Текст книги "Сэру Филиппу, с любовью"

Автор книги: Джулия Куин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Ей-богу же, сэр!

– Вам нет нужды называть меня “сэр” после того, как мои дети вас едва не убили. Позвольте мне посмотреть, действительно ли вам не причинено вреда. – Несмотря на протест Элоизы, он ощупал ушибленную руку, касаясь ее при этом очень бережно.

– Слава Богу, кажется, все в порядке. – Филипп резко выпрямился и решительно направился к дверям. – Близнецов сюда, ко мне, немедленно! – приказал он, обращаясь, должно быть, к кому-то из слуг, кто был неподалеку. Элоиза знала, что до этого Филипп уже звал детей, но стоило ли удивляться, что те не спешили явиться?

– Филипп, – громко и не менее решительно, чем он сам, произнесла Элоиза. – Пострадала я, поэтому предоставьте мне право наказать их!

– С какой стати? – фыркнул Филипп, явно не собираясь ей уступать. – Это мои дети, и наказывать их – моя обязанность. Сказать по правде, давно пора!

Элоиза смотрела на Филиппа с нескрываемым ужасом. Лицо его исказилось до неузнаваемости, он с трудом сдерживал себя. Да, отшлепать детей не мешало бы, но казалось, что Филипп сейчас готов был их убить.

– Вы готовы простить им это? – спросил он.

– Не стоит так все драматизировать! Через пару дней у меня все заживет, я даже и не вспомню…

– Дело не в этом, – так же резко бросил Филипп. – Если бы я… если бы я не… – Он запнулся, сам не зная, что хочет сказать. Взгляд его был устремлен в потолок, словно Филипп пытался прочитать там ответ на какой-то мучивший его вопрос.

Потом он посмотрел на Элоизу. В глазах его было нечто, чего она уж никак не ожидала в них увидеть.

И в этот момент Элоиза поняла, что означает его сердитый тон, его с трудом сдерживаемая злость…

Филипп злился не на детей – или, по крайней мере, не только на детей. Его гнев и презрение были направлены на самого себя.

ГЛАВА 6

…Ты не должна была позволять ему целовать тебя. Кто знает, не проявит ли он после этого в следующий раз еще большие вольности? Но что сделано, то сделано, и, раз уж это случилось, ответь мне, пожалуйста, тебе это понравилось?

Из записки, подсунутой Элоизой под дверь своей сестре Франческе в тот вечер, когда та познакомилась с графом Килмартином, за которого через пару месяцев вышла замуж.

Близнецы, наконец, явились, сопровождаемые служанкой. Увидев их, Филипп отошел, почти отшатнулся к противоположной стене, опасаясь, что если будет стоять к ним близко, то не удержится и пустит в ход кулаки.

Но, пожалуй, еще больше боялся он того, что потом будет об этом жалеть.

Поэтому Филипп просто стоял, скрестив на груди руки, и пристально смотрел на детей. Казалось, он добился своего: под суровым взглядом отца дети явно чувствовали себя неуютно, гадая, что у него на уме.

Наконец, Оливер не выдержал этого напряжения.

– Папа! – дрожащим голосом проговорил он.

Глядя на детей, Филипп произнес то, что в данный момент казалось ему самым важным:

– Вы видите, что вы сделали с мисс Бриджертон?

Близнецы кивнули, хотя почти не смотрели на Элоизу.

Под глазом у той уже начал наливаться синяк.

– По-вашему, – Филипп был мрачен, словно грозовая туча, – то, что вы сделали, ничего не значит?

Дети молчали. Эта тишина казалась Филиппу невыносимой. Но тут она была нарушена служанкой – той самой, которую он посылал за куском мяса.

– Сэр, – проговорила она, появляясь на пороге с тарелкой, на которой лежал довольно большой кусок.

Кивнув, Филипп взял у нее мясо и показал его детям.

– Вы, случайно, не голодны? – Дети молчали. – Благодарите Бога, что я не заставил вас его съесть!

Он подошел к Элоизе и осторожно присел на краешек кровати. Девушка хотела взять мясо, но Филипп мягко, но настойчиво отстранил ее руку и, положив мясо ей на щеку, привязал его бинтом, чтобы Элоизе не пришлось пачкать руки, поправляя его.

Закончив, он подошел вплотную к дрожащим от страха близнецам. Те смотрели в пол, не поднимая глаз на отца.

– Посмотрите мне в глаза! – тоном, не терпящим возражений, приказал Филипп.

Оливер и Аманда подняли глаза – в них был страх. Это, в свою очередь, испугало самого Филиппа – он не знал, как себя вести в такой ситуации.

– Мы не хотели, чтобы она ушиблась! – пробормотала Аманда.

– Не верю! – Голос Филиппа был ледяным, лицо выражало бешеную ярость. Таким отца близнецы еще не видели. Даже Элоиза нервно поежилась в своей кровати. – Вы только хотели, чтобы она упала? – Сарказм Филиппа был еще страшнее, чем злость. – А вам не пришло в голову, что упасть, не ушибившись при этом, довольно сложно?

