Текст книги "Т. 1. Лирика Эдгара По в переводах русских поэтов"

Автор книги: Эдгар Аллан По

ВОРОН [66]66
  Перевод Д. Мережковского


[Закрыть]

 
Погруженный в скорбь немую
и усталый, в ночь глухую,
Раз, когда поник в дремоте
я над книгой одного
Из забытых миром знаний,
книгой полной обаяний, —
Стук донесся, стук нежданный
в двери дома моего:
«Это путник постучался
в двери дома моего,
Только путник —
больше ничего».
 
 
В декабре, – я помню – было
это полночью yнылой.
В очаге под пеплом угли
разгорались иногда.
Груды книг не утоляли
ни на миг моей печали —
Об утраченной Леноре,
той, чье имя навсегда —
В сонме ангелов – Ленора,
той, чье имя навсегда
В этом мире стерлось —
без следа.
 
 
От дыханья ночи бурной
занавески шелк пурпурный
Шелестел, и непонятный
страх рождался от всего.
Думал, сердце успокою,
все еще твердил порою:
«Это гость стучится робко
в двери дома моего,
Запоздалый гость стучится
в двери дома моего,
Только гость, —
и больше ничего!»
 
 
И когда преодолело
сердце страх, я молвил смело:
«Вы простите мне, обидеть
не хотел я никого;
Я на миг уснул тревожно:
слишком тихо, осторожно, —
Слишком тихо вы стучались
в двери дома моего…»
И открыл тогда я настежь
двери дома моего —
Мрак ночной, —
и больше ничего.
 
 
Все, что дух мой волновало,
все, что снилось и смущало,
До сих пор не посещало
в этом мире никого.
И ни голоса, ни знака —
из таинственного мрака…
Вдруг «Ленора!» прозвучало
близ жилища моего…
Сам шепнул я это имя,
и проснулся от него.
Только эхо —
больше ничего.
 
 
Но душа моя горела,
притворил я дверь несмело.
Стук опять раздался громче;
я подумал: «Ничего,
Это стук в окне случайный,
никакой здесь нету тайны:
Посмотрю и успокою
трепет сердца моего,
Успокою на мгновенье
трепет сердца моего.
Это ветер —
больше ничего».
 
 
Я открыл окно, и странный
гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает;
я привета от него
Не дождался. Но отважно, —
как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери,
к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады,
сел так тихо на него,
Тихо сел, —
и больше ничего.
 
 
Как ни грустно, как ни больно, —
улыбнулся я невольно
И сказал: «Твое коварство
победим мы без труда,
Но тебя, мой гость зловещий,
Ворон древний, Ворон вещий,
К нам с пределов вечной Ночи
прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда
прилетаешь ты сюда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
 
 
Говорит так ясно птица,
не могу я надивиться.
Но, казалось, что надежда
ей навек была чужда.
То не жди себе отрады,
в чьем дому на бюст Паллады
Сядет Ворон над дверьми;
от несчастья никуда, —
Тот, кто Ворона увидел, —
не спасется никуда,
Ворона, чье имя:
«Никогда».
 
 
Говорил он это слово
так печально, так сурово,
Что, казалось, в нем всю душу
изливал; и вот, когда
Недвижим на изваяньи
он сидел в немом молчаньи,
Я шепнул: «Как счастье, дружба
улетели навсегда,
Улетит и эта птица
завтра утром навсегда».
И ответил Ворон:
«Никогда».
 
 
И сказал я, вздрогнув снова:
«Верно молвить это слово
Научил его хозяин
в дни тяжелые, когда
Он преследуем был Роком,
и в несчастьи одиноком,
Вместо песни лебединой,
в эти долгие года
Для него был стон единый
в эти грустные года —
Никогда, – уж больше
никогда!»
 
 
Так я думал и невольно
улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло
к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился
в бархат кресел и забылся…
«Страшный Ворон, мой ужасный
гость, – подумал я тогда —
Страшный, древний Ворон, горе
возвещающий всегда,
Что же значит крик твой:
«Никогда»?
 
 
Угадать стараюсь тщетно;
смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце
заронил он навсегда.
И в раздумьи над загадкой
я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой
озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел,
как в счастливые года,
Ейуж не склоняться —
никогда!
 
