Текст книги "История Билли Морган"

Автор книги: Джулз Денби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава девятнадцатая

– Лекки, я не могу, я… я неподходяще одета…

Лекки покачала головой, на лице недоверие.

– Ну, и во что бы ты переоделась? В тряпку еще чернее?Перестань, милая, пожа-алуйста,прошу тебя, Том зайдет, он на тебя запал, ты же знаешь, у него… я одолжу тебе какую-нибудь косметику и этот, ага, черныйвечерний кардиган с бисером, который тебе нравится, наденешь подвеску из зеленого янтаря, которую ты еще не надевала, мы перекусим у меня, а затем поедем, Билли, сегодня вечер пятницы,ты хоть помнишь, когда ты последний раз куда-нибудь выбиралась в пятницу? Я уж не говорю о субботе и любом другомдне…

– Ну…

– Да! Получилось! О, это будет весело, я клянусь, Тина Би! [51]51
  Тина Би – певица, популярная в середине 80-х г.


[Закрыть]Как она поет: Ууууу, sol y sombre, дум-дум-дум, мой латинский любовник… Ты помнишь? Нет слов, а мне так нравилось! Ты видела ее последние фотографии? В «Хелло» напечатали репортаж о ее возвращении – фото ее дома, я смеялась как ненормальная. Не говоря уже об огромных новых сиськах и ботоксе! А эти губы! Ну вылитая гуппи! Как шины, сплошной коллаген, а какая тощая? Это все йога, конечно… – Лекки махнула рукой, ее лицо светилось от радости. – Она теперь стала гей-иконой, я тебе говорю, все йоркширские голубые там будут!

– Том вовсе на меня не…

– Он еще как,он сказал, что считает, что ты умная, по-настоящему интересная и к тому же у него пунктикнасчет Женщин Постарше… Я не хочу сказать, что ты намного старше его, ему сейчас около сорока, и не смотри на меня так, ты меня поняла. Он славный, Билли, он славный парень; да, он развелся, но они расстались по-дружески, никаких препятствий, у него хорошая работа, он начитанный, ради всего святого, он не дурак, и я думаю…

– Да, я знаю, о чем ты думаешь – нет, я знаю, знаю, ты права, да, как всегда, ладно, продолжай, сводня, заноза в заднице, это будет смешно…

–  Ещебы…

И в самом деле было очень весело. «Пчелка» (ранее «Свингеры», ранее «Кавалеры рока», а еще раньше «Звездный бальный зал») была набита битком, до самого гигантского зеркального шара геями, трансвеститами, наряженными в костюмы из бурного прошлого Тины»; мой любимый – «Королева Джунглей» (хотя Лекки голосовала за мини-платье в стиле фламенко и красные сверкающие туфли на платформе – наряд, напяленный на парня больше шести футов ростом с плечами грузчика), нахмуренными истинными поклонниками Тины Би, которым не нравилось, что их идола (пусть и падшего) передразнивают визгливые женоподобные создания в обтягивающих майках с портретами Тины и публика, вроде нашей маленькой группы, которой просто захотелось развлечься.

Стоя в очереди в туалет, я была счастлива, как не бывала многие годы. Лекки права, Том казался славным парнем и явно был заинтересован. Я была благодарна Лекки за то, что она убедила меня подкраситься; я позволила ей обрызгать меня ее новым любимым парфюмом. Я чувствовала себя женственной, привлекательной. Это и впрямь было очень приятно.

Легкая эйфория не успела пройти, когда бледная, похмельная, но настойчивая Лекки весь следующий день долго и тщательно расспрашивала меня о каждом жесте и взгляде Тома. Бросив разыгрывать Торквемаду, она принималась, задыхаясь, в подробностях расписывать всем и каждому, в том числе довольным покупателям, гигантский силиконовый бюст мисс Би и рассказывать, как та не может шевелить мускулами лица после инъекций ботокса и как поет, раздвигая гротескно раздутые губы – такой ловкости она не могла достигнуть прежде, когда ее губы были просто старыми добрыми губами, как всемизвестно.

Было уже около пяти, я все смеялась над ее рассказами, и тут зазвонил мой мобильник.

– Тебе нужно зайти к маме, Билли, ты должна зайти к маме…

– Натти, что случилось? В чем дело?

