Текст книги "Серые волки, серое море. Боевой путь немецкой подводной лодки «U-124». 1941-1943"

Автор книги: Э. Гейзевей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3

Вскоре после закладки «U-124» на верфи Дешимаг в Бремене туда прибыл первый член будущего экипажа. Это был инженер – обер-лейтенант Рольф Бринкер, назначенный на эту лодку старшим механиком.

Как и его командир, Бринкер был хорошо подготовленным и опытным моряком. Еще за два года до войны он прошел стажировку на подлодках и совершил дальние походы на «U-13» и «U-9».

Он приобрел не очень добрую славу на флотилии, когда вернулся в Кильскую базу в качестве инженера-механика подлодки «U-13». Во время патрулирования на ней произошла поломка дизеля. Хотя Бринкеру и удалось наладить его работу, качество работы машины оставляло желать лучшего. Вместо того чтобы постепенно набирать обороты, она парадоксальным образом сразу начинала работать на полных оборотах.

Обычно суда проходят 100-километровый Кильский канал, соединяющий Северное море с Балтийским, на малом ходу и с большими предосторожностями. По этой причине поступивший с борта «U-13» запрос на разрешение пройти канал на полном ходу был принят в штабе флотилии без особого энтузиазма, скорее даже скептически. С такими просьбами иногда обращаются лодки, спешащие вернуться в базу после длительного патрулирования. В данном же случае просьба выглядела более чем странно.

Штаб ответил выразительным и возмущенным «нет». После чего командир дипломатично запросил разрешение на буксировку лодки, ссылаясь на то, что ее дизели могут работать только на полных оборотах.

Командир лодки продолжал упорно настаивать на разрешении идти полным ходом, пока ему наконец не было дано такое разрешение. Лодка подошла к пирсу как быстроходный катер и остановилась с треском, скрипом и в туче брызг, под восхищенные выкрики стоящих на причале. После прихода в базу на ее борт явилась зловещая делегация инженеров базы с заданием на проведение тщательного разбирательства причин столь странного поведения механизмов лодки. И лишь после того как комиссия подтвердила достоверность доклада механика лодки Бринкера, ему позволили сойти на берег.

Бринкер полностью отдался строительству «U-124». Будучи единственным представителем экипажа, которому предстояло ходить на этой лодке, он во время строительства вникал буквально во все. Ничто не ускользало от его острого исследовательского ума. Он запоминал каждую деталь конструкции лодки, так что, когда ее строительство было завершено, в ней не было ни одного болта или заклепки, о которых не знал бы стармех.

Когда строительство лодки уже приближалось к завершению, в док прибыл Шульц с людьми из команды «U-64». А вслед за ним в Бремен прибыли и остальные члены экипажа.

Таким образом, формирование нового экипажа было завершено. Лодку спустили на воду 9 марта 1940 года, и после швартовных испытаний в водах Везера она была передана под командование ее командиру, 10 июня вошла в строй и была зачислена в состав 2-й подводной флотилии ВМФ Германии.

Новая лодка была тщательно проверена экипажем бывшей «U-64». «U-124» была одной из больших субмарин германского военно-морского флота, предназначавшихся для боевых действий в Атлантике, и принадлежала к типу IX-B с новейшим вооружением и оборудованием. У нее имелось шесть торпедных аппаратов в носу и корме, и она несла на борту 22 торпеды. На ней имелось 105-миллиметровое орудие в носовой части, а также 37-миллиметровая зенитная пушка и два 20-миллиметровых спаренных зенитных пулемета, расположенные на кормовой части ходового мостика. Лодка была оснащена самой современной автоматикой централизованного управления стрельбой, прекрасным радиовооружением и самой современной гидроакустической установкой, включавшей в себя систему как пассивного, так и активного слежения.

