Текст книги "Златовласка"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава 4

Я проснулся в шесть тридцать, полежал и послушал щебетание кардинала[11]11
  Кардинал – птица семейства дубоносов.


[Закрыть] за окном. Потом вылез из кровати, стараясь не разбудить Сьюзен, накинул халат и направился в кухню. Джоанна сидела за столом, уплетая кукурузные хлопья и читая при этом газету.

Я был не так глуп, чтобы обращаться к ней, когда она читает. Тем более, когда завтракает. Джоанна не расположена к утреннему общению. Мне удавалось поговорить с ней до девяти утра, только когда она была совсем крошкой. Сьюзен и я вставали по очереди, чтобы покормить ее рано утром. Я держал Джоанну в объятиях и нашептывал всякие нежные глупости, в то время как она поглощала нечто наверняка несъедобное. Вкус Джоанны мало изменился. Она любила, чтобы хлопья были размокшими, и полными ложками отправляла их в рот, не отрывая глаз от последних приключений «Ужасного Хагара».

– Доброе утро, – поздоровался я, и в ответ она буркнула:

– Угу.

Я подошел к холодильнику и достал пакет с апельсиновым соком.

Накануне я сам выбрал и выжал апельсины. Старина Регги, увидев, как я их выбираю, спросил, не собираюсь ли я выжать их все сразу. Я ответил, что именно это и собираюсь предпринять. Он заметил, что лучше выжать то количество, которое сразу выпьешь. Так они приносят больше всего пользы, да и свежевыжатый сок более вкусен. Он так и выразился – свежевыжатый. Я ответил, что у меня нет времени каждое утро выжимать свежий сок. И добавил, что стараюсь выжать в субботу или воскресенье столько апельсинов, чтобы хватило на всю неделю. Старина Регги покачал головой и ткнул тростью в подвернувшуюся ящерицу. В следующий раз, как я его увижу, я должен буду извиниться. Не за то, что выжимаю больше апельсинов, чем могу в один присест съесть, и не за квартет «Джаз-модерн». Только за то, что вымещаю на нем все, что выводит из себя.

– Что такое было ночью? – спросила Джоанна.

Сначала я подумал, что она имеет в виду нашу со Сьюзен ссору. Она, без сомнения, слышала, как мы пререкались друг с другом. Потом до меня дошло, что она говорит о ночном телефонном звонке. Я не знал, что сказать. Ну как расскажешь двенадцатилетнему ребенку, что три человека, которых она знала и, возможно, любила, минувшей ночью заколоты насмерть?

– Пап? – спросила она. – Что это было? Почему ты сразу уехал?

– Позвонил доктор Парчейз, – ответил я.

– И что?

Я глубоко вздохнул.

– Убили Морин и девочек.

Она выронила ложку. Посмотрела на меня.

– Кто? – спросила она.

– Пока неизвестно.

– Ну и ну! – сказала она.

– Тебе не пора одеваться, а?

– У меня еще есть время, – отозвалась она, взглянув на настенные часы, но тут же воскликнула: – Нет, ошиблась! – и, вскочив, умчалась в свою спальню. Я поставил греться чайник, присел к столу и, прихлебывая апельсиновый сок, принялся просматривать газету. Об убийстве не упоминалось. Собирались возобновиться американо-советские переговоры об ограничении стратегических вооружений. Губернатор соседнего штата обвинялся в воровстве. В воскресенье утром голливудская знаменитость играла в теннис в спортивном клубе. Крис Эверт выиграла турнир «Вирджиния Слимз» в одиночном разряде, и губернатор Эскью провозгласил вчерашний день… А может, мне все-таки сыграть в теннис?

Вода в чайнике закипела.

Я приготовил чашку растворимого кофе и вышел на воздух – туда, где множество небольших причалов выдавались в канал, окруженный по обеим сторонам домами. Солнце только всходило. Ночной ветер разогнал все, что душило его; день обещал быть ясным и солнечным. Я прошелся по влажному от утренней росы газону. «Болтун» был пришвартован к причалу, и один из его фалов хлопал по алюминиевой мачте и поднимал при этом страшный треск. Я забрался на борт и закрепил трос. Шум сразу же прекратился. Я назвал катер «Болтуном», несмотря на сопротивление Сьюзен. Он обошелся в семь тысяч долларов, что было совсем неплохо для двадцатипятифутовой[12]12
  25 футов – около 7,5 метра.


