сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Все четыре дня рука сильно болела, и я не мог вести дневник. Я лежал в постели, за мной ухаживала только Сасаки. Сегодня немного получше, и я решил кое-что записать. За эти пять дней я принял много лекарств: пирубитал, иргапирин, кроме того паротин, суппозиторий иргапирина, дориден, броварин, ноктан. Я спрашивал у Сасаки все названия, но, возможно, мне давали и другие. Никак не запомнить с одного разу. Дориден, броварин, ноктан – снотворные, а не болеутоляющие. Обычно я сплю хорошо, но из-за боли в руке не мог сомкнуть глаз, поэтому принимал снотворное. Иногда ко мне заходили жена и Дзёкити.
Жена за это время впервые заглянула ко мне днем пятого числа, в разгар моих мучений.
– Сацуко хотела бы навестить тебя, но не знает, можно ли...
Я ничего не ответил.
– Нельзя? Я сказала, что, если ты увидишь ее, ты немного забудешь о своих страданиях.
– Дура, – неожиданно заорал я.
Почему – сам не знаю. Я закричал, подумав, что мне было бы неприятно, если бы она увидела меня в таком жалком виде, но, честно говоря, я был бы не прочь, если бы она пришла.
– Ни Сацуко, ни Кугако, ни кто бы то ни был. Я не хочу, чтобы меня навещали.
– Знаю, знаю. Я на днях и Кугако сказала: «Рука болит сильно, но особых причин для беспокойства нет. Поэтому тебе лучше воздержаться от посещения». Она заплакала.
– С чего это она заплакала?
– Ицуко тоже хотела приехать, но я не разрешила. Но Сацуко может прийти? Почему ты невзлюбил ее?
– Дура, дура, дура! Кто сказал, что я невзлюбил ее? Совсем не невзлюбил, а наоборот, слишком сильно люблю и поэтому не хочу встречаться в таких условиях.
– А-а, вот в чем дело. Я этого не поняла. Но ты не выходи из себя, это очень вредно для здоровья, – сказала жена, успокаивая меня, как ребенка, и поспешно ушла.
Она неожиданно задела мое больное место, и я рассердился, чтобы скрыть смущение. После ее ухода, спокойно об этом подумав, я сказал себе, что лучше было бы не выходить из себя, еще неизвестно, как воспримет это Сацуко, когда жена ей расскажет. Но Сацуко, видящая меня насквозь, вряд ли обидится... «Конечно, лучше было бы ее увидеть. Надо в эти два-три дня найти удобный предлог и позвать ее», – внезапно подумал я сегодня утром. Рука сегодня ночью непременно будет болеть. Уже сейчас я надеюсь, что она будет болеть. Когда боль станет нестерпимой, я позову Сацуко.
– Сацуко, Сацуко, больно, больно, помоги! – завоплю я, обливаясь слезами, как ребенок. Сацуко в испуге вбежит ко мне. Она, конечно, засомневается: «Неужели этот старикашка плачет по-настоящему? Возможно, он что-то замыслил», – но она сделает вид, что страшно напугана. Я опять заору:
– Мне нужна только Сацуко! Никого больше! – и выгоню Сасаки. Наконец, мы вдвоем. С чего начать?
– Больно, помоги мне!
– Сейчас, сейчас. Скажи, что я должна делать. Я все сделаю.
Если она так скажет, все пойдет как по маслу. Но она не будет так неосмотрительна. Как же ее уговорить?
– Если бы ты разрешила себя поцеловать... я забыл бы о боли. Нет, не в ногу! И не necking! Я жажду настоящего поцелуя!
Я раскапризничаюсь, начну плакать, орать. Не будет ли она вынуждена уступить? Но почему не попытаться выполнить это в ближайшие два-три дня? К чему ждать, когда боль станет нестерпимой? Пусть рука и не болит, можно сделать вид. Надо только побриться. Я не брился четыре-пять дней, лицо заросло щетиной. А может быть, щетина только усугубит впечатление, что я болен? Но целоваться при такой косматой щетине будет неприятно. Челюсти надевать не буду. Но так, чтобы никто не заметил, вычищу рот... Пока то да это, рука опять заболела. Больше писать не могу... Надо оставить кисть и позвать Сасаки...
10 октября.
Укол 0,5 см3 иргапина. Закружилась голова, чего давно не было. Потолок вращается, вместо одного в глазах два или три столба. Такое состояние продолжалось минут десять, потом прошло. В затылке страшная тяжесть. Принял треть таблетки люминала 0,1 и заснул...
11 октября.