Карл Роде – старший машинист – с удовлетворением отметил, что создатели лодки не пожалели затрат, чтобы разместить в машинном отсеке два мощных дизеля, обеспечивающие лодке надводный ход 18 узлов, а также электродвигатели и аккумуляторные батареи, обеспечивающие подводный ход со скоростью 7,3 узла в час.

Без всякого сомнения, экипаж получил в свои руки превосходное оружие.

Однако вскоре Роде обнаружил, что создатели проекта уделили гораздо меньше внимания удобствам экипажа, отдавая предпочтение технике и вооружению, хотя при водоизмещении 1100 тонн она была значительно больше, чем «U-64» с ее 770 тоннами. [4]4
  Подводные лодки «U-64» и «U-124» – одного типа – IX-B, а водоизмещением 700 тонн были подводные лодки типа VII–C.


[Закрыть]

Конечно, Роде не ожидал увидеть здесь роскошных апартаментов надводного лайнера, однако при ее водоизмещении 1100 тонн, то есть значительно большем, чем у «U-64», он ожидал увидеть здесь больше жилищных удобств для экипажа, например, таких, какие он видел на иностранных подлодках.

Германские подлодки типа IX-B, так же как и типа VII–C, имели койки только для половины экипажа, так что, когда один член экипажа уходил на вахту, его место тут же занимал сменившийся с вахты. По лодке было неудобно передвигаться, поскольку, когда заканчивалась очередная вахта, почти все 48 человек должны были переходить с одного места на другое.

Во время еды с обеих сторон столов откидывались опускные доски, вследствие чего становилось невозможно протиснуться через помещение в это время. И если подводников вдруг вызывали на боевые посты, то возникал неописуемый бедлам, создаваемый 48 членами экипажа, одновременно мчащимися на свои боевые посты, оставляя по пути отдавленные пальцы, ужасающие проклятия и разбитую посуду. Таким образом, количество остающейся к концу похода посуды находилось в обратной пропорции к числу боевых тревог, объявленных во время еды.

И хотя на германских подводных лодках отсутствовали определенные жилищные удобства, такие как, например, кондиционеры, их команды были не слишком озабочены этим. Они хорошо сознавали, что эти удобства были принесены в жертву боевой мощи и маневренности их субмарин. И одного удачного ухода лодки от охотящегося за ней вражеского эсминца было достаточно, чтобы убедить самого требовательного члена команды, что прибавка маневренности за счет этих удобств была разумной платой за жизненные неудобства на борту. Даже у командира лодки были совершенно спартанские жизненные условия: малюсенькая выгородка, служившая как для служебных дел, так и для сна. И эту выгородку отделяла от остальных помещений лодки всего лишь зеленая занавесочка, создающая иллюзию изолированного помещения.

Однако из всех малых помещений лодки наиболее недоброй славой пользовался гальюн. На лодке имелось шесть торпедных труб; так вот это помещение именовалось «трубой номер семь». Оно, возможно, располагало одной из наиболее сложных гидравлических систем, да к тому же еще и наделенной особым норовом.

Следует начать с того, что его пользователь должен был заранее решить, собирается ли он справлять нужду сидя или стоя. После входа в это помещение было уже невозможно повернуться. После выполнения этим устройством основной функции его требовалось привести в другое, да к тому же довольно сложное положение, а именно в состояние выброса испражнений за борт.

Эти правила следовало постоянно держать в памяти, а они были довольно специфичны в части порядка открытия и закрытия клапанов и включения помпы. И все это демонстрировал каждому члену экипажа один из старожилов лодки. Но лишь на немногих лодках гальюны были настолько «послушны», чтобы позволить безнаказанно управлять собой всякому новичку и не дать ему при этом сдачи ударами по пяткам. Но они не были настолько лишены индивидуальности, чтобы подчиняться только установленным для них правилам, изложенным в установленных в этих помещениях инструкциях. Каждый из таких гальюнов обладал своей повышенно-болезненной чувствительностью к особенностям поведения пользователей их услуг.