Молчание.

Филипп покосился на Элоизу, которая в этот момент, чуть сдвинув мясо, осторожно трогала щеку. Синяк ее стал еще страшнее – огромным и черным.

Нет, так дальше продолжаться не может! Близнецы, наконец, должны понять, что к людям нужно относиться с уважением, – понять раз и навсегда. Только вот как этого добиться?

Филипп кивнул на дверь:

– Вы пойдете со мной.

Он вышел в коридор. Дети оставались на месте.

– Я не ясно сказал? – окликнул их он.

Близнецы, бледные и перепуганные, последовали за ним. Филипп молился про себя, чтобы суметь удержаться и не превысить родительской власти.

Элоиза пыталась убедить себя, что это ее не касается, но поневоле прислушивалась к тому, что происходит за пределами спальни. Она не знала, куда Филипп повел детей – может, в детскую, может, на улицу, а может, просто в соседнюю комнату. Но одно было ясно: наказание им предстоит суровое.

Элоиза тоже считала, что наказать близнецов следует – они уже достаточно взрослые, чтобы отвечать за свои поступки, тем более совсем не невинные, и все-таки она переживала и боялась за них. Когда они выходили из ее спальни, вид у них был такой, словно отец вел их на казнь. Ей вдруг вспомнился вчерашний вопрос Оливера, обращенный к ней: “Вы будете нас бить?”, – вспомнилось, как он при этом в испуге отпрянул от нее…

Неужели Филиппу действительно случалось бить своих детей? Элоиза тут же решила, что на Филиппа это не похоже. Такой не станет бить детей – ну разве только легонько шлепнет разок-другой…

Элоиза знала это. Знала потому, что вчера целовалась с Филиппом, отвечала на его поцелуй. При всей своей страстности (чего у Филиппа не отнимешь – Элоиза понимала это своим женским чутьем) он был нежен и тактичен с ней. Если бы в этом человеке была склонность к жестокости, Элоиза почувствовала бы это.

Прошла, как ей показалось, вечность – и, наконец, на пороге спальни снова возникли Оливер и Аманда – притихшие, с покрасневшими глазами. За спинами их маячил по-прежнему мрачный сэр Филипп.

Медленно, очень медленно дети подошли к ее кровати, встав слева – наверняка нарочно: на левой щеке Элоизы лежал кусок мяса, и, значит, она не могла их видеть.

– Простите нас, мисс Бриджертон, – чуть слышно прошелестели они.

– Громче! – скомандовал Филипп.

– Простите, мисс Бриджертон!

Элоиза молча кивнула.

– Мы больше не будем, – пообещала Аманда.

– Хотелось бы верить! – усмехнулась Элоиза. Филипп откашлялся.

– Папа сказал, – произнес Оливер, – мы должны это… как его… загладить свою вину.

– Вы любите конфеты? – вставила Аманда.

Элоиза, повернув голову, посмотрела на нее и удивленно заморгала здоровым глазом.

– Конфеты? – переспросила она. Аманда кивнула.

– Люблю, – проговорила Элоиза. – А разве есть кто-то, кто их не любит?

– У меня есть коробка лимонных леденцов, – сообщила девочка. – Правда, мне их подарили несколько месяцев назад, но, думаю, они все еще хорошие. Хотите, я их вам отдам?

Элоиза сглотнула слюну, пытаясь избавиться от ощущения комка в горле. Тон, которым Аманда произносила все это, звучал явно вымученно. Нет, с этими детьми явно что-то не в порядке! Вернее, сами-то они, скорее всего, нормальные, но ненормальны условия, в которых они живут. Исходя из своего богатого опыта общения с племянниками и племянницами, Элоиза понимала, что именно с этими детьми не так – они не чувствовали себя счастливыми! Когда у взрослого имеется куча проблем, мешающая ему быть счастливым, это, конечно, тоже плохо, но считается более или менее нормальным, поскольку встречается, увы, не так уж и редко. Для детей же это совсем ненормально. Сердце Элоизы сжималось от жалости к этим детям, в этот момент она готова была простить им все.

– Спасибо, Аманда, – сказала она. – Оставь конфеты себе.

– Но мы должны как-то загладить вину, – проговорила девочка, покосившись на отца.

Элоиза хотела было ответить, что это вовсе не обязательно, но, увидев выражение лица Аманды, передумала. Загладить было нужно: во-первых, потому, что на этом настаивал Филипп, а значит, Элоиза должна была поддержать его из тех соображений, что, если она все-таки станет его женой, дети не должны привыкать к тому, что отец говорит одно, а мачеха – другое. Во-вторых же – и это главное, – детей нужно приучить к тому, что за свои проступки нужно платить.

– Хорошо, – промолвила Элоиза. – Тогда я бы попросила вас, пожалуй, провести как-нибудь со мной целый день.

– Провести с вами целый день? – удивилась Аманда.

