Текст книги "Марсианские войны (сборник)"

Автор книги: Эдгар Райс Берроуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

15. Сола рассказывает мне свою историю

Когда сознание вернулось ко мне, и мне сказали, что я только одно мгновение лежал без чувств, я сразу же вскочил на ноги и стал искать свой меч. Я нашел его торчащим в зеленой груди Цада, который лежал мертвым на мху цвета охры, покрывающем высохшее морское дно. Когда я совсем пришел в себя, то увидел, что его меч пронзил левую половину моей груди, но задел только кожу и мышцы, покрывающие ребра, вошел в мою грудь и вышел пониже плеча. Когда я наносил свой удар, я повернулся так, что его меч прошел через мускулы, причинив болезненную, но безопасную рану.

Я вытащил его меч из своего тела и точно так же достал и свой меч, потом повернулся спиной к его уродливому телу и направился, унылый, страдающий и мрачный к повозкам. Ропот одобрения марсиан провожал меня, но я не обратил на него внимания.

Окровавленный и обессиленный, я добрался до женщин, которые, будучи привычны к такого рода происшествиям, перевязали мои раны и приложили к ним те изумительные целебные средства, благодаря которым на Марсе гибнут только от самых ужасных смертельных ран. Дайте марсианке только малейшую надежду на спасение раненого, и смерти придется отступить перед ее искусством и опытностью. Они сразу же сумели так залечить мои раны, что кроме слабости, происходившей от потери крови, я не испытывал никакого беспокойства от страшного удара, который в условиях земного лечения наверняка заставил бы меня пролежать в постели много дней.

Как только они отпустили меня, я поспешил к повозке Деи Торис, где увидел мою бедную Солу с перевязанной грудью, но, по-видимому, не пострадавшую в стычке с Саркойей: кинжал ударился в одно из металлических украшений, которые она носила на груди, скользнул в сторону и только слегка задел ее тело, нанеся ей пустячную царапину.

Когда я приблизился, я нашел Дею Торис лежащей навзничь на шелках, и вся ее хрупкая фигурка содрогалось от рыданий.

Она не обратила внимание на мое присутствие и не слышала моего разговора с Солой, стоявшей совсем близко от повозки.

– Ее обидел кто-нибудь? – спросил я Солу, указав кивком на Дею Торис.

– Нет, – ответила она, – она думает, что вы погибли.

– И что некому чистить зубы у кошки ее бабушки? – спросил я, улыбаясь.

– Я думаю, что вы несправедливы к ней, Джон Картер, – сказала Сола. – Я не понимаю ни вашего, ни ее поведения, но только я думаю, что внучка десяти тысяч джеддаков никогда не стала бы оплакивать таким образом гибель существа, которое она считает ниже себя, или кого-нибудь, к кому она не относилась бы с величайшим уважением. Она принадлежит к гордой породе, и вы, наверное, сильно оскорбили или обидели ее, раз она не хочет обращать на вас внимания, когда вы живы, и так оплакивает вашу гибель.

– Слезы не так часто приходится видеть у барсумцев, – продолжала она, – и поэтому мне так трудно объяснить, что они могут значить. За всю свою жизнь я видела только два плакавших существа, помимо Деи Торис: одно из них плакало от горя, другое – от не нашедшей выхода ярости. Первой была моя мать, много лет назад, перед тем, как они убили ее; второй была Саркойя, когда они сегодня оторвали ее от меня.

– Ваша мать! – воскликнул я. – Но, Сола, вы ведь не могли знать ее, дитя!

– Я знала ее. И знаю моего отца, – добавила она. – Если вы хотите услышать необычную и совсем не барсумскую историю, приходите сегодня вечером в нашу повозку, Джон Картер, и я расскажу вам то, о чем я за всю мою жизнь никому еще не говорила. А теперь уже подан знак выступать в поход. Вам надо идти:

– Я приду вечером, Сола, – пообещал я. – Передайте Дее Торис, что я здрав и невредим. Я не стану надоедать ей, и будь покойна, я не подам вида, что видел ее слезы. Если она захочет меня видеть – я тут же явлюсь на ее зов.