Именно эти особенности жизни на подлодках чаще всего порождали разочарование у каждого нового военнослужащего, начинающего прохождение такой службы и предъявляющего завышенные требования к жизненным удобствам, выработанным у него предыдущей службой на надводных кораблях. Они оказывались переданными на милость нижних чинов, дававших им наглядные уроки жизни на подлодке. И эти учителя могли по своему желанию умолчать о некоторых технических хитростях пользования лодочными удобствами или опустить некоторые элементы необходимой сноровки, отделяющие успех от неудачи. Вследствие всего этого могло происходить и так, что молодой лейтенант вдруг выходил из «трубы номер семь», где солировал, весь в «поту» и с унижающим сознанием того, что подчиненные встретят его понимающими улыбками.

Командир лодки был безжалостен к тем, кто потерпел такую неудачу, заставляя его возвращаться в «трубу» и заново изучать инструкцию. Вышколенным немецким офицерам подчас казалось унизительным получать уроки того, как следует смывать унитаз гальюна.

В дополнение к весьма неудачному расположению этих хитроумных устройств все усугублялось еще и их недостаточным количеством на борту – всего два на всю лодку! К тому же одно из них было недоступно в первую половину срока патрулирования, поскольку располагалось позади кладовой провизии, и путь к нему оказывался заблокированным ящиками с ветчиной и столь любезными желудку немца сосисками. Использование этого гальюна могло начинаться только после уничтожения запасов.

И даже все это было большим шагом вперед по сравнению с тем, что имело место на лодках времен Первой мировой войны, как это следует из того, что рассказывал адмирал Фридебург, большой мастер повествований о подводной службе. На лодках тех времен вообще имелся всего лишь один гальюн, да к тому же он располагался сразу за камбузом. Чтобы попасть в него, нужно было протиснуться между переборкой и камбузной печью, а кок при этом еще и давал строгое указание каждому посетителю гальюна хотя бы раз помешать поварешкой содержимое котла. Таким образом, положение главного жизненного центра корабля определял для всего экипажа – от командира до последнего матроса – помощник кока.

Другим недостатком сантехнических систем подлодок являлось то, что их было невозможно использовать, когда лодки преследовались надводными кораблями противника, поскольку его гидроакустики четко улавливали шум срабатывания смывных устройств гальюнов.

Но подобные неприятности ожидали «U-124» в будущем, а пока она, только что сойдя со стапеля в Бремене, направлялась в Киль для прохождения швартовых испытаний.

На лодке подобралась дружная команда, и уже вскоре все трудности младенческого возраста были преодолены. Шульц был очень доволен достигнутыми результатами. Лодка хорошо слушалась рулей, и уже скоро удалось приспособиться к отличиям в ее поведении по сравнению с «U-64». Она была более ходкой, имела лучшие мореходные качества и больший запас торпед. Ему не терпелось получить шанс на их боевое использование. Конечно, потеря его предыдущей лодки поселила в его душе большое разочарование и горький осадок. А то, что она была потеряна, не потопив ни одного судна противника, что хоть как-то компенсировало бы горечь потери, делало эти переживания тем более горькими.

Бринкер же был подобен ребенку, получившему в руки новую игрушку.

Он практиковался в самых разных комбинациях срочного погружения как за счет использования гребных винтов и рулей глубины, так и за счет различного размещения балласта. Он проделывал с лодкой всевозможные эксперименты, какие только могли прийти ему в голову, чтобы уловить доли секунды времени ее погружения. Он придумывал различные приспособления, которые позволяли бы выиграть несколько лишних секунд на случай каких-либо опасных ситуаций, а кроме того, точно определил число оборотов гребных винтов при движении под электродвигателями, при котором их шумность в режиме подкрадывания становилась минимальной.

И все эти результаты, как и многое другое, он накапливал в своей памяти для незамедлительного использования при чрезвычайных обстоятельствах. Он понимал, что времени на использование этого опыта в таких обстоятельствах будет в обрез и искать какие-то записи будет просто некогда.