У него был ужасно взволнованный голос, и он никогда не называл меня просто Билли, без «тетушки», – только если очень расстраивался. Внезапно сердце у меня заколотилось. Джас, наверняка что-то с Джас. Передозировка? О господи. Я пригладила волосы трясущейся Рукой и попыталась отдышаться. Тихий голосок отозвался эхом в моей голове: так тебе и надо, была счастлива, а теперь смотри, что получилось.О, Джас, ради всего святого, не умирай, пожалуйста.

– Билли, просто приходи, приходи прямо сейчас, Билли, они нашли моего отца.

– Что… – Я рухнула на стул в полуобморочном состоянии, желудок взбунтовался.

– В газете, в «Кларион», они разыскивают пропавших людей и там много фотографий, мой отец, там фото моего отца…

Я с трудом сглотнула.

– Но… ты сказал, его нашли…

– Ну, пока нет, но найдут, Билли, найдут, ты должна прийти, Билли, мама обкололась черным, а к нам приперлась моя бабка и не дает ей покоя, это она послала фотографию в газету, когда они написали, что родственники могут им сообщать о тех, кто пропал, и что копы жопу от стула не отрывают, и что это национальный позор, и они будут все расследовать, и теперь она говорит маме, что это мама должна была сделать, мол, ей на отца наплевать, потому что, если б ей было не все равно, она бы так и… Билли, тут настоящий дурдом, честно…

За минуту, пока он рассказывал, мой мир распался на части. Вот так. Тик-тик-тик. Сделано. Кончено. Я сглотнула желчь и закрыла глаза, в голове все плыло.

– Билли? Билли? Ты здесь?

Я должна ему ответить.

– Да, да, прости милый, просто я немного в шоке…

– Насчет шока это верно, да это безумие, блядь, безумие, прости. Но знаешь, просто… Боже, отец в газете, на первой странице. Он увидит себя, понимаешь. Он увидит и вернется домой…

– Натти, Натти, успокойся, милый, послушай… я приду, как только смогу, просто не принимай это близко к сердцу, хорошо? Присмотри за Джас, поставь чайник или что там, я скоро приду, обещаю, о'кей? О'кей?

– Да, только поторопись, хорошо?

– Да, я обещаю. Мне нужно идти, я люблю тебя, Натти.

– Я тоже тебя люблю, тетушка Билли.

Он говорил так, будто ему снова двенадцать; годы отступили, его детские фантазии вернулись к жизни, распустились в его плодородном мозгу, словно туго свернутый японский бумажный цветок, который опустили в стакан с водой. Я захлопнула телефон и отложила его очень осторожно, точно он опасен. Затем села, положив локти на грязный стол и прикрыла руками нос и рот. Я слышала свое прерывистое дыхание и ощущала кислый запах желтого страха на ладонях. Мне стало ужасно холодно. Несмотря на жару и духоту в комнатушке без окон меня, била дрожь. Внезапно внутренности сжало спазмом, захотелось в туалет. Я бросилась в уборную мимо изумленной Лекки и успела снять штаны и сесть, прежде чем все вышло из тела с волной жара. Трясясь, я скрючилась в зловонии, опустив голову на руки, и попыталась успокоить себя, как всегда это делала, только на сей раз не сработало.

В дверь постучали.

– Билли? Билли, с тобой все в порядке?

– Да… да, я просто, наверное, что-то съела. Все в порядке, спасибо, милая.

– Ну, хорошо, я поставлю чайник, заварю чай с мятой; ты уверена, что здорова? Может, сбегать в «Бутс» [52]52
  Сеть аптек.


[Закрыть]за чем-нибудь, пока аптеки не закрылись?

– Нет, все хорошо, мне уже лучше. Чай не помешал бы, спасибо.

Я услышала, как она уходит, цокая каблучками.

Я привела себя в порядок и вымыла трясущиеся руки. Холодная вода, текущая по запястьям, и чистый резкий запах цитрусового мыла немного привели меня в чувство. Я еще раз вымыла руки; мне почему-то казалось, что очень важно быть совершенно чистой. Я уже собиралась проделать это в третий раз, но остановила себя и медленно, глубоко вдохнула зловонный воздух. Затем собралась, вытерла холодный пот с лица и шеи куском влажной туалетной бумаги. Я была выжата как лимон и ужасно устала, точно перетрудилась, и мышцы отказывались служить. Прислонившись к краю раковины, я посмотрелась в потемневшее зеркальце и поправила волосы.

