Текст книги "Я пел с Тосканини"

Автор книги: Джузеппе Вальденго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ

Предлагаемая читателю книга Джузеппе Вальденго «Я пел с Тосканини» вышла в Италии в 1962 году. Ее автор – один из выдающихся певцов современности, которому посчастливилось в самом начале своего творческого пути петь под руководством великого дирижера Артуро Тосканини.

Джузеппе Вальденго родился 14 мая 1914 года, окончил Туринскую консерваторию по классу гобоя и английского рожка. Там же по совету директора консерватории композитора Франко Алъфано он начал заниматься пением. Дебют певца состоялся в 1937 году в оперном театре Александрии, где он исполнил партию Шарплеса в опере «Мадам Баттерфляй» Пуччини. Затем певец почти сразу же выступил в Болонском оперном театре, исполнив партию Марселя в «Богеме» Пуччини. Успешный дебют вывел его на сцены других крупных театров Италии, в том числе Ла Скала.

В 1946 году Вальденго пригласили в нью-йоркский театр «Сити-центр», а затем и в другие оперные театры Соединенных Штатов Америки. Как раз в это время Тосканини искал в Нью-Йорке певцов для оперы Верди «Отелло», которую готовил для исполнения на радиостанции Эн-Би-Си. Прежде всего дирижера интересовал баритон, так как он считал, что именно Яго – главный герой оперы.

Тосканини прослушал очень многих певцов. Среди них были и прославленные исполнители, и совсем неизвестные. Познакомившись с Джузеппе Вальденго, дирижер остановил свой выбор на нем. В 1947–1954 годах певец подготовил под руководством великого Артуро Тосканини три партии в операх Верди: Яго («Отелло»), Амонасро («Аида») и Фальстаф (в одноименной опере). Советские любители пения могли познакомиться с его исполнением по грамзаписям этих опер, которые были выпущены фирмой «Мелодия».

Петь с Тосканини считалось счастьем, о котором мечтали все оперные певцы. Перед теми, кому довелось поработать с Тосканини, открывались двери всех театров мира. И действительно, уже в 1947 году Вальденго пригласили в «Метрополитен-опера», где он спел партию Тонио в «Паяцах» Леонкавалло. В этом театре певец исполнил ведущие баритональные партии в операх «Лючия ди Ламмермур» и «Любовный напиток» Доницетти, «Севильский цирюльник» Россини, «Симон Бокканегра» Верди и «Богема» Пуччини. Вальденго много выступал также как камерный певец. Его имя украшало в свое время афиши оперных театров Парижа, Милана, Генуи, Неаполя, Флоренции, Рима. Сейчас Джузеппе Вальденго ведет преподавательскую работу, много выступает с лекциями-концертами.

С первых же дней работы с Тосканини Вальденго стал вести подробный дневник, записывая все, о чем говорил с ним маэстро, все, что происходило на репетициях. Шестилетние дневниковые записи и легли в основу этой книги. Певец живо и непринужденно рассказывает о самом ярком и интересном периоде своей жизни – о годах работы с Артуро Тосканини. С удивительной наблюдательностью описывает он встречи с дирижером, подробности репетиций «Отелло», «Фальстафа» и «Аиды», передает беседы с маэстро, его замечания и советы, мысли об искусстве, мнения о композиторах и исполнителях, воспоминания и другие высказывания дирижера. Свидетельства эти, собранные Вальденго, тем более ценны, что сам Тосканини не оставил ни книг, ни статей, ни пособий. Важно и то, что Вальденго постарался создать живой портрет легендарного дирижера, развеяв легенду о его деспотизме, дурном характере и создав правдивый образ «рыцаря совершенства», бескомпромиссного служителя Искусства, которому он отдал всю жизнь.

Личный пример Тосканини, его опыт, советы и указания несомненно помогут певцам почерпнуть немало полезных сведений для овладения «секретами» своей творческой профессии.

