Текст книги "Свет без тени"

Автор книги: Дзюнъити Ватанабэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Глава XXII

Когда Норико пришла в себя, то увидела, что лежит на диване, укрытая одеялом.

– Кажется, очнулась!

Совсем рядом возникло чье-то лицо. Постепенно его черты приобрели четкость.

– Сэкигути-сан… – прошептала Норико.

– Ну наконец-то, пришла в себя. – Старшая сестра погладила Норико по голове.

Что-то случилось до того, как она потеряла сознание… Норико попыталась вспомнить.

– Наоэ-сэнсэй?..

Старшая сестра кивнула. Рядом стоят Каваай и Акико с Каору – видно, прибежали из общежития. Все смотрят на нее.

– Да… конечно… Я тоже пойду… – Кто-то разговаривал по телефону. – Да, прошу вас.

Норико узнала голос Кобаси. Она медленно поднялась.

– Тебе лучше полежать.

Норико покачала головой: нет, она встанет.

В комнате ничего не изменилось. На столе – хурма, мандарины, бутылка виски, у стены – шкаф с лекарствами, рядом висит стетоскоп. Под ним – открытый стерилизатор.

– Голова не кружится?

– Сэнсэй умер? – Норико в упор посмотрела на старшую сестру. Та молча опустила глаза. – Почему?..

– Ты должна поехать в Икэдзири, к нему домой.

– Зачем?

– Так велела его сестра.

– Мне?! – Норико подняла голову и снова посмотрела на Сэкигути.

– Она просила тебя взять у управляющего ключ и открыть квартиру.

– Зачем?

– Там письмо для тебя.

– Письмо?..

– Сэнсэй оставил тебе посмертное письмо. Его сестра просила, чтобы ты первой вошла в квартиру и осмотрела ее.

Норико задумчиво смотрела на старшую медсестру, не в состоянии понять, о чем она говорит.

– Алло, это кафедра хирургии университета Т.? Вас беспокоят из клиники «Ориентал». Только что нам позвонили из Саппоро. Доктор Наоэ скончался. Покончил с собой… – Тон у Кобаси был чересчур бодрый и жизнерадостный. – Да… да… В озере Сикоцу, неподалеку от Саппоро. Да… Самоубийство…

– А-а… – застонала Норико и снова закрыла глаза.

Тело Наоэ медленно погружается в свинцовую ледяную пучину… Беззвучно. Мечутся в прозрачной воде руки, ищут опору… Голова запрокинута назад… Все дальше, все глубже… Со дна навстречу тянутся ветви деревьев… Вот они сомкнулись над телом: Наоэ в плену воды и деревьев.

Норико показалось, что она уже видела это. Но никак не могла вспомнить когда. Во сне? И теперь кошмар превратился в явь…

– Да… Сегодня все подтвердилось… Да-да. Хорошо. Спасибо.

Снег падает, падает… Озеро поглотило Наоэ, воды сомкнулись, круги разошлись и достигли берега – и опять почти неподвижная серо-свинцовая гладь… Тишина, от которой можно сойти с ума…

– Норико-сан! Тебе лучше?

Лучше? Нет. Но лежать – это слишком мучительно.

– Мы уже позвонили управляющему. Сейчас приедет главврач с супругой, и мы отправимся в Икэдзири.

Норико кивнула и поднесла руку к голове. Скорее… К нему домой. Откроется дверь – а он там. Все это – кошмарный сон, он скоро пройдет, стоит только открыть глаза. Не надо так волноваться.

Это всего лишь сон…

В 10 часов они приехали к дому Наоэ. Управляющий встретил их в ночном халате.

– Наоэ-сэнсэй скончался? – спросил он, дрожа всем телом, как от мороза. Глядя испуганными глазами, отдал ключ Норико.

Пятый этаж. Из лифта направо. Третья дверь от конца коридора, по левой стороне. Белая табличка: «Наоэ».

Не соображая, что она делает, Норико остановилась у двери, нажала на кнопку звонка.

