Текст книги "Memow, или Регистр смерти"

Автор книги: Джузеппе Д'Агата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Зов доносился непонятно откуда, но не снаружи, а из самого дома. И это был голос бывшего владельца квартиры, человека, которого Аликино называл рыночным зазывалой. Его присутствие было почти ощутимым: наверное, он никогда и не покидал этот дом.

На следующее утро Фатима исчезла.

Словно улетучилась, ничего не унеся с собой. Ушла в чем была, наверное все в том же платье, которое надела для ужина с сыном. Но куда она могла скрыться?

Сын не стал искать ее. На самом деле он знал, где находилась мать. Милая сумасбродка вовсе не покинула дом – она ушла жить с ним в комнату, которой недоставало. Он, этот лоточник, рыночный зазывала, торговец залежавшимися восточными товарами, ожидал ее, греясь возле пахучего огня огромной жаровни.

Бабушка Фатимы, другая милая сумасбродка, тоже исчезла, когда ей было восемьдесят лет, в 1905 году. Она убежала с каким-то приезжим (бродячим торговцем?) и даже якобы родила дочь.

Аликино улыбнулся. Он представил себе тот необыкновенный день, когда из тайного чрева квартиры донесся громкий крик новорожденного.

5

Двадцать третьего декабря, в понедельник, Аликино сделал два телефонных звонка.

Первый, во второй половине дня, в римский филиал «Ай-Эс-Ти». Сотрудница ответила, что для него есть известие, которое он ждет. Как раз только что получен телекс из Нью-Йорка. В нем сообщается, что господину Маскаро выписана премия в размере полугодового оклада. Деньги можно получить в лирах в Ссудном банке в Риме. «Ай-Эс-Ти» подтверждала свое вошедшее в поговорку реноме серьезного учреждения.

Второй звонок он сделал в девять вечера. Ему ответил Джакомо. Голос молодого человека звучал непривычно весело и возбужденно. Аликино решил, что это из-за денег, нежданно свалившихся в дом, где прежде их всегда недоставало.

– Чао, папа. Я бы и сам позвонил тебе, если б знал, где найти тебя.

– Хочу поздравить тебя и твою маму.

– Что ты делаешь в Рождество?

– Еще не решил. Думаю поехать куда-нибудь на первом же попавшемся поезде.

– А отчего бы тебе не сесть в поезд, который идет в Кальбен?

– А где это – Кальбен?

– В Баварии. Чудесное место. Там можно покататься на лыжах и вдоволь надышаться кислородом. Я поеду туда со своей девушкой.

– Правильно, развлекись как следует. Деньги нужны?

– Главное, что я хотел сказать тебе: мне удалось уговорить маму поехать с нами. Ты ведь знаешь, она никогда не уезжает из Рима.

– Знаю.

Джакомо немного поколебался, потом продолжил:

– Почему бы и тебе не поехать с нами?

– Мне? – Аликино не ожидал такого предложения. Он попытался выиграть время. – Но я не умею кататься на лыжах.

– Думаю, что наша общая встреча была бы благотворна для всех.

– И для тебя тоже, Джакомо?

– Для меня прежде всего.

– Дай мне адрес.

– Имей в виду – он на немецком языке.

– Я когда-то хорошо знал его.

Джакомо продиктовал адрес, и Аликино аккуратно записал его. Это была гостиница.

– Не знаю, смогу ли, но постараюсь приехать, – пообещал Аликино. – Джакомо… ты слышишь меня?

– Да, конечно. Куда же я денусь?

– Я думал, оборвалась связь…

– Мы отправляемся завтра утром, в шесть. А ты можешь сесть на поезд, который уходит из Рима в два часа. Сделаешь пересадку в Милане и приедешь в Кальбен утром в Рождество, в десять часов. Буду встречать тебя на вокзале.

– Ты все хорошо придумал. А если бы я не позвонил тебе?

– Я чувствовал, что позвонишь.