И. Константинова

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ КНИГИ
К ЧИТАТЕЛЮ

Я долго колебался, прежде чем решиться отдать на суд читателя эти краткие воспоминания об Артуро Тосканини, понимая, что нужно гораздо более умелое перо, чем мое, чтобы верно и полно нарисовать портрет дирижера, показать мучительный поиск совершенства, к которому он стремился всю жизнь.

Все мои колебания победило желание (и я понимал, что оно оправдано и необходимо) передать служителям прекрасного искусства пения драгоценное наследие, которое составляют советы и подсказки маэстро, столь щедро подаренные мне в течение долгого периода, когда мы занимались с ним и он удостоил меня своей дружбой.

Молодые певцы нынешнего поколения и певцы будущих времен, которые благосклонно снизойдут к моим запискам, смогут таким образом найти в тщательно записанных мною советах великого дирижера драгоценную помощь для осуществления своей карьеры.

Кроме того, я хотел в верном свете представить фигуру маэстро и развеять незаслуженную молву о нем как о человеке трудном, упрямом, почти жестоком.

Он бывал категоричен и строг только во время репетиций, которые ради достижения совершенства длились иной раз невероятно долго. И горе было тому, кто проявлял недовольство, был рассеянным, смел жаловаться на усталость, кому недоставало воли и усердия. Тогда маэстро взрывался, разражался градом ругательств, отпускал резкие замечания в адрес тех, кто уклонялся от выполнения своих обязанностей. Ведь было оскорблено его тонкое художественное чутье, требовавшее полной отдачи искусству, что составляло смысл всей его жизни и чего он по праву требовал от музыкантов оркестра, певцов и хористов, обученных им.

Но едва дирижер выходил из репетиционного зала, он сразу же забывал все обиды и становился необычайно добрым, сердечным, гуманнейшим человеком, которому было даже немного неловко за то, что случалось на репетиции.

Таков был истинный характер Тосканини, его подлинная душа. Я долгое время имел счастье быть близким с ним и могу свидетельствовать, что это было действительно так – и в кругу семьи и вне ее. То же самое подтвердят все, кто хорошо знал его.

Автор.

24 мая 1962 года

ПРЕДИСЛОВИЕ К СОВЕТСКОМУ ИЗДАНИЮ

Дорогие друзья!

Когда я узнал, что моя книга «Я пел с Тосканини» выйдет в вашей стране, я чрезвычайно обрадовался при мысли, что великий русский народ прочтет ее.

Моей мечтой всегда было познакомить людей с «истинным Тосканини» – недосягаемой высоты Мастером, Человеком добрым, честным и искренним.

Мне посчастливилось быть рядом с ним, учиться у него и работать с ним. Я написал эту книгу от чистого сердца, со всей искренностью, на какую только способен.

Я горжусь тем, что русские друзья прочтут эту книгу, потому что знаю, как вы любите искусство и как глубоко умеете воспринимать его.

Обнимаю вас всех баритон Джузеппе Вальденго

Сент-Винсент (Аоста), 19 апреля 1987 года

Глава 1
«ПОЧЕМУ ТЫ ТАК СМОТРИШЬ НА МЕНЯ?»

С самого начала занятий в консерватории мой преподаватель гобоя и английского рожка Примо Нори с огромным восхищением говорил мне о Тосканини. При одном только упоминании его имени он начинал волноваться, с восторгом вспоминая различные события из его жизни.

Я был тогда почти ребенком и еще не мог понять причину такого восторга, но во мне прочно укрепилось сознание, что Тосканини – это какое-то высшее существо, необыкновенное, я бы сказал, почти сверхъестественное!

Нори рассказывал:

– Когда я играл с ним, он всегда говорил мне: «Пой, когда играешь!»[1]1
  «Пой, когда играешь!» – с этой фразой маэстро всегда обращался к оркестрантам, чтобы побудить их вложить как можно больше души и красок в звучание их инструмента. Маэстро сам часто пел, когда дирижировал. В грамзаписях Тосканини, если прислушаться, можно уловить его приглушенное пение.


[Закрыть], и я слепо повиновался ему, вкладывая всю свою душу в инструмент, заставляя его трепетать так же, как трепетало от глубокого чувства все мое существо… И мне казалось тогда, что это играл уже не я, а сам Тосканини. Это было для меня совершенно невероятным чудом.