 
И казалось мне: струило
дым незримое кадило,
Прилетели Серафимы,
шелестели иногда
Их шаги, как дуновенье:
«Это Бог мне шлет забвенье!
Пей же сладкое забвенье,
пей, чтоб в сердце навсегда
Об утраченной Леноре
стерлась память – навсегда!..»
И сказал мне Ворон:
«Никогда».
 
 
«Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий.
Злой ли Дух тебя из Ночи,
или вихрь занес сюда
Из пустыни мертвой, вечной,
безнадежной, бесконечной, —
Будет ли, молю, скажи мне,
будет ли хоть там, куда
Снизойдем мы после смерти, —
сердцу отдых навсегда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
 
 
«Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
Заклинаю небом, Богом,
отвечай, в тот день, когда
Я Эдем увижу дальной,
обниму ль душой печальной
Душу светлую Леноры,
той, чье имя навсегда
В сонме ангелов – Ленора,
лучезарной навсегда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
 
 
«Прочь! – воскликнул я, вставая, —
демон ты иль птица злая.
Прочь! – вернись в пределы Ночи,
чтобы больше никогда
Ни одно из перьев черных,
не напомнило позорных,
Лживых слов твоих! Оставь же
бюст Паллады навсегда,
Из души моей твой образ
я исторгну навсегда!»
И ответил Ворон:
«Никогда».
 
 
И сидит, сидит с тех пор он
там над дверью черный Ворон,
С бюста бледного Паллады
не исчезнет никуда.
У него такие очи,
как у Злого Духа ночи,
Сном объятого; и лампа
тень бросает. Навсегда
К этой тени черной птицы
пригвожденный навсегда, —
Не воспрянет дух мой —
никогда!
 

ВОРОН [67]67
  Перевод Altalena
  (В. Жаботинского)


[Закрыть]

 
Как-то в полночь, утомленный, я забылся, полусонный,
Над таинственным значеньем фолианта одного;
Я дремал, и все молчало… Что-то тихо прозвучало —
Что-то тихо застучало у порога моего.
Я подумал: «То стучится гость у входа моего —
Гость, и больше ничего».
 
 
Помню все, как это было: мрак – декабрь – ненастье
выло —
Гас очаг мой – так уныло падал отблеск от него…
Не светало… Что за муки! Не могла мне глубь науки
Дать забвенье о разлуке с девой сердца моего, —
О Леноре, взятой в Небо прочь из дома моего, —
Не оставив ничего…
 
 
Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах —
Чуткой, жуткой, странной дрожью проникал меня всего;
И, смиряя страх минутный, я шепнул в тревоге смутной:
«То стучится бесприютный гость у входа моего —
Поздний путник там стучится у порога моего —
Гость, и больше ничего».
 
 
Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,
Восклицая: «Вы простите – я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке – и проснулся лишь при стуке,
При неясном, легком звуке у порога моего». —
И широко распахнул я дверь жилища моего —
Мрак, и больше ничего.
 
 
Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая
В ощущеньях, человеку незнакомых до того;
Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,
И единственное слово чуть прорезало его —
Зов: «Ленора…» – Только эхо повторило мне его —
Эхо, больше ничего…
 
 
И, смущенный непонятно, я лишь шаг ступил обратно —
Снова стук – уже слышнее, чем звучал он до того.
Я промолвил: «Что дрожу я? Ветер ставни рвет, бушуя, —
Наконец-то разрешу я, в чем здесь скрыто волшебство —
Это ставень, это буря: весь секрет и волшебство —
Вихрь, и больше ничего».
 
 
Я толкнул окно, и рама подалась, и плавно, прямо
Вышел статный, древний Ворон – старой сказки божество;
Без поклона, смело, гордо, он прошел легко и твердо, —
Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего
И вверху, на бюст Паллады, у порога моего
Сел – и больше ничего.
 
 
Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо
Улыбнулся я, – так важен был и вид его, и взор:
«Ты без рыцарского знака – смотришь рыцарем, однако,
Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатер!
Как зовут тебя в том царстве, где стоит Ее шатер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
 
 
Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,
Как удар, – но что за имя «Никогда»? И до сих пор
Был ли смертный в мире целом, в чьем жилище опустелом
Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,
Сел бы важный, мрачный, хмурый, черный Ворон
древних пор
И назвался «Nevermore»?
 
