Текст книги "Златовласка"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Игра в покер служила алиби на воскресную ночь. По средам у него не было приема, и он тоже отправлялся к ней. Морин принимала его ложь без вопросов. Но когда он уходил в последний раз, один из игроков, который был в проигрыше, спросил: «Куда это ты так мчишься, Джейми, уж не к подружке ли?» До этого момента он думал, что все шито-крыто. И теперь он мимоходом бросил: «Конечно, конечно, к подружке», и пожелал всем доброй ночи, – но повисшая в воздухе реплика не давала ему покоя. В супружеской неверности он собаку съел. До встречи с Морин он обманывал первую жену шесть лет, позже он регулярно встречался с Морин, прежде чем попросил развод. Он знал, что мужчины хуже женщин, когда дело доходит до сплетен, и страшно беспокоился, что его ранние выходы из игры вызовут пересуды. Но поскольку он уже вышел из игры, то, значит, пошел на риск. Он мог надеяться лишь на везенье, которое было к нему в этот вечер благосклонно.

Он не мог взять в толк, зачем он снова связался с другой женщиной. Кэтрин – он наконец назвал ее имя и, казалось, почувствовал облегчение от того, что оно известно. И тут же рассказал о ней все. Кэтрин Брене, жена хирурга Эжена Брене, замечательного человека, как он сказал, оценивая Брене как медика, конечно, а не как рогоносца. Он встретил ее на одном из благотворительных вечеров, она оказалась его соседкой за обедом, он болтал и танцевал с ней. Она была потрясающе красива. Но более того – она оказалась доступной. Именно эта атмосфера несомненной доступности поначалу и привлекла к ней.

Да и, в конце концов, у него уже накопился немалый опыт в такого рода делах.

Он встречал этот тип женщин прежде; поначалу она была для него одной из многих, кого он отвозил на тайные свидания в мелькающие бесконечной чередой мотели. Она тоже была Златовлаской. Прозвище, данное Морин его первой женой, теперь казалось также вполне подходящим. Именно Златовласка! Прокрадывается в чужой дом, садится не на свои стулья, ест приготовленную не для нее кашу и забирается в чужую постель… Златовласка – это просто другая женщина. Она не обязательно должна быть блондинкой, хотя и Морин и Кэтрин – блондинки. Она вполне может иметь черные как ночь волосы, а глаза – белые как алебастр…

Мы находились в саду городского театра Лесли Харпера. Фрэнк, его жена Леона, Сьюзен и я. Нас окружали статуи. Листья пальм колыхались на слабом ветру. Воздух благоухал мимозой. Леона только что представила всем нам Агату. Леона описала ее как «новую сподвижницу Харпера». Фрэнк презирал всю эту суету. Его жена, однако, гордилась своей финансовой деятельностью в пользу театра и стойко утверждала, что театр Харпера – яркое пятно в культурной жизни Калузы. Фрэнк немедленно и без всяких обиняков заявил, что в Калузе настоящей культуры отродясь не бывало – только жалкие попытки создать культурный эрзацклимат. Харпер, настаивал он, вплотную подошел только к единственному, – чтобы стать театром тщеславия. Он произнес это в пределах слышимости семи или восьми экзальтированных особ, которые сами являлись спонсорами того, что было, несмотря на предвзятое мнение Фрэнка как нью-йоркца, театром с хорошим репертуаром. Одна из пожилых дам подозрительно втянула воздух, как будто почуяв в непосредственной близости нечто гнилое. Агата заметила это – и улыбнулась.

Когда нас представляли друг другу, я невольно задержал ее ладонь в своей руке. У меня перехватило дыхание в лучах ее красоты, теперь же я растворился в ее улыбке. Я почувствовал, что краснею, и отвернулся. Прозвучал звонок, антракт закончился. Я посмотрел ей в глаза, она неуловимо кивнула и повернулась, чтобы уйти. При этом волна ее черных волос всколыхнула воздух. Я смотрел, как она пересекает сад и подходит к высокому блондину. В ней было что-то от грации кошки: длинные скользящие шаги и гибкость. Она поднималась по ступенькам в вестибюль, и внезапно в разрезе ее длинного зеленого платья сверкнула нога… Я задержал дыхание и прислушался к стуку ее каблуков. Звонок прозвенел снова. «Мэттью», – окликнула Сьюзен, и мы вчетвером вернулись в зал. В течение всего второго акта я пытался взглядом отыскать Агату Хеммингз. Зал был маленький, но я не мог найти ее, после в фойе я ее тоже не отыскал. Усаживаясь в машину, Фрэнк охарактеризовал пьесу как поверхностную.