В тусклом свете над моими траурными одеждами колыхалась пепельно-бледная маска: глаза огромные и запавшие, щеки впалые, бескровные губы плотно сжаты. Я секунду смотрела на себя, затем сухо усмехнулась одними губами.

– Пошли, ты сможешь, – прошептала я. – Ты сможешь.

Я засмеялась – безрадостно, беззвучно. А какой у меня выбор? Какой у меня был выбор с тех пор, как это случилось? Я ждала этого всю свою взрослую жизнь; меч висел над моей головой на волоске. Теперь волосок почти оборвался. Я открыла дверь и вышла в будущий распад.

Глава двадцатая

И по сей день не помню, как доехала до дома Джас. Видимо, от аварии меня уберегло то, что я годами ездила по этой дороге бесчисленное множество раз. Должно быть, сработал автопилот.

Я остановилась на улице и припарковалась, как идиотка, въехав передними колесами в бордюр. Я горжусь тем, как вожу машину, но сейчас меня это не волновало. Это не имело никакого значения. Ничто не имело значения.

В вонючем подъезде я увидела, как по лестнице спускается одна из подружек Натти; ее хорошенькое коричневое личико хмурилось, масса тонких косичек свисали, как цепи, из-под бейсболки «Бёрберри». Я не приняла ее гримасы на свой счет; подростки в ее возрасте вечно дуются. Присмотревшись, я увидела, что из-под маски крутой девчонки проглядывает другое лицо. Ее нижняя губа ужасно Дрожала, ноздри сужены, как будто она изо всех сил старается не заплакать. Очень юная, не больше шестнадцати, если не меньше, и уже не впервые где-то на краю сознания я ощутила острый укол беспокойства по поводу пристрастия Натти к столь юным девочкам. О'кей, девушки сейчас очень рано взрослеют, и все-таки, когда все уляжется, я с ним поговорю. Это не дело, ему следует завести отношения со сверстницей. Я вздохнула: да что я могу поделать? Девушки от него без ума, особенно вот такие, он для них – настоящая жизнь, парень, сошедший с картинки, они бегают за ним, болтаются под балконом, зовут его, обжимаются с ним в подъездах. Ни один парень не устоит против знаков внимания хорошеньких девушек, но нет. Никаких оправданий. Эта слишком молода, бедняжка; похоже, у нее разбито сердце.

Я легко могла вообразить, как она крутится вокруг Натти, сгорая от желания поиграть со своим ленивым золотым котиком, своей живой куклой, и вдруг обнаруживает перед собой обезумевшего измученного мужчину, у которого нет на нее времени. Не женщина, не ребенок, у нее нет эмоционального опыта, она не знает, как с этим справляться, для нее это как удар по лицу – ее не торопятся любить. Она намеревалась проскочить мимо меня, но я придержала ее за рукав.

– Винус, ты была у Натти? – Удивительно, как спокойно и естественно звучал мой голос.

Винус недовольно скривилась и накрутила на палец косичку; ее длинные, закругленные акриловые ногти были раскрашены в тон кепке. Она пришла в замешательство, поскольку была расстроена и старалась взять себя в руки; к тому же, как все подростки, она терпеть не могла разговаривать со взрослыми. Она даже толком не знала, как меня называть.

– Да, мисс, э-э, Билли.

– Как твоя мама? А Грейс? Все хорошо?

Мне ужасно не хотелось взбираться по лестнице, даже если придется расстроить этого ребенка, заставив ее побеседовать со мной. Я нуждалась в передышке, мне тоже нужно было взять себя в руки.

– Ага… Ух, мне пора. Мама звонила, говорит, чай готов.

Винус явно возмутило упоминание ее сестры Грейс, известной в округе как Отвязная Грейс, одно из прошлых увлечений Натти.

– Ну, передавай привет семье.

Но Винус уже ушла; подпрыгивающий конский хвост – вот и все ее прощание.

Я постояла минутку, глядя, как она шагает по улице, затем направилась к лестнице. Я чудовищно устала. Подъезд вонял мочой и был расписан слоями непристойностей, детских любовных признаний «Кэрри + Марк = Любовь» и дурацкими изречениями. Вздыхая, я забросила сумку повыше на плечо и полезла вверх.

