Текст книги "Эврика. Поэма в прозе (Опыт о вещественной и духовной Вселенной)"

Автор книги: Эдгар Аллан По

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Но если я ссорюсь с этими древними, – продолжает автор письма, – это не столькопо причине прозрачной легковесности их логики – которая, говоря на чистоту, была безосновной, ничего не стоящей и совершенно фантастической, – сколько по причине их широковещательного и напыщенного возбранения всех другихдорог к Истине, кроме двух узких и кривых тропинок – по одной ползти, по другой волочиться, – каковыми, в своем невежественном извращении, они осмеливались тюремно ограничить Душу – Душу, которая ничего так не любит, как парить в тех областях безграничной интуиции, внутрезоркости, которые столь крайне не знают пути.

Между прочим, дорогой мой друг, не очевидность ли это умственного рабства, наложенного на этих лицемерных людей их Хогами и Рамами [4]4
  Хог – свинья; Рам – баран (Примеч. К. Бальмонта).


[Закрыть], что, несмотря, на вечную болтовню их ученых о дорогахк Истине, никто из них не наткнулся, хотя бы случайно, на то, что мы воспринимаем столь четко как самую широкую, самую прямую, и наиболее удобную из всех путей-дорог – большую проезжую дорогу, – великолепный торный путь Сообразного? Не удивительно ли, что они опустили вывести из дел Бога то жизненно важное соображение, что совершенная сообразность, согласование не может быть ничем иным, как абсолютною истиной? Как ясно, как быстро шествие наше вперед, после запоздалого возвещения этого положения! С помощью него исследование было вырвано из рук подземных кротов и отдано как долг, скорее чем как задача, истинным – единственно истинным – мыслителям, людям, соединяющим общую образованность с пламенным воображением. Эти последние, наши Кеплеры, наши Лапласы – «предаются умозрениям», «строят теории», – это суть точные термины; не можете ли вы вообразить вопль презрения, которым бы их встретили наши предки, если бы им было возможно заглянуть через мое плечо, пока я пишу? Кеплеры, повторяю я, предаются умозрениям, теориям – и их теории лишь исправляются (сводятся, просеиваются – очищаются мало-помалу от мякины несообразности), пока наконец они не являют себя как незагроможденная Сообразность, Согласованность, – сообразность, которую и глупейший допустит, ибо эта сообразность есть абсолютная и бесспорная Истина.

Я часто думал, друг мой, что это должно было весьма озадачить данных догматиков тысячу лет тому назад, определить, идя по какой из двух прославленных дорог, криптограф достигает разрешения самых сложных шифров – или по какой из них Шампольон привел человечество к тем важным и бесчисленным истинам, которые в течение столь многих столетий лежали схороненными среди фонетических иероглифов Египта. В особенности не причинило ли бы этим лицемерам кое-каких хлопот определить, по какой из их двух дорог была достигнута самая важная и возвышенная из всехих истин – факт тяготения? Ньютон вывел эту истину из законов Кеплера. Кеплер допускал, что эти законы он угадал, – эти законы, исследование которых открыло величайшему из британских астрономов это правило, основу всякого (существующего) физического правила, заходя за которое, мы вступаем сразу в туманное царство Метафизики. Да! Эти жизненные законы Кеплер угадал– то есть он вообразилих. Если б его спросили, дедуктивною или индуктивною дорогой он дошел до них, его ответ мог бы гласить: «я ничего не знаю о дорогах– но я знаюсложную машину Вселенной. Вот она. Я ухватил ее моею душой – я достиг до нее простою силой интуиции». Увы, бедный невежественный старик! Не мог ли бы какой-нибудь метафизик сказать ему, что то, что он назвал «интуицией», было лишь убеждением, получившимся из дедукций или индукции, поступательный ход которых был столь теневой, что ускользнул от его сознания, увернулся от его рассудка или посмеялся над его способностью выражения? Этакая жалость, что какой-нибудь «моральный философ» не просветил его насчет всего этого! Как бы это утешило его на смертном его одре, если бы он узнал, что вместо того, что он шел интуитивно и, таким образом, неблагопристойно, он, в действительности, поступил совсем законно и соблюл полный декорум – то есть двигался по хогговскому, или, по крайней мере, по рамовскому в обширные чертоги, где скрываются, мерцая, не хранимые и доселе нетронутые смертной рукой, не узренные смертным оком, непогубимые и бесценные тайны Вселенной!