[Закрыть] посудины, в которой с удобством размещалось четыре человека. Стояла тишина. Потом стало слышно, как где-то неподалеку завели автомобиль. Я посмотрел на часы. Было без пятнадцати семь. Калуза просыпалась.

Я вернулся в дом и прошел в спальню. Сьюзен все еще спала: волосы разметались по подушке, правая рука согнута в локте, простыня зажата между ног. Джоанна принимала душ. Слышен был плеск воды. В спальне у нее приглушенно звучало радио – постоянный рок-н-ролл. Она включала его каждое утро, едва вылезала из постели. Как будто не могла прожить без музыки ни часа. Мне иногда хотелось, чтобы она включала радио на полную громкость – просто для разнообразия. А то через стену приходилось слушать монотонный гул бас-гитары без хоть какого-нибудь намека на мелодию.

Я хорошо отдохнул, но не знал, какие нагрузки предстоят в течение дня. К тому же у меня было ощущение, что вместо теннисного клуба Калузы мне следует ехать в контору. Однако я не думал, что Джейми будет на ногах задолго до полудня, и не видел повода к тому, чтобы ровно в девять сидеть за столом и ждать его звонка. В любом случае я буду в конторе в девять тридцать, от силы в десять часов… Итак, я все-таки решил поехать на теннис, прошел в нашу со Сьюзен ванную, снял халат и включил душ. Намыливаясь мылом, которое Сьюзен купила во время нашего путешествия по Англии прошлым летом, мылом, которое она просила не оставлять в мыльнице, так как оно моментально таяло и было страшно дорогим, я наблюдал струйки пены, бегущие по моей груди, животу и паху, и думал только об Эгги…

Теннисный клуб Калузы претерпевал реконструкцию в течение шести или семи месяцев и наконец начинал приобретать благообразный вид. Он обещал быть больше и величественнее, чем прежде, но пока что повсюду высились штабеля досок, стояли ведра с гвоздями, валялись рулоны рубероида, а деревянные козлы обозначали границу опасной зоны. Марк Голдмен уселся на одни такие козлы, даже скорее просто облокотился на них, скрестив ноги и положив на колени ракетку. Увидев меня, он посмотрел на часы.

– Думал, ты никогда не придешь, – заметил он. Каждый раз, когда он так говорил, я автоматически взглядывал на собственные часы. А говорил он так каждый понедельник. Прежде чем выйти из машины, я уже бросил взгляд на часы на панели управления, и они показывали без трех минут восемь. Когда я шел через стоянку, на моих часах было без двух минут восемь. Но в тот момент, когда Марк произнес свою излюбленную фразу, повторяемую исправно каждый понедельник с тех пор, как мы начали играть вместе, я опять посмотрел на свои часы как последний кретин.

У Марка были вьющиеся черные волосы, темно-карие глаза и усы, которые он начал отращивать месяца два назад. Когда он взялся за это дело, то сообщил, что это то, чего ему не хватало. Он говорил, что усы сводят юных девиц с ума. Для Марка это было важно, потому что ему было сорок восемь и он был холостяк. Если бы он не смог сводить с ума юных девиц, так кого тогда ему оставалось сводить с ума – матрон, что ли, в возрасте сорока? Нет, все эти годы он оставался удачливым холостяком, потому что старался держаться в русле.

– Поток, Мэтт, – говаривал он. – Если хочешь в чем-нибудь преуспеть, должен придерживаться общего русла. Усы сейчас – это крик моды. Ни одна девица моложе тридцати и не взглянет даже на безусого мужчину.

– А на усатого, ты говоришь, взглянет? Всего лишь? – интересовался я.

– Умники никому никогда не нравились, Мэтт, – отвечал он и грозил мне пальцем.

И на этот раз он разбил меня в пух и прах.

Вместо того чтобы дать фору человеку с забинтованной правой рукой, он играл еще лучше, чем когда-либо. Его подачи были сокрушительными. Мяч пролетал низко над сеткой, затем ударялся в землю и отскакивал высоко вверх и влево с подкруткой. Из-за травмы локтя я не мог реагировать на такие броски без того, чтобы не кривиться от боли. Большинство моих ударов представляло собой беспомощные свечки, при которых мяч взлетал высоко в воздух, а за сеткой его уже поджидал Марк и с силой вколачивал в землю. Когда же мне удалось отразить одну из его подач более или менее прилично, Марк сокрушил меня серией перекрестных ударов, изящных топспинов, головокружительных свечек и кошмарных ударов с лета, которые запросто снесли бы мне голову, если бы я вдруг встал у них на пути. Он выиграл первый сет со счетом 6:2, а второй со счетом 6:0. Когда он спросил, не хочу ли я сыграть третий, я ответил, что он жестокий и бессердечный ублюдок, который не преминул выиграть, пользуясь тем, что я калека.