Сола вошла в повозку, которая немедленно заняла свое место в ряду других повозок, а я поспешил к ожидавшему меня тоту и тоже помчался вскачь на свое место подле Тарс Таркаса в арьергарде колонны.

Мы представляли собой чрезвычайно внушительное и способное нагнать страх зрелище, двигаясь таким образом по желтому пейзажу: двести пятьдесят разукрашенных и пестро размалеванных повозок, впереди которых ехало верхом двести воинов и вождей, по пять в ряд, на расстоянии ста футов, и сзади такое же количество воинов, в том же порядке. Фланги прикрывало с каждой стороны тоже не менее двадцати воинов; пятьдесят сверхмастодонтов, тяжелых упряжных животных, известных под именем зитидаров и пять или шесть сотен тотов, которые свободно бежали внутри четырехугольника, образуемого воинами. Сверкание металлических украшений и драгоценностей мужчин и женщин, пышная и блестящая сбруя животных, яркие краски великолепных мехов, шелков и перьев сообщали нашему каравану такой варварский блеск, что любому индусскому магарадже впору было позеленеть от зависти.

Огромные широчайшие колеса повозок и тяжелые ступни животных не производили ни малейшего шума на покрытом мхом дне моря; и мы продвигались вперед в полной тишине, подобные некоему видению, кроме тех мгновений, когда молчание нарушалось горловым ворчанием подгоняемого зитидара или криками дерущихся тотов. Зеленые марсиане говорят очень мало, и то только односложно и тихо, и речь их подобна грохоту отдаленного грома.

Мы шли поросшей мхом пустыней, где не видно было никаких следов оттого, что едва колесо или ступившая нога перемещалась дальше, опустившийся было под их давлением мох снова занимал прежнее положение. Мы могли быть духами умерших в этом мертвом море этой умирающей планеты, так мало было слышно и заметно, что мы идем. Впервые в жизни я видел большой отряд, проходящий таким образом, не поднимая пыли и не оставляя за собой никаких следов. Оттого, что кроме как на обитаемых и обработанных землях, на Марсе очень мало пыли и то только в зимние месяцы, и то эта пыль почти незаметна, благодаря отсутствию сильных ветров.

Вечером этого дня мы остановились у подножия холмов, к которым мы направлялись уже два дня и которые служили южной границей этого необычного моря. Наши животные целых два дня обходились без питья, а до того они не имели воды около двух месяцев, почти с того самого дня, когда они оставили Тарк, но, как мне объяснил Тарс Таркас, они мало нуждаются в воде и могут питаться мхом, который покрывает Барсум и содержит, по его словам, достаточно сока, чтобы удовлетворить нетребовательных животных.

Поужинав куском сыроподобной пищи и растительным молоком, я отправился к Соле и нашел ее работающей при свете факела над сбруей для Тарс Таркаса. Она взглянула на меня, когда я подошел к ней, и лицо ее сияло радостью и приветливостью.

– Я рада, что вы пришли, – сказала она. – Дея Торис спит, и я одна. Мое племя мало беспокоится обо мне, Джон Картер: я слишком непохожа на них всех. У меня невеселая судьба – прожить с ними всю жизнь, мне часто хотелось быть обыкновенной зеленой марсианкой, не знающей ни любви, ни надежды, но я узнала любовь и должна погибнуть.

– Я обещала вам рассказать мою историю, вернее, рассказать историю моих родителей. Я знаю вас и жизнь вашего народа, и убеждена, что мой рассказ не покажется вам слишком странным, но сколько может помнить самый старый из тарков, ничего похожего не случалось среди зеленых марсиан, и даже в наших легендах нет ничего подобного.