Рука болит так же, как вчера. Сегодня поставили суппозиторий ноблона...
12 октября.
Принял три таблетки долосина. Как всегда, после этого обливаюсь потом...
13 октября.
Сегодня утром почувствовал себя немного лучше. Спешу записать, что произошло вчера вечером. В восемь часов ко мне заглянул Дзёкити. В последнее время он старается возвращаться домой пораньше.
– Ну как? Немного получше?
– Какое там получше! С каждым днем все хуже и хуже.
– Но вы побрились. Разве вам не лучше?
У меня рука так болит, что трудно держать бритву, но, превозмогая боль, я утром побрился.
– Бриться мне нелегко, но, когда большая щетина, я выгляжу совсем больным.
– Не лучше было бы попросить Сацуко побрить вас?
С какой целью он это сказал? Обратив внимание, что я выбрит, не стал ли он что-то подозревать? Он не любит, чтобы к Сацуко относились без должного почтения (это, естественно, происходит из его комплекса, что его жена – бывшая танцовщица), и в результате молодая госпожа совсем задрала нос. В этом есть и моя вина, но Дзёкити с самого начала всячески подчеркивал ее превосходство. Как они там наедине – не знаю, но в присутствии посторонних он умышленно ведет себя так. Решил ли он действительно просить свою дражайшую супругу побрить меня?
– Я не разрешаю женщинам касаться своего лица, – сказал я умышленно, но с удовольствием представил, как, сидя на стуле, закину назад голову и смогу видеть розовую внутренность ее ноздрей.
– Сацуко прекрасно орудует электробритвой. Когда я болен, я всегда прошу ее побрить меня.
– Ты просишь ее?
– Конечно, что же в этом странного?
– Я не думал, что она легко соглашается на твои просьбы.
– Не только побрить, вы можете попросить Сацуко о чем угодно.
– Это ты мне говоришь, а ей ты сможешь приказать? Сделай, мол, все, что папа просит.
– Конечно. Непременно скажу.
Не знаю, что и как он ей сказал, но вечером в одиннадцатом часу Сацуко неожиданно вошла ко мне.
– Вы сказали, что не хотите меня видеть, а Дзёкити велел мне прийти к вам.
– А что делает он сам?
– Опять куда-то ушел, сказал, что хочет чего-нибудь выпить.
– Я бы хотел, чтобы он пришел с тобой и на моих глазах дал тебе приказание.
– Никаких приказаний он мне давать не может. Он скрылся, потому что чувствовал себя не в своей тарелке... Я сказала, что он будет только мешать мне, и велела ему куда-нибудь уйти.
– Да, но не один он мешал бы нам.
Наконец-то до Сасаки дошло.
– Ухожу-ухожу... – сказала она.
В тот момент, как по заказу, боль в руке усилилась – рука сделалась как деревянная от локтевой и лучевой костей до кончиков пальцев, мне казалось, что в ладонь и тыльную часть вонзилось множество иголок, забегали мурашки, но ощущение было сильнее и болезненнее. Рука похолодела, как будто я сунул ее в рассол. Похолодела и болела. От холода она совершенно потеряла чувствительность, но боль не прекращалась. Кто не испытал ничего подобного, тот понять меня не может, и даже врач не понимает, сколько ему ни объясняй.
– Саттян! Саттян! – завопил я невольно.
Таким голосом можно кричать только тогда, когда что-то болит. Если притворяешься, так естественно не завопишь. Я никогда не звал ее «Саттян», это вышло невольно. Мой крик доставил мне неимоверное блаженство. Я наслаждался, испытывая боль.
– Саттян, Саттян, больно! – кричал я, как тринадцати– или четырнадцатилетний пострел.
Я ничего не делал нарочно, все вышло само собой.
– Саттян, Саттян!
Я горько плакал. Вид у меня был непристойный: из глаз текут слезы, из носа сопли, изо рта слюни. «А-а, а-а!» Я не разыгрывал комедии: как только я назвал ее Саттян, я превратился в избалованного, капризного мальчишку, плачущего, орущего, который, несмотря на все усилия, не может с собой справиться. Не сошел ли я с ума? Разве не это и называется сумасшествием? «А-а, а-а!» Сошел – так сошел, разве нужно теперь о чем-то беспокоиться? Но, к несчастью, именно в тот момент, когда я так подумал, во мне неожиданно вспыхнуло чувство самоконтроля, и я испугался безумия. Далее начался спектакль, я нарочно стал подражать капризному мальчишке.
– А-а, Саттян, Саттян, а-а-а-а!
– Пожалуйста, прекрати.
