Текст книги "Серые волки, серое море. Боевой путь немецкой подводной лодки «U-124». 1941-1943"

Автор книги: Э. Гейзевей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Я тоже пойду, – сказал Бринкер. – Хочу покурить там.

Поскольку вентиляционная система лодки никак не сообщалась с наружной атмосферой, курение внутри лодки было строжайше запрещено. Один-два члена экипажа могли время от времени посещать для этого «зимний сад» – кормовую часть ходового мостика лодки, но в штормовую погоду или когда поблизости были вражеские суда, большее, что можно было позволить себе, это дождаться своей очереди вылезти в рубку, чтобы несколько раз жадно затянуться сигаретой. После чего курильщика ожидал шанс промокнуть под брызгами неожиданно налетевшей волны, попавшими во входной люк.

Бринкер, прихватив пачку сигарет, пошел на мостик вслед за командиром. Он любил своего командира. Вообще-то трудно убедить германского строевого военно-морского офицера в том, что машины не обязательно должны понимать приказы так же, как люди. Если последние могли задаваться вопросом о цели приказа и напрячь все свои силы, чтобы выполнить приказ, то машины относятся к приказам несколько иначе. Никакие приказы, распоряжения или угрозы не имеют значения для двух дизелей в машинном отделении. И мудрым бывает тот командир, который хорошо усвоил этот простейший факт.

Шульц не был механиком, но имел природную склонность к математике и машинам. Он всегда был в состоянии понять технические проблемы, которые излагал ему Бринкер. И что было еще более важным, он испытывал полное доверие к способностям и суждениям Бринкера. Это создавало прекрасные рабочие отношения между этими двумя людьми и обеспечивало нормальное, без каких-либо инцидентов, плавание их лодки, которое вряд ли могло бы осуществиться так успешно под командованием офицера, постоянно придирающегося к своим подчиненным.

Видимость была прекрасной. Небо позади лодки закрывала плотная гряда облаков. Но вот внезапно отдельное облачко закрыло солнце. Сразу же легкий ветерок стал срывать белые гребешки пены с волн. Идеальная позиция для подводной атаки, машинально отметил командир.

– Вы ничего не видите, Хардеген? – спросил он вахтенного офицера.

– Мне кажется, ничего, – уклончиво ответил тот. – Вот только показалось, что я различил топ мачты минуту тому назад.

– Я тоже что-то заметил, – подтвердил Вилли Кляйн. – Почти прямо по носу, то есть чуть-чуть по правому борту.

– Ставлю бутылку пива, Вилли, если вы снова обнаружите это, – подзадорил командир.

– Вон там! – вскрикнул Вилли. – 5 градусов по правому борту. Топ мачты!

– Молодец, парень! – вырвалось у Шульца, оглядывавшего горизонт в бинокль. – Вон там. Теперь и я вижу.

Они уже хорошо видели тонкую вертикальную полоску, все выше поднимающуюся над горизонтом.

– Всем вниз! – приказал Шульц. – Стоять по постам к погружению!

Он подождал, пока все не покинули мостик, а затем и сам последовал за ними.

– Перископную глубину, Бринкер! Поддерживать ее постоянно! – Шульц на мгновение заглянул в перископ, а затем отступил в сторону. – Опустить перископ, – приказал он. – Цель идет тем же курсом, совершая противолодочные маневры. Значит, это противник и законный объект для нападения.

Бринкер стоял за спиной рулевого-горизонтальщика, наблюдая за показаниями приборов и отдавая время от времени короткие указания поверх головы операторов. Требовалось поочередно заполнять и продувать то носовые, то кормовые дифферентные цистерны и постоянно менять положение горизонтальных рулей, чтобы компенсировать возмущающее воздействие встречных воли на положение лодки и в то же время выдерживать глубину погружения в соответствии с командами командира. Совместные действия стармеха и рулевого были настолько искусными, что обеспечивали заданную командиром глубину погружения с точностью до нескольких сантиметров.

Шульц продолжал периодически оценивать обстановку, заглядывая в перископ и отмечая про себя возвышение топа мачты, пеленг и особенности противолодочных маневров корабля противника. Вся эта информация вводилась в приборы управления стрельбой, где она превращалась в точные данные для проведения торпедной атаки.