Нори продолжал:

– Ведь это Тосканини создал Пертиле, он сотворил Тоти Даль Монте, он «вылепил» Стабиле, сделав из него великого Фальстафа. Я играл с ним много лет и уверяю тебя, что все, кто был рядом с ним, никогда не забудут это удивительное время. Казалось, он источал какие-то особые флюиды, которые проникали в нас. Он заставлял оркестр трепетать, держал его в кулаке; при всей своей внешней грубости и непреклонности он был исключительно добрым человеком.

Понятно, что со временем у меня возникло и все более укреплялось неодолимое желание познакомиться с Тосканини, поговорить с ним, послушать что-нибудь в его исполнении. Чего бы я не отдал, лишь бы встретиться с ним, с этим человеком, которому был ниспослан божественный дар воссоздавать красоту музыки – любой музыки, даже самой незамысловатой, – потому что он умел украсить, возвысить, облагородить любое произведение: каждый эпизод под его палочкой представал поистине в ином свете, приобретал новый облик!

К сожалению, Тосканини вынужден был покинуть Италию после всем известного инцидента в Болонье, ставшего печальным эпилогом притеснений дирижера и обвинений в том, что он не примирился с политикой фашистской партии.

Благосклонная судьба привела меня в Соединенные Штаты, как раз в тот город, где великий маэстро нашел убежище, – в Нью-Йорк. Тут у меня был контракт с театром «Сити-центр».

Вот как это произошло. Через год после окончания войны я снова стал петь, переезжая из одного театра в другой – по разным городам Италии. Однажды Лидуино Бонарди, мой миланский педагог, сообщил мне, что из США приехал маэстро Этторе Верна, который собирается ангажировать певцов, и посоветовал мне представиться ему. 14 июля 1946 года я спел перед Верна арию из «Фауста» Гуно «Dio possente, Dio d'amor» («Бог всемогущий, бог любви»). Когда я закончил петь, он сказал:

– У вас такой голос, какой любят в Америке. – И сразу же подписал со мной контракт в нью-йоркский театр «Сити-центр». Таким образом, 24 августа 1946 года мы с женой сели в Генуе на пароход «Марин Флешер» и вместе с тенором Джино Фратези, сопрано Лючией Эванджелиста и маэстро Карло Мореско 3 сентября прибыли в Нью-Йорк, где нас ждал маэстро Этторе Верна.

В театральных кругах этого города у меня уже были знакомые и друзья – Ферруччо Тальявини, Джино Беки и преподаватель пения Шарль Ридинг, который, долго живя в Италии в качестве представителя командования американских войск, имел возможность слышать меня в Модене, когда я пел Фигаро в «Севильском цирюльнике». Вернувшись в Соединенные Штаты, Ридинг, ставший здесь секретарем баритона Де Лука, весьма похвально отозвался обо мне, о Тальявини и Беки в статье, которая была напечатана в нью-йоркской «Опера ньюс» 7 января 1946 года.

Как раз в это время Тосканини руководил в Эн-Би-Си[2]2
  Эн-Би-Си – «Нешнл бродкастинг компани» – национальная радиовещательная компания, одна из крупнейших в США. (Прим. перев.).


[Закрыть] циклом концертов. Однажды вечером я услышал по радио «Травиату» с участием сопрано Личии Албанезе, тенора Жана Пирса и баритона Роберта Меррила. Дирижировал Артуро Тосканини. Я слушал оперу по радио и был потрясен. Это было какое-то чудо! Темпы, самые трудные пассажи – все было исполнено блистательно, ясно и гармонично. Ничто не ускользало от внимательного слушателя, даже самые малейшие оттенки. Особенно поразила меня сцена, которая обычно неприметна, – сцена с картами в финале II акта.