Да, Кеплер был существенным образом теоретик; но этот титул, нынестоль священный, был в эти древние времена означением крайне презрительным. Это только теперьлюди начинают ценить того божественного старца – сочувствовать пророческой и поэтической рапсодии его вечно-памятных слов. Что до меня, – продолжает неизвестный автор письма, – «я горю священным огнем, когда я только думаю о них, и чувствую, что я никогда не устану их повторять. – В заключение этого письма да будет нам дано истинное наслаждение переписать их еще раз: « Я не беспокоюсь о том, будет ли читаться мое произведение ныне или потомством. Я могу столетие подождать читателей, если сам Бог шесть тысяч лет ждал одного зрителя. Я ликую. Я похитил золотую тайну египтян. Я хочу услаждаться моим священным исступлением».

Здесь кончаются мои выдержки из этого весьма необъяснимого и, быть может, несколько дерзкого послания; и, быть может, было бы безумием пояснять, в каком-либо отношении, химерические, чтобы не сказать революционные, фантазии автора – кто бы он ни был, – фантазии, столь резко враждующие с благопринятыми и благоустановленными мнениями этого века. Приступим же опять к законному нашему тезису – Вселенной.

Этот замысел допускает выбор между двумя способами рассуждения: мы можем восходить или исходить. Начиная с нашей собственной точки зрения, с Земли, на которой мы стоим, мы можем перейти к другим планетам нашей системы, оттуда к Солнцу, оттуда к нашей системе, рассматриваемой собирательно, и оттуда, через другие системы, неопределенно вовне; или, начиная на высоте с какой-нибудь точки, так определенной, как мы это можем сделать или вообразить, мы можем нисходить до обиталища Человека. Обычно, то есть в заурядных рассуждениях по астрономии, усвоен, с некоторыми оговорками, первый из двух этих способов: это на основании того очевидного довода, что раз астрономические данныетолько, и первоосновы, являются предметом исследования, таковая цель наилучше достигается при поступательном шествии от наиболее известного, ибо близкого, впредь до точки, где всякая достоверность теряется в отдаленном. Для моей настоящей цели, однако, для того, чтобы сделать ум способными получить, как бы издали и с одного взгляда, отдаленное представление самоотдельнойВселенной, – ясно, что нисхождение от малого к великому – до крайних пределов от средоточий (если б мы могли установить какое-нибудь средоточие), – к концу от начала (если б мы могли вообразить какое-нибудь начало), было бы путем предпочтительным, ежели бы не трудность, если не невозможность, представить этим путем неастрономически мыслящему картину сколько-нибудь постижимую касательно таких соображений, которые включены в количество– то есть, в число, величину, и расстояние.

Но отчетливость – понимаемость во всех отношениях – есть первичная черта в общем моем замысле. В предметах важных лучше быть в доброй мере многословным, нежели, хоть сколько-нибудь темным. Неясность есть качество несоприсутствующее в каком-либо предмете самом по себе. Все сходно, в легкости понимания, для того, кто приближается к чему-нибудь по соразмеренным – в должной степени – ступеням. Лишь потому, что, тут и там, забывчиво пропустили ступеньку на нашей дороге к дифференциальному исчислению, оно не столь же совершенно просто, как какой-нибудь сонет мистера Соломона Сисо.

Итак, чтобы не допускать никакой возможностидля лжепонимания, я считаю благопригодным говорить так, как если бы даже наиболее явные очевидности, относящиеся к астрономии, были неизвестны читателю. Сочетая два способа рассуждения, на которые я указывал, я задаюсь целью воспользоваться выгодами, свойственными каждому, и совсем особенно – повторением частностей, которое будет неизбежным, как следствие замысла. Начиная с нисхождения, я оставлю для возвращения вверх те необходимые соображение о количестве, на которые намек был уже сделан.