Торпеда имеет сравнительно небольшую скорость. По этой причине необходимо устанавливать при стрельбе значительный угол опережения. И по этой же причине совершенно необходимо, чтобы лодка опережала цель по курсу либо хотя бы находилась на ее траверзе. Торпеда, выпущенная с упреждением, безнадежно отстает, если не оказывается в непосредственной близости от цели.

Стрельба торпедой на большие дистанции чревата тем, что малейший просчет в оценке скорости цели или курса стрельбы значительно увеличивает вероятность промаха. А беспорядочное противолодочное маневрирование и изменения скорости цели также значительно усугубляют проблемы, стоящие перед атакующим, и дают цели шансы на уклонение от преследования.

Штурман Хагеман склонился над штурманским столом в центральном посту, делая на карте пометки маневрирования цели по данным, которые ему сообщал командир.

– Обе машины средний вперед! – приказал Шульц. – Лечь на курс 1 градус. Изготовить торпедные аппараты номер один и номер два.

Торпедисты открыли наружные крышки и заполнили трубы водой. Все, что оставалось сделать торпедистам, это установить курс и глубину движения торпед, и они ждали соответствующих указаний от командира лодки.

В очередной раз внимательно посмотрев в окуляр перископа, Шульц прокричал данные для стрельбы торпедистам. Он хорошо видел, как грузовое судно оказалось в перекрестии перископа.

– Аппарат один… – В этот момент перекрестие перископа совпало с мостиком судна. – Пли!

Немедленно после выпуска торпеды были открыты клапаны заполнения носовой торпедозамещающей цистерны для компенсации потери массы выпущенной торпеды. Через секунду лодка выровнялась.

– Торпеды пошли, – доложил гидроакустик.

Шульц напряженно ждал. Если эта торпеда пройдет мимо, он тут же прикажет выпустить вторую. Он редко применял веерную стрельбу, тем более по одиночным судам, как это. При патрулировании на лодке был ограниченный запас торпед, поэтому он не видел смысла выстреливать сразу две торпеды, когда было достаточно и одной. Одна правильно выпущенная торпеда обычно приводила к потоплению судна, а если она проходила мимо цели, то всегда можно было повторить выстрел. Три промаха причиняют противнику не больше вреда, чем один, а поэтому он предпочитал больше доверять своему острому глазу и расчету, чем веерной стрельбе тремя торпедами с сомнительной надеждой на то, что хоть одна из них достигнет цели. Именно в этом и заключался секрет частых успехов его субмарины в торпедировании. И лишь самым удачливым судам противника удавалось избежать гибели, если на них положил глаз Вильгельм Шульц.

Хагеман оторвал взгляд от секундомера, который держал в руке. Он отслеживал продолжительность движения торпеды до цели, по которой командир мог проверить свое собственное определение дистанции.

– Поднять перископ! – возбужденно выкрикнул Шульц. – Попала! Она попала в его корму!

В отсеках раздались радостные возгласы членов экипажа. Пока шла атака, они могли судить о происходящем только по серии команд о скорости и курсе лодки, передававшихся в торпедный отсек. Они могли лишь мысленно представить себе то, что происходило на поверхности моря.

Каждый член команды сыграл свою роль в успешном пуске этой торпеды, врезавшейся в корпус грузового судна на расстоянии примерно 900 метров от них. Но из всего экипажа только командир мог воочию наблюдать за агонией жертвы.

– Судно подает сигналы бедствия, – сообщил из своей рубки радист лодки. – «SSS». Атакован субмариной. Это английское судно «Тревиза».

– Посмотрите в справочник, – приказал Шульц. – Продолжайте прослушивание, Рафальски, – распорядился Шульц.

Лодка находилась на достаточно большом расстоянии от тонущего судна в ожидании его погружения под воду. Шульц знал, что эти отчаянные сигналы о помощи могут поднять тревогу на каком-либо патрулирующем эти воды самолете или эсминце противника, находящихся поблизости. Поэтому решил не подходить ближе к тонущему судну, опасаясь этих нежелательных визитов. Вскоре судно перевернулось и скрылось под водой.