– У тебя повязка не там, где надо, – небрежно заметил он. – Если у тебя поврежден локоть, то и следует носить ее на локте, а не на кисти.

– Ты не прав, – возразил я, – именно движение кисти вызывает боль в локте.

– Кто тебе об этом сказал?

– Врач.

– Что за врач?

– Доктор Купер, он ортопед.

– Он не разбирается в травмах рук при теннисе, – сказал Марк. – Я впервые повредил локоть, когда мне было всего шестнадцать.

– И что ты делал?

– Соорудил на локоть тугую повязку и отправился на крышу с девушкой по имени Жизель. Жизель-то уж точно знала, как лечить теннисные травмы. Если бы она была сейчас в Калузе, она в мгновение ока вправила тебе твой локоть.

– Но на самом-то деле лечить надо не локоть, а кисть!

– Старушка Жизель вылечила бы и кисть тоже.

Было минут двадцать десятого. Мой полный разгром занял немногим более часа. Там, где корты в более ранние часы были заполнены исключительно мужчинами, теперь начинали играть женщины. Они направлялись по дорожкам, обсаженным кустами, к свободным кортам. Несколько кортов уже мыли, и к шипящему звуку спринклерных струй примешивался ритмичный стук мячей – подача и возврат, подача и возврат. Утро было прохладным, в кронах деревьев, окружающих корты, шумел легкий ветерок. И вдруг до меня дошло: что-то изменилось. Или скорее… ничего не изменилось, и в этом было все дело! Все осталось по-прежнему.

С таким же успехом сегодня могло быть прошлым понедельником. Или позапрошлым. Не было взволнованной толпы, и совершенно не было заметно, что кто-то знает о том, что прошедшей ночью совсем недалеко отсюда была заколота женщина с двумя детьми. По правде говоря, в Калузе время от времени случалась поножовщина или стрельба, но они являлись результатом разборок в барах, причем в редчайших случаях. Такое убийство было у нас редкостью. Единственное, которое я смог припомнить за три года, что я жил здесь, произошло на Стоун-Крэб. Дело Хауэлла. Разговоры об этом преступлении будоражили город в течение нескольких месяцев. Но этим утром, казалось, единственными людьми, кто хоть что-то знал об убийстве на Джакаранда-Драйв, были те, кто находился в доме Джейми прошлой ночью. Меня внезапно бросило в дрожь: ведь где-то неподалеку был убийца.

– Причиной, по которой теннис стал таким популярным видом спорта, – заметил Марк, – является то, что он дает женщинам законную возможность демонстрировать свои трусики. Если бы женщинам пришлось играть в длинных юбках, они тут же подтянули бы их вверх. Потому что, когда женщина собирается подавать или наклоняется, чтобы отразить удар, весь мир имеет возможность лицезреть ее трусики и оценить ее прелестный зад. И это замечательно. У вас найдется время для чашки кофе, господин адвокат, или вы должны срочно ехать защищать Сакко и Ванцетти?

– Для кофе время найдется, – ответил я.

За столиками в кофейне сидело с полдюжины мужчин и четыре женщины. Когда мы подошли к стойке, Марк оглядел женщин. Одна из них, пышногрудая блондинка в белой тенниске и очень коротких шортах, в ответ откровенно оглядела его сверху вниз. Он ей подмигнул, а она отвернулась и завела нарочито оживленный разговор с сидящей справа подругой. Марк заказал два кофе и спросил, не хочу ли я голландского сыра. Я ответил, что обойдусь. Мы заняли столик у перегородки с видом на пятый корт. На нем играли две женщины, очень сильные игроки. Одной из них на вид было около семидесяти, но каждая ее подача доставляла ее более молодой сопернице массу хлопот. Некоторое время я молча следил за ними, прихлебывая кофе и наслаждаясь его ароматом. Внимание Марка было приковано к блондинке. Когда я спросил, что он собирается делать, он не отреагировал. Я повторил вопрос.