Начнем же сразу с этого самого простого из слов – «Бесконечность». Это слово, так же как слова «Бог», «дух», и некоторые другие выражения, коих равнозначащие существуют на всех языках, отнюдь не есть выражение какой-нибудь мысли, а лишь некое усилие, устремленное к ней. Оно есть замена возможной попытки невозможного понятия. Человек нуждался в означении, которым мог бы указать на направлениеэтого усилия – облако, за которым находился навсегда невидимый предметего попытки. Кратко говоря, требовалось слово, с помощью которого одно человеческое существо могло бы сразу вступать в соотношение с другим человеческим существом и с известным устремлениемчеловеческого разума. Из такой потребности возникло слово «Бесконечность»; оно изображает, таким образом, лишь мысль некоторой мысли.

Что касается этойбесконечности, ныне рассматриваемой, – бесконечности пространства, – мы часто слышим, как говорится, что «ум допускает эту мысль, соглашается на нее, принимает ее – по причине большей трудности, которая сопровождает понятие границы». Но это просто-напросто одна из тех фраз, которыми даже глубокие мыслители, с незапамятных времен, при случае с удовольствием обманывают самих себя. Закорючка скрыта в слове «трудность». «Ум, – говорят нам, – «принимает мысль о безграничномв силу большей трудности, которую он находит в том, чтобы принять мысль об ограниченномпространстве». Но, если бы данное предложение было лишь честно выражено, его бессмыслица сразу сделалась бы прозрачной. Ясно, что в данном случае существует не простая трудность. Задуманное утверждение, если его выразить согласно его замыслу, и без софистики, будет гласить: – «Ум допускает мысль о безграничном, в силу большей невозможностипринять мысль об ограниченном пространстве».

Сразу должно быть очевидно, что тут не вопрос о двух утверждениях, между относительною вероятностью которых умпризван выбирать, – и не о двух аргументах идет речь, коих относительная пригодность должна быть определена, – разговор идет о двух понятиях прямо противоречивых, и каждое из двух понятий открыто признано невозможным, и предполагается, что одно из них разумспособен принять по причине большей невозможностипринять другое. Выбор делается немежду двумя трудностями: воображаютпросто-напросто, что он должен быть сделан между двумя невозможностями. Но, что до первого, там естьстепени, в последнем их нет – как в точности на это уже указал наш заносчивый автор письма. Задача можетбыть более или менее трудной; но она или возможна, или невозможна – степеней тут нет. Могло быбыть более труднымопрокинуть Анды, нежели муравейник; но не можетбыть более невозможнымуничтожить вещество одного, нежели вещество другого. Человек может подскочить на десять футов с меньшею трудностью, нежели на двадцать, но невозможностьтого, чтобы он подскочил к Луне, ни чуточки не меньше, чем невозможность его скачка к Сириусу.

Так как все это не отрицаемо; так как выбор, представляющийся уму, должен быть сделан между невозможностямипонятия; так как одна невозможность не может быть больше, чем другая; и так как, следственно, одно не может быть предпочтено другому, – философы, которые не только принимают, на упомянутых основаниях, человеческую мысльо бесконечности, но, на основании такой предположенной мысли, самую бесконечность, – явно стараются доказать, что одна невозможная вещь возможна, если они показывают, что другая вещь – тоже невозможна. Это, скажут, нонсенс – бессмыслица, и, быть может, оно так и есть; поистине, я думаю, что это перворазрядный нонсенс, но я только отказываюсь от всех притязаний, чтобы этот нонсенс был моим.

Однако же самый прямой способ явить ложность философского доказательства в данном вопросе есть простое указание на то касающееся его обстоятельство, которое доселе было совершенно просмотрено, – то обстоятельство, что указанное доказательство содержит в своем предложении и свой довод, и свое опровержение. «Ум побуждаем, – говорят теологи и другие, – допустить Первую Причинупревосходящей трудностью, которую он испытывает для допущения причины за причиной без конца». Закорючка, как и раньше, заключается в слове «трудность», но здесь– что она хочет поддержать? Первую Причину. Что же есть Первая Причина? Предельное окончание причин. Что же есть предельное окончание причин? Конечность – Конечное. Таким образом, одна закорючка в двух рассуждениях Бог знает сколькими философами была применена, чтобы утверждать сегодня Конечность, а нынче Бесконечность; нельзя ли ее применить для поддержки и чего-нибудь еще? Что касается закорючек, они по крайней мере нестерпимы. Но, чтобы покончить с ними; что они доказывают в одном случае, есть тождественное ничто, которое они доказывают в другом.