Я позвонил ей в понедельник утром.

Ее мужа звали Джеральд Хеммингз, по профессии он был строительным подрядчиком. Я узнал это от Фрэнка, обсуждая вечер в театре. Это была ценная информация. В телефонном справочнике Калузы я насчитал шесть Хеммингзов, и у меня не хватило бы смелости обзвонить всех по очереди, каждый раз спрашивая, не могу ли я поговорить с Агатой. Но я все-таки звонил и просто вешал трубку, если подходила к аппарату не Агата. Я нервно вел подсчет. Она оказалась пятой.

– Алло?

– Алло… – задохнулся я. – Это Агата Хеммингз?

– Да.

– Это Мэттью Хоуп.

Молчание.

– Мы встречались в театре в субботу вечером. Леона Саммервилл познако…

– Да, Мэттью, как поживаете?

– Прекрасно. А вы?

– Отлично, благодарю вас.

Молчание.

– Агата, я… видите ли, я, наверное, полный идиот, я знаю, но… я хотел бы пригласить вас, если это возможно… На ленч, если это, конечно, возможно… Одну, я хочу сказать, если это возможно. На ленч, я хочу сказать.

Опять последовало молчание. Я задыхался в своем кондиционированном кабинете.

– Завтракать обязательно? – наконец спросила она.

Джейми как раз рассказывал о том, что когда он в первый раз встретился с Кэтрин наедине – почему-то перестали тикать часы. Я не желал слушать о его грязной интрижке с непутевой женой хирурга, мне претило вникать в подробности их первого свидания. Шел дождь, говорил он. Это произошло год назад, в феврале. Для Калузы нехарактерно, чтобы в это время года шел дождь. Кэтрин ждала там, где они условились. На ней был черный плащ и зеленая шляпа с широкими полями. Он подогнал машину к тротуару, распахнул дверцу, и она тут же скользнула внутрь. Полы черного плаща разъехались, и обнажилась нога. Он положил ладонь на ее бедро; его как будто пронизало током. В маленьком замкнутом пространстве стоял запах мокрой сохнущей одежды. Он смело поцеловал ее. «Дворники» рассекали струи дождя на лобовом стекле…

Мы тоже поцеловались, едва вошли в мотель – Агата и я. Я отвез ее в другой город, в семнадцати милях к югу, но все равно страшно боялся, что нас накроют. Когда мы поцеловались, я думал только о том, какой же я идиот, что поставил под удар свой брак ради денечка в стогу сена. Однако вскоре я убедил себя, что в этом нет ничего особенного. Я не говорил с Агатой с тех пор, как позвонил ей в понедельник утром. А сегодня был четверг. Ровно в двенадцать она села ко мне в машину на стоянке позади здания банка, а сейчас уже было без четверти час. Четверг, месяц май. За три недели до тринадцатой годовщины со дня моей свадьбы. Мы целовались в номере мотеля, и я был перепуган до смерти. Она мягко оторвала свои губы от моих.

– Мы можем уехать, – прошептала она.

– Я хочу остаться.

– Не волнуйся.

– Я не волнуюсь.

На ней были белые брюки, блузка бледно-лилового цвета с длинными рукавами, застегнутая спереди. Босоножки. У нее были довольно большие ступни. Ногти на ногах покрыты ярко-красным лаком. На руках тоже. На губах алая помада, что выглядело несколько кричаще на фоне бледного овального лица. Волосы цвета глубокой ночи в свете единственной лампочки отсвечивали синим. Она разделась без всяких церемоний и претензий: только что была одета – и вот уже обнажена. Ее груди оказались меньше, чем я предполагал. Черный треугольник внизу живота был удлиненным и сексуально равнобедренным. Она подошла ко мне, обвила меня руками и поцеловала.

– Я полюбила тебя, Мэттью, – сказала она.