– В деловом отношении или в светском? – спросил он. – А будь что будет, к черту дела! Светские развлечения – гораздо более интересное занятие. Ты помнишь, я рассказывал тебе о юной леди по имени Эйлин?

– Стюардесса в государственной авиакомпании?

– Нет, то была Арлин.

– Тогда не помню.

– Мы очень подружились.

– Хорошо, – сказал я.

– Не очень, – сказал Марк. – Она перебирается в Огайо. Получила предложение преподавать в Оберлине. Так вот: она позвонила прошлой ночью и сказала, что ей необходимо со мной увидеться. Я ответил, что не могу. Она удивилась: «Но я же уезжаю в Огайо!..» Я сказал: «Я знаю, дорогая, что ты уезжаешь, но это будет только в сентябре. А сейчас еще и март не наступил…»

– Ну так ты поехал к ней?

– Нет, не мог. Играл в покер. С твоим другом.

Я удивленно посмотрел на него:

– С моим другом?

– Джейми Берчером. Ты нас когда-то познакомил. В «Голубой лагуне».

– Ты хочешь сказать, с Парчейзом? Джейми Парчейзом?

– Да. Врач или что-то в этом роде…

– Ты играл с ним в покер прошлой ночью?

– Да, а что ты так разволновался, Мэтт? Все путем, ты же знаешь.

– Да я просто…

– Он меня даже и не вспомнил. Пожали руки, как вы поживаете, мистер Голдмен, тут же уселся и принялся подсчитывать свои фишки. – Марк пожал плечами. – Черт с ним, – добавил он.

– Что-то не пойму, – сказал я. – Ты что, там постоянный участник?

– Нет, нет, просто вчера вечером мне позвонил друг – как раз минут за десять до звонка Эйлин. Арт Крамер, ты его знаешь? Он торгует недвижимостью на Уиспер-Кей.

– Нет, мы не знакомы.

– Двое из его игроков не смогли приехать, и он спросил, не могу ли я оказать ему услугу и приехать сыграть. Как-то раз я играл в эту игру. Мне не очень понравилось, поэтому я никогда к ней не возвращался. Но у них нет никаких вариантов этой игры, традиционно сдается по пять или семь карт… А ты играешь в покер?

– Да.

– А Арт не может. Я имею в виду – по-настоящему. Он любит эту игру, но не может вести дело так, чтобы спасти собственный зад. Знаешь, сколько он проиграл вчера?

– Сколько же?

– Сорок долларов. Знаю, это не впечатляет, но эти ребята играют по маленькой. А вот твой друг вышел из игры с мешком денег.

– Мой друг?

– Скажи, Мэтт, у тебя что, травма локтя отразилась на слухе?

– Ты говоришь о Джейми Парчейзе?

– Да, о твоем друге. Ведь Джейми Парчейз твой друг? Джейми – врач. Попроси его проверить твой слух, Мэтт.

– Ты хочешь сказать, что он выиграл?

– Да. Отлично, Мэтт. Это именно то, что я подразумевал, когда сказал, что он вышел из игры с мешком денег. Молодец, Мэтт, ты делаешь большие…

– Нет, погоди. Он выиграл? Действительно выиграл?

– Вероятно, здесь где-то эхо, – саркастически заметил Марк. – Да, он выиграл. Или, другими словами, он выиграл, да. Обратил фишки в деньги, попрощался и ушел.

– А он не сказал, почему уходит?

– Устал, бедняга. Сказал, что должен поехать домой и выспаться.

– Он так и сказал – что собирается домой?

Марк посмотрел на меня.

– Мне кажется, я говорю по-английски, – сказал он, – но…

– Марк, вспомни, он действительно говорил, что собирается домой?

– Да, именно, он сказал, что собирается домой. Что не очень-то этично, Мэтт. Если выигрываешь, то обычно игру не бросаешь. Мы играли до часу ночи, а у него в кармане к одиннадцати уже было шестьдесят долларов.

– Именно тогда он и ушел? В одиннадцать?

– Ну, может, без чего-то одиннадцать. – Марк покачал головой. – И уже не в первый раз. По словам Арта, у твоего друга это входит в привычку.

– Что именно? Рано бросать игру?

– Да.

– Ты имеешь в виду, когда он выигрывает?