Разумеется, никто не предположит, что я препираюсь здесь о безусловной невозможности того, что мы пытаемся указать в слове «Бесконечность». Моя задача лишь показать безумие попытки доказывать самую Бесконечность или даже понятие о ней каким-либо таким бессвязно бормочущим способом умозаключения, как тот, который обычно применяется.

Тем не менее, как отдельной личности, да будет мне позволено сказать, что я не могупостичь Бесконечность, и, я убежден, не может ни одно человеческое существо. Разум, который не вполне самосознателен, не привык к глядящему внутрь рассмотрению собственных своих сложных действий, нередко заблудится, это верно, и предположит, что он имелпредставление того, о чем мы говорим. В усилии составить это представление мы идем шаг за шагом, мы воображаем точку за точкой, еще и еще; и пока мы продолжаемусилие, действительно, может быть сказано, что мы устремляемсяк образованию замысленного представления; причем сила впечатления, которое мы, воистину, образуем или образовали, находится в прямом отношении к длительности, в течение каковой мы осуществляем эту умственную попытку. Но прекращая попытку – завершив (как мы думаем) помысел, дав (как мы предполагаем) заключительный удар кисти представлению, мы сразу опрокидываем все сооружение нашей фантазии, успокоившись на какой-нибудь конечной, и потому, определенной, точке. Этого обстоятельства мы, однако, не усматриваем, по причине полного совпадение во времени, между окончательной остановкой на предельной точке и действием прекращения мышления. Пытаясь, с другой стороны, выработать представление ограниченногопространства, мы лишь даем обратный ход тем приемам, которые увлекают нас в невозможность.

Мы веримв некоего Бога. Мы можем веритьили не веритьв конечное или бесконечное пространство; но наше верование, в таких случаях, более подходящем образом обозначается как вера, и это есть обстоятельство совершенно отличное от того собственно верования – от того умственноговерования, – которое предполагает мыслительное представление.

Дело в том, что при указании на какое-либо выражение из того разряда, к которому принадлежит «Бесконечность» – разряд, служащий для изображения мыслей мысли, – тот, кто имеет право сказать, что он вообщемыслит, чувствует себя призванным непринять какое-нибудь представление, а просто устремить свое умственное зрение к какой-нибудь данной точке на мыслительном небосводе, где находится некая туманность, которой не суждено никогда быть разрешенной. Разрешить ее – на самом деле – он и не делает никакого усилия; потому что быстрым чутьем он постигает не только невозможность, но, поскольку это касается человеческих замыслов, несущественностьее разрешения. Он постигает, что Божество не замыслилоее для того, чтобы быть ей разрешенной. Он видит сразу, что она находится внечеловеческого мозга и даже как– если не в точности почему– она находится вне его. Естьлюди, я знаю, которые, занимаясь попытками достичь недостижимого, очень легко приобретают повторным употреблением словоговорения, пускаемого ими в обращение, некоторого рода славу каракатицы за глубину, среди тех мыслителей-мыслящих-что-они-мыслят, для которых темнота и глубина суть синонимы; но тончайшее свойство Мысли – это ее самопостигание; и с некоторою малой игрой слов может быть сказано, что никакой туман разума не в состоянии быть большим, чем тот, который, простираясь до самых пределов мыслительной области, закрывает даже эти самые пределы от постижения.

Теперь будет понятно, что, употребляя слова «Бесконечность Пространства», я не призываю читателя принять невозможное представление о какой-нибудь абсолютнойБесконечности. Я просто говорю о предельно постижимом протяжении«пространства», о теневой и колеблющейся области, то сжимающейся, то возрастающей в соответствии с колеблющейся энергией воображения.