Хозяина нет в живых. В квартире пусто. Норико знала это, но все равно нажимала на кнопку звонка. Сейчас он услышит. Откроет дверь. Выйдет – в авасэ, руки на поясе. Удивится: «Ты?» И Норико белкой юркнет в квартиру, быстро захлопнет дверь и ключом закроет ее изнутри.

Что же он медлит? Может быть, спит? Или проснулся, но нет сил встать, открыть дверь? Или стоит и смотрит через глазок на нее?

– Там никого нет… – мягко проговорила старшая сестра.

Норико, очнувшись, протянула ей ключ.

Как она жаждала получить этот ключ! До сегодняшнего вечера мечтала об этом. Тогда бы она могла приходить сюда и встречаться с Наоэ когда угодно. Если его не было бы дома – убирать квартиру, готовить ужин и ждать. А когда он придет, можно спрятаться и напугать его…

Но он так и не дал ей ключа. Правда, она не просила. Хотя, если бы и попросила, все равно не дал бы. И вот теперь, когда его уже нет, ключ лежит в ее ладони. Только после смерти он захотел раскрыть перед ней душу.

Норико осторожно вошла в квартиру, стараясь ступать бесшумно.

Прихожая, за занавеской – кухня. Посередине кухни стоит обеденный стол, вокруг расставлены стулья. На металлической мойке – завернутая в бумагу бутыль с сакэ, рядом пустой стакан – Наоэ, похоже, пил перед дорогой. Норико едва сдержалась, чтобы не поставить бутыль на место.

За раздвинутой фусума комната. Кровать, слева, у двери на балкон, письменный стол. Котацу. Кровать аккуратно заправлена.

– Пусто… – То, что было совершенно естественно, повергло Норико в изумление.

– А вот же оно, посмертное письмо. – Старшая сестра заметила белый конверт, лежащий на котацу.

На нем тушью было написано: «Госпоже Норико Симуре».

С минуту Норико отрешенно смотрела на конверт, не видя его, потом с опаской взяла в руки, как какую-то очень страшную вещь.

В конверт было вложено несколько густо исписанных белых листочков.

Мы больше не встретимся. Еще не знаю, как все это произойдет, но я решил умереть у озера Сикоцу.

Почему именно здесь? Особых причин нет. Просто хочу умереть на севере, чтобы никто не мешал мне. Кроме того, труп мой никогда не всплывет наверх. Я хочу, чтобы мое обезображенное тело навеки осталось там, на дне озера, среди затонувших деревьев.

Ты, я думаю, уже поняла, что я болен. У меня рак костей. Точное название моей болезни: миелома. Я узнал о своей болезни два года назад. Сейчас медицина еще бессильна помочь мне. Правда, есть несколько способов лечения, но все они могут лишь облегчить мои страдания, но не излечить. Я давно изучал эту болезнь, и вот, по злой насмешке судьбы, заболел сам. Мне осталось жить три месяца. Сейчас раковая опухоль появилась уже на правой ноге; через месяц я бы не смог ходить.

Очаг в позвоночнике возник восемь месяцев назад. Ты знаешь, там множество нервных центров, и потому временами я мучился от невыносимых болей. Только поэтому я столько пил и принимал наркотики.

Из университета я ушел потому, что понял, что у меня не хватит сил работать дальше. Лучше дать дорогу молодым. Кроме того, я получал наркотики из университетской клиники, и потому мне тем более следовало уйти.

Я знаю, ты очень переживала, думая, что я краду наркотики в клинике, злоупотребляю своим положением. Не волнуйся, это не так. Лишь иногда, когда мне подолгу не присылали из университета, я вынужден был одалживать их на время в «Ориентал».

Я причинил немало горя. Особенно тебе. Мне кажется, тебе я доставлял только страдания. Но зато я увидел, как ты добра. Почему же я огорчал тебя? Попробую ответить коротко: лишь потому, что смерть ходила за мной по пятам.

Странно, но на пороге смерти я научился видеть людей такими, какие они есть – без прикрас. Я отбросил свой прежний идеализм и веру в справедливость. Я упорно старался под пестрой оболочкой разглядеть в людях изначальное добро и зло. Возможно, это одна из причин антипатии, которую питает ко мне Кобаси-сан… Я должен извиниться перед ним за то, что так долю испытывал ею терпение.