– И даже когда проигрывает. Арту нравится, когда играет семь человек. Это вносит определенную остроту. Когда кто-то рано выходит из игры, это снижает ее динамику. Держу пари, Арт попытается избавиться от него. Вчера он был вне себя от ярости, я тебе точно говорю, – Марк помолчал. – Что тогда твой друг будет делать? Без игры в покер для алиби?

– Ну… Не понимаю, что ты хочешь сказать.

– Разве? Мэтт, это ясно как день. У твоего друга небольшая интрижка на стороне. Что ж, это делает ему честь. Но неужели он не может подыскать для алиби чего-нибудь получше, чем игра в покер? Например, операции аппендицита по воскресным вечерам…

Глава 5

Следующие десять минут я провел в телефонной будке рядом с заправочной станцией. На часах было без пятнадцати десять, и движение на дороге усилилось. Легковые машины и грузовики двигались вплотную в обоих направлениях. Сколько я живу здесь, столько ведутся разговоры о финансировании суперавтострады через весь штат, которая приняла бы вместо города основной поток машин. Обсуждение идет до сих пор. Общее мнение таково, что если даже начать строительство сию минуту, закончится оно лет через десять. К этому времени движение на трассе будет заморожено на всем пути от Тампы до Эверглейдс.

Первым делом позвонил Эгги.

Прозвучало три гудка, наконец она отозвалась:

– Алло?

– Привет.

– Мэтт, как здорово! А я как раз собралась уходить.

– Куда же это?

– Очередная нудная репетиция. Ты освободишься сегодня после полудня?

– А что?

– У Джули урок на гитаре, у Джерри тренировка по баскетболу. Так что я свободна уж до пяти точно.

– Не дразни меня.

– А вот мне хочется.

– Не уверен, что вырвусь к тебе, – сказал я. – Дела складываются так, что, возможно, не смогу тебе даже позвонить.

– Почему? Что-нибудь случилось?

– Сегодня ночью у Джейми Парчейза убили жену и детей.

– Не может быть!

– Да, малышка, мне бы хотелось, чтобы этого не было, но…

– О, Мэтт, это ужасно!.. Кто это сделал?

– Пока не знаем.

– Но не Джейми, правда ведь?

– Не думаю.

– Ты не уверен?

– Просто не знаю, Эгги.

– Что думает полиция?

– Дело ведет Юренберг. Он сказал, что Джейми не подозревают, но я не очень-то этому поверил.

– А что Джейми?

– Утверждает, что это не он. Солнышко, мне надо идти. Когда ты закончишь со своей репетицией?

– Самое позднее в час.

– Я попытаюсь позвонить тебе после часа. Эгги?..

– Да, дорогой…

– Я чуть не сказал ей сегодня ночью… чуть не сказал Сьюзен, что хочу развода.

– Но не сказал все-таки?

– Нет.

– Ладно, милый.

– Эгги, я люблю тебя.

– Я тоже.

– Я попытаюсь позвонить тебе.

– Хорошо.

– Я люблю тебя, – повторил я и мягко опустил трубку на рычаг. Выудив из кармана очередную монетку, я быстро набрал номер телефона мотеля «Сад магнолий».

– «Сад магнолий», – отозвался женский голос, – доброе утро.

– Доброе утро, – сказал я. – Будьте добры, могу я поговорить с доктором Парчейзом? Он в двенадцатом номере.

– Соединяю с номером двенадцать, пожалуйста, сэр, – ответила она. – Доктор Парчейз, доктор Парчейз… – Ее голос умолк. Я представил, как она ведет указательным пальцем по списку. – Он выписался, сэр, – наконец сказала она.

– Вы уверены?

– Да, сэр.

– Когда он выехал?

– Что-то около девяти. Его подобрало такси из Калузы.

– Благодарю вас, – сказал я и повесил трубку. В телефонной будке было душно. Я приоткрыл дверь, чтобы глотнуть свежего воздуха, но тащившийся мимо трейлер наполнил будку гулом и чадом.

Я знал, что в таксопарках, будь то в Калузе или где угодно, никогда никому за исключением полиции не расскажут, куда отвезли пассажира. Я колебался, не позвонить ли все-таки в таксопарк и, отрекомендовавшись детективом Юренбергом, узнать, куда отвез ли пассажира, севшего в такси около мотеля «Сад магнолий», но не хватило дерзости. Вместо этого я попытался сообразить, куда мог отправиться Джейми в девять утра, будучи одет так же, как и вчера вечером, – ведь он ничего не взял с собой. Даже бритвенного прибора. Единственным местом, куда он мог поехать, так это обратно домой – принять душ, побриться, переодеться. Номер телефона я знал наизусть.