Шульц, глядя в перископ, вздохнул, когда увидел его уходящим под воду. Он был моряком и не мог без угрызения совести наблюдать за беспомощно тонущим судном.

– Бринкер, – крикнул он стармеху, – всплываем!

Вахтенная команда мостика уже собралась у трапа, ожидая команды на выход. Сжатый воздух выдавил воду из балластных цистерн, и лодка быстро всплыла.

Бринкер внимательно следил за показаниями глубиномера.

– Рубка чиста, командир!

Шульц, шедший первым, откинул крышку люка и осмотрелся. Все было в порядке.

– Продуть главный балласт от дизелей, вахте на мостик!

Тотчас взревели оба дизеля и лодка рванулась вперед. Вахтенные заняли свои посты на мостике.

– Лечь на курс один-четыре-ноль! Обе машины полный вперед! – скомандовал Шульц.

Примерно три часа спустя на горизонте появились три эсминца, по-видимому ищущие торпедированное судно. Лодку они не заметили, в то время как ее вахтенные осторожно наблюдали за ними.

Сразу же с наступлением темноты из-за завесы дождя появился еще один эсминец, по-видимому собиравшийся начать глубинное бомбометание в отместку за потопление «Тревизы». Однако лодке оно никакого вреда не причинило, и она смогла уйти от недолгой погони.

Периодически поднимая перископ, командир наблюдал за быстрыми противолодочными маневрами эсминца. Масса мастерства, терпения и работы ушли на эту операцию с момента, когда на горизонте только появилась едва заметная полоска мачты, и до момента пуска торпеды. Потребовалась и определенная доля везения и удачи. Быстроходный корабль всегда мог перегнать лодку, тем более находящуюся в подводном положении. И если бы темнота наступила прежде, чем лодка смогла совершить полную циркуляцию для занятия позиции для пуска торпеды, атака оказалась бы обреченной на провал. Но подлодке под командованием Шульца сопутствовала удача, и транспорты союзников продолжали тонуть от ее торпедных ударов и смертоносной целеустремленности ее командира.

Но с такой же неизбежностью рядом с ней всегда появлялись эсминцы, подчас слишком неожиданно для нее, чтобы уйти незамеченной, и тогда начиналась дуэль сообразительности между Шульцем и командирами эсминцев.

Подлодка в таких случаях начинала медленно подбираться к противнику носом или кормой, чтобы быть возможно меньшей мишенью для излучений гидролокаторов противника.

Ультразвуковые импульсы, посылаемые из-под колпаков гидролокаторов эсминцев, отражались от корпуса подлодки. Частота отраженных импульсов и их сила могли многое сказать гидроакустику о позиции лодки, глубине ее погружения и расстоянии до нее, а последующие удары глубинных бомб будут в точности соответствовать этим данным.

И всякий раз, когда эти взрывы приблизятся к лодке, она будет искать спасение в глубине моря. А когда командир лодки попытается погрузить ее на глубину значительно большую расчетной, прочный корпус будет стонать и скрипеть, а члены экипажа станут обмениваться жесткими шутками насчет того, как скоро они достигнут «бумажной глубины» (глубины, на которой давление раздавит прочный корпус и придаст ему форму смятого газетного листа).

Вначале лодкам удавалось уходить от поражающего действия глубинных бомб, погружаясь ниже того уровня, на котором устанавливались взрыватели глубинных бомб преследователей, но затем англичане раскусили эту уловку и исправили свое упущение. Позднее лодки часто повреждались мощными глубинными бомбами со взрывателями, установленными на срабатывание на глубинах до 220 метров.

Фон Тизенхаузен однажды из-за неисправности манометра погрузился на глубину 266 метров, установив таким образом неофициальный рекорд глубины погружения. Позднее этот рекорд был побит Бауером на лодке «U-126», погрузившейся на глубину, где на каждый квадратный сантиметр поверхности прочного корпуса воздействовало давление 24 атмосферы. Это было наиболее глубокое погружение на подводных лодках типа IX–C.

26 октября «U-124» установила гидроакустический контакт с конвоем ОВ-229. В темное время суток она заняла позицию для нанесения торпедного удара из подводного положения, в результате совершения которого потопила норвежское грузовое судно «Кубано» и английское судно «Сулако».