– Моя мать была очень невелика ростом. Она была так мала, что ей не сочли возможным поручить деторождение, оттого, что наши вожди выбирают матерей главным образом за рост. Она была также менее холодна и жестока среди большинства марсианок, и так как она находила мало удовольствия в их обществе, она часто бродила одна по пустынным улицам Тарка или сидела среди цветов, покрывающих расположенные близ города холмы, и мечтала и думала о разных вещах, которые, как мне кажется, из всех таркских женщин могу понять только я одна, оттого, что я дочь своей матери!

– И здесь, среди холмов, она повстречала молодого воина, чьей обязанностью было лежало стеречь пасущихся зитидаров и тотов, следить, чтобы они не убежали за линию холмов. Сначала они говорили только о таких вещах, которые занимают большинство тарков, но, мало-помалу, по мере того, как они чаще встречались, не случайно, как теперь уже стало ясно для обоих, они заговорили о самих себе, о своих желаниях, надеждах, мечтах. Она доверилась ему и рассказала о том ужасном отвращении, которое внушала ей жестокость ее народа, и самая мысль об отвратительной жизни без любви, без привязанности, и, сказав ему все это, она стала ждать, что с его холодных жестоких губ сорвутся слова презрения и злобы; но вместо этого он обнял и поцеловал ее.

Целых шесть лет они скрывали ото всех свою любовь. Она, моя мать, принадлежала к свите великого Тал Хаджуса, а ее возлюбленный был простым воином. Если бы стало известно, что они преступили законы и обычаи тарков, они погибли бы оба на большой арене перед лицом Тал Хаджуса и несметной толпы.

Яйцо, из которого я появилась на свет, было спрятано под большим стеклянным сосудом в самом высоком и недоступном из полуразрушенных замков древнего Тарка. Моя мать навещала его раз в год, в течение всех пяти лет, которые длится инкубационный процесс. Она не решалась приходить чаще оттого, что она боялась, что за каждым ее шагом следят. За это время мой отец успел сильно выдвинуться и получил оружие многих вождей. Его любовь к моей матери не стала меньше, и единственной целью его жизни было добыть оружие самого Тал Хаджуса, и таким образом, став владыкой всех тарков, получить право назвать ее своей; он хотел также, благодаря своей власти, иметь возможность покровительствовать своему ребенку, который был бы убит, если бы только узнали как-нибудь правду.

– Добыть оружие Тал Хаджуса за пять коротких лет было безумной мечтой, но успехи его были очень велики, и он скоро занял видное место в совете тарков. Но однажды надежды его были разбиты навсегда, по крайней мере, в части, касавшейся спасения тех, кого он любил: его назначили в далекую экспедицию на покрытый льдами юг, чтобы вести войну против местных жителей и отобрать у них их меха, оттого, что таков обычай зеленых барсумцев: они никогда не работают над тем, что они могут отобрать у других в бою.

Его отправили на пять лет, и когда он вернулся, уже три года, как все было кончено. Около года спустя, после его отъезда и незадолго до возвращения экспедиции, отправившейся, чтобы привести детей из общественного инкубатора, яйцо вскрылось. Моя мать оставила меня в старом замке, еженощно навещала меня и расточала мне все те ласки, которых должна была лишить нас жизнь в обществе. Она надеялась, что когда будет возвращаться экспедиция из инкубатора, ей удастся спрятать меня в толпе детей, предназначенных ко двору Тал Хаджуса, и таким образом избегнуть судьбы, которая, без сомнения, должна была последовать за открытием ее преступления против древних обычаев зеленых людей.

Она наскоро обучила меня языку и обычаям сословия, и однажды ночью рассказала мне ту самую историю, которую я сейчас рассказала вам, и довела ее до этого места, стараясь внушить мне необходимость хранить тайну и быть крайне осторожной, когда я окажусь вместе с другими юными тарками, чтобы никто не мог догадаться, что я знаю больше, нежели они, чтобы я ни словом, ни движением не обнаружила своего чувства к ней или того, что знаю, кто мои родители; потом, крепко прижавшись ко мне, она прошептала мне имя моего отца.