Эта памятная передача вызвала восторженные отзывы у американских слушателей. Все единодушно признавали, что Тосканини, как никогда, необыкновенно точно раскрыл вердиевскую музыку. Он сделал темпы более гибкими, придал особую силу звучания оттенкам, во всем блеске показал каждую самую короткую музыкальную фразу.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Я часто вспоминал профессора Нори и его рассказы о Тосканини. И вот теперь, когда я оказался в городе, где с огромным успехом выступал дирижер, слушал концерты под его управлением, читал газетные статьи, единодушно признававшие его непревзойденное мастерство, мое желание познакомиться с ним, поговорить возросло еще больше… Я был очень далек от мысли, что эта моя давняя мечта вот-вот осуществится, что вскоре я начну готовить с ним «Отелло», «Аиду» и «Фальстафа» и буду петь под управлением этой волшебной палочки!

Вот как произошло это счастливое и неожиданное для меня событие. Только что окончился оперный сезон в «Сити-центр», где я с большим успехом пел почти весь свой репертуар. Мы с женой были у себя дома в Рэчфорде, в Нью-Джерси, как вдруг мой импресарио Микеле де Паче сообщил мне по телефону, что Тосканини хотел бы послушать меня в «Отелло» и для этого поручил некоему маэстро Трукко пройти со мной партию Яго. Удивительное совпадение: моя жена Нанетта училась игре на рояле у отца этого самого Трукко, а он был известным композитором, другом Тосканини и сочинил, между прочим, «Сюиту для оркестра», которой сам Тосканини дирижировал в Ла Скала в мае 1896 года.

Я отправился к маэстро Виктору Трукко, жившему в Нью-Йорке, и тот за три урока прошел со мной партию Яго и дал немало хороших советов – ведь я, в сущности, впервые брался за эту оперу и никогда не прикасался к ней раньше, если не считать знаменитого «Credo», входившего в мой концертный репертуар.

7 июля 1947 года маэстро Трукко сообщил, что Тосканини будет слушать меня на следующий день в Эн-Би-Си в студии «8Н». Он сказал, что маэстро – очень доброжелательный человек, а с таким красивым голосом, как у меня, вообще нечего бояться и можно петь спокойно. Но в глубине души я опасался, что не выдержу испытания, и Тосканини не выберет меня для исполнения этой великой оперы.

8 июля я вместе с моей женой отправился в Эн-Би-Си.

Был душный, жаркий день, и тот, кто знает, что такое жара в Нью-Йорке, поймет меня. Нанетта всегда сопровождала меня, когда я отправлялся на прослушивание, и ее напутствие всегда было для меня большой поддержкой. На этот раз я нуждался в ней еще больше, чем когда бы то ни было, потому что предстояло встретиться с Тосканини, который, как я слышал, был трудного характера, а о его обращении с певцами и музыкантами рассказывали такое, что мурашки пробегали по коже! Впоследствии, познакомившись и подружившись с этим великим человеком, я имел возможность убедиться, что все это совсем не так.

Эн-Би-Си расположена в самом центре Нью-Йорка на 50-й авеню, в гигантском небоскребе, который вместе с соседними зданиями составляет «Рокфеллер-центр». Там находилась в то время студия Тосканини.

Сумасшедшее, хаотичное движение транспорта, удушливая жара, неизбежность предстоящего прослушивания, которое могло иметь решающее значение для моей карьеры и моих надежд, тот факт, наконец, что вот-вот может осуществиться мечта, которую я столько вынашивал и от которой в ту самую минуту, когда это должно произойти, готов был от волнения отказаться, – от всего этого у меня просто кружилась голова.

Мы с Нанеттой вошли в здание Эн-Би-Си, поднялись на восьмой этаж, и я спросил, как пройти к маэстро. Швейцар, узнав, кто я такой, провел меня в знаменитую студию «8Н».

Студия имела форму полуовала с галереей и вместительным партером. Она была построена по всем правилам искусства и оснащена всеми самыми совершенными техническими средствами, которые необходимы для радиопередач. Оркестр помещался словно в большой раковине на некотором возвышении.

Когда я вошел в студию, освещена была только эстрада, все остальное было погружено в полутьму. Трукко окликнул меня, постепенно глаза мои привыкли к темноте, и я увидел маэстро Тосканини, сидевшего в кресле. Услышав мое имя, он поднялся и пошел мне навстречу.