 
Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,
Точно в нем излил всю душу, вновь замкнул ее затвор.
Он сидел легко и статно – и шепнул я еле внятно:
«Завтра утром невозвратно улетит он на простор —
Как друзья – как все надежды, улетит он на простор…»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
 
 
Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,
И сказал ему: «Наверно, господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока
И отчаялся глубоко и, судьбе своей в укор,
Затвердил, как песню скорби, этот горестный укор —
Этот возглас: «Nevermore…»
 
 
И, вперяя взор пытливый, я с улыбкою тоскливой
Опустился тихо в кресла, дал мечте своей простор
И на бархатные складки я поник, ища разгадки, —
Что сказал он, мрачный, гадкий, гордый Ворон древних
пор, —
Что хотел сказать зловещий, хмурый Ворон древних пор
Этим скорбным «Nevermore…»
 
 
Я сидел, объятый думой, неподвижный и угрюмый,
И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор;
Мысль одна сменялась новой, – в креслах замер я суровый,
А на бархат их лиловый лампа свет лила в упор, —
Ах, на бархат их лиловый, озаренный так в упор,
Ейне сесть уж – nevermore!
 
 
Чу!.. провеяли незримо, словно крылья серафима —
Звон кадила – благовонья – шелест ног о мой ковер:
«Это Небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,
Благо мира и забвенья мне даруя с этих пор!
Дай! – я выпью, и Ленору позабуду с этих пор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
 
 
«Адский дух иль тварь земная, – произнес я, замирая, —
Ты – пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор
Занесли тебя, крылатый, в дом мой, ужасом объятый,
В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, —
Говори: пройдет ли рана, что нанес его топор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
 
 
«Адский дух иль тварь земная, – повторил я, замирая, —
Ты – пророк. Во имя Неба, – говори: превыше гор,
Там, где Рай наш легендарный, – там найду ль я,
благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, —
Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
 
 
«Если так, то вон, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись
ты.
Гневно крикнул я, вставая: «Этот черный твой убор
Для меня в моей кручине стал эмблемой лжи отныне, —
Дай мне снова быть в пустыне! Прочь! Верни душе простор!
Не терзай, не рви мне сердца, прочь, умчися на простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
 
 
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон,
Над дверьми, на белом бюсте, – там сидит он до сих пор,
Злыми взорами блистая, – верно, так глядит, мечтая,
Демон, – тень его густая грузно пала на ковер —
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
Не подняться – nevermore!
 

ВОРОН [68]68
  Перевод Вас. Федорова


[Закрыть]

 
Как-то ночью одинокой
я задумался глубоко
Над томами черной магии,
забытой с давних пор.
Сон клонил, – я забывался…
Вдруг неясный звук раздался,
Словно кто-то постучался —
постучался в мой затвор…
«Это гость, – пробормотал я, —
постучался в мой затвор,
Запоздалый визитер…»
 
 
Ясно помню тот декабрьский
Лютый ветер, холод адский,
Эти тени – по паркету
черной бахромы узор, —
Как меня томило это,
как я с книгой ждал рассвета
В страшной скорби без просвета —
без просвета по Линор,
По утраченной недавно
светлой, ласковой Линор,
Невозвратной с этих пор.
 
 
Вдруг забилось неприятно
сердце в страхе под невнятный
Шорох шепотный пурпуровых
моих тяжелых штор;
Чтоб унять сердцебиенье,
сам с собою без смущенья
Говорил я, весь – волненье:
«То стучится в мой затвор,
Запоздалый гость, – смущенно
он стучится в мой затвор,
Этот поздний визитер».
 
 
Взяв себя немного в руки,
крикнул я в ответ на стуки:
«О, пожалуйста, простите, —
я сейчас сниму затвор!
Задремал я… рад… приятно…
но стучались вы невнятно,
Было даже непонятно —
непонятно: стук ли, вздор?..
А теперь я различаю —
это точно – стук, не вздор!..»
Дверь открыл: ночной простор.
 
 
Никого! В недоуменьи,
с новым страхом и в смущеньи
От неведомых предчувствий,
затаившийся, как вор,
Я смотрел, на все готовый,
в сумрак холода ночного,
И шепнул одно лишь слово,
слово-шепот, в ночь: «Линор»…
Это я сказал, но где-то
эхо вторило: «Линор»…
Тихий, жуткий разговор.
 