…Джейми, в сущности, рассказывал то же самое. Мне хотелось убить его за это. В этой клетке вне времени и пространства, где не раздавалось ни звука, кроме мерного рокота его голоса, где часы молчали, а время превратилось в одно настоящее, я слушал, как он рассказывает о своей возлюбленной, любовнице, шлюхе… Да, черт бы его побрал, он украл у нас с Агатой уникальность нашей любви, он снижал наши отношения до своего собственного – вульгарного! – уровня, причем они начинали до тошноты напоминать интрижки с девицами из варьете. Теперь он любил Кэтрин больше, чем кого бы то ни было в своей жизни: она была его вторым шансом, сказал он. Я вспомнил, как он говорил прошлой ночью: «Подумай, сколько мне осталось? Мне сорок шесть, сколько мне осталось – еще лет тридцать?» Это был его теперешний возраст – сорок шесть, когда он сказал: «Это был мой второй шанс. По крайней мере, я так полагал». На самом деле он хотел сказать, что это была еще одна вторая попытка, два в квадрате, не Морин, а вертлявая жена хирурга, с которой он был в постели, в то время как Морин зверски убивали!..

Внезапно я ощутил слабость.

Если он не остановится, подумалось мне, я упаду в обморок. Он признавался в своей любви к Кэтрин, рассказывая при этом, как они прошлой ночью обсуждали своих товарищей, каждый своего – он употребил именно это слово, «товарищей», как будто он был моряк или англичанин, сидящий в пабе, – «товарищей»!

Я еще никогда не слышал, чтобы кто-нибудь прежде, мужчина или женщина, говорил о своем партнере в браке как о «товарище». Тем не менее, Морин, безусловно, была его «товарищем», так же как доктор Эжен Брене был «товарищем» Кэтрин. А Сьюзен была моим «товарищем», а мужчина, с которым я никогда не встречался, был «товарищем» Агаты. Мужчина по имени Джеральд Хеммингз, которого она оставит сразу же, как только я скажу своей жене, моему «товарищу», что я люблю другую женщину.

Джейми со своей любовницей пришли к такому же решению не далее как прошлой ночью в домике, который они сняли на Стоун-Крэб. В конце концов, все это длилось уже больше года, и мотельный период остался далеко позади. Они были в состоянии позволить себе снять небольшой коттедж на пляже, где могли бы заниматься любовью. Прошлой ночью они пообещали друг другу рассказать все каждый своему «товарищу». Очевидно, что дальше так продолжаться не могло. «Скоро, любимая, скоро!» – так он описывал их страстное прощание. Кэтрин была в его объятиях, он целовал ее лицо, ее шею… А я не мог это выслушивать дальше. Не то же ли самое было причиной, по которой я собрался было разорвать собственный брак? Чтобы с этого момента начать еще один роман с еще одной женщиной? Ведь Морин, Кэтрин и Агаты этого мира образуют огромный женский клуб из жен хирургов, стенографисток в суде, официанток или воспитательниц детского сада – все на один манер. И все как одна зовутся Златовласками…

А Джейми продолжал свой рассказ. Теперь он был уже на Джакаранда-Драйв и загонял машину в гараж. Свет в окнах горел, и в этом не было ничего особенного, потому что Морин всегда оставляла его включенным, когда Джейми уезжал играть в покер. Он выключил зажигание, прошел к боковой двери здания и отпер ее. Он надеялся, что Морин спит. Она иногда ждала его, но в этот раз ему очень хотелось, чтобы этого не случилось. Он был возбужден, и момент был неподходящий, чтобы рассказывать ей о своих планах. Еще не время. Он не хотел, чтобы на него давили, задавая вопросы, на которые у него не нашлось бы ответов.

Он включил свет в спальне.

Сначала ему в глаза бросилась кровь на стенах.

Он попятился из комнаты, подумав, что кто-то, может, дочери чем-то выпачкали стены. Поначалу до него не дошло, что это кровь. Пятна крови не были того ярко-красного цвета, который имеет кровь, брызжущая из-под скальпеля хирурга, не были они и темно-красными, цвета крови, когда она находится в шприце или пробирке, – они были почти коричневые. Поначалу он решил – все это были мгновенные мысли, которые рождались в его мозгу с частотой секундомера – так вот, он решил, что кто-то размазал по стенам кал.