– Детектив Ди Лука, – отозвался мужской голос. Напарник Юренберга, вспомнил я, смуглый голубоглазый мужчина небольшого роста. Его голос был довольно пронзительным. Даже удивительно. Я ожидал услышать осевший голос, даже шепот.

– Говорит Мэттью Хоуп, – представился я, – адвокат доктора Парчейза.

– Да, сэр, доброе утро.

– Здравствуйте. Я хотел узнать, нет ли у вас доктора Парчейза?

– Да, сэр, он недавно приехал. Хотите поговорить?

– Если можно.

– Ну… Подождите секунду, ладно?

Он положил трубку рядом с телефоном. Я слышал, как он что-то крикнул какому-то Генри, и тут же Джейми взял трубку.

– Джейми, это я, Мэтт. Выслушай меня. Мне надо немедленно увидеться с тобой, но только не в доме, где повсюду рыщут полицейские.

– Что случилось, Мэтт?

– Ничего особенного. Мне нужно кое-что уточнить. Ты уже переоделся?

– Да.

– Собираешься на работу?

– Нет. Позвонил в контору и велел Луизе отменить прием.

– Отлично. Тогда придешь ко мне в контору к десяти тридцати?

– В чем дело, Мэтт?

– Сможешь приехать?

– Да, конечно.

– Увидимся, – сказал я. – До свидания, Джейми.

– До свидания, – озадаченно проговорил он.

Я опустил трубку и отправился к воздушному шлангу, где припарковал машину. Техник гаража стоял возле нее руки в боки. Похоже, он был чем-то задет; наверное, моя машина перегородила дорогу к шлангу. Он продолжал наблюдать за мной, когда я забирался в кабину. Едва я собрался дать задний ход, как он спросил:

– Сколько вы хотите за эту машину?

– Она не продается, – ответил я.

– Вам надо отрихтовать тот бампер, – посоветовал он. – Портит весь вид.

– Как-нибудь соберусь.

– Знаете, таких машин больше не делают.

– Знаю, – сказал я. – Это классика.

– Точно, – согласился он.

Становилось все жарче. Я включил кондиционер. Он тарахтел, дребезжал и лязгал, но стало чуть прохладнее. Когда я подъехал к повороту на шоссе 74, было почти десять часов. Я включил радио и поймал последние такты слащавой аранжировки песенки «Восход, закат». Сразу после этого начались новости. Главной темой было убийство Морин Парчейз и ее дочерей.

Наконец-то это перестало быть сном.

Синтия Хьюлен была уроженкой Флориды. У нее были длинные светлые волосы и потрясающий загар, который она фанатично культивировала; не проходило и уик-энда без того, чтобы Синтия не отправилась на пляж или не вышла на катере в море. Она, бесспорно, была самой красивой во всех отделениях конторы «Саммервилл и Хоуп», ей было двадцать три года, и она ведала приемом посетителей. Мы уговаривали ее бросить эту работу и изучать право. Она уже получила степень бакалавра гуманитарных наук, обучаясь в университете Южной Флориды, и мы были готовы взять ее в фирму, как только она сдаст экзамен на адвоката. Синтия только улыбалась и отвечала: «Ну уж нет, у меня нет никакого желания снова окунаться в эту суету».

Она посмотрела на меня, как только я вошел в контору.

– Фрэнк хотел бы немедленно с вами увидеться, – сообщила она.

– Ладно. Кто-нибудь звонил?

– Мистер Галатье.

– Что ему нужно?

– Попросил напомнить вам о том, что ему назначено на двенадцать.

– Неужели я забуду? Кто-нибудь еще?

– Ваша жена. Сказала, что это не важно.

– Хорошо. Позвони Фрэнку и скажи ему, что я собираюсь принять душ и переодеться. Через пять минут буду у него. Скажи ему также, что в десять тридцать приедет Джейми.

– Как все это ужасно, – сказала Синтия.

– Да. И вот что, Син. Я думаю, все-таки лучше позвонить Галатье и сообщить ему, что не смогу с ним встретиться. Вероятно, все здесь будут возбуждены, и не надо, чтобы под ногами путался лунатик.