До сих порЗвездная Вселенная всегда рассматривалась как совпадающая с Вселенной собственно, как я определил ее в начале этого рассуждения. Прямо или косвенно всегда принималось – по крайней мере с самой зари постижимой астрономии, – что, если бы для нас было возможно достичь какой-нибудь данной точки в пространстве, мы все продолжали бы видеть, со всех сторон вокруг нас, нескончаемую последовательность звезд. Это была незащитимая мысль Паскаля, когда, делая, быть может, самую удачную попытку из всех когда-либо сделанных, для того чтобы перефразировать представление, к которому мы с борьбой устремляемся в слове «Вселенная», он сказал: «Это есть сфера, центр которой везде, а окружность нигде». Но хотя это замысленное определение, в действительности, неесть определение Вселенной звезд, мы можем принять его, с некоторой мыслимой оговоркой, как определение (достаточно строгое для всех прикладных целей) собственноВселенной – то есть Вселенной Пространства. Итак, эту последнюю будем рассматривать как « сферу, центр которой везде, а окружность нигде». Действительно, в то время как мы находим невозможным вообразить конецв пространстве, для нас нет никакого затруднения нарисовать себе какое-либо из бесконечности начал. Изберем же как исходную нашу точку Божество. Об этом Божестве, в самом себе, лишь тот не безрассуден, лишь тот не нечестив, кто не возвещает – ничего. « Nous пе connaissons rien, – говорит барон де Бильфельд. – Nous пе connaissons rien de la nature ou de l'essence, de Dieu: pour savoir ce qu'il est il faut etre Dieu meme». – «Мы не знаем абсолютно ничегоо природе или сущности Бога: чтобы постичь то, что он есть, мы должны были бы сами быть Богом».

« Мы должны были бы сами быть Богом!» В то время как эти столь поразительные слова еще звучат в моих ушах, я дерзаю, однако, вопросить: что, наше теперешнее неведение Божества, есть ли оно то неведение, на которое душа осуждена вековечно?

Довольствуемся, однако, предположив сейчас, что Им– по крайней мере теперьНепостижимым, – Им – допуская его как Дух, то есть, как не Вещество(различие, которое для всяких постижимых замыслов будет заменять определение), – Им, существующим как Дух, было созданоили сделано из Ничего силою его Воления (в некоторой точке Пространства, которую мы примем за средоточие, в некоторой дали времен, в каковую мы не дерзаем заглянуть, но, во всяком случае, безмерно далекой), – Им, повторяю, предположим, было создано – Что? Это жизненно важная эпоха в наших соображениях. Чтомы вправе, что одно мы в праве предполагать как то, что было первично и единственно создано?

Мы достигли точки, где лишь Интуиция, взгляд внутрь, может помочь нам – но да позволено мне будет напомнить мысль, на которую я уже намекал как на единственную, которая может надлежащим образом определить взгляд внутрь. Это не что иное, как убеждение, возникающее из тех наведений или выведений, поступательный ход которых есть настолько теневой, что ускользает от нашего сознания, уклоняется от нашего разума или противоборствует нашей способности выражения. С таким уразумением я ныне утверждаю, что некий взгляд внутрь, совершенно неудержимый, хотя неизъяснимый, понуждает меня к заключению, что то, что Бог первоначально создал, что то Вещество, которое, силою своего Воления, он сделал из своего духа, или из Ничего, не моглобыть ничем иным, кроме Вещества в его предельно постижимом состоянии – чего? – Простоты?

Это будет единственным безусловным допущениеммоего рассуждения. Я употребляю слово «допущение» в его повседневном смысле; однако же я утверждаю, что даже это мое первоначальное предположение очень-очень далеко на самом деле от того, чтобы быть действительно простым допущением. Ничто никогда не было более достоверно – никакое человеческое заключение никогда, в действительности, не было более правильно, более строго выведено, – но увы! поступательный ход вывода находится за пределами человеческого рассмотрения – во всяком случае, за пределами выразимости на человеческом языке.

Попытаемся теперь постичь, чем должно было быть Вещество, когда оно находилось или если оно находилось в своем безусловном крайнем состоянии Простоты. Здесь рассудок тотчас улетает к Бесчастичности – к некоторой частице – к однойчастице – к частице одногорода – одногосвойства – однойприроды – однойвеличины – однойформы – к некоторой частице, поэтому, « безформы и пустоты» – к частице положительно, частице во всех точках, – к частице абсолютно единственной, самоотдельной, нераздельной и не неделимой только потому, что Он, который создалее силой своей Воли, может бесконечно менее энергическим проявлением той же самой Воли, само собою разумеющимся образом, разделить ее.