К тому времени, когда были закончены ходовые испытания, Бринкер уже в точности знал, на что способна лодка в любых ситуациях. За исключением, может быть, тех, которые связаны с глубинным бомбометанием, воспроизвести которое было просто невозможно.

Этот блестящий и непредсказуемый в своих поступках аристократ быстро завоевал расположение машинной команды. Он был воплощением терпения, внимательности и предусмотрительности. Он уважительно выслушивал мнение старшин, которые были много моложе его. Если молодые специалисты совершали ошибки, он терпеливо разъяснял им, как следует правильно действовать в той или иной ситуации, вместо того чтобы наказывать их.

Он воспитывал в своих подчиненных чувство ответственности и уверенности в своих силах, вследствие чего как в машинном отсеке, так и в центральном посту все было так отлично организовано, что, казалось, лодка сама выполняла маневры.

Это было прекрасное время для всего экипажа. Дни стояли солнечные и теплые, и в портах стоянки Балтики личному составу предоставлялось много времени для купания и отдыха. Особенно запоминающимся оказалось пребывание в прекрасном городе Данциге.

Поскольку на лодке число спальных мест было рассчитано лишь на половину экипажа, во время пребывания в местах стоянки большинство членов команды размещалось на плавбазах, а на лодке оставался лишь необходимый минимум личного состава.

Это была долгая, праздничная вечеринка со спиртным, несмотря на то что на завтрашний день, на семь часов утра, были запланированы ходовые испытания. Около пяти вечера члены команды, находившиеся в различной степени подпития, стали возвращаться на плавбазу, громко распевая песни. Это давало им несколько лишних часов сна и возможность опохмелиться, прежде чем приплестись на борт лодки.

Офицер штаба, которому поручили провести испытания, находился на мостике уже около семи утра.

Опытный моряк, он имел репутацию исключительно строгого и даже свирепого командира, а его устрашающая манера общения с людьми исключала всякую надежду на то, что заспанная команда сумеет убедиться в необоснованности такой репутации. Подводники всячески избегали встреч с ним и понуро стояли или сидели на своих постах, борясь с последствиями похмелья и проклиная все на свете.

В семь часов большая часть команды уже была на борту, хотя многие еще не пришли полностью в чувство после вчерашней гулянки. Некоторых же и вовсе не было.

Командир лодки отсутствовал. Не явились лейтенант Кунт и обер-лейтенант Бринкер. Из четырех офицеров на борту находился лишь лейтенант Хирзакер. Он носился по лодке, нервно выкрикивая совершенно ненужные команды томящейся от похмелья команде.

В половине восьмого кто-то высказал предположение, что командира просто забыли разбудить. Тут же за ним отправили посыльного, и через некоторое время Шульц появился на мостике. Он холодно обменялся военным приветствием с капитаном-инструктором и спустился вниз, не проронив ни слова.

Храня гордое молчание, он прошелся по отсекам, проверяя готовность команды. Конечно, с этой борющейся с похмельем командой и лишь с половиной офицерского состава лодка была не готова к выходу в море. Прохаживаясь по лодке, он громко и возмущенно выражал свое удивление тем, приходилось ли этому строгому поборнику порядка и дисциплины на мостике видеть хоть раз в своей жизни такую разболтанную, неорганизованную и вообще черт знает какую команду!

Команда же взирала на него с полным пониманием, когда он яростно посматривал то на одного, то на другого. Голос его звучал низко и отчетливо, с холодным и неприкрытым негодованием.

Вскоре после восьми на борту появился и Кунт, улыбаясь и не подозревая ничего плохого. Его дружелюбное приветствие было встречено холодным недоумением командира, и на мостике воцарилось гробовое молчание.

На лодке витала похоронная атмосфера. Люди говорили приглушенными голосами или помалкивали.

– Никаких следов господина Бринкера? – спросил Роде, входя в центральный пост.