Никто лучше меня самого, врача, не мог знать, когда смерть настигнет меня. Смерть не знает отдыха. Я не верю, что перевоплощусь в Будду, не верю в бессмертие души. Не останется ничего. Сдуть с ладони горстку пепла – и пустота. Вот что такое смерть.

Последние несколько месяцев я жадно искал женщин. Но не потому, что таков по натуре. Нет, они мне были нужны для того, чтобы забыться. Я точно оправдываюсь, но все же только они и наркотики помогали мне не думать о смерти. Лишь с ними я чувствовал, что принадлежу себе, все остальное время мною владело Ничто…

Я хотел оставить после себя память – детей. Я мечтал о том, чтобы после меня осталось как можно больше детей. Может, это покажется парадоксальным, но, чем ближе подступала ко мне смерть, тем острей становилось это желание.

Ведь скоро я должен был раствориться в небытии…

В этом письме я хочу попросить у тебя прощения: никого я не мучил так, как тебя. И еще. Может быть, ты родишь мне ребенка – увы, это случится уже после моей смерти.

Возьми в правом ящике стола банковский счет. Денег у меня немного – пять-шесть миллионов, но все же… Возьми их, когда они тебе понадобятся. Можешь воспользоваться ими даже в том случае, если захочешь избавиться от ребенка.

И еще. В стенном шкафу в левом углу стоят три картонные коробки с моими рентгеновскими снимками и записями о течении болезни. Думаю, более подробного и объективного исследования поражения миеломой позвоночника еще не было. Прошу тебя, передай эти коробки доценту Сэнде с кафедры хирургии университетской клиники. Он единственный уже два года знает о моей болезни, это он посылал мне наркотики.

Скоро я увижусь с тобой в аэропорту Ханэда. Странно, что я пишу все это человеку, с которым через час буду лететь в одном самолете.

До сих пор я обманывал тебя, и ты простодушно мне верила. В последний раз я воспользуюсь твоей доверчивостью. Надеюсь, ты будешь моим последним другом.

Кёскэ Наоэ Норико сидела на диване, бездумно глядя куда-то вдаль.

Письмо по очереди читали главврач, Рицуко; потом старшая сестра; Акико заглядывала ей через плечо.

У Норико не возникало желания отнять письмо, спрятать его. Да, там говорилось о том, что было их тайной – ее и Наоэ. Теперь об этом узнают все. И пусть.

Все равно скрыть бы не удалось.

О том, почему Наоэ покончил с собой, пришлось бы сказать главврачу и старшей сестре. Об этом могли написать и из Саппоро. А так даже лучше: исчезнут подозрения относительно наркотиков.

Ну а отношения между Наоэ и Норико… Они давно всем известны. Конечно, лучше бы скрыть пока про поездку в Саппоро, но это – их личное дело. Все равно о ребенке, который жил у нее под сердцем, когда-то пришлось бы поговорить со старшей сестрой, а уж она не преминет сообщить главврачу с Рицуко. Так что зачем скрывать, обманывать? Смерть Наоэ могут истолковать не так.

Странная апатия охватила Норико. Наоэ нет, а все остальное – что будет с ней, что подумают люди, – все это уже не имеет значения. Изменить ничего нельзя.

Норико всегда подчинялась воле Наоэ: он говорил «белое» – она думала «белое», говорил «черное» – она верила «черное». Она не изменилась и теперь: что ж, его нет, надо жить, как получится.

Но что-то все же надо делать… Голова идет кругом… Она никак не могла сосредоточиться.

Наконец она вспомнила про грязный стакан, который заметила, входя в квартиру. Когда она приходила к Наоэ, мытье посуды, уборка приносили ей абсолютный душевный покой.

– Стенной шкаф там? – спросил главврач, закончив читать письмо.

Норико кивнула, подошла к шкафу и открыла правую створку.

Внутри по-прежнему стояли три картонные коробки. Главврач вытащил одну из них.

На крышке было помечено: «октябрь—декабрь».

Ютаро достал пакет со снимками, выбрал один и поднес к свету.

Все столпились вокруг.