Шульц как раз собирался проникнуть в глубину построения конвоя с левой стороны, когда вахтенный офицер за его спиной закричал:

– Эсминец в кормовом квадранте правого борта!

Шульцу было достаточно беглого взгляда, чтобы оценить обстановку.

– Срочное погружение! – едва успел он крикнуть.

Их обнаружил эскорт конвоя и начал глубинное бомбометание на полной скорости.

– Глубина погружения 220 метров! – скомандовал Шульц, поспешно спускаясь с мостика.

Вода с шумом устремилась в балластные цистерны, когда Бринкер на полной скорости направил лодку на глубину. Но этот шум вскоре был заглушен шумом гребных винтов эсминцев, оказавшихся прямо над ними. Лодка заполнилась сумасшедшим звоном, за которым последовали взрывы первой серии глубинных бомб, раздавшиеся в опасной близости от нее. Люди едва держались на ногах из-за резкого дифферента на нос, возникшего при срочном погружении, и были сбиты с ног, когда лодку подбросил удар от близкого взрыва бомбы. Командира швырнуло на колени, и он безуспешно пытался снова подняться, хватаясь за край штурманского стола. И тут же следующим взрывом на него бросило Хардегена.

Лодка выпрямилась после взрывов и продолжала, резко опустив нос, погружение на безопасную от глубинных бомб глубину.

Члены экипажа стали расходиться по своим боевым постам. Они могли явственно слышать, как возвращается эсминец.

На этот раз он шел значительно меньшим ходом, а свист луча его гидролокатора с безумной ритмичностью, как бичом, ударял по корпусу подлодки.

– Глубина 220 метров, господин капитан-лейтенант, – доложил Бринкер, когда они достигли глубины, установленной командиром лодки.

– Хорошо, – ответил Шульц. – Руль чуть влево.

– Руль чуть влево, – повторил за ним Вилли Кляйн, слегка поворачивая штурвал.

Теперь эсминец был прямо над ними. Подводники напряженно ожидали новых взрывов. По их лицам катились крупные капли холодного пота. Они непроизвольно поглядывали вверх, мысленно представляя себе бочки со смертельным грузом тротила, скатывающиеся с кормы эсминца и погружающиеся в глубину прямо над их головой.

Первый взрыв оказался еще более мощным, чем взрывы при первом бомбометании. Освещение центрального поста замигало, а затем погасло – стекла ламп не выдержали мощных сотрясений и полопались. Внезапно наступивший мрак еще более усилил вселяющее страх ощущение полного хаоса. Прозвучал второй взрыв, и лодку затрясло, как в лихорадке. Каждый последующий взрыв, казалось, все ближе подбирался к корпусу лодки, ударяя по нему и людям внутри него с такой силой, что, казалось, прочный корпус вот-вот не выдержит и разрушится.

После этой серии бомбометания эсминец ушел в сторону, и красные огоньки аварийного освещения зажглись в центральном посту. Разбитое стекло и куски изоляционной пробки лежали на палубе повсюду, когда напуганные и травмированные люди стали подниматься на ноги.

Бринкер проверил исправность приборов, которые, к счастью, оказались неповрежденными, и отдал необходимые срочные распоряжения своим людям на постах, когда совместными усилиями удалось установить контроль над все еще содрогающейся лодкой.

Один из его людей, ослабев, оперся о пульт управления погружением, и Бринкер сам пытался помочь ему. Он крепко прижал его раненую руку к своему телу, и капли крови капали на его рубашку и палубу.

– Годер! – проревел Бринкер. – Эй, доктор!

– Иду! – ответил спешащий на призыв доктор Годер.

Он подбежал к ним как раз в тот момент, когда начала взрываться вторая серия глубинных бомб, и всех бросило друг на друга. Лодка, как сумасшедшая, подпрыгивала в водоворотах воды, закрученных взрывами, пока самостоятельно не выровнялась, как только прекратились взрывы.

– Бринкер, погрузите лодку еще на 5 метров, но без шума, – распорядился командир, а затем, повернувшись к Кессельхайму, сидящему у приборов гидроакустики, добавил: – Дайте мне пеленг и дистанцию до эсминца.