Вдруг свет сверкнул, и в темноте комнаты перед нами предстала Саркойя, пристально уставившись своими злобными блестящими глазами на мою мать. Злоба и ненависть, исходившие, казалось, от нее, заставили сжаться мое юное сердце. Очевидно, она слышала рассказ моей матери, и, судя по всему, она уже давно подозревала мою мать, вследствие ее долгих отлучек, что доказывало ее присутствие в этой комнате в ту ужасную ночь.

– Она не слышала только одного, и этого одного она не знала – имени моего отца. Это стало ясно из ее настойчивых требований, обращенных к моей матери, назвать имя того, с кем она согрешила, но никакие угрозы не могли вырвать его у той, и чтобы спасти меня от неизбежных пыток, она солгала, сказав Саркойе, что она одна знает его имя и никогда не сказала бы его ребенку.

Еще раз пригрозив ей, Саркойя поспешила к Тал Хаджусу, чтобы известить его о своем открытии, и едва она вышла, как моя мать завернула меня в шелка и меха своей ночной одежды, так что меня с трудом можно было заметить, вышла из здания и побежала с безумной быстротой к южной окраине города, в ту сторону, где находился мужчина, к чьей помощи она не могла взывать, но чье лицо ей хотелось увидеть еще раз перед смертью.

– Когда мы приблизились к южной окраине города, мы услышали шум со стороны единственного прохода, который ведет через дальние холмы, и которым пользуются отряды, идущие с юга, с севера, с востока, с запада. Шум, который долетел до нас, были крики тотов и рев зитидаров, к ним примешивались бряцание оружия, сопровождающее тело убитого воина. Первой мыслью моей матери было, что это отец возвращается из своей экспедиции, но она знала тарков, и это удержало ее от того, чтобы побежать очертя голову ему навстречу.

Спрятавшись в тени арки, она ждала, чтобы кавалькада поравнялась с ней. Когда передняя часть процессии проходила мимо нас, меньшая луна осветила своим волшебным светом всю картину. Моя мать еще дальше ушла в дружественную тень, и со своего наблюдательного поста увидела, что экспедиция эта была не той, с которой отправился мой отец, а что это везли из инкубатора юных тарков. В мгновение ока план ее был готов, а когда большая повозка поравнялась с нашим убежищем, она побежала рядом с ней, прячась в ее тени и страстно прижимая меня к своей груди.

– Она знала то, чего я не знала: что никогда уже ей не суждено больше ни обнять, ни увидеть меня. Когда на большой площади началась сутолока, она толкнула меня в толпу других детей, чьи стражи были рады, что настало мгновение, когда они могут снять с себя ответственность, лежавшую на них во время пути. Нас ввели в большую комнату, где нас приняли женщины, никогда до сих пор не видевшие и не сопровождавшие экспедицию, а на следующий день нас распределили по свитам отдельных вождей.

– Я никогда уже больше не видела моей матери. Тал Хаджус заключил ее в темницу и самыми ужасными и позорными пытками пытался исторгнуть из ее уст имя моего отца, но она осталась тверда до самого конца и умерла под смех Тал Хаджуса и других вождей во время одной из пыток, которым ее подвергли. – Позднее я узнала, что она уверила их, будто убила меня, чтобы спасти от участи, подобной ее, а мое тело бросила белым обезьянам. Одна лишь Саркойя не поверила ей, и до сих пор я чувствую, что она подозревает истину моего происхождения, кроме того, также догадывается, я в этом убеждена, кто мой отец.

– Я присутствовала при том, как Тал Хаджус рассказывал ему после его возвращения историю моей матери, ее судьбу. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и ничем не выдал он своего волнения, он только не смеялся, когда Тал Хаджус весело описывал ее смертные муки. С этого мгновения он сделался жесточайшим из жестоких, и я жду того дня, когда он достигнет предела своих желаний и ударит ногой тело Тал Хаджуса, оттого, что я убеждена, что он только ждет случая ужасно отомстить ему, оттого, что в сердце его любовь так же сильна, как и сорок лет назад, когда она переродила его, и для меня это так же достоверно, как то, что мы сидим здесь, у края древнего, как мир, моря, в то время как чувствительные люди давно уже спят, Джон Картер…

– А ваш отец, Сола, он с нами и теперь? – спросил я.