– Вы выиграли? – спросила Синтия.

– Нет, – ответил я.

Единственной роскошью, на которой мне удалось настоять в нашей конторе, был душ. Архитектор хотел установить его в стене между моим кабинетом и кабинетом Фрэнка, рядом с ванной, там, где проходят трубы. Но это было невозможно сделать без того, чтобы не урезать кабинет Фрэнка. Фрэнк сказал, что не возражает, когда принимают душ на работе, хотя это следовало бы делать дома, но возражает, когда его кабинет хотят урезать до размеров чулана просто для того, чтобы удовлетворить капризы потеющего спортсмена. Наш архитектор вместо этого выбрал противоположный конец коридора, поместив душевую между конференц-залом и кабинетом Карла Дженнингза – Карл только-только сдал экзамены на адвоката и поэтому не обладал никакими привилегиями. Я вошел в свой кабинет, взял смену белья и уже направился к двери, когда зазвонил телефон. Я положил все на кожаный диван напротив стола и поднял трубку.

– Да? – сказал я.

– Мистер Хоуп, это снова ваша жена, – сказала Синтия. – Вы можете поговорить?

– Хорошо, соедините, – ответил я и посмотрел на часы. Было почти десять минут одиннадцатого; Джейми будет здесь через двадцать минут, а я еще не переговорил с Фрэнком.

– Алло? – сказала Сьюзен.

– Да, Сьюзен, в чем дело?

– Ты все еще сердишься? – спросила она.

– Нет, просто спешу.

– Я сожалею о вчерашнем.

– Все о'кей, – сказал я. – Сьюзен, я действительно не могу сейчас разговаривать. Поговорим, когда я вернусь домой, ладно?

– Ты не забыл о сегодняшнем вечере, да?

– А что такое сегодня вечером?

– Открытие галереи, а потом обед у…

– Да, верно. У меня записано в календаре. Ладно, а теперь мне надо идти.

– Хорошо. Поговорим вечером.

– Прекрасно.

– Ты не знаешь, когда вернешься?

– Сьюзен, я только вошел. Я даже не…

– Хорошо, дорогой, не буду тебе мешать, – сказала она.

– Поговорим позже, – сказал я.

– Да, до свидания.

– До свидания, – попрощался я, повесил трубку и снова собрал вещи. Я как раз шел по коридору, когда из своего кабинета вышел Фрэнк.

Некоторые утверждают, что Фрэнк и я похожи. Не вижу ни малейшего сходства. Во мне шесть футов два дюйма, и вешу я сто девяносто фунтов. Фрэнк полдюйма не дотягивает до шести, а весит сто семьдесят, за которыми следит как ястреб. У нас обоих темные волосы и карие глаза, но лицо у Фрэнка более круглое, чем у меня. Фрэнк утверждает, что в мире существует только два типа лиц – поросячьи и лисьи. Однако свое круглое лицо он относит к типу лисы, а мое продолговатое – к типу поросенка. Ни в одной из категорий нет ничего обидного, утверждает он, просто они изобретены, чтобы облегчить классификацию. Фрэнк впервые рассказал мне о своей системе в октябре прошлого года. С тех пор, на кого бы я ни посмотрел, автоматически относил каждого к той или иной группе.

– Зачем Джейми едет сюда? – немедленно спросил он.

– Это я его попросил. Он солгал мне по поводу игры в покер, Фрэнк. Уходя, он был в выигрыше…

– Откуда ты знаешь?

– Марк Голдмен играл там вчера.

– Почему тогда Джейми говорит, что проигрывал?

– Вот это я и хочу у него спросить.

Минут пятнадцать спустя Джейми был в конторе. Он выглядел отдохнувшим, был чисто выбрит, одет в белый полотняный костюм и темно-синюю спортивную рубашку с распахнутым воротом. Фрэнк пожал ему руку и выразил соболезнования. Я спросил Джейми, не хочет ли он выпить, но он посмотрел на часы и отрицательно покачал головой. Я взглянул на Фрэнка – Фрэнк кивнул.

– Джейми, – приступил я к делу, – мы твои адвокаты, и мы бы хотели задать тебе те же вопросы, что и полиция. Нам нужны ответы на них до того, как их получат полицейские.

