившись друг в друга. Даже Питер вдруг схватил Бобби за руку. «Это чтобы она не так боялась», – объяснил он впоследствии.

Но мало-помалу хвостовые огни стали уменьшаться, и вот поезд, издав протяжный гудок, вырвался из туннеля. В сырых стенах подземелья, под его протекающей «кровлей» снова воцарилась тишина.

– Вот это да! – со вздохами, в один голос пробормотали все трое.

Питер зажег спичкой свечной огарок, и рука у него дрожала.

– Вперед! – сказал он, но заговорить ему удалось не раньше, чем он прокашлялся.

– А вдруг этот мальчик в красном свитере попал под колеса? – с ужасом в голосе спросила Филлис.

– Нам надо пойти и посмотреть, – ответил Питер.

– Может быть, надо пойти и кого-нибудь привести со станции? – поинтересовалась Филлис.

– А ты готова остаться тут и ждать нас? – проговорила в ответ Бобби, после чего Филлис больше не задавала вопросов.

Все трое продолжали погружаться в темную глубину туннеля. Питер шел впереди, высоко поднимая свечку, чтобы освещать путь.

Они прошли не больше ста пятидесяти ярдов от той ниши, где они стояли, пока не промчался поезд, – и вдруг Питер закричал: «Надо спешить!» и все убыстрили шаги. Через минуту дети застыли на месте. Теперь всего ярд отделял их от того, ради чего они вошли в туннель. Филлис увидела красное пятно и зажмурилась. У самого изгиба пути, на россыпи гальки лежал «пес» в красном свитере. Глаза его были закрыты, спина прижата к стене, а руки безжизненно раскинулись по сторонам.

– Красное… Это кровь, да? Его насмерть, да? – шептала Филлис, еще крепче зажмуриваясь.

– Ничего не насмерть, – проговорил Питер. – Красное – это его свитер. Но он без сознания, и я не знаю, что нам теперь делать.

– Мы сможем его дотащить? – спросила Бобби.

– Я не знаю. Он здоровый парень.

– Ему бы надо смочить лоб. Только воды у нас нет. А хотя… У нас же есть молоко, целая бутылка!

– Да. И еще говорят, что надо растирать руки, – подхватил Питер.

– А я еще слышала про жженое перо, – стала припоминать Филлис.

– Зачем говорить про то, чего нет? Куры и утки в туннелях не водятся.

– Почему нет? – с торжеством в голосе воскликнула Филлис. – У меня тут в кармане волан от бадминтона. Вот, смотрите!

Питер склонился над парнем в красном свитере и стал растирать ему руки. А Бобби стала по одному выдергивать перья из волана и жечь возле самого лица больного. Филлис лила струйкой тепловатое молоко ему на лоб, и все повторяли тревожно и настойчиво:

– Посмотри на нас, скажи нам что-нибудь. Ну, ради Бога, скажи!