– Да, – отвечала она, – но он не знает, кто я, и не знает также, кто предал мою мать Тал Хаджусу. Я одна знаю имя моего отца, и только я, Тал Хаджус и Саркойя знаем, что это Саркойя пересказала Тал Хаджусу ту историю, которая принесла муки и смерть той, кого он любил.

Мы молча сидели несколько мгновений, она погрузилась в мысли о своем ужасном прошлом, а я с сожаленьем думал о бедных созданиях, которых бессердечные; бесчувственные обычаи их народа обрекли на жизнь без любви, жизнь, полную жестокости и ненависти. Наконец, она заговорила:

– Джон Картер, если когда-либо настоящий мужчина ступал по холодной, мертвой почве Барсума, этот мужчина – вы. Я знаю, что я могу довериться вам, и так как это может когда-либо помочь вам, Дее Торис и мне в беде, я назову вам имя моего отца и не стану ставить вам никаких условий, когда вы сможете им воспользоваться. Когда придет час, скажите правду, если вам покажется, что так будет лучше. Я верю вам. Это имя – Тарс Таркас!

16. Мы надеемся бежать

Остальная часть нашего путешествия до Тарка протекала спокойно. Мы были в пути три недели, пересекли два морских дна и прошли поблизости развалин нескольких городов, по большей части меньших размеров, чем Корад. Дважды мы пересекали знаменитые водные пути, или каналы, как называют их наши земные астрономы. Приблизившись к ним, мы высылали вперед воина с подзорной трубой, и если поблизости не было видно сильных отрядов красных марсиан, мы продвигались к ним, насколько возможно было это сделать, не будучи замеченными, и делали привал до наступления темноты, когда мы медленно приближались по полосе обработанных земель. Здесь мы выходили на одну из многочисленных широких шоссейных дорог, которые пересекают на равных расстояниях населенные места, и тихонько прячась, перебирались на другую сторону обработанных земель. Один из этих переходов продолжался пять часов без остановок, а другой отнял целую ночь, так что мы лишь едва переступили границу обработанных полей, когда солнце взошло над нами.

Так как переходы эти делались в темноте, я не имел возможности что-либо видеть, кроме разве того, что меньшая луна в своем бешеном и неустанном беге по барсумским небесам освещала время от времени, вырывая какие-то клочья ландшафта, озаряя огороженные поля и низкие, неясно видимые дома, очень похожие на наши земные фермы. Здесь росло много деревьев, рассаженных с чрезвычайной планомерностью, и некоторые из них были невероятной вышины. Здесь были и животные за загородками, и они давали знать о себе испуганными криками и фырканьем, учуяв наших странных и диких животных и не менее дикие человекоподобные существа.

Только однажды я увидел человеческое существо, и было это на перекрестке нашего шоссе с широкой белой дорогой, которая прорезает вдоль полосу обработанных земель. Парень, должно быть, спал подле дороги, оттого, что когда я подошел к нему вплотную, он приподнялся на локте и, едва успев бросить взгляд на приближающийся караван, как безумный, вскочил и перепрыгнул ближнюю ограду с быстротой испуганной кошки. Тарки не обратили на него ни малейшего внимания, они продолжали спокойно продвигаться вперед, и я узнал, что они заметили его только потому, что весь караван ускорил шаг, чтобы поскорее добраться до следующей пустыни, граничащей с владениями Тал Хаджуса.

Я ни разу не говорил за это время с Деей Торис, оттого, что она ни разу не позвала меня к себе в повозку, а моя безумная гордыня не позволяла мне самому предпринять какие-либо шаги в этом направлении. Я готов поверить, что успехи мужчины среди женщин обратно пропорциональны его отваге с мужчинами. Слабые и трусы часто умеют ловко пленять слабый пол, а отважные воины, которые умеют встретить лицом к лицу тысячу настоящих опасностей, сидят боязливо в темноте, подобно испуганному ребенку.