– Никаких, – ответил Раудзис, – и совершенно ясно, что мы не можем в его отсутствие проводить ходовые испытания.

– А что поделывает старик?

– Он на мостике, поджидает Бринкера. Зол, как черт, – ответил боцман.

– Наверное, с такого же похмелья, как и мы, – прибавил Кессельхайм с выражением злорадного удовлетворения на лице.

Герман Касперс быстро взглянул наверх:

– Наш-то холоднее стали. Другой на его месте взорвался бы, как бомба.

– Ладно, не сыпьте соль на раны, – сказал Роде. – Он вряд ли выдержит так долго. Я так думаю, что когда он наконец взорвется, то это произойдет на мостике, а не в машинном отделении.

Он повернулся и пошел обратно.

– Дай нам знать, когда стармех соизволит явиться, чтобы вовремя убраться от беды!

Вскоре в доке замаячила чья-то фигура, направлявшаяся в сторону лодки. Это был Бринкер, одетый в гражданскую одежду, шедший беспечно и беззаботно.

Командир смотрел в его сторону остановившимся взглядом, не веря своим глазам. Хладнокровие его внезапно испарилось. Изрыгая проклятия, он вскочил и бросился по трапу на причал. Убегая, он не сказал ни слова, не отдал честь старшему по званию на мостике и прошагал мимо Бринкера, не замечая его присутствия.

Ходовые испытания были перенесены на следующий день, инцидент на этом исчерпан, никакой дисциплинарной грозы так и не последовало.

После объявления войны опознавательные номера на рубках подводных лодок Германии были тщательно закрашены, поскольку представляли определенный разведывательный интерес для противника. И каждой лодке было предоставлено право выбрать себе эмблему, изображаемую на том же месте, где раньше был номер. Эти эмблемы были очень индивидуальны, и некоторые из них стали знамениты.

Все хорошо знали изображение разъяренного быка, который был изображен Гюнтером Прином на рубке «U-47», когда она вернулась в базу после проникновения в английскую военно-морскую базу в Скапа-Флоу. Эту эмблему придумал старпом Энгельберт Эндрас, который впоследствии, командуя лодками «U-46» и «U-567», стал одним из лучших командиров подводного флота Германии, награжденным Рыцарским крестом с дубовыми листьями. Он, подобно Прину, прославился ослепительно успешными операциями против союзнических конвоев в Атлантике и в конце концов погиб.

К тому времени успела прославиться и «U-23» под командованием Отто Кречмера, проведшего ее через всю Атлантику в ужасном состоянии и неспособную не только к погружению, но просто к противостоянию сильному волнению, поскольку вся ее носовая часть легкого корпуса была вспорота при столкновении с грузовым судном, которое она торпедировала.

Когда «U-124» возвращалась в Бремен после проведения ходовых испытаний на Балтике, она гордо несла на своей рубке изображение эдельвейса. Таким образом Шульц и его команда решили выразить признательность горным стрелкам, спасшим команду «U-64» в норвежском фиорде. И вот теперь изображение этого маленького цветка, растущего только высоко в Альпах, неожиданно украсило рубку субмарины, бороздящей океанские глубины. Такие же эмблемы были вышиты и на пилотках всей команды.

Из Бремена лодка проследовала в Вильгельмсхафен, где ее заправили топливом, провизией и боеприпасами, после чего она прибыла к месту своего постоянного базирования в Киле. Уже отсюда 19 августа 1940 года она прошла Кильским каналом, откуда направилась в сопровождении двух тральщиков в Северное море для крейсирования вдоль побережья Шотландии, а затем на боевую позицию в Северной Атлантике.

Небо было затянуто плотной облачностью, когда «U-124» шла, разрезая вспучиваемое зыбью море. Облачность прекрасно защищала от английской авиации, непрерывно контролирующей небо над проливами Дании и Северным морем. Поэтому почти вся команда, за исключением несшей вахту на ходовом мостике, не чувствовала никакого напряжения.