Потом он заметил руку.

Дверь стенного шкафа была приоткрыта, и он увидел руку, видневшуюся из-под двери ладонью кверху. Он двинулся к шкафу и застыл на месте. Не сводя глаз с руки, он произнес: «О, Боже!» – и рывком открыл дверь. Он сразу понял, что она, должно быть, забралась в шкаф, чтобы спрятаться от того, кто кромсал ее ночную рубашку и тело. На лифе ее рубашки была вышита розочка, и она светилась как крошечный розовый глаз на окровавленном фоне рубашки. Ее было не узнать. Лицо изуродовано до неузнаваемости. На груди глубокие раны. Горло перерезано от уха до уха, так что под ее собственным открытым ртом образовался еще один – широкий, ухмыляющийся, кровавый. Он упал рядом с ней на колени и закрыл ей глаза, чтобы она не видела весь этот ужас. А потом вспомнил о детях.

Он поднялся на ноги. Спотыкаясь, прошел по коридору к их комнате, моля Бога, чтобы они спали, надеясь, что разразившаяся трагедия не потревожила детей, и убийца не понял, что помимо женщины, которую он убил, в доме еще есть две маленькие девочки.

Он чуть не споткнулся об Эмили, лежавшую в дверях спальни.

Он попятился, попятился…

И закричал.

…Внезапно наступившую тишину в кабинете Фрэнка взорвал телефонный звонок. Фрэнк тут же поднял трубку.

– Алло? – произнес он. – Да, Синтия. – Он посмотрел на меня. – Это тебя, Мэтт.

Звонила Бетти Парчейз, бывшая жена Джейми. Она сообщила, что ее только что посетил детектив Юренберг из полицейского управления Калузы, и спросила, не смогу ли я сейчас же приехать к ней.

Глава 6

Последний раз я разговаривал с Бетти в январе, когда угрожал ей раздельной продажей, а она посоветовала мне убираться ко всем чертям. Сейчас она казалась более сердечной, ведя меня внутрь огромного здания, которое когда-то делила с Джейми. Я, конечно, был знаком с нею, иногда встречался то тут, то там в городе на вечеринках: невозможно жить в таком городке, как Калуза, без того, чтобы рано или поздно не перезнакомиться со всем населением. На ней был элегантный брючный костюм серого цвета, в вырезе пиджака виднелась коньячного цвета блузка. Черные волосы были коротко подстрижены. Глаза темно-карие. Некрасивой женщиной ее назвать нельзя было, но миловидное лицо портило жесткое натянутое выражение, в котором читался характер переменчивый и опасный. У нее была размашистая мужская походка – я вдруг вспомнил, что Джейми первые тринадцать лет их брака жаловался на ее фригидность. Она предложила мне стул на веранде, а сама уселась напротив. Позади нее на белом песчаном пляже шумел прибой. Дом и земля, на которой он стоял, являлись частью соглашения при разводе. Остальную часть, по словам Джейми, составляли двести тысяч долларов наличными и тридцать тысяч в год алиментов.

Она предложила мне выпить. Я отказался: было всего одиннадцать тридцать утра. Она спросила, не хочу ли я кофе, холодного чая. Я снова отказался. Тогда, без всяких околичностей, она сказала:

– Я хочу знать, что Джейми рассказал полиции.

– Насчет чего?

– Обо мне.

– Только то, что вы когда-то были женаты.

– Тогда почему они приходят сюда и задают всякие вопросы? Может быть, Джейми сказал им, что я имею отношение к этому делу?

– Нет, этого он не говорил.

– Не верю.

– Тебе следовало ожидать визита полиции, – заметил я. – Навестить бывшую жену – дело обычное при расследовании…

– Нет, это не было обычным, не говори мне, что так делается обычно, – резко возразила она, встала и начала расхаживать взад-вперед.

– Бетти, – сказал я. – По телефону ты сказала мне, что хочешь поговорить с адвокатом Джейми. Что ж, вот я здесь. Я уже сказал тебе, что Джейми даже и намека не…

– Тогда почему они думают, что это могла сделать я?

– Так и было сказано?

– Нет, они просто интересовались, где я была прошлой ночью.

– И что ты им ответила?