 
Я захлопнул дверь. Невольно
сердце сжалось острой болью.
Сел… и скоро вновь услышал
тот же звук: тор-тор… тор-тор…
«А-а, – сказал я: – так легка мне
вся загадка: стук недавний —
Дребезжанье старой ставни…
только ветер… мелочь… вздор…
Нет, никто там не стучался, —
Просто ставни… зимний вздор…
Мог бы знать и до сих пор».
 
 
Быстро встал, – окно открыл я.
Широко расставив крылья,
Крупный ворон – птица древняя —
в окно ко мне, в упор,
Вдруг вошел, неторопливо
всхохлил перья, и красивым
Плавным взлетом, горделиво,
– словно зная с давних пор, —
Пролетел, на бюст Паллады сел…
как будто с давних пор
Там сидел он, этот Ворон.
 
 
Сколько важности! Бравады!
Хохотал я до упаду:
«Ну, нежданный гость, привет вам!
Что ж, садитесь! Разговор
Я начну… Что много шума
натворил ты здесь, угрюмый
Ворон, полный древней думы? —
Ну, скажи – как бледный хор
Называл тебя – в Аиде
бестелесных духов хор?»
Ворон крикнул: «Nevermore».
 
 
Я вскочил от удивленья:
новое еще явленье! —
Никогда не приходилось
мне слыхать подобный вздор!
«Вы забавны, Ворон-птица, —
только как могло случиться
Языку вам обучиться
и салонный разговор
Завязать, седлая бюсты?
Что ж, продолжим разговор,
Досточтимый «Nevermore»…»
 
 
Но на белом четко-черный
он теперь молчал упорно,
Словно душу всю излил
в едином слове ворон-вор!
И опять понурый, сгорблен,
я застыл в привычной скорби,
Все надеясь: утро скорбь
утишит… Вдруг, в упор,
Неожиданно и властно,
с бюста белого, в упор
Птичий голос: «Nevermore».
 
 
Вздрогнул я: ответ угрюмый
был в том крике мне на думы!
Верно, ворону случалось часто
слышать, как повтор,
Это слово… звук не нежный…
Знать, его хозяин прежний,
Зло обманутый в надеждах,
повторял себе в укор,
Обращаясь безотчетно к ворону,
ронял укор
Безысходным: «Nevermore».
 
 
Весь во власти черной тени,
в жажде предосуществлений,
Я теперь хотел жестоко
с этой птицей жуткий спор
Завязать, – придвинул кресло
ближе к бюсту… и воскресла —
Там в мозгу моем воскресла,
словно грозный приговор,
Логика фантасмагорий,
странно слитых в приговор
С этим криком: «Nevermore…»
 
 
И теперь меня глубоко
волновали птицы Рока —
Птицы огневые очи,
устремленные в упор.
Свет от лампы плавно лился,
он над вороном струился…
Я мучительно забылся, —
мне казалось: с вечных пор
Этот черный хмурый ворон
здесь, со мной, с извечных пор
Со зловещим: «Nevermore».
 
 
Словно плавное кадило
в кабинете воскурило
Фимиамы, и туманы
наплывали с алых штор.
Простонал я: «Дух угрюмый,
что томишь тяжелой думой?
Обмани предвечным шумом
крыльев черных, и Линор
Позабыть совсем дай мне —
дай забыть мою Линор!»
Крикнул ворон: «Nevermore».
 
 
«Прорицатель! Вестник горя!
Птица-дьявол из-за моря!
За душой моею выслал Ад
тебя? – Хватай же, вор!
Ветер… злая ночь… и стужа…
В тихом доме смертный ужас —
Сердце рвет он, этот ужас,
строит склеп мне выше гор…
Ну, хватай! Ведь после смерти
позабуду я Линор!»
Крикнул ворон: «Nevermore».
 
 
«Прорицатель! Вестник горя!
Птица-дьявол из-за моря!
Там, где гнутся своды неба,
есть же Божий приговор!
Ты скажи – я жду ответа —
там, за гранью жизни этой
Прозвучит ли речь привета
иль пройдет хоть тень Линор —
Недостижной здесь навеки,
нежной, ласковой Линор?»
Крикнул ворон: «Nevermore».
 