– Н-да… – протянул Ютаро.

– Покажи, где опухоль? – попросила Рицуко.

– Видишь в углу черное круглое пятнышко? Выемка. Это она и есть.

Норико было видно, что на снимке ключица. Ближе к плечу, там, где показывал главврач, виднелась черная округлая впадинка. Кость плавно изгибалась, но в этом месте сам дьявол оставил свой черный след.

– Бедный… – Рицуко поднесла к глазам платочек и отвернулась. – Представляю, какие боли…

Норико медленно встала и пошла на кухню мыть стакан. Никто ее не просил. Просто это вошло в привычку.

Теперь Норико почти все время спала.

Собственно, это был не сон. Она лежала в постели с закрытыми глазами, а мозг ее бодрствовал. Она все слышала, понимала – и завывания ветра, и шаги разносчика молока, и топот почтальона, когда он взбегал по бетонной лестнице.

В ту ночь вместо нее дежурила Акико. Из квартиры Наоэ старшая сестра с Каору привезли Норико в общежитие, уложили в постель; старшая сестра все время гладила ее по голове; Каору сидела рядом – присмиревшая, как после нагоняя. Что было дальше – Норико помнила очень смутно.

Удивительно четко ей запомнился только один эпизод: утром кто-то позвонил, и она даже, кажется, отозвалась: «Да-да!» Но с кровати не встала, не было сил; и посетитель, видно, ушел, потому что в комнате снова воцарилась тишина.

Что происходит? Усталости нет, и ничего не болит. Но тело не подчиняется ей; оно стало безвольным и мягким, как вата. Норико даже злилась на себя за эту слабость. Позовут – ответит; оставят в покое – по-прежнему будет лежать…

Норико пролежала почта весь день, до четырех часов.

А в четыре – дальше она помнила хорошо – ее разбудили.

Она открыла глаза: перед ней сидела Сэкигути.

– Проснулась? Как самочувствие? – Старшая сестра низко склонилась над Норико, сонно смотревшей в потолок. – Я к тебе заходила сегодня утром. Позвонила – ты ответила, я успокоилась и ушла.

Значит, действительно не показалось: звонок был…

– Приехала сестра доктора Наоэ.

– Сестра?

– Вчера вечером ты говорила с ней по телефону…

С этой секунды мозг Норико лихорадочно заработал.

– Где она сейчас?

– В клинике, скоро придет сюда.

– Надо встать…

– Совсем не обязательно. Если неважно себя чувствуешь, лучше полежи.

– Нет, встану.

– Тогда я сбегаю, приведу ее?

Странно… Трагедия вселила в старшую медсестру еще большую живость.

После ее ухода Норико села на кровати и огляделась. Солнце уже клонилось к западу.

Вчера она так и легла в чем была – в тапочках, не переодевшись в ночную рубашку. Торопливо натянув свитер и юбку, Норико подошла к зеркалу и начала причесываться. В это время в дверь постучали.

– Мы пришли, – сказал за дверью голос старшей сестры.

Норико смутилась: зачем так быстро? Даже не успела привести себя в порядок. Она хотела попросить их обождать, но потом передумала. С полураспущенными волосами она пошла открывать дверь. Теперь, после смерти Наоэ, на нее будут смотреть как на его жену.

– Извините… – В комнату вошла женщина в кимоно. – Я сестра Наоэ.

– Норико Симура… – поклонилась Норико и взглянула на женщину. Что-то в ней было родное. Лет сорока, очень похожа на Наоэ – такое же удлиненное лицо. Кимоно очень элегантное, морковного цвета, с мелким рисунком.

– Вы столько сделали для брата, спасибо… – поклонившись, сказала женщина. – Обидно, что ничего не знала о вас раньше. Сюда следовало, конечно, приехать маме – она так хотела встретиться с вами, – но после всего, что случилось, она совсем ослабела. Вместо нее приехала я…

Норико нечего было сказать. Она смотрела на женщину и чувствовала, что сердце постепенно оттаивает.

– Вы, должно быть, сердитесь на нас… Так уж случилось. Простите, если можете.

– У меня нет на вас обиды.