– Что я была дома.

– Тогда о чем же беспокоиться?

– Они хотели знать, была ли я одна. Я ответила, что сидела дома одна и смотрела телевизор. У меня нет мужа, мне сорок два года, и где, черт возьми, они полагают, я провожу воскресную ночь?

– Бетти, я все-таки не понимаю, почему…

– Разве? Они хотели знать, какие именно передачи я смотрела по телевизору, не звонила ли я по телефону или кто-нибудь мне, в каком часу я легла спать и все такое. Как тебе это нравится?

– Обычные вопросы. Если ты на самом деле разговаривала с кем-нибудь по телефону…

– Ни с одной живой душой, – отрезала она. – Мой телефон теперь не так часто звонит. – Взгляд стал еще напряженнее, рот сжался. – Я одинокая женщина, проживающая в городе, битком набитом разведенными и вдовами. Когда мужчина может свободно найти себе двадцатилетнюю в баре или на пляже, он не слишком-то склонен…

– Я что хочу сказать…

– Что телефонный звонок установил бы мое алиби?

– Это ты сказала, Бетти, не я.

– Мне алиби ни к чему. Я не убивала эту шлюху.

– Ты так и заявила полиции?

– Так и сказала. Но я заметила, что они звонили соседям. Уже после того, как ушли от меня. Одна из моих соседок позвонила потом мне и сказала, что они интересовались, не видела ли она прошлой ночью у меня в доме света, стояла ли в гараже машина…

– А свет был?

– Только в комнате, где телевизор. Там окна выходят на пляж. С улицы не видно. А дверь гаража была заперта, так что никто из соседей не может сказать, была я дома или нет.

– Но ты находилась дома? Ты только что сказала мне…

– Да, дома!

– Тогда о чем беспокоиться, Бетти?

– Я не желаю быть замешанной в это грязное дело. Мне нужно поддерживать свою репутацию, а для одинокой женщины это нелегко. У меня и так непростая жизнь – Джейми лишил меня достоинства, гордости, а теперь он… утверждает…

– Ничего такого он не утверждает. Когда его допрашивали, я находился рядом, с его стороны не было ни малейшего… послушай, Бетти, чего ты хочешь?

– Хорошо, я скажу тебе. Но скажу, чего я не хочу. Я не хочу, чтобы кто-то приходил ко мне и задавал вопросы о том, где я была, обращаясь со мной как с преступницей только потому, что Джейми…

– Джейми ни о чем таком…

– Ты передай ему от меня кое-что, ладно? Передай, что если я узнаю, что он хоть слово кому-нибудь шепнул – неважно кому – о том, что я, возможно, замешана в этом деле, я привлеку его к суду, не успеет он и глазом моргнуть. Иди и передай ему мои слова.

– Поэтому ты и просила меня приехать?

– Да. Ты его адвокат. Его следует предупредить. Я не желаю, чтобы полиция совала нос в мою личную жизнь. Джейми принес мне достаточно горя, когда выставил свою проклятую интрижку напоказ всему городу, начав открыто жить с Златовлаской еще до того, как мы пришли к соглашению. Восемнадцать месяцев, сукин сын, он жил с ней в этом маленьком любовном гнездышке на Стоун-Крэб! Передай ему мои слова, Мэтт. Предупреди его…

– Я предупрежу его, но думаю, что это напрасно.

– Я сказала – передай ему мои слова!

– Передам.

– И передай ему кое-что еще. – Она сидела спиной к заливу. Солнце стояло почти в зените и заливало песок и водную гладь ослепительным светом. – Скажи ему: я рада, что с ними покончено.

– Бетти, я думаю, на самом деле ты не хочешь, чтобы я передавал ему это.

– Скажи ему, – упрямо повторила она. – Скажи этому проклятому ублюдку!

Я не был удивлен тому факту, что Юренберг посетил ее. Я пока был еще очень мало знаком с ним, но знал, что в этом деле он ничто не примет на веру – ни алиби Джейми, ни его бывшей жены. Я был уверен, что еще чуть-чуть – и он докопается и до поспешного выхода Джейми из игры, и до его встречи с Кэтрин Брене. Не сомневался я и в том, что он не примет алиби Бетти, основываясь лишь на ее словах. Если никто не видел свет в доме и никто не может положительно утверждать, что Бетти действительно находилась дома всю ночь, тогда она могла быть где угодно. А «где угодно» могло означать и Джакаранда-Драйв.