Шагая по балкону, я увидела Мартышку, выскользнувшего из квартиры Джас. При виде меня его обезьянье личико просияло, он улыбнулся. Его редкие улыбки показывают, уже в который раз подумала я, каким симпатичным парнем он мог бы быть. Он в меня чуть не врезался; он вечно спотыкался из-за своей кособокой походки. Остановившись, он быстро и бессвязно забормотал.

– Полегче, милый, успокойся, помедленнее, в чем дело, Ли? – Я никогда не называла его Мартышкой в лицо. Я не была настолько жестока.

– Натти скзал, Натти скзал, чтоб я пшел глянуть, мож вы пришли, а потом… – Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

– Что, милый?

Он просиял:

– Найти вас, а потом купить ему курева, ага, курева.

– Ну что ж, хорошо, я здесь, тебе не нужно меня искать; он дал тебе денег на сигареты?

– Он?… А, не. Я лучше…

Я порылась в сумочке и дала ему пятерку.

– Иди, Ли, и… Ли, я просто Билли, никакая не мисс.

– Ага, мисс, хорошо, мисс, Билли, мисс. – Он энергично закивал, как и всякий раз, когда я просила его называть меня по имени.

– Ну, иди-иди, увидимся.

Я подошла к приоткрытой двери. Из щели сизой дымкой выплывал сигаретный дым. Натти просто хотел на время отделаться от Мартышки, он всегда посылал его за сигаретами, чтобы тот не путался под ногами. На миг я закрыла глаза, ощутив эту странную двойственность сознания: одна половина меня – просто близкий друг семьи, предлагающий помощь в час нужды, другая – что ж… Но я не могла оттягивать этот момент вечно. Глубоко вздохнув, я постучала и вошла.

– Джас, Джас, это я, Билли. – Я просунула голову в переднюю комнату. Удушливо жарко, воздух спертый, воняло пивом, немытыми телами, сигаретами, подгоревшей едой и дешевым жасминовым маслом, которым все еще пользовалась Джас; Натти добросовестно покупал его на каждый ее день рождения и Рождество. Я на миг задумалась, удастся ли мне тактично приоткрыть окно, прежде чем упаду в обморок, но я знала, что это маловероятно. У Джас какое-то средневековое недоверие к свежему воздуху, она ненавидит открытые окна.

– Ох, Билли, милая, Билли, слава богу, ты здесь, ох, Билли, я не… – Она резко закашлялась, спазм будто сотряс самые глубины ее крошечного, хрупкого тельца; мысленно я отметила – кашель вернулся, толком не проходит уже несколько месяцев. Надо отвести ее к врачу. Усилием воли я вернула себя к насущному. Джас скрючилась в уголке старого дивана, пурпурная меховая подушка прижата к животу, сигарета в трясущейся лапке, пол вокруг завален пивными банками. Она была пьяна и под кайфом. Сердце у меня екнуло.

– О, а вот и конница явилась. Я так и знала, блядь, что ты припрешься.

Мать Терри, миссис Скиннер, в негодовании сидела в мягком кресле у камина; настоящая горгона. Такая же длинная, кривоносая и худосочная, как ее сын; в шестьдесят с лишним она одевалась как двадцатилетняя и украшала длинные, крашеные желтые волосы пышными фальшивыми прядями, похожими на грязных змей; она возмущенно тряслась, и ее поддельные локоны дергались и извивались. Она была буквально заштукатурена косметикой, что лишь усиливало ее сходство с Панчем. Не так давно, когда цены упали и эксклюзивность исчезла, она взялась за косметическую хирургию; ее шершавые губы были накачаны рестиленом, лоб парализован ботоксом, силиконовый бюст завораживал – пара футбольных мячей, загнанных под испещренную старческими пятнами, морщинистую, задубевшую коричнево-оранжевую кожу. Я подумала о Лекки, о том, как мы хихикали в магазине над ее пародией на другую жертву косметологии, Тину Би. Ох, Лекки, если ты это читаешь, я так скучаю по тебе, но ты была так далека от этой жизни.

– Миссис Скиннер. Надеюсь, у вас все хорошо.