– Хорошо, – ответил Джейми. В его голосе прозвучала та же нотка озадаченности, что и по телефону.

– Тогда давай напрямик, – сказал я. – Не будем ходить вокруг да около. Мне нужна только правда. Человек по имени Марк Голдмен вчера играл с тобой в покер. Ты встречался с ним прежде. Мы с ним как-то завтракали вместе в «Голубой лагуне», и я представил вас друг другу. Наверное, ты забыл его. Мужчина с усами, примерно твоего роста…

– Ну и что? – спросил Джейми.

– Сегодня утром я играл с ним в теннис. Он сказал мне, что ты был в выигрыше, когда бросил играть. Это правда?

– Нет, я проигрывал, – ответил Джейми.

– Сколько ты вчера проиграл? – спросил Фрэнк.

– Долларов тридцать – сорок.

– И решил отправиться домой?

– Да.

– Но вместо этого поехал в бар пропустить там глоточек. Как это понимать?

– Мне было не по себе. Из-за проигрыша.

– Из-за проигрыша? – повторил Фрэнк.

– Да.

– Джейми, – сказал я, – детектив Юренберг намерен переговорить со всеми игроками, которые были там вчера вечером. Вот зачем он спросил их имена. Он, конечно, дойдет и до Марка Голдмена, хотя он был одним из тех, чьих имен ты не знал. Марк скажет ему то же самое, что и мне. Что ты был в выигрыше, когда вышел из игры. Что ты сослался на усталость и собирался отправиться домой выспаться. Так вот, если ты не докажешь, что ты был потом в баре, Юренберг может подумать, что ты действительно отправился домой. Он решит, что ты добрался туда гораздо раньше, чем без четверти час, когда позвонил мне. Значит, он вправе подумать, что, возможно, ты к тому времени мог убить Морин и детей. Так вот, Джейми…

– Я их не убивал.

– После игры в покер ты отправился прямо домой?

– Нет. Я уже говорил тебе, куда я отправился. Поехал в бар «Наизнанку».

– Джейми, здесь идет речь об убийстве первой степени, – вмешался Фрэнк. – Это смертный приговор.

– Я никого не убивал.

– Но ты был в выигрыше, когда бросил играть?

– Какое это имеет значение?

– Если ты был в выигрыше, остальные игроки так и скажут полиции. А та заинтересуется, зачем ты сказал, что проигрывал. Так как же, Джейми?

– Да, я выигрывал.

– Хорошо. Тогда почему ты бросил играть?

– Я устал. Было именно так, как я сказал. Я хотел пораньше поехать домой, чтобы отоспаться.

– Но вместо этого отправился в бар?

– Да.

– Это неправда, – проговорил я.

– Это женщина? – вмешался Фрэнк.

– Нет.

– Это женщина, – настаивал он.

– О, Господи!.. – воскликнул Джейми и закрыл лицо руками.

– Расскажи нам все, – попросил я.

И он начал рассказывать.

Часы на стене кабинета Фрэнка, казалось, вдруг остановились: существовало только настоящее – история Джейми. Это была такая же история, которую я мог поведать бы Сьюзен, если бы ее не оборвал звонок Джейми. По мере того, как он рассказывал, я представлял себя на его месте, признаваясь себе не в жестоком убийстве, нет, но тем не менее в убийстве – в безжалостном удушении своего второго брака. Я представлял себя на месте Сьюзен, выслушивающей признание, которое я не сделал ей прошлой ночью и которое сейчас произносил Джейми. И наконец, я представил себя на месте Морин, не в состоянии избегнуть смертоносного лезвия в забрызганной кровью клетке.

Это был кошмар.

Они договорились встретиться в одиннадцать вечера. Без четверти одиннадцать он выигрывал уже около шестидесяти долларов. Последние полчаса он отчаянно рисковал, надеясь свести выигрыш к сумме, которая позволила бы ему с честью выйти из игры. Но каждый раз риск приносил выигрыш – он оставлял две карты по краям «стрита», а прикупив, заполнял его, оставлял одного туза, а прикупал полное «каре», подымал ставку, имея на руках пару двоек, а противник сбрасывал сильную карту. Похоже, он на самом деле никак не мог проиграть. Позже, лежа с ней в постели, он шептал, что ему повезло в картах, так вдруг ему не повезет в любви?.. Он еще не знал, что грядет самая ужасная ночь в его жизни.