Ровно через месяц после моего прибытия на Барсум, мы вступили в древний город Тарк, у чьего забытого народа орда зеленых людей заимствовала даже имя. Тарки насчитывают около тридцати тысяч душ и делятся на двадцать пять общин. Во главе каждой общины стоит отдельный джед и подчиненные ему вожди, но все они подчиняются Тал Хаджусу, джеддаку Тарка. Пять общин располагаются в самом Тарке, а остальные занимают другие опустевшие города древнего Марса, расположенные в округе, подвластной Тал Хаджусу.

Мы вступили на большую городскую площадь около полудня. Возвратившуюся экспедицию никто не встретил восторженными приветствиями. Случайно попавшиеся навстречу называли по именам воинов и женщин, с которыми они столкнулись, и только тогда, когда стало известно, что экспедиция привела с собой двоих пленных, к ней стали проявлять большой интерес, и Дея Торис и я сделались предметом общего любопытства.

Нам вскоре отвели помещение, и остаток дня был предоставлен нам, чтобы мы могли устроиться на новом месте. Мой дом стоял на улице, выходившей на большую площадь с южной стороны, главной улице города, по которой мы проходили, когда вошли в город от городских ворот. Меня поместили в дальнем краю здания, и мне было предоставлено целое крыло его. Архитектура здесь была столь же величественна, как в Кодаре, даже, насколько это было возможно, еще величественнее. Мое помещение было достойно величайшего из земных государей, но для этих странных существ значение имели только величина и громадность комнат и зданий; поэтому Тал Хаджус занимал дом, который, по всей вероятности, был некогда общественным зданием, самый большой дом во всем городе, но вовсе не приспособленный быть резиденцией; второе по величине здание занимал Лоркас Птомель, потом джед следующего чина, и так далее, согласно рангу каждого из пяти джедов. Воины помещались в том же здании, что и вождь, под чьим началом они находились. Впрочем, если они этого хотели, они могли занять любое из тысяч свободных зданий в той части города, которая была отведена их общине. Выбор зданий был связан с этим распределением общин по городу, и только для джедов делалось исключение из этого правила: они занимали здания, выходившие на большую городскую площадь.

Когда я, наконец, привел в порядок свое помещение, вернее сказать, когда его привели в порядок под моим наблюдением, было уже недалеко до заката, и я поспешил выйти, чтобы разыскать Солу и водворить ее и ее вещи на место, потому что я решил переговорить с Деей Торис и убедить ее в необходимости перемирия со мной, пока я не найду возможности помочь ей бежать. Я напрасно искал ее, пока верхний край солнца не скрылся за горизонтом, и тогда заметил вдруг уродливую морду Вулы, выглядывающего из окна второго этажа дома, выходившего на другую сторону той же улицы, на которой помещался и мой дом, но только поближе к площади.

Я не стал ждать приглашения, взбежал по винтовой лестнице, которая вела на второй этаж, и большую комнату, выходившую на улицу; здесь меня радостно приветствовал Вул, который бросился ко мне и своим громадным телом чуть не раздавил меня. Он так был счастлив видеть меня, что я подумал, что он не прочь меня съесть: вся его морда расплылась в подобие широчайшей улыбки.

Я успокоил его словами и лаской: и стал вглядываться в надвигающуюся темноту, чтобы обнаружить хоть какой-нибудь след Деи Торис. Не видя ее, я позвал ее по имени. Из дальнего угла комнаты я услышал ответный шепот и, сделав несколько быстрых шагов, я стоял уже подле нее, сидящей среди мехов и шелков в старинном резном кресле. Я молчал; тогда она встала во весь рост и спросила:

– Что нужно Дотору Соджету, тарку, от Деи Торис, его пленницы?