Неудивительно, что Джас в таком состоянии. Боится, что Терри может вернуться домой и застать ее в таком состоянии, и к тому же его мать, которую Джас ненавидела и боялась, намеревалась, судя по бутылкам из-под выпивки и переполненным пепельницам, остаться в ее доме на обозримое будущее.

– О да. У менявсе неплохо, благодарю. В отличие от некоторых.Кое-кто тут в чертовски хреновом состоянии. Ну, да это их дело, если вы поняли мой намек. Боже мой, какое дерьмо увидит мой мальчик, когда вернется домой… – Ее голос стал хриплым от злости и агрессии, что питали каждый миг ее бодрствования. Яблочко от яблони, как говорится. Я бросила на нее взгляд, она стряхнула пепел на пол и наклонила голову, отчего ее подбородки собрались в складки. Джас вцепилась в подушку, по ее лицу потекли слезы, она по-прежнему плакала как Мадонна Рафаэля – ни сморщенного лица, ни покрасневшего носа, просто большие хрустальные капли падали из этих затуманенных изумрудных глаз.

– Что ж, может быть, миссис Скиннер. Джас, где Натти?

Она закашлялась и прогундосила:

– У себя в комнате, Билли, я не…

Но я не желала ее слушать. Снова жалобы и извинения, снова пьяное бормотание. Я не могу уступить вечному искушению этих огромных, печальных глаз – не в этот раз, не сегодня. Я должна точно знать, что случилось, и придумать соответствующий план. Голова пульсировала от подступающей колоссальной боли.

Я вышла из комнаты и постучала в дверь Натти.

– Натти, милый, это я…

Он вышел и заключил меня в объятия. Я почувствовала, какой он напряженный; мышцы на его шее натянулись, как корабельные канаты. От него сильно пахло дорогим гелем для душа и его любимым лосьоном после бритья, на нем была его лучшая одежда, мешковатые белые штаны, очень низко сидящие на узких бедрах, и длинная, свободная белая жилетка из «аэртекса» с большими проймами, в лучшем виде демонстрирующими его мускулы. Все, что он носил, стоило целого состояния; все импортное, американское, с лейблами знаменитого рэппера. Тяжелая золотая цепь поблескивала в тусклом свете. Его лучший наряд, будто он ждал, что его папочка может войти в любую минуту, и ради него хотел выглядеть шикарно– Какая-то отдельная, отстраненная часть моего сознания цинично подумала: если бы его отец увидел его в этой одежде, он бы принялся орать и ругаться безжалостно, как много лет назад орал и ругался на Джасмин. Время вряд ли смягчило бы Терри, если судить по его мамаше. Я почувствовала, как к горлу подступает волна тошноты. Я должна через это пройти, должна.

Жесткие дреды Натти щекотали мне лицо и, отстранившись, чтобы посмотреть на него, я увидела, что он плакал; возможно, вместе с матерью – раньше мне доводилось наблюдать подобные эмоциональные оргии, смотреть, как они изводят друг друга, злятся, рыдают или обнимаются. Но бабке он не показал бы своих слез; он знал, как двойственно она к нему относилась. Не сказать, чтоб миссис Скиннер любила Натти, – она никого не любила, это было не в ее природе. Она могла не объявляться месяцами; как-то раз мы не видели и не слышали ее два года, и я понадеялась, что она свалила навсегда. Но она всегда приползала обратно с какой-нибудь дурацкой сентенцией вроде того, что кровь не водица.

Нет, на самого Натти ей было плевать, но нравилось мучить и шпынять его расистскими колкостями: «Жаль, что твоя мать черномазая, верно, Натти? Жаль, что мой мальчик не нашел себе подходящую девушку, а? Но ты все же моя плоть и кровь, верно? Мы должны хорошо относиться друг к другу». Годам к тринадцати он перестал реагировать на ее провокации. Как-то раз, когда она сделала очередной выпад, он ничего не ответил, никакой ярости, никаких детских вспышек. Он лишь посмотрел на нее и сказал: «Да пофиг», – а затем вышел с непроницаемым, нарочито безразличным лицом. После этого он перестал читать и выдумывать истории о приключениях Терри. Я до сих пор не могу простить старую суку.

Я обняла его и вздохнула, представив себе сцену, разыгравшуюся до моего приезда. Неудивительно, что он плакал, хотя я, конечно, не сказала ему, что заметила. Такие, как он, естественно, не плачут.