Вот о чем я думал, возвращаясь в контору. Убийства, очевидно, были совершены в состоянии исступленной ярости, а если что и было у Бетти в избытке, так это злоба. Я размышлял о том, не следует ли мне позвонить Юренбергу и передать слова, произнесенные ею: «Скажи ему: я рада, что с ними покончено». Но звонить не пришлось. Едва я вошел в контору, как Синтия сказала мне, что он сам звонил минут пять назад и сообщил, что сын Джейми – Майкл сознался в совершенных убийствах.

Официальное название полицейского участка в Калузе – Служба общественной безопасности. Об этом и говорила надпись на наружной стене здания. Справа на металлических входных дверях коричневого цвета не сразу заметишь буквы помельче: «Полицейское управление». Здание было построено из кирпича коричневого цвета различных оттенков, и его строгий архитектурный фасад портили узкие, похожие на бойницы окна. Для Калузы это обычное явление, потому что в летние месяцы здесь стоит нестерпимая жара, и широкие окна не дают ничего, кроме духоты и зноя.

Я вошел внутрь здания и решительно направился к тому, что, по всей видимости, являлось столом регистрации. Одна из девушек сообщила мне, что детектива Юренберга и доктора Парчейза я найду на третьем этаже, а затем позвонила Юренбергу, чтобы известить его о моем приходе. Он вместе с Джейми встретил меня около лифта. Юренберг был серьезен и смотрел с сочувствием. Он произнес:

– Я уже выразил доктору Парчейзу свое сожаление по поводу случившегося.

– Я бы хотел поговорить с Майклом, – сказал я. – Наедине, Джейми.

– Это самое лучшее, что можно придумать, – отозвался Юренберг, кивнув. Я не сомневался, что его расстроил арест двадцатилетнего Майкла Парчейза. Он казался человеком, которому нелегко скрывать свои переживания. Он был расстроен тем, как обернулось дело, и это ясно читалось по его лицу и поникшей фигуре. Руки он держал в карманах. Он, казалось, не стыдился того, что мы собрались здесь ярким солнечным днем, чтобы распутать кровавую тайну прошлой ночи.

– Хорошо, – согласился Джейми, – но, если можно, я бы хотел увидеться с ним, прежде…

– Да, можете поговорить с ним перед тем, как мы станем его допрашивать, – сказал Юренберг. – Но потом останется только его адвокат, если он захочет.

– Мне, может быть, придется вызвать адвоката по уголовным делам, – заметил я.

– Если мальчик так пожелает, я не возражаю.

– Вы с ним уже говорили?

– Что вы, конечно, нет, сэр, – обиделся Юренберг.

– Вы сказали, что он сознался в совершенных убийствах…

– Да, но только полицейскому, производившему арест. Следствие находилось на предварительной стадии, и от полицейского не требовалось рассказывать уголовный кодекс. Как только его доставили к нам, мы сразу же сообщили мальчику о его правах. Он попросил, чтобы мы позвонили его отцу, и в конце концов мы связались с доктором Парчейзом в вашей конторе.

– Хорошо, – сказал я, – пожалуйста, разрешите нам поговорить.

Он проводил меня в большую приемную, где наискосок от входа возвышался, как огромный перископ, оранжевого цвета подъемник для писем. Прямо против нас у стены был стол, за которым сидела девушка и с яростью стучала на машинке. Часы на стене над ее головой показывали двенадцать пятнадцать.

– Он в кабинете капитана, – сказал Юренберг. – Доктор Парчейз, если вы присядете, я попрошу кого-нибудь принести вам чашку кофе. – Он указал на банкетку, а затем провел меня мимо американского флага туда, где в небольшом тамбуре была пара дверей под прямым углом друг к другу. Он открыл левую дверь, и я вошел в комнату. Замок за мной защелкнулся.