Сацуко, некоторое время подозрительно молчавшая, пристально смотрела на меня. Глаза наши встретились, и она сразу догадалась об изменении моего состояния.
– Если ты будешь разыгрывать сумасшедшего, ты действительно сойдешь с ума, – сказала она мне на ухо, с ледяной усмешкой, до удивления спокойно. – Если ты можешь разыгрывать такое представление, это доказывает, что ты уже начинаешь терять разум, – добавила она с иронией.
Меня как будто окатили водой.
– Ты хотел меня о чем-то попросить. Но пока ты плачешь, я пальцем не пошевельну.
– Я уже не плачу, – сказал я спокойно, придя в себя.
– Я упряма, а если мне устраивают такие спектакли, я становлюсь еще упрямее.
Я не буду подробно писать, что происходило дальше. В конце концов на поцелуй она не согласилась. Не касаясь моих губ, на расстоянии одного сантиметра, она заставила меня разинуть рот и дала капнуть в него своей слюне.
– Вот и все. Если этого мало, воля твоя.
– Больно, больно, мне действительно больно.
– Уже должно полегчать.
– Больно, больно.
– Опять начинаешь орать? Я ухожу, а ты реви в свое удовольствие.
– Можно мне иногда звать тебя Саттян?
– Глупости.
– Саттян.
– Врун, избалованный старик! Кого ты этим проведешь?
Она ушла в ярости.
………………………………………………
15 октября.
...Ночью принял 300 мг барбитола и 300 мг бромурала. Снотворное мне надо время от времени менять, иначе оно не действует. Люминал не дает никакого результата.
17 октября.
Господин Сугита посоветовал пригласить профессора Кадзиура, заведующего терапевтической кафедрой в Токийском университете. Профессор пришел сегодня. Мы знакомы, так как к нему обращались, когда у меня несколько лет назад было кровоизлияние в мозг. Господин Сугита подробно рассказал ему, что произошло за эти годы, и показал рентгеновские снимки шейных и поясничных позвонков. Профессор заявил, что это не его область и он не может утверждать определенно, но относительно боли в левой руке он склонен согласиться с диагнозом, поставленным в ортопедическом отделении больницы Тораномон; он даст более определенный ответ, когда покажет рентгеновские снимки коллегам в университете; не будучи специалистом, он, однако, считает, что боль безусловно происходит от изменений, которые влияют на нервы левой руки; поэтому, если я не могу лежать ни в гипсе, ни на специализированной кровати, ни на доске, а других средств привести к декомпрессии нервов нет, ничего не остается как снимать боль лекарствами, предписанными господином Сугита; наиболее эффективными являются инъекции паротина; что касается иргапирина, лучше им не пользоваться из-за нежелательных побочных последствий. После чрезвычайно подробного осмотра профессор ушел, взяв с собой рентгеновские снимки.
19 октября.
Профессор позвонил господину Сугита и сказал, что мнение коллег из университета совершенно совпадает с диагнозом врачей из Тораномон.
В половине девятого вечера кто-то без стука осторожно открыл дверь.
– Кто там?
Ответа не последовало.
– Кто там? – спросил я еще раз.
На цыпочках в ночной рубашке ко мне вошел Кэйсукэ.
– Что случилось? Почему ты пришел так поздно?
– Дедушка, рука болит?
– Детям о таких вещах думать не надо. Разве тебе не пора спать?
– Я уже лег. Я пришел к вам втайне от всех.
– Иди спать, иди, дети не должны...
Неожиданно почему-то голос прервался, в носу
защипало, и неожиданно на глазах показались слезы. Это были совершенно другие слезы, чем те, которые я лил несколько дней назад перед матерью этого ребенка. Тогда они лились ручьем, а сегодня они капали из глаз. Чтобы скрыть их, я поспешно надел очки, но стекла мгновенно затуманились. Я ничего не мог скрыть от Кэйсукэ. Те слезы были, возможно, признаком сумасшествия, а эти? Тогда они не были для меня неожиданностью, а сегодня я был захвачен врасплох. Как и Сацуко, я люблю представляться бессердечным и считаю, что мужчинам плакать не к лицу, но в действительности я плаксив и могу лить слезы от любого пустяка. Я всячески стараюсь, чтобы об этом никто не знал. С молодых лет я разыгрывал злодея и изводил жену колкостями, но как только она начинала плакать, я малодушно сдавал позиции. Изо всех сил я старался скрыть свою слабость от жены. Кое-кто подумал бы, что я добр, но на самом деле, несмотря на плаксивость и сентиментальность, я человек жестокий и извращенный. Но когда неожиданно появился этот невинный ребенок и ласково обратился ко мне, я не мог сдержаться, и сколько ни вытирал глаза, очки все время были мокрыми.