 
В непереносимой муке
я стонал: «О, пусть разлуки
Будет знаком это слово,
мой последний приговор!
Вынь из сердца клюв жестокий,
ворон, друг мой, – одиноко
Улетай в Аид далекий,
сгинь в неведомый простор,
Населенный привиденьями
аидовый простор!»
Крикнул ворон: «Nevermore».
 
 
И зловещий, и сердитый
все сидит он и сидит он,
Черный ворон на Палладе,
охраняя мой затвор…
И от лампы свет струится…
И огромная ложится
От недвижной этой птицы
на пол тень… И с этих пор
Для души моей из мрака
черной Тени – с этих пор —
Нет исхода – Nevermore.
 

ВОРОН [69]69
  Перевод М. Зенкевича


[Закрыть]

 
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
«Гость, – сказал я, – там стучится в двери дома моего,
Гость – и больше ничего».
 
 
Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Линор,
По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, —
Безыменной здесь с тех пор.
 
 
Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
«Это гость лишь запоздалый у порога моего,
Гость – и больше ничего».
 
 
И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
«Извините, сэр иль леди, – я приветствовал его, —
Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
Что я вас едва услышал», – дверь открыл я: никого,
Тьма – и больше ничего.
 
 
Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: «Линор!»
Это я шепнул, и эхо прошептало мне: «Линор!»
Прошептало, как укор.
 
 
В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчетливей того.
«Это тот же стук недавний, – я сказал, – в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего, —
Ветер – больше ничего».
 
 
Только приоткрыл я ставни – вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога моего,
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
Сел – и больше ничего.
 
 
И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
Я сказал: «Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,
О, зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?»
Каркнул Ворон: «Nevermore».
 
 
Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой «Nevermore».
 
 
Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И шепнул я, вдруг вздохнувши: «Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор».
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
 
 
При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном,
И сказал я: «Несомненно, затвердил он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина такого,
Кто под гнетом Рока злого слышал, словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор
Слышал в этом «Nevermore».
 
 
И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: «Nevermore».
 
 
Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной
Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор,
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор
Никогда, о nevermore!
 
 
Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
И ступили Серафимы в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: «О несчастный, это Бог от муки страстной
Шлет непентес – исцеленье от любви твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
 
 
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
 
 
Я воскликнул: «Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Если только Бог над нами свод небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор —
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
 
 
«Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! —
Я, вскочив, воскликнул: – С бурей уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной
простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
 
 
И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте.
И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер,
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о nevermore!
 

ВОРОН [70]70
  Перевод В. Бетаки


[Закрыть]

 
Мрачной полночью бессонной, беспредельно утомленный,
В книги древние вникал я и, стремясь постичь их суть,
Над старинным странным томом задремал, и вдруг сквозь
дрему
Стук нежданный в двери дома мне почудился чуть-чуть.
«Это кто-то, – прошептал я, – хочет в гости заглянуть,
Просто в гости кто-нибудь!»
 
 
Так отчетливо я помню – был декабрь, глухой и темный,
И камин не смел в лицо мне алым отсветом сверкнуть,
Я с тревогой ждал рассвета: в книгах не было ответа,
Как на свете жить без света той, кого уж не вернуть,
Без Линор, чье имя мог бы только ангел мне шепнуть
В небесах когда-нибудь.
 
 
Шелковое колыханье, шторы пурпурной шуршанье
Страх внушало, сердце сжало, и, чтоб страх с души стряхнуть,
Стук в груди едва умеря, повторил я, сам не веря:
«Кто-то там стучится в двери, хочет в гости заглянуть,
Поздно так стучится в двери, видно, хочет заглянуть
Просто в гости кто-нибудь».
 
 
Молча вслушавшись в молчанье, я сказал без колебанья:
«Леди или сэр, простите, но случилось мне вздремнуть,
Не расслышал я вначале, так вы тихо постучали,
Так вы робко постучали…» И решился я взглянуть, —
Распахнул пошире двери, чтобы выйти и взглянуть, —
Тьма, – и хоть бы кто-нибудь!
 