Сначала я подумал, что кабинет пустой. Напротив у стены стоял стол с вращающимся стулом, обитым искусственной кожей зеленого цвета. На обшитой панелями стене над столом висело несколько дипломов в рамках. Сбоку от стола книжный стеллаж, на верхней полке – кальян. С фотографий в рамках смотрели жена капитана и его дочери, как я догадался. Вдруг боковым зрением я заметил Майкла Парчейза, сидящего на стуле справа от двери.

Он сидел уперев локти в бедра, ладони стиснув перед собой, голову опустив вровень с полированной поверхностью стола капитана. Он не поднял глаз, когда я приблизился, а сидел по-прежнему, уставившись на полированную крышку стола, где были разложены в ряд полдюжины поляроидных фотографий, образуя серию порнографических открыток. На Майкле были окровавленные голубые джинсы и залитая кровью белая тенниска. Его сандалии были покрыты коркой из засохшей крови, перемешанной с песком. В спутанных черных волосах застряли песчинки, на щеке – запекшаяся кровь, на мочке уха – тоже.

– Майкл, – обратился я к нему.

Он взглянул на меня – его карие глаза выглядели огромными на узком лице, – слабо кивнул и снова уставился на фотографии негритянки. Я не мог поверить, будто он действительно их рассматривает. Просто он не хотел встречаться со мной взглядом.

– У меня к тебе несколько вопросов, Майкл.

Он снова кивнул.

– Это ты убил Морин и своих сестер?

Он утвердительно кивнул.

– Майкл, я хочу, чтобы ты заговорил. Я хочу, чтобы ты ответил – да или нет. Ты убил Морин?

– Да, – ответил он. Голос у него был хриплым. Он прокашлялся и повторил: – Да.

– И девочек?

– Да.

– Кому ты об этом рассказал?

– Полицейскому.

– Какому?

– Который меня арестовал.

– Где это произошло?

– На пляже Сабал.

– В какое время?

– Около десяти… Точно не знаю. У меня нет часов.

– Ты рассказал только ему?

– Да.

– Майкл, – сказал я, – я хочу пригласить для тебя адвоката по уголовным делам. Я недостаточно подготовлен, чтобы самому вести подобные дела, поэтому хочу пригласить человека с соответствующей подготовкой. Лучшим адвокатом в городе по уголовным делам является, вероятно, Бенни Фрейд. Я собираюсь пригласить его сюда немедленно.

– Нет, – отрезал Майкл и отрицательно покачал головой.

– Я советую тебе как твой адвокат…

– Вы не мой адвокат, и вас никто не звал. Мне ни к чему ни вы, ни ваш адвокат по уголовным делам. Это я их убил.

– В этом штате за убийство первой категории полагается…

– Вот и прекрасно…

– Электрический стул.

– Отлично.

– Майкл, тебя вот-вот начнут допрашивать, и прежде я хочу пригласить Бенни. Он мой друг, и я абсолютно уверен, что…

– Он мне не нужен. Не вызывайте, потому что мне он ни к чему.

– Припомни, что именно ты сказал полицейскому, который тебя арестовал.

– Не помню.

– Ты говорил, что кого-то убил?

– Да.

– Ты сказал именно так? Что убил Морин Парчейз, Эмили Парчейз и Еву Парчейз?

– Нет, не так.

– Что же ты сказал – можешь вспомнить?

– Сказал, что это сделал я.

– Что?

– Убил их.

– Это твои точные слова? Ты так и сказал: «Я это сделал, я их убил»?

– Какое это имеет значение? – вдруг закричал он и вскочил с места. – Это сделал я, я это сделал, ясно? Ну, чего вы еще хотите?!

– Хочу знать в точности, что ты сказал патрульному полицейскому.

– Он набрел на меня в лесу, вот. Я спал там.

– Где именно?

– На пляже Сабал. В сосновом бору, выходящем прямо на пляж. В северной части.

– Рядом с домом твоего отца?

– Да. Можно пройти до конца Джакаранда-Драйв, пересечь Уэст-Лейн – и вы очутитесь там. Когда меня разыскали, я спал как убитый.

– Он тебя разбудил?

– Да.

– И ты утверждаешь, что это было около десяти часов утра?

– Я уже говорил: у меня нет часов. Приблизительно около десяти.

– Ладно, разбудил. О чем он тебя спросил?

– Он спросил, что я здесь делаю. Я сказал: просто сплю.

– Что потом?