Последующие пять часов Шульц был занят тем, что осторожно маневрировал в отчаянной попытке оторваться от преследователя. Но казалось, преследователь чувствовал каждое движение лодки, всякий раз возвращаясь к ней и прощупывая рвущим нервы скрипом гидролокатора и бьющими по корпусу, как кувалда, взрывами глубинных бомб.

– Еще на 5 метров глубже, Бринкер! – снова повторил командир.

– Господин каплей, мы уже на 8 метров превысили предельную глубину погружения, – сообщил Бринкер.

– Я знаю, – возразил ему Шульц. – Но лодка может не выдержать этих ударов. Эти проклятые глубинки забьют ее до смерти.

– Слушаюсь, – покорно ответил Бринкер.

Осмотревшись, Шульц поймал испуганный взгляд молодого матроса, впервые вышедшего на боевое патрулирование. Чувство страха делало его еще более юным, чем он был на самом деле.

Командир внезапно улыбнулся.

– Не беспокойся, – сказал он. Тон его голоса был удивительно теплым и мягким и относился скорее ко всем, находившимся в центральном посту. – Я обязательно верну тебя домой. – Его доверительная улыбка относилась конечно же ко всем им. – Что скажет твоя мать, если я не выполню свое обещание.

На мгновение показалось, что эсминец уже не так близок к лодке.

Воздух в лодке был затхлый и удушливый, и Шульц распорядился раздать всем калиевые патроны. Люди брали патрон в рот и дышали через него. Углекислый калий частично удалял из вдыхаемого воздуха углекислый газ, облегчая таким образом дыхание.

А пока по корпусу продолжал бить свистящий бич гидролокатора эсминца, взвинчивая нервы экипажу лодки. Все они знали, что, когда этот постоянно нарастающий свист достигнет пика, за этим обязательно последуют взрывы и сотрясение корпуса лодки, как под ударами молота.

А Шульц тем временем уводил лодку все глубже и глубже, пока она выдерживала давление, о котором и не помышляли ее создатели. На ее прочный корпус напирали тысячи тонн воды, грозящие раздавить ее, как яичную скорлупу. Вода начала просачиваться через микроскопические отверстия в заклепочных швах и соединениях труб, когда давление нащупало все слабые места ее конструкции.

Наконец решимость продолжать погружение покинула Шульца. Все члены экипажа, не занятые чем-либо особенно важным, были отправлены на места отдыха, где должны были спокойно лежать, чтобы потреблять как можно меньше кислорода. И несмотря на угрожающую им опасность, все они друг за другом погружались в тяжелый сон.

Находящиеся в центральном посту с надеждой смотрели на командира, ожидая объяснения сложившейся ситуации. Шульц и Бринкер говорили спокойно, их лица и голоса были лишены каких-либо эмоций, не выдавая того леденящего страха, который владел ими обоими. На окружающих они производили впечатление вполне благополучных, ничего не опасающихся людей. Ведь не могли же они здесь болтать бог знает о чем, если бы им ежесекундно угрожала опасность быть разнесенными на атомы?

В действительности этот разговор не имел вообще никакого смысла, поскольку Шульц и Бринкер говорили о разных вещах, но это не имело никакого значения. Поскольку ни тот ни другой не слушал собеседника, как, впрочем, и других, находившихся рядом с ними.

И то исключительное хладнокровие, которое сделало Хардегена величайшим из командиров подводных лодок, уже было заметно в нем и сейчас, когда он бродил по отсекам лодки, осматривая повреждения и инспектируя ремонтные работы. Его голубые глаза были спокойны и лишены малейших признаков страха, поэтому люди, склонные к панике, становились уверенными при виде офицера, который так убедительно подавлял свой собственный страх, спокойно обсуждая проблемы и обмениваясь шутками с членами команды.