Итак, Единствоесть все, что я предрешаю относительно первично созданного Вещества; но я предлагаю показать, что это Единство есть основа изобильно достаточная для того, чтобы объяснить устроение, существующие явления и явно неизбежное уничтожение по крайней мере вещественной Вселенной.

Волением в бытие первичная частица довершила деяние или, более точно, представлениеМироздания. Мы обратимся теперь к конечной цели, для которой, как нам надо предположить, Частица созидала – то есть, к конечной цели, насколько наши соображения еще могут делать нас способными видеть ее, – к построению Вселенной из нее, Частицы.

Это построение осуществилось через понуждениепервично и потому правильно Единогов неправильное состояние Многих. Действие такого свойства включает в себя противодействие. Рассеяние из Единства включает в себя как условие устремление к возвращению в Единство – устремление неискоренимое, пока оно не удовлетворено. Но об этом я буду говорить более подробно позднее.

Допущение безусловного Единства в первичной Частице включает допущение бесконечной делимости. Итак, предположим, что Частица лишь не целиком истощена рассеянием в Пространство. Из одной частицы, как из центра, предположим, сферически излучается по всем направлениям – на безмерные, но еще определенные расстояния в первоначально пустом пространстве – известное, невыразимо большое, однако же ограниченное число невообразимых, однако же не бесконечно малых атомов.

Теперь, когда эти атомы так рассеяны, или после того как они рассеяны, какие условия их возможно нам – не предположить, но вывести из рассмотрения как их источника, так и свойства замысла явного в их рассеянии? Так как Единствоих источник и отличие от Единстваесть свойство замысла, явленное в их рассеянии, мы уполномочены предположить, что это свойство по крайней мере общим образомсохраняется через весь замысел и образует часть самого замысла – то есть мы будем уполномочены помыслить беспрерывные отличия, во всех отношениях, от единичности и простоты происхождения. Но на таких основаниях вправе ли мы вообразить атомы разнородными, несхожими, неравными и неравноотстоящими? Более подробно: должны ли мы считать, что нет двух атомов, которые, при их рассеянии, были бы той же самой природы, или той же самой формы, или той же самой величины, и что, после выполнение их рассеяния в Пространство, должно ли абсолютно неравное отстояние, каждого от каждого, быть помыслено о них всех? При таком распорядке, при таких условиях мы самым легким и немедленным образом понимаем последовательное, наиболее выполнимое приведение в действие, до завершенности, какого-либо замысла, подобного мной указанному замыслу разности из единства – различия из самости – разнородности из однородности – сложности из простоты – словом, предельно возможной множественности отношения из четко безотносительного Единого. Без сомнения, поэтому мы были быуполномочены принять все мною упомянутое, если бы не размышление, что, во-первых, лишнее действие несовместно с каким-либо Божеским Деянием; и что, во-вторых, предположенная цель, по-видимому, так же легко достижима, когда некоторые из упоминаемых условий опущены в начале, как и тогда, когда все они понимаются немедленно существующими. Я разумею, что некоторые включены в остальные или так мгновенна их последовательность, что различие не может быть оценено. Различие в величине, например, будет сразу получено через устремление одного атома к другому, в предпочтение к третьему, по причине особого неравного отстояния; что нужно понять как частичные неравные отстояния между центрами количества в соседних атомах различной формы– обстоятельство отнюдь не находящееся в противоречии с равным вообще распределением атомов. Различие рода, кроме того, легко постичь как простое следствие различия величины и формы, беря их, более или менее, слитно; на самом деле, раз ЕдинствоЧастицы собственно подразумевает абсолютную однородность, мы не можем вообразить атомы, в их рассеянии, отличающимися по роду, не воображая в то же время особое проявление Божеской Воли при испускании каждого атома, для целей совершения в каждом перемены его существенной природы, – мысль настолько фантастичную тем менее можно лелеять, что указанная цель, как это явствует, сполна достижима без такого подробного и тщательного вмешательства. Мы понимаем поэтому в целом, что было бы лишним и, следовательно, не философическим предрешать об атомах, касательно их целей, что-нибудь большее, чем различие формыпри их рассеянии, с особым неравным отстоянием после этого, – все другие различия сразу возникают из этих, при самых первых свершениях построения массы, громады; мы, таким образом, устанавливаем Вселенную на чисто геометрическомосновании. Конечно, отнюдь не представляется необходимым принимать безусловное различие даже формы между всемиизлучившимися атомами – так же как безусловное особое неравное отстояние каждого от каждого. Мы должны только постичь, что нет ни соседствующихатомов схожей формы, ни атомов, которые могут когда-либо сближаться – ранее их неизбежного воссоединения в конце. Хотя непосредственное и беспрерывное устремлениеразъединенных атомов к возвращению в их правильное единство подразумевается, как я сказал, в их неправильном рассеянии, все же ясно, что это устремление должно оставаться без последствия – стремление и не больше, до тех пор пока рассеивающая энергия, прекращая свое действие, не оставит его, устремление, свободным искать своего удовлетворения. Божеское деяние, однако же, будучи рассматриваемо как определенное и прерванное по выполнении рассеяния, делает нам понятным сразу противодействие– другими словами, удовлетворимоестремление разъединенных атомов вернуться в Одно.