– Он спросил, есть ли у меня удостоверение личности. Я предъявил ему водительские права. Он взглянул на фотографию – когда я фотографировался, у меня была борода. По этому поводу он сделал замечание – не помню, что именно… Послушайте, какой в этом смысл, можете вы мне сказать? Ради Бога, давайте с этим покончим!

– С чем?! Майкл, пойми, тебе предъявят обвинение в убийстве!

– Не беспокойтесь, я в курсе дела.

– Расскажи мне подробнее о своей встрече с полицейским.

– Зачем?

– Мне надо знать, что именно ты рассказал ему. Я хочу понять, что именно навело его на мысль, будто ты убил Морин и…

– Навело на мысль? – воскликнул Майкл, закатил глаза и затряс головой. – Какая, к черту, мысль? Это факт! Я действительно их убил. Неужели не понятно. Я их убил, а теперь я хочу признаться и покончить со всем этим. Вот мое единственное желание. А вам зачем-то надо знать, что я рассказывал полицейскому! Да вот это самое, что я их убил. Я и вам это рассказываю. Что их убил я.

– Это твои точные слова?

– Никогда не стоит вилять, верно ведь? – проговорил Майкл и устало вздохнул. – Я показал ему права, так? Он обратил внимание на бороду, правильно? При этом он спросил, не бреюсь ли я, и я ответил утвердительно. Тогда он спросил, не зовут ли меня Майкл Парчейз, и я ответил: «Да, так меня и зовут». Он посмотрел на меня и спросил, не родственник ли я доктору Парчейзу, и я ответил: «Да, его сын». Тогда он спросил: «Майкл, а давно ли ты в этом лесу?» – «Не помню, – ответил я, – просто зашел сюда, наверное, заснул». Он спросил, когда я зашел в лес, а я ответил, что, наверное, прошлой ночью. Тогда он спросил: «Майкл, откуда у тебя эти кровавые пятна?» Я посмотрел на него, он… он смотрел мне прямо в глаза и снова спрашивал: «Откуда у тебя эти кровавые пятна, Майкл?!» И я просто кивнул и ответил: «Ладно, это сделал я».

– А потом?

– У него на поясе была переносная рация, по которой он вызвал напарника и сказал, что задержал убийцу.

– Он употребил именно этот термин?

– Какой термин? Убийца?

– Да.

– Не знаю. По-моему, «убийца» или «насильник», точно не скажу.

– Ладно, Майкл, теперь послушай меня. Если тебе не нужен адвокат, который будет более полезен, чем я, тогда прислушайся к моим словам и сделай так, как я прошу. Юренберг собирается допросить тебя относительно прошлой ночи. Я хочу, чтобы ты на эти вопросы не отвечал. Это в твоих интересах. Они уже ознакомили тебя с твоими правами, и я уверен, что они не забудут о них, перед тем как начать допрос, а потом еще раз скажут, что ты можешь молчать, это твое право. Не надо, чтобы по этому поводу распространялись всякие слухи. Ни единого слова. Ты меня понял?

– Понял, – ответил он, – но это все не то.

– Майкл…

– Мне надо все рассказать…

Джейми ждал меня у дверей. Я слово в слово передал ему все, что рассказал Майкл. Он кивнул головой и спросил у Юренберга, нельзя ли ему поговорить с Майклом. Юренберг разрешил. Как только дверь закрылась, я обратился к детективу:

– Мистер Юренберг, парень хочет сделать заявление вопреки моему совету. Я ничего не могу поделать, но на допросе я бы хотел присутствовать.

– Ничего не имею против, – отозвался Юренберг. – Пока с ним разговаривает его отец, я хотел бы кое-что обсудить с вами. Во-первых, я поговорил с некоторыми участниками той игры в покер прошлой ночью и выяснил, что доктор, когда уходил, был не в проигрыше, а, наоборот, выигрывал порядка шестидесяти – семидесяти долларов. При этом сказал партнерам, что устал, хочет добраться домой и отоспаться. Не очень-то похоже на человека, который после этого в течение полутора часов прохлаждался в баре. Я не знаю, куда он отправился после игры в покер, но знаю теперь, что он лгал, когда утверждал, будто был в проигрыше. Полагаю, про бар «Наизнанку» – тоже выдумки.