 
Я стоял, во мрак вперяясь, грезам странным предаваясь,
Так мечтать наш смертный разум никогда не мог дерзнуть,
А немая ночь молчала, тишина не отвечала,
Только слово прозвучало – кто мне мог его шепнуть?
Я сказал: «Линор» – и эхо мне ответ могло шепнуть…
Эхо – или кто-нибудь?
 
 
Я в смятенье оглянулся, дверь закрыл и в дом вернулся,
Стук неясный повторился, но теперь ясней чуть-чуть.
И сказал себе тогда я: «А, теперь я понимаю:
Это ветер, налетая, хочет ставни распахнуть,
Ну конечно, это ветер хочет ставни распахнуть…
Ветер – или кто-нибудь?»
 
 
Но едва окно открыл я, – вдруг, расправив гордо крылья,
Перья черные взъероша и выпячивая грудь,
Шагом вышел из-за штор он, с видом лорда древний ворон,
И, наверно, счел за вздор он в знак приветствия кивнуть,
Он взлетел на бюст Паллады, сел и мне забыл кивнуть.
Сел – и хоть бы что-нибудь!
 
 
В перья черные разряжен, так он мрачен был и важен!
Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь:
«Право, ты невзрачен с виду, но не дашь себя в обиду,
Древний ворон из Аида, совершивший мрачный путь.
Ты скажи мне, как ты звался там, откуда держишь путь?»
Крикнул ворон: «Не вернуть!»
 
 
Я не мог не удивиться, что услышал вдруг от птицы
Человеческое слово, хоть не понял, в чем тут суть,
Но поверят все, пожалуй, что обычного тут мало:
Где, когда еще бывало, кто слыхал когда-нибудь, —
Чтобы в комнате над дверью ворон сел когда-нибудь,
Ворон с кличкой «Не вернуть»?
 
 
Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,
Чтоб опять молчать сурово и пером не шелохнуть.
«Где друзья? – пробормотал я. – И надежды растерял я,
Только он, кого не звал я, мне всю ночь терзает грудь…
Завтра он в Аид вернется, и покой вернется в грудь…»
Вдруг он каркнул: «Не вернуть!»
 
 
Вздрогнул я от звуков этих, – так удачно он ответил,
Я подумал: «Несомненно, он слыхал когда-нибудь
Слово это слишком часто, повторял его всечасно
За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть,
Чьей последней, горькой песней, воплотившей жизни суть,
Стало слово «Не вернуть!»
 
 
И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе
Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сжимала грудь,
Сел, раздумывая снова, что же значит это слово
И на что он так сурово мне пытался намекнуть.
Древний, тощий, темный ворон мне пытался намекнуть,
Грозно каркнув: «Не вернуть!»
 
 
Так сидел я, размышляя, тишины не нарушая,
Чувствуя, как злобным взором ворон мне пронзает грудь,
И на бархат однотонный, слабым светом озаренный,
Головою утомленной я склонился, чтоб уснуть…
Но ее, что так любила здесь, на бархате, уснуть,
Никогда уж не вернуть!
 
 
Вдруг – как звон шагов по плитам на полу, ковром
покрытом!
Словно в славе фимиама серафимы держат путь!
«Бог, – вскричал я в исступленье, – шлет от страсти
избавленье!
Пей, о пей, Бальзам Забвенья – и покой вернется в грудь!
Пей, забудь Линор навеки – и покой вернется в грудь!»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
 
 
«О вещун! Молю – хоть слово! Птица ужаса ночного!
Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит
ныне, —
В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне, чтобы, все забыв, заснуть?»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
 
 
«О вещун! – вскричал я снова, – птица ужаса ночного!
Заклинаю небом, Богом! Крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придет ли время,
И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?
Вновь вернуть ее в объятья суждено ль когда-нибудь?»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
 
 
«Слушай, адское созданье! Это слово – знак прощанья!
Вынь из сердца клюв проклятый! В бурю и во мрак – твой
путь!
Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю!
Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь когда-нибудь!
Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь!»
Каркнул ворон: «Не вернуть!»
 
 
И не вздрогнет, не взлетит он, все сидит он, все сидит он,
Словно демон в дреме мрачной, взгляд навек вонзив мне
в грудь,
Свет от лампы вниз струится, тень от Ворона ложится,
И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть…
Никогда из мрака душу, осужденную тонуть,
Не вернуть, о, не вернуть!