– Дедушка, держитесь... потерпите, и скоро все пройдет.
Чтобы скрыть слезы и заглушить рыдания, я натянул на голову одеяло. Больше всего меня злило, что все это видела Сасаки.
– Скоро пройдет. Скорее иди, поднимись к себе, ложись в постель, – начал было я, но на словах «поднимись к себе» голос сделался хриплым, и я сам не понял своих слов. Под одеялом, в совершенной темноте, слезы катились ручьем, как будто прорвали плотину. «Паршивец, до каких пор ты будешь торчать здесь! Убирайся живо на свой этаж, дрянь эдакая!» – думал я, и слезы еще больше лились из глаз.
Приблизительно через полчаса, когда глаза высохли, я высунул голову из-под одеяла. Внук уже исчез.
– Такой милый мальчик, – сказала Сасаки. – Ребенок, а уже беспокоится о дедушке!
– Уж больно он боек! Нахален, не люблю.
– Как вы можете такое говорить!
– Я велел, чтобы ко мне не посылали детей, так он явился без спроса. Ребенок не должен так вести себя.
Я был очень зол: в мои годы так глупо расплакаться! Как бы я ни был слезлив, я никогда не ревел по таким пустякам. Не признак ли это скорой смерти?
……………………………………………
21 октября.
Явилась Сасаки с интересными для меня новостями. В свое время она работала в больнице PQ; вчера днем, отпросившись на час, она поехала на Синагава к зубному врачу и там в приемной встретилась с профессором Фукусима, ортопедом из больницы PQ. Дожидаясь своей очереди, она разговаривала с ним минут двадцать. Профессор спросил, чем она сейчас занимается, она ответила, что в таком-то доме служит сиделкой, после чего разговор перешел на боль в моей руке.
– Неужели нет никакого надежного лечения? – спросила Сасаки. – Он старый человек, такое мучительное средство, как лежание на вытяжке, ему не подходит.
– Такое средство есть, – ответил на это профессор. – Оно связано с риском, очень трудно и требует уменья. Обычным врачам оно недоступно, и они даже не пытаются его применить. Но я это делать могу. Я вашего больного непременно вылечу. Думаю, что болезнь его называется плечелопаточный синдром. Если в патологический процесс вовлечен шестой шейный позвонок, надо сделать уколы ксилокаина в боковую поверхность шеи, чтобы изолировать симпатические нервы. Это сразу снимает боль в руке. Но так как шейные нервы проходят сзади шейной артерии, вся трудность в том, чтобы иглой не повредить магистральные сосуды шеи, вводя ее в шейное нервное сплетение. Если задеть артерию, произойдет катастрофа. Но дело не только в артерии, в шее бесчисленное количество капилляров, и если нечаянно ввести в какой-нибудь капилляр ксилокаинили хотя бы пузырек воздуха, больной сразу же начнет задыхаться. Обычно врачи этим способом не пользуются. Но я иду на этот риск и уже испробовал этот метод на многих пациентах. Все проходило успешно, неудачи не было ни разу, я уверен, что и на этот раз все обойдется прекрасно.
– И сколько это потребует времени? – спросила Сасаки.
– Всего лишь один день, вся операция длится одну-две минуты. Правда, до этого нужно сделать рентген, но и на это уходит минут двадцать-тридцать. Если нерв изолировать, то – в случае успеха – боль сразу же прекращается, и через полдня пациент в прекрасном настроении возвращается домой.
Рассказав мне все это, Сасаки сказала:
– Может быть, вам попробовать?
– На этого Фукусима можно положиться?
– Безусловно. Он работает в больнице PQ, в ортопедическом отделении, в его компетенции сомневаться не приходится. Он получил образование в Токийском университете, и я его знаю уже много лет.
– Если все пройдет хорошо... А если неудача, что
тогда?
– Он так уверенно говорил, что тут сомневаться нельзя, но, может быть, вам лучше самому пойти к нему и подробно расспросить.
– Если бы это получилось, ничего другого и желать нельзя.
Не откладывая, я спросил господина Сугита, что он думает об этом. Он был очень сдержан и сомневался в исходе.
– Неужели кто-то может делать такие тонкие вещи! Если получится, это будет просто чудо!
22 октября.
Сасаки пошла в больницу PQ, чтобы встретиться с профессором и подробно его расспросить. Он дал ей множество профессиональных объяснений, но я всех деталей не понял.