– Спасибо, Джакомо. Спасибо за твою заботу.

Аликино принялся старательно собираться в дорогу. Зимних вещей у него было немного. Он купит в Кальбене, что будет нужно. Роясь в ящиках, он обнаружил большой тяжелый пакет. Это были страницы, написанные Memow.

Просматривая их и перечитывая отдельные места, фразы, Аликино испытал необыкновенное волнение. На этих страницах без единой помарки была запечатлена жизнь другого Аликино – «сухой ветви». Вся его история, хотя и осталась незаконченной, представляла собой настоящий роман. Роман, сочиненный компьютером. Наверное, следовало отнести издателю и опубликовать. Какое имя можно было бы поставить на обложке? Кто его автор? Memow, несомненно. Но как доказать, что роман действительно является плодом творчества умной машины? Издатель решит, что это всего лишь прием, который писатель придумал в надежде создать бестселлер. С другой стороны, он читал в каком-то журнале, что в Америке некоторые писатели, когда не хватает собственных мыслей, обращаются за помощью для решения своих литературных проблем к различным компьютерным программам.

В отличие от квартиры на Порта Пинчана, здесь, на виа Джулия, имелся небольшой камин. Листы скопом оказались в огне, скручиваясь и вспыхивая ярким, но недолгим пламенем. Они горели так, словно это и в самом деле была какая-то сухая ветвь. И этот Маскаро скончался в огне? По дому распространился резкий запах горелой бумаги. Запах смолы больше не ощущался, с тех пор как Фатима укрылась в исчезнувшей комнате.

Аликино пришла мысль позвонить Ванде, потом он передумал. Ванда вполне могла устроить ему какую-нибудь неприятность. Потребовать, например, чтобы он провел с ней Рождество. Впрочем, она не из тех, кто рискует провести этот праздник в одиночестве.

Он опять подумал о Джакомо. Этот юноша – его сын? – был толковым парнем. Он явно хотел, чтобы родители не расставались и жили по-прежнему вместе. Эту возможность он как сын видел. Аликино ощущал, что его сильно, без примеси чего-то недоброго, волнует мысль о встрече с Дианой. Что произойдет? Он не представлял себе этого и даже думать не хотел, как поведет себя при встрече. Он предпочел положиться на волю судьбы – пусть будет как будет.

Пока такси, с трудом лавируя в потоке машин, медленно везло его на вокзал, Аликино заметил, что в Риме, хоть он и залит солнцем, все же немало признаков Рождества. Центральные улицы украшены высоко подвешенными разноцветными гирляндами, в витринах магазинов, заполненных покупателями, были выставлены украшенные золотистыми и серебряными нитями рождественские елки, конечно из пластика, как в Америке, и сверкали яркие стеклянные шарики.

На вокзале его ожидал сюрприз, мало сказать неприятный. Внезапно объявили о приостановке движения, почти все скорые поезда были отменены.

Вокзал походил на растревоженный муравейник. Пассажиры – огромнейшая толпа – с криком устремлялись с одной платформы на другую, в зависимости от всяких путаных известий, поступавших неизвестно откуда и мгновенно распространявшихся, рождая надежду, которая не оправдывалась, после чего возникало еще более сильное огорчение.

Недовольство сопровождалось оглушительным хором протеста и возмущения. Железнодорожники разводили руками, как бы подтверждая свое бессилие, невозможность что-либо предпринять, подать поезда, которых нет и в помине. Но пассажиры не теряли надежды уехать, и лишь очень немногие примирившиеся с судьбой покидали вокзал.

Подать поезда, которых нет…

И вдруг каким-то образом именно так и случилось. Во всяком случае для Аликино.

Действительно, предшествуемый жалким, натужным гудком, похожим на стон раненого животного, подошел и остановился у самой дальней платформы длинный состав.

Было семь часов вечера.