Но раз рассеивающая энергия устранена и противодействие начало споспешествовать окончательному замыслу – именно, наивозможно большего отношения, – этот замысел подвергается теперь опасности быть несовершенным в частях, благодаря как раз этому самому стремлению к возврату, которое должно осуществлять его выполнение вообще. Множественностьесть цель; но нет ничего, дабы удерживать ближайшие атомы от того, чтобы они немедленноне ринулись друг к другу, в силу ныне удовлетворимого устремления, преждевыполнения какой-либо из целей, задуманных во множественности, – и не слились между собою в полное единство; нет ничего, что помешало бы сцеплению различных единичныхгромад, в различных точках пространства – другими словами, ничего, что противоборствовало бы скоплению различных громад, из коих каждая есть безусловно Одно.

Для действительного и цельного выполнения общего замысла мы видим, таким образом, необходимость в некотором отталкивании с ограниченной способностью – в разделяющем что-то, которое, по устранении рассеивающего Воления, в одно и то же самое время будет допускать приближение и возбранять соединение атомов, позволяя им бесконечно приближаться, в то же самое время возбраняя им положительное соприкосновение, – словом, нечто, имеющее власть до известной грани временпредупреждать их сращение, но не имеющее способности противоборствовать их срастаниюв каком-либо отношении или степени. Отталкивающая сила, уже раз-смотренная как особливо ограниченная в других отношениях, может быть рассматриваема, повторяю я, как имеющая власть предупреждать безусловное сращение лишь до некоторой известной поры. Если только мы не допустим, что алкание Единства среди атомов осуждено не быть удовлетворенным никогда; если только мы не представим, что то, что имело начало, не будет иметь конца – понятие, которое не может, действительно, быть принято, сколько бы мы ни говорили и ни грезили о том, что мы его принимаем, – мы вынуждены заключить, что воображенное нами отталкивающее влияние уступит в конце концов – под давлением совокупноприменяемого Единоустремления, но никогда и ни в какой степени не до тех пор, как, по выполнении Божеских замыслов, такое совокупное применение совершится естественно, – уступит силе, которая в эту предельную пору будет верховною силой, как раз до требуемых размеров и, таким образом, позволит всемирное оседание в неизбежное, ибо первичное и потому правильное Одно. Условия, имеющие здесь быть примиренными, поистине трудны; мы даже не можем понять возможности их примирения; тем не менее кажущаяся невозможность исполнена блестящих внушений.

Что это отталкивающее нечто действительно существует, мы видим. Человек не применяет и не знает силы достаточной, чтобы привести два атома в соприкосновение. Это есть лишь хорошо установленное положение о непроницаемости вещества. Всякий опыт доказывает его – всякая философия допускает. Замыселотталкивания – необходимость его существования – я попытался показать; но от всякой попытки исследования его природы я благоговейно воздержался; это – на основании внутреннего убеждения, что начальная та основа строго духовна, что она находится в уюте непроницаемом для нашего теперешнего понимания, закутана в рассмотрении того, что ныне, в нашем человеческом состоянии, неможет быть рассматриваемо – в рассмотрении Духа в себе. Я чувствую, словом, что здесь вмешался Бог, и здесь только, потому что здесь, и здесь только, узел требовал вмешательства Бога.