– Билли, ой, тетушка Билли, я так рад, что ты пришла. Говорю тебе, у меня в голове не укладывается. Моя бабка хоть кого заебе… извини, достанет, ты же видела маму? Херня какая творится, я не хотел ругаться, но я просто…

– Все в порядке, все в порядке, милый, не бери в голову…

– Но я не хотел, чтобы получилось с неуважением, просто…

– Не волнуйся, Натти, милый, в самом деле. Послушай, давай поставим чайник, заварим чайку, и ты мне все расскажешь, а? Как, милый?

Он снова меня обнял. Его тонкое сильное тело сотрясала дрожь. Я обняла его и похлопывала по спине, пока он немного не успокоился. У меня сердце заболело от того, что он в таком состоянии, в отчаянии, в растерянности.

В крохотной кухне, как всегда, было ужасно грязно; задернутые желтые шторы, некогда яркие и веселые, испачкались и выцвели, желтый пластиковый стол вытерся до белых пятен и, казалось, был зацементирован грязью. Когда-то я пыталась наводить здесь чистоту, но это было бессмысленно, Джас к такому не приспособлена, а Натти – ну, с криками и воплями он шел заниматься уборкой, когда его заставляли. Иногда здесь убиралась какая-нибудь его хозяйственная подружка, чтобы произвести на него впечатление, но, похоже, Винус такие вещи не заботили. Все было завалено пустыми жестянками «Нутрамент» и «Дакнс Ривер Нуришмент», сладких молочных протеиновых напитков – желудок Джас уже больше ничего не принимал. У Натти представления о готовке сводились к тому, чтобы сжечь что-нибудь до угольев на сковородке, а затем засунуть это между двумя ломтями хлеба и сдобрить маргарином. Если бы я ела так, как он, я бы раздулась, как шар, но в его теле все калории моментально сгорали.

Я вымыла две кружки и заварила чай; у Джас бессмысленно было спрашивать, хочет ли она чаю, – она ничего не хотела, когда напивалась, – а мамашу Скиннер я и не собиралась спрашивать.

Мы вернулись в комнату Натти. Я присела на край его старой койки, держа в руках кружку с чаем и мечтая об ибупрофене. Натти отшвырнул с кровати открытую обувную коробку и салфетки (это означало, что он обзавелся новыми кроссовками, – признак крутого). Он осторожно сел на другой конец кровати. Комната была настолько мала, что стул бы в ней уже не поместился. Из открытого окна доносились шумы дрейфующих окрестностей: играло радио, кричали дети, кто-то заводил байк. Легкий запах скошенной травы и выхлопных газов смешивался с парфюмом Натти. Тусклый свет выхватывал пыльные поверхности, половина лица Натти сияла, как расплавленная бронза.

Отдельная часть моего сознания ухватила этот образ и перенесла на полотно; портрет, выполненный мастихином в акриле, смешанная техника, возможно даже с металлическими вкраплениями, как у Густава Климта [53]53
  Густав Климт (1862–1918) – австрийский художник, один из основоположников модерна.


[Закрыть]… Я покачала головой. Как я могу думать об этом в такое время? Казалось, сознание медленно, но неумолимо разрывается на части, ужасно чавкая, точно фиброзная губка. Меня охватила ужасная паника: я должна бежать, скрыться, спрятаться; я могу просто уйти и не вернуться; люди ведь так делают, верно? Люди исчезают и… я покрепче сжала кружку. Нет, я должна узнать, что на самом деле случилось; в конце концов, может, все не так уж плохо, буря в стакане, очередная наркотическая истерика Джас. Я посмотрела на Натти и выдавила кривую улыбку.

Мы заговорили одновременно:

– Так что…

– Может, он…

Я помахала свободной рукой:

– Извини, нет, продолжай ты…

Натти страдальчески покачал головой, крепко стиснув челюсти:

– Я, я… – Он пощупал влажные завитки волос надо лбом, сбежавшие из дредов.

– Продолжай, милый.

– Я просто… я не знаю. У меня в голове не укладывается. Он… отец вернется. Как я всегда думал, может войти в любую минуту, понимаешь? В любую минуту…

Я глотнула чаю, чтобы получить секундную передышку. Я обожгла язык, легкая боль прояснила мозги.