И хотя толпа поредела, нетрудно было представить, как бросятся все эти люди к поезду и станут приступом брать вагоны. Но как ни странно, ничего подобного не произошло, словно поезд, который, как показалось Аликино, появился чудом или по какому-то волшебству, не существовал вовсе и до него не было рукой подать. Никто не подходил к поезду. Казалось, это был какой-то карантинный состав, заполненный больными чумой. Очевидно, все ожидающие на платформе знали, что нельзя садиться в этот поезд.

Аликино этого не знал и, не теряя времени, прошел на платформу, к которой подошел состав.

Никто не садился в вагоны. Никто не покидал их. Двери оставались закрытыми. В окнах, тоже закрытых, виднелись лица, погруженные как бы в пар, который, казалось, заполнял все внутри вагонов. Длинный и молчаливый состав, видимо, был перегружен. Наверное, поэтому никто больше и не садился в него.

Какой-то железнодорожник торопливо пояснил Аликино, что это особый поезд, забронированный, который не зависит от капризов забастовщиков. Да, он отправляется на север, но неизвестно точно, куда именно, поскольку не было никаких указателей на вагонах. Аликино поезд все равно устраивал. Оказавшись на севере, он найдет какой-нибудь способ добраться туда, где ему нужно быть завтра, и сможет провести Рождество с Джакомо и Дианой.

Он попробовал открыть дверь в вагон первого класса, а потом и второго, но ничего не получилось. Казалось, они заперты наглухо.

Когда поезд, издав пронзительный гудок, тронулся с места, Аликино уже отчаялся сесть в него, но тут открылась наконец какая-то дверь, и ему удалось втиснуть в нее чемодан и забраться самому с помощью множества рук, которые подхватили его, пока поезд набирал скорость.

Купе и коридоры были переполнены. Пассажиры сидели на узлах и чемоданах или стояли вплотную друг к другу, и совершенно невозможно было даже шелохнуться. Аликино рассмотрел своих попутчиков. Это были мужчины и женщины разного возраста. Много было стариков и детей. Все выглядели усталыми, испытавшими немало невзгод. Кто знает, сколько времени они ехали уже в таких условиях? Все были бедно одеты, и потрепанный багаж их выглядел жалко. По виду они походили на эмигрантов. Странно только, что они направлялись на север в канун Рождества, когда нормально было бы возвращаться на праздник домой.

Эту нелепость Аликино как-то быстро позабыл, поскольку его удивило другое – язык этих людей, который ему удавалось расслышать в те редкие промежутки, когда затихал шум поезда. Это вовсе не был диалект, одно из множества южных наречий. Нет, эти люди говорили на каком-то языке, который не имел ничего общего с итальянским. Аликино понял это, уловив отдельные скупые слова, торопливо произнесенные кем-то, слова резкие, но исполненные печали, которая тяжелым бременем придавила всех пассажиров.

Аликино попытался сказать что-то. Спросил у человека с небритым лицом, стоявшего рядом с ним в коридоре, куда направляется поезд. Незнакомец взглянул на него потухшим взглядом и жестом показал, что не понимает. Он не отказался от жевательной резинки и поблагодарил каким-то коротким гортанным словом. Что же это за язык такой? Аликино опять попытался заговорить, но безрезультатно. Он сопровождал свои попытки улыбкой, которая не вызывала ответа. Было ясно, что его попутчик не находит ничего веселого в этой ситуации, полной невозможности общаться.

Невозможность общаться относилась только к речи, потому что малейшее движение вынуждало Аликино тотчас вплотную физически соприкасаться с этими людьми. Ему с трудом удалось переместиться вдоль всего вагона, который наполовину был второго класса и наполовину – там, где он вошел, – первого. Но на самом деле тут не существовало никаких различий – люди толпились повсюду одинаково.

Может быть, это был поезд с иностранными беженцами, которые оказались в Италии проездом, направляясь бог весть куда. Аликино попытался представить, откуда они могут ехать, стараясь вспомнить, где находились ближайшие очаги войны. Но ничего не смог припомнить.