– Думаю, брат был бы рад это услышать… Норико не отрываясь смотрела на женщину. Тень снова пробежала по ее лицу, и Норико подумала: «Как же они похожи!»

– Он действительно бросился в озеро? – тихо спросила Норико.

– Позавчера к вечеру на озере нашли пустую лодку, в ней его пальто и письмо.

– Кто-нибудь видел его самого? Как он плыл в этой лодке?

– Нет. Никто не видел. – Женщина медленно покачала головой.

– Значит, это не точно?..

– Пятого января он поехал на озеро. Портье гостиницы видел, как брат спускался к берегу.

Запорошенная снегом узкая крутая тропа. Внизу огромное синее озеро. Березы отбрасывают тени на снег…

– В лодке было только пальто и письмо?

– Еще сигареты и спички.

Отплыв от берега, Наоэ курил. О чем думал в эти минуты? О болезни? О работе? О ней? Слезы душили Норико.

– Он просил позаботиться о вас. Кажется, ни о ком так не печалился, как о вас.

Норико никак не могла поверить. Сколько раз она пыталась проникнуть в его душу, но каждый раз он отталкивал ее. Норико никогда не предполагала, что есть на свете человек, который любит ее. Ей казалось, что Наоэ встречается с ней потому, что она удобна ему – и только.

– Брат очень хотел жить… долго хотел жить… – сквозь слезы проговорила женщина.

– Он написал об этом в письме?

– Нет. Но я знаю. Именно потому, что он об этом не написал ни слова. – Женщина достала из сумочки платок.

А Норико вспомнила, какие добрые у него бывали глаза. Может быть, ради этих мгновений она так беззаветно и любила его?

– Значит, вы тоже ничего не знали? О его болезни?

– Нет. Он ничего никому не рассказывал. Но мне почему-то всегда казалось, что он умрет именно так. Погаснет.

– Как «погаснет»?..

– Как бы вам объяснить… Он жил, не отбрасывая тени.

– И в детстве?

– Мне трудно сейчас вспомнить. Во всяком случае, он всегда был далек от нас, братьев и сестер, шел своей непонятной дорогой.

Норико сжалась в комочек, будто почувствовав спиной холодное лезвие. Острая тоска пронзила ее: мучительно захотелось увидеть Наоэ.

– Когда состоятся похороны? – спросила молчавшая до этой минуты Сэкигути.

– Родственники собирались вчера. А официально…

Смерть установлена, но останков нет и… торопиться нет необходимости. Вот разберемся с его вещами, вернусь в Саппоро, тогда и…

– Как только назначите день – сообщите, – попросила Сэкигути. – Приехать вряд ли удастся, но хоть цветы, телеграмму…

– Спасибо. А вы, Норико-сан, не приедете?

– Я?

– Дорогу и все расходы мы возьмем на себя.

– Нет, я…

– Кёскэ будет грустно, если мы соберемся без вас.

– Нет… – Норико подняла голову, посмотрела в окно: солнце заволокло облаками. – Нет, я… Я не могу поехать.

– Почему?

– Я очень, очень хочу поехать. Но боюсь…

– Боитесь? Чего?

– Боюсь ехать одна.

– Но мы же все будем там.

– Я… в себе не уверена.

Озеро Сикоцу недалеко от Саппоро. Если она поедет, ее потянет туда, где в ледяной воде лежит Наоэ. Это страшно. Но встреча была бы такой желанной!..

Когда гостьи ушли, сразу стемнело. Уже сутки у Норико ни крошки не было во рту, но есть не хотелось.

Она задумчиво постояла у окна. В клинике горел свет. Сейчас больные кончают ужинать, ставят посуду на тележку. Вон тот пациент, которому недавно удалили аппендикс, видно, увидел что-то смешное – хохочет, прижимая правую руку к животу.

Наоэ умер. Но, как и всегда, снова зашло солнце, снова наступила ночь… Как странно…

Норико подкрасила губы, собрала волосы в пучок, надела пальто и вышла на улицу. Мела поземка.

Идти было некуда. Норико пошла по Яманотэ, в сторону улицы Тамагава, откуда можно выйти к Икэдзири.