– Да, я понимаю, понимаю, милый, но послушай, что же… я имею в виду, как…

Натти поднял с пола изрядно помятую газету и протянул ее мне.

– Смотри, видишь? Какой-то парень в пабе дал бабке газету, а там объявление для людей, чтоб связались, если из семьи кто пропал. Бабка им написала. Они ей позвонили и сказали, что пишут статью о пропавших людях. Позор, что полицейских и правительство это ничуть _не колышет. Они шевелятся, только если пропадет маленькая белокурая девочка или ребенок какого-нибудь богатого ублюдка. Так что бабка послала им фото отца, заявила, мол, всем наплевать, что с ним случилось, мама сидит на наркоте, и я никогда своего отца не увижу. Смотри.

Я посмотрела. На первой полосе заголовок: «Исчезнувшие британцы». Под ним коллаж из маленьких фотографий мужчин, женщин и детей, всех возрастов, всех рас. Заголовок помельче: «Вы парень? Вы из рабочего класса? Вы черный? Если да – не исчезайте, всем будет наплевать» – и короткая заметка о коррупции и безразличии, которую «Кларион» увидел в органах, ответственных за розыск пропавших лиц; о том, что никого не интересуют судьбы тысяч британцев, которые исчезают каждый год; но теперь с этим покончено. «Кларион» начинает общенациональный розыск Пропавших Без Вести. Фотографии лишь некоторых из множества.

Размытый серый снимок поплыл у меня перед глазами. Одно изображение, маленькая, довольно смутная старая фотография молодого человека с длинными сальными волосами и кретинской ухмылкой на длинном лице вырвалась из мозаики и отпечаталось в моем больном мозгу.

Терри.

Терри…

Господи, твою мать, Иисусе: Терри.

Я почувствовала, как содержимое желудка подступает к горлу, и выдержала короткую, тяжелую схватку с тошнотой. Пот выступил на лбу, слабость охватила тело. Значит, это правда. Это Терри, мой личный ангел мщения, ухмыляется мне с первой полосы национальной газеты.

– Видишь? Это мой папа… Здесь… ты в порядке? Ты какая-то странная…

– Что? Наверное, вечером съела что-то несвежее. Нелады с животом, ничего страшного, милый.

Я глотнула еще чаю, радуясь, что горячая горечь смывает кислую желчь во рту.

Натти кивнул – для такого парня это проявление искреннего сочувствия, – затем продолжил, и голос его звенел от адреналина:

– Значит, он это увидит, свою фотографию, верно? А если сам не увидит, какой-нибудь знакомый ему покажет, так? Ну то есть, даже если он за границей, знаешь, они ведь получают английские газеты, знаешь, ну по крайней мере, которые крутые, в Амстердаме или еще где. Вот что я думаю, я… ох, Билли, мама, мама, что нам делать с моей мамой?

Голос у него сорвался, он закрыл глаза и кончиками пальцев отбросил с лица свои лохмы.

Я посмотрела на него и вздохнула. Что нам делать с Джас? Видит бог, я пыталась ее вытащить, я сделала все, разве что насильно не отволокла ее в грязную, плохо финансируемую клинику Государственной службы здравоохранения; такой вариант я тоже обдумывала. Но Джас была неисправимой наркоманкой. Ни единого проблеска желания очиститься, несмотря на бессвязные монологи о том, как она хочет стать нормальной; то был всего лишь обычный наркоманский гон. Наркотики, их приготовление, ее друзья; убогие, ничтожные ритуалы употребления были центральным стержнем ее жизни – отними у нее это, и жалкие остатки ее личности рассыплются и развеются по ветру. Она никогда не будет чистенькой милой мамочкой, напевающей в опрятной кухне, какой хотел ее видеть Натти. Обезьяной на спине Джас был героин. Обезьяной на спине Натти была Джас, прилипчивая, жалкая… Эти длинные, костлявые коричневые пальцы, так похожие на его собственные, стальными крюками вцепились в его душу.

– Натти, милый, главное – сохранять спокойствие, верно? Я хорошо знаю твою маму. Ну, у нее есть проблемы, мы все это знаем, но… подожди, дай мне закончить, если твой отец вернется, если он вернется, я знаю, что он поймет. Он увидит, какая тяжелая жизнь у нее была, у вас обоих, и, может, это поможет ей соскочить, а? Понимаешь, о чем я? Может, это и нужно, чтобы она поправилась.