– Дея Торис, я не знаю, чем я оскорбил вас. Меньше всего я хотел обидеть или огорчить вас, кого я надеялся охранять и защищать. Забудьте обо мне потом, если таково ваше желание, но теперь помогите мне устроить ваш побег, если только он возможен, и об этом я не прошу вас, а приказываю. Когда вы будете снова у вашего отца – можете поступить со мной, как вам будет угодно, но с этой минуты и до того самого часа, когда вы вернетесь к вашему отцу – я ваш господин, и вы должны слушаться меня и помогать мне.

Она внимательным и долгим взглядом посмотрела на меня, и мне показалось, что мои слова тронули ее.

– Я понимаю ваши слова, Дотор Соджет, – ответила она, – но вас я не понимаю. Вы – странная помесь ребенка и мужа, зверя и благородного существа. Я очень хотела бы читать в вашем сердце.

– Опустите глаза вниз, к вашим ногам, Дея Торис, оно лежит у ваших ног, там же, где оно лежало все время с той самой ночи в Кодаре, и где оно вечно хотело бы лежать и биться только для вас, пока смерть навсегда не остановит его.

Она слегка подвинулась по направлению ко мне и протянула руки каким-то странным движением, как будто она хотела что-то нащупать.

– Что вы хотите сказать этим, Джон Картер? – пролепетала она. – Что вы мне сказали?

– Я сказал то, что поклялся себе самому никогда не говорить вам, по меньшей мере, до тех пор, пока вы не перестанете быть пленницей зеленых людей; то, что я не надеялся никогда сказать вам, судя по вашему обращению со мной в течение последних трех недель; я говорил, Дея Торис, что я ваш душей и телом, что я готов служить вам, сражаться за вас и умереть за вас. За это я прошу вас только об одном: пока вы снова не будете среди вашего народа, не надо ни согласия, ни отказа на то, что я вам сказал, и на ваши чувства по отношению ко мне, каковы бы они ни были, никакого влияния не имеет благодарность; то, что я хочу сделать для вас, я делаю из соображений чисто эгоистических, оттого, что мне приятнее делать это для вас, чем не делать.

– Я исполню ваше желание, Джон Картер, оттого, что я понимаю, что побудило вас высказать его, и я столь же охотно принимаю вашу службу, как и признаю ваш авторитет; ваше слово будет законом для меня. Дважды мысленно я была несправедлива к вам, и я прошу у вас за это прощения.

Дальнейшая беседа чисто личного свойства была прервана приходом Солы, которая была чрезвычайно взволнована и совсем не походила на обычно спокойную и владеющую собой женщину.

– Это отвратительная Саркойя была у Тал Хаджуса, – воскликнула она, – и судя по тому, что я слышала на площади, у вас мало шансов остаться в живых.

– Что они говорят? – спросила Дея Торис.

– Что вас отдадут на растерзание диким калотам (псам) на большой арене, как только отдельные общины соберутся для ежегодных игр.

– Сола, – сказал я, – вы принадлежите к племени тарков, но вы также сильно ненавидите нравы и обычаи вашего народа, как и мы. Не хотите ли вы примкнуть к нам и помочь нам в нашей попытке бежать, а я вполне убежден в том, что Дея Торис может обеспечить вам кров и гостеприимство у своего народа, и ваша доля там будет не хуже той, какой она должна быть здесь.

– Да! – воскликнула Дея Торис. – Да, бежим с нами, Сола! Вам будет намного лучше у красных людей Гелиума, чем здесь, и я могу обещать вам у нас не только кров и пищу, но и любовь и уважение, по которым вы так тоскуете, и которых навеки лишат вас законы и обычаи вашей расы. Едемте с нами, Сола! Мы могли бы бежать и без вас, но ваша судьба будет ужасна, если они заподозрят, что вы помогли нам. Я знаю, что страх не заставил бы вас бежать с нами, но вы попали бы в страну, где светит солнце и где можно быть счастливым, к народу, которому ведомы любовь, привязанность и благодарность. Бегите с нами, Сола, скажите, что вы согласны!