Безжалостные атаки продолжались всю ночь и весь следующий день, а Шульцу все так и не удавалось оторваться от преследования эсминца. Ситуация становилась критической. Воздух в лодке становился удушающим, содержал все больше углекислоты и все меньше кислорода. Плотность электролита в аккумуляторных батареях снизилась до опасно низкого уровня, хотя все не очень важные приборы – потребители электроэнергии – были отключены уже много часов тому назад, и гребные электродвигатели вращались с минимально необходимой для сохранения маневренности лодки скоростью. Свободные от вахты безвольно лежали в койках, находясь скорее в состоянии обморока, чем сна. А те, кто нес вахту, не имели сил, чтобы просто держаться на ногах. Шульц понимал: лодка либо должна как можно скорее всплыть, либо вообще навеки остаться в морской пучине. Казалось, эсминец потерял контакт с лодкой, но все еще продолжал охоту, время от времени сбрасывая глубинные бомбы.

В конце концов Шульц распорядился после очередного бомбометания выпустить из лодки некоторое количество соляра, чтобы попробовать создать у преследователей убеждение, что лодка наконец-то потоплена.

Бринкер добавил к выпускаемому топливу еще и пару перчаток и матросских ботинок, которые должны были всплыть на поверхность вместе с топливом в качестве убедительного свидетельства гибели лодки, сопровождавшейся разрушением прочного корпуса. После исполнения этой затеи эсминец еще раз на малом ходу прошел над ними, как видно подбирая и изучая находки. После этого, потеряв акустический контакт с лодкой и, по-видимому, убедившись, на основании масляных пятен и остатков одежды, что с лодкой покончено, эсминец резко развернулся и на полном ходу покинул место сражения.

Шульц выждал некоторое время, после чего осторожно поднял лодку на перископную глубину. Вокруг было пустынно.

– А вы не заметили ничего странного в этих бомбометаниях? – спросил Кессельхайм Франца Рафальски вечером того же дня.

– Заметил, – кивнул Рафальски. – Странно, что мы остались живы.

– Это я, между прочим, и имел в виду. Вспомните-ка, что было у нас сегодня на десерт.

– О чем вы говорите, Шерри? – спросил Рафальски с некоторым раздражением. – На обед был шоколадный пудинг… и бомбы на ужин!

– Вот это я и имел в виду! Шоколадный пудинг и глубинные бомбы. И вчера тоже шоколадный пудинг и глубинные бомбы. – Кессельхайм напустил на себя крайнюю серьезность. – А вспомните-ка тот эсминец, который выскочил из тумана на прошлой неделе? У меня рот был набит шоколадным пудингом, когда командир передернул затвор.

Рафальски некоторое время помолчал с серьезным видом, после чего медленно проговорил:

– А ведь вы правы, Шерри.

Такие же забавные совпадения произошли тремя днями позже, когда в меню снова появился шоколадный пудинг. И как по расписанию, неизвестно откуда снова появился эсминец и засыпал их бомбами.

– Ну вот опять! – выкрикнул Рафальски и прошествовал прямо к командиру.

– Господин капитан-лейтенант, я хотел бы поговорить с вами.

Шульц повернулся к нему, удивленный настоятельностью его тона:

– Конечно, Рафальски, зайдите в мою каюту. – Он повернулся боком, пропуская матроса внутрь своего командирского уголка.

Невозмутимо выслушав историю Рафальски, он не нашел в ней ни чего-либо забавного, ни проявления истерии.

«U-124» за всю ее историю пришлось еще не раз выдержать бомбардировки глубинными бомбами, но шоколадный пудинг на столе уже никогда больше не появлялся.

Моряки вообще народ суеверный, и изображение эдельвейса на рубке их лодки было не единственным проявлением власти госпожи Удачи над сердцами подводников. Так, на подлодке «U-48» Герберта Шультце при следовании в открытом море придерживались только курсов, выражаемых числами, кратными семи.

Когда Шультце на его посту сменил старший лейтенант Генрих Блейхордт, он был озадачен тем, что должен давать рулевому указания о градусной величине курса, совершенно отличной от той, которую называл ему рулевой, подтверждая, что он понял указание. Однажды, доведенный до бешенства этой шуткой, он уже был готов преподать сумасшедшей команде хороший урок немецкой военно-морской дисциплины, когда кто-то разъяснил ему, что на этой лодке установилась странная традиция подавать команды рулевому, называя только числа градусов, кратные семи. Поэтому, когда он назвал рулевому число градусов, не кратное семи, тот в ответ назвал ближайшее число, кратное семи, чем так изумил командира. Стоит отметить, что Блейхордт был вынужден все-таки приспособиться к этой необычной практике. И на других подлодках также цепко держались за свои магические формулы и колдовское варево, когда хотели задобрить судьбу и перетянуть удачу на свою сторону.