Помню, он попросил кого-то:

– Нельзя ли прибавить света?

И я наконец смог разглядеть этого человека, которого знал только по фотографиям. Впрочем, я представлял его именно таким, каким увидел теперь.

Подойдя ко мне, он спросил, где я учился.

Я не мог ответить – что-то непонятное пригвоздило мой язык к нёбу. В эту минуту я был способен только смотреть на него во все глаза. – Заметив мое волнение, маэстро спросил:

– Почему ты так смотришь на меня?

«КРАСИВЫЙ ТЕМБР ГОЛОСА»

Наконец, я смог заговорить:

– Маэстро, с тех пор, как я начал заниматься музыкой, с девяти лет, я всегда слышал разговоры о Вас, я знал Вас, никогда не видя, и очень хотел поговорить с Вами. И вот моей счастливой судьбе было угодно, чтобы этот великий момент настал.

Помнится, я сказал ему тогда так же с ходу еще много других наивных вещей, которые ни в коей мере не были льстивыми или угодливыми, но лишь непосредственно выражали мое искреннее восхищение. И он понял это. Он посмотрел на меня с той доброй улыбкой, которую я потом был счастлив видеть еще много раз!

Маэстро спросил, пел ли я в «Отелло». Я ответил, что еще не смел открывать эту партитуру.

Он поинтересовался, познакомился ли я хотя бы со своей партией. Я сказал, что маэстро Трукко подготовил меня. Трукко подтвердил: партию я знаю, а прежде чем начать петь, играл на гобое и английском рожке. Услышав это, маэстро обрадовался:

– Вот как! Ты играл на гобое! Значит, ты должен хорошо владеть дыханием, потому что при пении нужно дышать именно так, словно играешь на гобое. Только будем надеяться, что ты не такой же сумасшедший, как все гобоисты, каких я знал. – И продолжал: – Ну, давай послушаем, как ты поешь.

Я поднялся на эстраду, где стоял рояль. Трукко дал вступление, и я запел. При первых же фразах речитатива «Roderigo ebben che pensi» («Родериго, так что же ты думаешь») и потом «Stolto é chi s'affoga per amor di donna» («Глупец тот, кто топится из-за женщины») я услышал, как маэстро сказал кому-то:

– Красивый тембр голоса, на старинный манер. Этих слов было достаточно, чтобы прибавить мне сил, которых прежде я не ощущал в себе. Мне словно сделали инъекцию смелости, я бы даже сказал – отваги. Я почувствовал, что сердце снова бьется в нормальном ритме, и успокоился. Даже голос мой стал светлее, сильнее, блистательнее… Я запел «Brindisi» («Застольную»), вложив в нее всю душу, а потом таким же образом спел и всю партию Яго.

Я пел и интерпретировал ее по-своему. Три урока славного маэстро Трукко лишь немного ввели меня в партию, как говорят в театре. Я чувствовал, что этого мало. И все же в тот момент я был счастлив! Маэстро сказал: «Красивый тембр голоса» – и это одно уже составляло счастье! Теперь мне не важно было, возьмет меня маэстро или нет; я был счастлив петь для него! Когда я закончил фразу «Ecco il leone» («Вот лев»), Тосканини поднялся и сказал:

– Спасибо, однако, будь любезен, спой мне еще раз «Sogno» («Сон»), только сначала послушай, как это сделаю я.

Я следил за движением губ маэстро, чтобы узнать, правильно ли я понял, чего именно он ждет от меня при исполнении этого отрывка. Помню, маэстро спел весь «Сон» с закрытыми глазами, аккомпанируя себе по памяти. Он казался мне каким-то сверхъестественным существом в свете этих прожекторов.

Я понял, что маэстро хотел убедиться, смогу ли я повторить ту форму и вложить в пение ту выразительность, какие он хотел услышать. Я спел, вложив в исполнение все – все, что чувствовал, что умел. Я смотрел на его губы, потому что он, пока я пел, подсказывал мне слова. Когда я закончил, он сказал:

– Да, да, ты восприимчив и тонко чувствуешь, что нужно. Но, видишь ли, в том, что ты сейчас исполнил, нет ничего от Яго! Яго – это совсем иной образ!