Она ни о чем не думала, ей просто хотелось смешаться с толпой. Ноги сами несли ее. Неожиданно Норико с удивлением заметила, что идет к Икэдзири. Нескончаемой рекой двигались по дороге машины, но они ей были не нужны. Лучше идти пешком, бездумно шагать вперед – тогда на душе становилось немного легче.

Ревели гудки, взвизгивали тормоза, мигали цепочки огней… Норико толкали, но она ничего не чувствовала. Куда они спешат? Почему злятся, если что-то мешает им? После смерти Наоэ…

В половине восьмого Норико подошла к дому. Белое здание со светящимися окнами казалось игрушечным домиком.

Норико вошла в вестибюль, вскочила в лифт. Когда Наоэ был жив, она всегда торопилась к нему. Пятый этаж. Теперь направо. Третья дверь от конца коридора.

Вчера вечером она тоже была здесь.

Норико нажала на звонок. Еще раз. Нет, никто не выходит. Но ведь сестра Наоэ сказала, что придет убирать квартиру. Наверное, уже ушла. Норико еще раз нажала кнопку звонка. Никого нет.

Ну что ж… Она вернулась к лифту.

Идя сюда, она знала, что Наоэ нет дома, просто хотела еще раз убедиться. Прийти одна. Но все равно он не вышел. Его нет. Теперь уже точно.

Норико вышла на улицу. Какой отвратительный ветер. Она брела, ссутулившись, немигающими глазами глядя прямо перед собой. Огни машин, реклама, свет в окнах слились в единое целое. Надо идти. Неважно куда. Идти. Идти. Только так можно убежать от тоски.

Вот и Яманотэ. Норико пересекла улицу и вышла на перекресток Догэндзака. Где-то здесь кафе «Феникс», где они много раз встречались с Наоэ. Толкнув стеклянную дверь, Норико вошла, села за второй столик справа. За этим столиком они ждали друг друга. Подошла официантка. Норико попросила кофе.

Десять минут девятого. В кафе вошла шумная компания. По углам сидят влюбленные парочки. Каждый раз, когда открывается дверь, Норико поднимает голову. Нет, не Наоэ.

Прошло около часа. Норико встала. Наоэ так и не пришел. Он больше никогда не придет в это кафе. И в этом она убедилась.

В небе от вечерних огней красноватый отсвет.

Засунув руки в карманы пальто, наклонившись вперед, Норико побрела дальше. Идти тяжело, каблуки высокие. Она никогда не ходила столько. Осталось чуть-чуть: пройти эту улочку – и клиника. А вдруг? Вдруг он где-нибудь тут?

Парадный вход уже заперт; свет в палатах погашен, горит только одно окно – комната медсестер, даже чья-то спина видна. Норико приостановилась и решительно направилась к черному ходу.

В амбулатории, в приемном покое, рентгенкабинете темно. Шаги Норико гулко звучат в пустоте.

Она остановилась перед операционной. В матовом стекле дверей отражается луна. Оглядевшись, Норико открыла дверь. Что-то коротко звякнуло – и снова тишина. И здесь никого нет. Дежурные сестры, наверное, смотрят телевизор у себя в комнате.

В центре облицованной белым кафелем комнаты операционный стол. Привычным жестом Норико включила свет. Миг – и, поморгав, вспыхнула бестеневая лампа. Точно яркое солнце. Норико прислонилась к столу и задумалась. Отопление выключено, но после долгой ходьбы тепло.

Перед операцией она всегда ждала Наоэ тут. Под этой лампой никто не отбрасывал тени. Люди без теней…

Наоэ надевал маску, халат, натягивал резиновые перчатки и принимался за работу.

Сейчас он войдет, увидит Норико, поздоровается кивком и коротко бросит: «Скальпель!» В то мгновение, когда она передаст ему скальпель, встретятся их сердца. Это должно повториться. Котится ночь, взойдет над землей солнце, начнется новое утро, и этот миг наступит. Не может быть, чтобы все в мире осталось как прежде, и только Наоэ не было в нем. Невозможно!

Замерев в ярком свете бестеневой лампы, Норико терпеливо ждала Наоэ.