– Великий водный путь, который ведет в Гелиум, лежит всего в пятидесяти милях к югу, – прошептала Сола почти про себя, – быстрый может пробежать это расстояние в течение трех часов, и до Гелиума останется пятьсот миль, главным образом через малонаселенные места. Как только они узнают о бегстве, они пустятся в погоню. Мы могли бы спрятаться среди больших деревьев, но все же шансов бежать очень мало. Они будут преследовать нас до самых границ Гелиума, и на каждом шагу они будут грозить вашей жизни; вы не знаете их.

– А разве нет другого пути в Гелиум? – спросил я. – Быть может, вы в состоянии набросать нам приблизительный план тех мест, по которым мы должны проехать, Дея Торис?

– Хорошо, – ответила она, вынула из своих волос громадный бриллиант и начертила на мраморном полу первую карту Барсума, которую мне вообще довелось видеть. Ее во всех направлениях пересекали длинные прямые линии, иногда параллельные, иногда собирающиеся в какой-либо точке, отмеченной кружком. Она сказала, что эти линии – это водные пути, круги – это города, а один из них, далеко на северо-запад от нас, был Гелиум. Были и другие города, ближе к нам, но она сказала, что боится входить во многие из них, оттого, что не все они были в дружественных отношениях с Гелиумом.

Наконец внимательно изучив карту при свете луны, заливавшей теперь всю комнату, я указал на один водный путь, расположенный далеко к северу от нас и который, по-видимому, тоже вел в Гелиум.

– А этот канал тоже пересекает земли вашего отца? – спросил я.

– Да, – ответила она, – но он лежит в двухстах милях к северу от нас; это один из тех каналов, которые мы пересекли по пути в Тарк.

– Они ни за что не догадаются, что мы решили попытаться бежать этим длинным путем, – ответил я, – и вот почему я думаю, что он является лучшей дорогой для бегства.

Сола согласилась со мной, и мы решили покинуть Тарк этой же ночью, едва я сумею найти и оседлать моих тотов. Сола должна будет сесть на одного из них, а я и Дея Торис – на другого: каждый из нас должен был захватить пищи и питья на два дня, оттого, что животные не могли быстрее пройти такое большое расстояние.

Я предложил Дее Торис отправиться вместе с Солой по одной из наиболее пустынных улиц к южной окраине города, где я должен был разыскать их, приведя с собой тотов, как можно скорее; потом я оставил их собирающими пищу, шелка и меха, необходимые в пути, спокойно выскользнул наружу и вышел во двор, где неустанно топтались и двигались наши животные, по свойственной им привычке, прежде нежели лечь спать.

В тени зданий, почти скрытые от сияния марсианских лун, двигались множество зитидаров и тотов; первые испускали свое глухое горловое ворчание, а вторые время от времени пронзительно визжали, выражая этим состояние бешеного раздражения, в котором эти животные постоянно пребывают. Теперь, благодаря тому, что они были одни, они спокойнее, но когда они почуяли меня, стали волноваться, и их отвратительный гам усилился. Решиться войти ночью одному в загон тотов было нешуточным делом: во-первых, усилившийся шум мог привлечь внимание находившихся неподалеку воинов, а кроме того, в любое мгновение какой-нибудь огромный тот мог по всякому поводу или даже без повода броситься на меня.

Я не имел никакого желания испытывать дурные свойства их характера, особенно в эту ночь, когда все зависело от того, удастся ли соблюсти тишину и тайну, и я спрятался в тени зданий, готовый в любое мгновение шмыгнуть в ближайшее окно или дверь. Так я добрался потихоньку до ворот, которые находились в глубине двора, и, приблизившись к ним, я негромко позвал двух моих животных. Как я был благодарен провидению, которое надоумило меня заранее добиться любви и доверия этих диких безгласных зверей, оттого, что теперь я увидел, как из дальнего угла двора две громадные туши направились ко мне, пробиваясь через горы мяса.