Ложь легко и плавно соскользнула с моего языка. Отстраненная часть меня, наблюдающая со стороны, удовлетворенно кивнула. Другая часть залилась отчаянными солеными слезами, которые жгли как кислота. Припев из старой песни «Клэш» зазвучал в моей голове «Прямиком в Ад, ребята…» [54]54
  «Клэш» («Clash», 1976–1986) – британская панк-рок-группа; прямиком в Ад» («Straight То Hell») – песня с альбома «Боевой рок» («Combat Rock», 1982).


[Закрыть]Да, меня отправят прямиком в Ад, если в этом мире или в грядущем есть правосудие, прямиком туда.

– Да, да, я понимаю. Ты права, как всегда. – Натти печально улыбнулся. Мое сердце заныло от любви. – Надо быть спокойным, ага? Я хочу сказать, я… знаешь, может, я не должен так говорить, но иногда я страшно злюсь на отца, понимаешь? Я с ума схожу. Как он мог просто уйти,бросить маму, меня, он же должен был понимать, она ведь не сильная. Может, у него были причины, но это… это неправильно, понимаешь?

Да, милый, я понимаю. Разумеется, ты так чувствуешь, это вполне естественно. Но, послушай, потому ты и должен сохранять спокойствие. Не стоит горячиться. Ты ведь знаешь свою бабку, это ее конек.

– Да, верно. Какая-то репортерша из Лондона приезжает повидаться с ней и все такое. Она все это затеяла, эту кошмарную хренотень.

Во рту у меня пересохло. Плохо уже то, что фотография Терри появилась в газете, вместе с двадцатью другими, но репортер? Какого черта репортеру приезжать в Брэдфорд из Лондона, чтобы поговорить с миссис Скиннер? В этом нет никакого смысла.

Натти продолжил, повращав плечами, чтобы расслабить мускулы.

– Глупость, по-моему. Они позвонили бабке, вот почему она здесь, хочет командовать мамой; она думает, что станет теперь знаменитостью…

– Но, Натти, я не понимаю, почему…

– Ну, они хотят написать про нее, про нас. Черт, я не знаю. Не знаю, эта девка сказала – интересная человеческая история. Они собираются, ну, не знаю, хотят написать про то, как исчезновение отца нас обломало или что-то вроде. Ну, как они обычно делают, ты же знаешь. Бабка довольна, думает, ее пригласят в телик и все такое. Ногти себе специально сделала, старая тупая…

– Натти, не надо. Не надо, в конце концов, она твоя бабушка. Я знаю, знаю, но ничего не поделаешь. Нам придется с этим жить и…

У Натти зазвонил телефон. Вытащив его из кармана, он щелкнул по нему и ответил с бессознательной грубостью, присущей его поколению. Я вздохнула, затем жестами показала ему, что иду в другую комнату. Он кивнул. Проходя мимо, я погладила его по дредам. Не прерывая разговора, он обвил рукой мою талию, притянул меня к себе и, пободав головой, отпустил. Совсем как Чингиз, подумала я, когда хочет показать, что любит меня, но не желает поступаться принципами мачо. В конце концов, что мог подують собеседник Натти, если б Натти сказал: «Погоди, дай тетушку обнять, ну, ты понимаешь?»

Я возвращалась в гостиную, голова невыносимо болела; в дверь ввалился Мартышка и чуть не сбил меня с ног. Я пошатнулась и ухватилась за пальто, висевшее в крошечной прихожей.

– Ли, полегче, торопыга.

Я выпрямилась. Мартышка, одной рукой комкая пачку сигарет, а другой вытаскивая из кармана пакетик клубничных конфеток «Кампино», испуганно посмотрел на меня и невнятно забормотал извинения.

– Претите, претите, мисс, но мисс, мисс, в магазине сказали, что отец Натти в газете, мисс, а я не… я сказал, что ничё не знаю, и они сказали, что Натти будет знаменитый, и сказали, что миссус… они что-то плохое сказали, мисс, они сказали…

Я знала, что они могут сказать про Джас, или миссус, как ее всегда называл Мартышка.