Он заставил меня повторить все сначала, делая замечания, много замечаний, подсказывая новые вещи, которые мне никто никогда не говорил прежде. Теперь мне казалось, я уже понимаю, чего хочет маэстро: герой должен стать живым, трепетным, а пение не должно быть чем-то отвлеченным от образа. Оно должно помогать создавать его таким, как это требовало действие оперы, как это чувствовал ее творец.

Маэстро заставил меня повторить фразу «Desdemona soave il nostro amor s'asconda» («Нежная Дездемона, наша любовь таится»). Я постарался сделать все так, как он просил, и хотя чувствовал, что могу очень немногое, все же мне показалось, он остался доволен. Вдруг маэстро сказал:

– Чао, балос! [3]3
  Балос – слово чисто пьемонтское, диалектальное, означает «разбойник», но в ласковом, шутливом смысле. Тосканини почти всегда, обращаясь к Вальденго, называет его «балос». В переводе это обращение иногда для краткости опускается или заменяется словами «дорогой мой» (Прим. перев.).


[Закрыть] – быстро спустился с эстрады и исчез, сопровождаемый людьми, которые были в зале.

Я остался в одиночестве, не зная, что думать. Мне казалось, все это было во сне. Голос капельдинера, обратившегося ко мне по-английски: «Простите, я должен погасить свет!», – вернул меня к действительности.

БОЛЬШАЯ НАДЕЖДА

В коридоре меня ждала Нанетта. Мы присели на скамью, и я глубоко вздохнул, словно должен был петь снова, но затем облегченно расслабился, взглянул на клавир «Отелло», затем на Нанетту. – Ну как? – с волнением спросила она.

– Я счастлив, – ответил я. – Я познакомился с великим Тосканини. Он оказался именно таким, каким я представлял его себе с тех пор, как услышал о нем в первый раз. Он велел мне спеть всю партию Яго, и я слышал, как он сказал: «Красивый тембр голоса, на старинный манер». Он сам аккомпанировал мне, когда я пел. Мне кажется, он не разочаровался во мне. Но поверь, Нанетта, я еще слишком молод, чтобы петь с таким человеком, потому что знаю, как много он требует от певцов. И все же я счастлив, что пел для него. И неважно, если он не пригласит меня петь в опере!

Вечером того же дня мы приехали в Цинциннати и направились в отель «Альме». Войдя в холл, я увидел несколько певцов. До меня донесся голос моего итальянского коллеги:

– Вчера я был на прослушивании у Тосканини, и он выбрал меня петь в «Отелло» в Эн-Би-Си.

Мой коллега, баритон, произнес эти слова громко, чтобы я хорошо расслышал их…

Я повернулся к жене – она ведь тоже все слышала – и сказал:

– Ты поняла, Нанетта, я был прав, когда говорил, что Тосканини не выберет меня. Но я все равно счастлив, что он пригласил петь итальянца. Теперь можно успокоиться.

Я пробыл в Цинциннати шесть дней. Спел свои спектакли «Фауст» и «Кармен» и вернулся в Нью-Йорк. Помню, меня все время так и преследовал образ маэстро – я видел его на подиуме с дирижерской палочкой в руке, и мне казалось, я слышал его голос…

По возвращении в Речфорд меня ожидал большой сюрприз: в телеграмме от моего нью-йоркского агента сообщалось, что Тосканини ждет меня в среду 16 июля у себя дома в Ривердейле.

Был понедельник 14 июля 1947 года. Прекрасное известие прибыло как раз в день рождения моей матери и было предвестием удачи. Дома был устроен большой семейный праздник, потому что все были убеждены, что Тосканини выбрал меня петь Яго в «Отелло». Это выглядело так заманчиво, что я боялся поверить… «Неужели, думал я, – возможно такое, и Тосканини действительно выбрал меня?» Но потом я вспоминал слова моего коллеги в Цинциннати и начинал думать, что не стоит обманываться на этот счет.