Внезапно, без малейшего известия о своем приближении, из облаков вынырнул английский бомбардировщик и сбросил на лодку несколько бомб. Ни одна из них лодку не поразила. И в то время как ошеломленные этой внезапной атакой все еще удивлялись, как, черт побери, он смог обнаружить их, бомбардировщик так же внезапно исчез.

Атака была столь неожиданной, что находившиеся внутри лодки даже и не успели понять, что там происходит наверху. Однако звук взорвавшейся неподалеку бомбы оказал столь сильное впечатление на одного из молодых матросов в центральном посту, что он от неожиданности открыл клапан заполнения носовых балластных цистерн, не ожидая команды.

Кунт, несший вахту на мостике, с напряжением ждал, что бомбардировщик совершит второй заход на бомбометание. И когда палуба под его ногами внезапно резко накренилась, он взглянул на поверхность моря и, к своему ужасу, обнаружил, что лодка погружается, поскольку вся ее носовая часть уже скрылась под водой.

– Очистить мостик! – только и успел он выкрикнуть и тут же через люк мостика нырнул в люк рубки. Он едва успел захлопнуть за собой крышку люка, как волна накрыла ограждения рубки.

В центральном посту на некоторое время также воцарилось замешательство из-за этого неконтролируемого погружения, и рулевой непроизвольно резко повернул штурвал вправо. В центральный пост влетел командир, сразу же почувствовавший что-то неладное, однако к этому моменту лодка уже успела погрузиться на 60 метров. «U-124» всплыла вблизи двух тральщиков эскорта, ни один из которых не пострадал вследствие атаки британского самолета, и они не поняли, что произошло с лодкой. Ветераны «U-64» были, естественно, напуганы в первую очередь, поскольку в их памяти были еще свежи перипетии ныряний в Норвегии. Они стояли на своих постах, робко помалкивая, пока командир вымещал на них свое возмущение, ясно давая им понять, что не намерен стать утопленником по милости этой банды клоунов.

Второй день принес несравненно больше налетов авиации, и Шульц понял, что присутствие тральщиков демаскирует лодку. Он расстался с ними и на светлое время суток погрузил лодку, чтобы быть подальше от этого эскорта, когда ему потребуется всплыть для зарядки аккумуляторов.

Приятные осенние дни внезапно сменились типичной для Северной Атлантики штормовой погодой, когда они достигли траверза Британских островов. Ветры от норд-норд-оста поднимали штормовую волну 7-10 баллов, вследствие чего лодка едва продвигалась вперед сквозь волны.

На мостике было холодно, темно и сыро, когда лодка шла сквозь ночную тьму. Внутри лодки бодрствовали только стоящие на вахте.

Командир лежал, свернувшись калачиком, на своей койке погружаемый в спокойный, лишенный сновидений сон качкой и мерным постукиванием дизелей. Волны мощно ударяли в носовую часть лодки, взметая облака брызг, долетавших даже до мостика, откуда они пенящейся влагой растекались вдоль всего корпуса лодки.

Внезапно что-то тяжелое упало и прогромыхало внутри лодки, когда ее подбросила особенно большая волна. Эти звуки и движения были так хорошо знакомы командиру, что, будучи на суше, он в первые дни после походов с трудом засыпал, не слыша их.

– Центральный пост! – прозвучал с мостика голос первого вахтенного офицера.

– Пост слушает, – ответил Зигфрид Нагорный.

– Разбудите смену.

– Так точно, господин лейтенант!

Нагорный, балансируя, чтобы не упасть от качки, с трудом пробирался через мешки с провизией и между койками. Наконец он нашел среди спящих того, кого искал, и растолкал его.

– Проснись, проснись, Гансхен!

– Ммм… – произнес сквозь сон Ганс Фрелих. – Что случилось?

– Пора на вахту!

– Пошел к черту!

– Господин Кунт отказывается дольше стоять на вахте без тебя. Так что давай поднимайся.