Низкие тучи закрывали луну, отчего тени становились еще мрачнее. Поезд следовал без всяких остановок. Он двигался равномерно, скорее медленно, чем затрудненно. За окном почти ничего не было видно, все было покрыто снегом.

Аликино порадовался, что тоже, как Джакомо и Диана, добрался до снега. Конечно, вот и он в конце концов находится в отпуске. Взглянув на часы, показывавшие час ночи, он понял, что 25 декабря уже наступило.

Знают ли все, кто окружает его, что пришло Рождество и многие люди во всех концах света празднуют его, обмениваясь пожеланиями счастья и удачи? Он решил достать из чемодана два сладких пирога, которые купил в ожидании поезда в кондитерской на вокзале. Он разрезал их на куски и предложил попутчикам. Они охотно приняли угощение. Многие ели с такой жадностью, словно были страшно голодны. Не имея возможности поблагодарить Аликино словами, они грустно улыбались ему. Из напитков у них имелась только вода, которая хранилась в каких-то флягах и раздавалась так бережно, будто была на вес золота.

Аликино попытался несколько расшевелить людей и понял, что его присутствие им приятно. И в самом деле, они стали обращаться с ним как с равным, уступили место, вернее, предложили посидеть немного в очередь с остальными.

В какой-то момент от усталости и от человеческого тепла, в которое Аликино охотно окунулся, он позволил сну одолеть его. Это был тревожный сон, беспокойный, переполненный странными видениями. В частности, он оказался вдруг в ситуации, когда у него перехватило дыхание, – стоя на лыжах (а он никогда в жизни не надевал их), он несся по склону прямо в огнедышащий кратер, летел туда с головокружительной быстротой все стремительнее и стремительнее.

Он с облегчением проснулся, разбуженный пением, звучавшим все громче и мощнее оттого, что непрестанно присоединялись все новые и новые мужские и женские голоса. Гремел торжественный и скорбный хор, возносившийся к небу из всех вагонов поезда.

Хотя было еще темно, тем не менее наступило утро Рождества. За окнами ничего не было видно, потому что состав точно окутывался плотным туманом.

Поезд проходил через множество туннелей. Аликино решил, что они пересекают Апеннины между Флоренцией и Болоньей. Все его попутчики пели. Многие были взволнованны, по их лицам текли слезы. Аликино захотелось присоединиться к этому фантастическому, могучему хору. Простую мелодию он уже запомнил, он мог петь ее, далее не зная слов.

Вновь прозвучал гудок локомотива. И словно по сигналу, хор внезапно умолк. Раздалось еще несколько настойчивых гудков, и состав начал замедлять ход. И вот – остановка. Наверное, это конец путешествия.

Как только поезд остановился, пассажиры задвигались, но бесшумно, без суеты и стали объединяться в семейные группы. Аликино взял чемодан и вместе со всеми направился к открытой двери.

Мороз был колючий. В тумане виднелись малочисленные, блеклые огни вокзала, который казался небольшим и скромным. Нигде не было никакого указателя местности. Аликино нашел, что станция очень похожа на маленький вокзальчик в Баретте.

Перед поездом на обледенелой платформе ровной шеренгой выстроились мужчины в грубых военных шинелях. Выкрикивая какие-то короткие невнятные приказы, они сбивали пассажиров в колонну, по мере того как те выходили из поезда.

Все повиновались беспрекословно.

Аликино тоже встал в ряд. Он не выразил никакого протеста. Он знал, что никто, даже солдаты, не поняли бы его слов.

В абсолютной тишине колонна двинулась в путь, конвоируемая солдатами. Она шла в плотном тумане, по грязному сухому снегу.

Спустя некоторое время туман рассеялся, и Аликино отчетливо увидел в нескольких шагах от себя сначала высокий столб густого черного дыма, а затем и приземистое здание печи крематория.