31 октября «U-124» встретила одиночное английское грузовое судно «Батлэнд». Произведя торпедную атаку из надводного положения уже в темное время суток, Шульц поразил его одной торпедой, попавшей в носовую часть судна, которое затонуло всего за тридцать секунд, причем его погружение в пучину сопровождалось мощными взрывами. По-видимому, взорвались котлы.

А уже на следующий день он атаковал «Эмпайер бизон», также отправив на дно.

Океанский буксир с желтой трубой и одной мачтой стал объектом продолжительной погони в ноябре. Лодка, заметив его, начала преследование, но он внезапно изменил курс и исчез.

Шульц скомандовал погружение, чтобы определить его местоположение с помощью шумопеленгатора по звуку гребных винтов. Уже вскоре буксир был обнаружен, но затем снова исчез, когда подлодка попыталась приблизиться к нему.

Последним признаком его присутствия оказался радиоперехват подаваемого им радиосигнала: «Субмарина показалась снова», за которым последовало сообщение о местонахождении подлодки. В конце концов буксир все-таки исчез.

Израсходовав почти полностью запасы дизельного топлива и продовольствия, Шульц лег курсом на Лорьян. Лодка и команда были в прекрасном состоянии и возвращались в базу с отпускным настроением.

Были изготовлены маленькие флажки с наименованиями потопленных судов, чтобы поднять их при входе в бухту Лорьяна.

Командир, как это было принято в то время, сидел в своей каютке над дневником похода и официальными письменными докладами о ходе патрулирования. В то же время его офицеры старательно строчили свои специальные донесения. Никто не хотел рисковать задержкой на борту ни на минуту. В таком деле не должно быть никаких случайностей.

Достигнув заранее установленной точки, Шульц сообщил в штаб о своем прибытии, а затем двинулся в точку встречи с тральщиками, которые должны были обеспечить его проводку через минные заграждения в базу.

Лодка почти достигла точки рандеву, идя туда в подводном положении из-за частых налетов английской авиации. Патрулирование прошло успешно; экипаж остался цел и невредим. Время было ночное, все с увлечением играли в карты и шахматы.

Внезапно со стороны носа лодки раздался звук ударов и трения металла о металл. Привыкшая к тысячам различных звуков команда не сразу обратила внимание на эти звуки. Но все-таки звук был какой-то особенный – точно металлическим предметом ударяли по наружной поверхности лодки. Этот зловещий звук заставил всех замереть в тревожном ожидании чего-то ужасного.

Туз пик выпал из не знающих страха пальцев Хагемана прямо на палубу, не замеченный его партнером. Ожесточенная партия ската между ним и Лео Раудзисом была в полном разгаре. А вот мысли Артура Пипенхагена витали где-то за тысячи миль отсюда.

В кают-компании была тотчас забыта изощренная шахматная стратегия Хардегена, и он так стиснул своего слона, что побелели костяшки пальцев.

Ганс Виганд с испугу забыл об одном из первых уроков, полученных им на подлодках месяцы тому назад, и вскочил, резко выпрямившись, со своей койки, и набил на голове здоровенную шишку.

Торпедист Вернер Беме наливал себе в чашку горячий кофе. Перелив через край, он ошпарил руку, причем, пока кофе лился ему на руку, он даже не почувствовал боли.

Невысказанное никем слово пронеслось как пронзительный крик по всей лодке: «Мина!»

Минреп мины медленно, со скрипом проползал по корпусу лодки. Господи, Боже мой! Подорваться на мине, когда до дома всего час хода! Холодный пот покрыл лица людей, когда они услышали этот зловещий скрипящий звук трения стального троса мины. Все боялись даже вздохнуть. Взрыв мог разнести их на куски в любую секунду.

Ужасный скрип постепенно перемещался в сторону кормы, и каждое мгновение этого процесса казалось бесконечным и невыносимым. Но внезапно звук оборвался. Тишина. Робкий шепот вопроса «Спасены?» прошелестел по лодке, за которым последовало дикое возбуждение: «Спасены!»