– Да отстанешь ли ты от меня? Встаю я, встаю.

Ворча, Гансхен сполз с койки.

– Ты что же, думаешь, на этой поганой войне что-то случится, если я не посплю?

– Это верно, – дружелюбно согласился с ним Сигги. – Ведь что сказал сам адмирал Дениц: «Мы выиграем войну, если сможем вытащить Ганса Фрелиха из постели». Давай вставай побыстрее. И надень непромокаемый комбинезон.

Сигги повернулся и направился обратно в центральный пост.

– В один из таких дней я, наверное, повешу этого ублюдка, – торжественно дал себе обет Фрелих. – Давай, Карл, вставай, – принялся он расталкивать спящего на верхней койке Карла Ренера. – Пора на вахту.

– Как, уже? – с печалью в голосе пробормотал Карл. – Мне кажется, я только что заснул. А было так уютно и тепло.

– Ладно, вставай и радуйся: лейтенант Кунт прислал нам приглашение. Он собирается устроить вечеринку с шампанским, голенькими танцовщицами и тому подобным.

Гансхен с трудом натянул на себя комбинезон. Он, как и большинство команды, спал прямо в одежде.

– Ах, это настоящий костюм для вечеринки!

Зевая, Карл произнес:

– Эти зюйдвестки такое дерьмо!

Старшина и лейтенант Кунт уже успели подняться на мостик.

– Идем! – крикнул Карл на верх трапа, ведущего на мостик.

И они оба быстро поднялись по трапу, чтобы сменить вахту.

Холодный пронзительный ветер развевал гребни волн в брызги, жалящие и ослепляющие людей на мостике.

Их мышцы ныли от постоянного напряжения, которое они испытывали, непрерывно цепляясь за леерное ограждение мостика, чтобы не упасть за борт при резких движениях лодки. Леденящий холод пронизывал, несмотря на плотную, утепленную одежду.

– Вот это да, – сказал Хирзакер, заканчивая формальности по передаче вахты и всех своих обязанностей смене. – Спокойной ночи и спокойной вахты!

– Спокойной ночи, господин обер-лейтенант, – ответила ему новая вахта.

– Спускаемся! – крикнул в центральный пост Хирзакер, и сменившаяся вахта спустилась вниз по трапу в центральный пост.

Командир слегка пошевелился во сне, когда сменялась вахта и за занавеской его уголка прозвучал шепот проходящих мимо людей. Он еще раз пошевелился, почти очнувшись от сна, но затем повернулся на другой бок, автоматически отодвигаясь от ограждающего коечного поручня, а затем снова погрузился в глубокий сон. Поскольку все эти беспорядочные звуки были частью нормальной корабельной жизни, они действовали на него скорее успокаивающе.

Сменившаяся вахта отправилась на камбуз, чтобы согреться и обсушиться там, а заодно и чего-нибудь поесть.

– Долгой была вахта, верно? – заметил с полным ртом Касперс.

Вилли Гериш кивнул в ответ:

– Так всегда кажется, когда идет дождь. Я наполовину промерз, наполовину промок. И ни черта за всю эту вахту не заметил.

– И я тоже.

– Эй, Смути! – окликнул Вилли кока Адольфа Шефера. – У тебя еще остался кофе?

– Ну конечно, – ответил Шефер. – Разве у меня когда-нибудь не было кофе к смене вашей вахты?

Оба молча продолжали закусывать.

– Восхитительно, господин Смути, восхитительно! – наконец проговорил Вилли, поглаживая живот. – Теперь мы готовы к подушечной вахте, не так ли, Герман?

– Еще бы! – отозвался Касперс.

Они побрели по коридорам в носовую часть лодки, волоча за собой мокрые, разбрызгивающие холодные капли воды дождевики.

Наконец они дошли до носового отсека с ощущением сытости, удовлетворения и единственным желанием – поскорее забраться в теплую койку.

Однако сделать это оказалось не просто – они были подняты к переборке с целью освободить пространство отсека. Внутренние крышки всех торпедных аппаратов были открыты. И из одного из них с помощью цепей и блоков извлекалась длинная дьявольского вида рыбина.

– Разрази тебя гром, Ганс! – взревел Вилли. – Я хочу спать.

Ганс Виганд невозмутимо взглянул на него:

– Дело в том, Вилли, что торпеду нужно регулировать каждые два дня. И ты это прекрасно знаешь.

– Но черт побери, почему бы тебе не проделывать это тогда, когда мы заняты на вахте? – простонал Герман Касперс. – Я просто валюсь с ног.

– Да не скулите, ребята, – дружелюбно сказал торпедист Эдвин Селк. – Если уж вы так торопитесь, лучше помогли бы мне.

Герман устало шлепнулся на одну из торпед.

– Я был бы очень рад, если бы одна такая рыбина врезалась в британца, а не в нас.

И как бы в ответ на пожелание Касперса, радист вошел к командиру, разбудил его и вручил ему радиограмму. Шульц быстро пробежал глазами текст, торопливо надел пилотку и поспешил в центральный пост. Его пальцы быстро скользили по карте, когда он наносил собственный курс и вероятный курс конвоя, о котором он только что получил сообщение.

– Давайте-ка поохотимся, Хирзакер, – сказал он стоящему рядом с ним офицеру. – Английский конвой, направляющийся в сторону мыса Рейс.

– Хорошая новость, командир, – ответил Хирзакер. – Он близко?

И хотя этот разговор велся вполголоса и вряд ли был слышен остальным находившимся в центральном посту, все догадались, о чем идет речь.

– Лечь на курс 170 градусов! – скомандовал Шульц, все еще склонившийся над штурманским столом. – Мы перехватим их приблизительно здесь, – продолжал он говорить Хирзакеру, проводя пальцем по карте. – Отрежем их у мыса Бат-оф-Левис.

– Легли на курс 170 градусов!

– Тень на траверзе левого борта! – сообщил вахтенный с мостика.

Шульц выбрался наружу через рубочный люк.

– Где?

– Вон там, – ответил Ренер, не спуская глаз с какой-то тени, едва видимой в темноте.

Шульц молча смотрел в бинокль в указанном направлении.

– Рыбачья лодка, – пробормотал он наконец. – Идет прямо на нас. Нам лучше уступить ей дорогу. – И по переговорному устройству крикнул в центральный пост: – Право руля!

Затем он снова стал рядом с Репером, наблюдая, как исчезает тень. После этого он приказал вернуться на прежний курс и покинул мостик.

В 22.17 по траверзу правого борта были замечены суда конвоя, и Шульц отдал приказ сделать разворот на сближение, двигаясь параллельным с этими судами курсом, держа конвой в пределах видимости, но сохраняя при этом основной курс и скорость лодки. Он постепенно огибал голову конвоя и выдвигался вперед, чтобы иметь возможность атаковать конвой из носовых аппаратов, находясь со стороны берега.

– Эсминец! – выкрикнул Фрелих, стоящий на мостике за спиной командира. – Идет по направлению к нам!

Шульц резко повернулся и стал разглядывать приближающийся корабль.

– Лево руля! – приказал он. – Изготовить аппараты пятый и шестой!

Через несколько секунд две торпеды ринулись вперед навстречу слишком проворному эсминцу, уже начавшему разворот для ухода от грозящей ему опасности.

Обе торпеды прошли мимо, однако путь к конвою уже был открыт. Волк оказался в овчарне.

Уже скоро смутные тени вокруг них стали принимать все более определенные очертания по мере того, как лодка, двигаясь в надводном положении, стала приближаться к центру конвоя. Все четыре человека, стоящие на мостике – командир, первый вахтенный офицер и двое сигнальщиков, – бдительно и напряженно вглядывались в черноту ночи. Их глаза тревожно впились в появившуюся позади лодки тень огромного грузового судна.