– Да. Как только мне станет получше, я попрошу тебя и Оливера подарить мне день. Я в Ромни-Холле впервые, а вы, должно быть, прекрасно знаете здесь все уголки, так что сможете мне все показать. Только, чур, без сюрпризов – в мои планы, честно говоря, не входит становиться калекой.

– Хорошо, – энергично кивнула Аманда. – Обещаем без сюрпризов.

Оливер молчал.

– Оливер! – сердито сдвинул брови отец.

– Обещаю, – пробормотал тот, – этот день будет без сюрпризов.

– Оливер! – Подойдя к сыну, Филипп схватил его за ворот и приподнял над полом. – Не только этот день, но и все остальные! Раз и навсегда! Понял? Повтори!

– Ладно. Обещаю оставить мисс Бриджертон в покое раз и навсегда.

– Ну, не совсем уж в покое… – Элоиза подмигнула Филиппу, как бы предлагая ему отпустить ребенка. – Надеюсь, по дому вы меня все-таки проведете!

Близнецы улыбнулись. Но если улыбка Аманды была довольно дружелюбной, на лице Оливера она скорее напоминала оскал.

– Вы свободны, – сказал Филипп детям. Те мигом вылетели из спальни Элоизы.

В комнате повисла долгая, напряженная тишина. Оба – и Элоиза, и Филипп – растерянно смотрели вслед близнецам. Элоиза вдруг почувствовала страшную усталость, словно она попала в ситуацию, в которой не знаешь, как повести себя.

С губ Элоизы сорвался нервный смешок. Кого она, в конце концов, хочет обмануть? Она действительно попала в ситуацию, в которой не знает, как себя повести.

Филипп подошел к ее кровати и замер в неподвижности.

– Как вы, Элоиза? – спросил он.

– Признаюсь честно, – усмехнулась она, – если я не освобожусь сейчас от этого вашего мяса, то, боюсь, мне станет еще хуже!

Филипп подал ей тарелку, на которой служанка принесла мясо. Вытащив его из-под повязки, Элоиза снова положила его на тарелку, поморщившись, когда оно шлепнулось с характерным звуком.

– Полагаю, сэр, – проговорила она, – мне надо умыться. Запах у этого мяса, согласитесь, довольно неприятный.

– Только сначала позвольте мне осмотреть ваш заплывший глаз. – Он осторожно оттянул ей веко. – Так-так, ясно… Посмотрите наверх!

– Простите… но разве вы в этом разбираетесь? – удивленно спросила она, подчиняясь его приказу.

– Немного. В молодости я увлекался боксом, так что порой мне приходилось иметь дело с подбитыми глазами. – Его пальцы дотронулись до ее виска. – Теперь посмотрите направо.

– Значит, вы умеете драться? – еще больше удивилась она.

– Довольно неплохо. – Элоиза не поняла, к чему относится эта реплика – к умению Филиппа драться или к состоянию ее глаза, и спросила об этом.

– Закройте глаз, – вместо ответа потребовал Филипп.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Я сказал, закройте глаз!

Элоиза закрыла оба – ведь когда закрываешь один, это неудобно и ты поневоле сжимаешь веки слишком плотно.

– Вы не ответили на мой вопрос! – снова повторила она.

– Вам никогда не говорили, что порой вы бываете слишком настойчивы? – поинтересовался он.

– Мне говорят это все время. Но это единственный мой недостаток.

– Единственный? – недоверчиво усмехнулся Филипп.

– По крайней мере, единственный крупный. – Элоиза открыла глаза. – Но вы так и не ответили на мой вопрос!

– Я уже успел его забыть.

Элоиза хотела было еще раз повторить вопрос, но тут до нее дошло, что Филипп шутит – вопрос он, конечно, помнит.

– Не открывайте глаз, – проворчал он. – Я еще не закончил.

Элоиза подчинилась.

– “Довольно неплохо” означает, что я довольно неплохо научился драться. Но, слава Богу, применять свое умение мне приходилось только на спортивных соревнованиях.

– Однако, как я понимаю, больших успехов в этом виде спорта вы так и не добились.

– Можете открыть ваш глаз.

Элоиза открыла глаза и заморгала – с закрытыми она не подозревала, что Филипп стоит так близко от нее. Заметив ее смущение, он отступил на шаг.

– Да, больших успехов я так и не добился, – признал он.

– Почему?

– Не придавал этому значения.

– Ну, как? – спросила Элоиза.

–

Вы о чем? О вашем глазе?

–

Да.

– Не думаю, – произнес Филипп, – что здесь можно что-то сделать, чтобы остановить синяк.

– Когда я упала, я, кажется, ударилась не глазом, а щекой…

– Для того чтобы под глазом образовался синяк, вовсе не обязательно им ударяться. Насколько я понимаю, ударились вы вот этим местом. – Филипп коснулся ее лица – действительно в месте удара, но так нежно, что Элоиза не почувствовала боли. – Достаточно близко к глазу, чтобы там образовался кровоподтек.

– Неужели мне предстоит несколько недель являть собой столь страшное зрелище? – поморщилась Элоиза.

– Недель? – пожал плечами Филипп. – Думаю, все пройдет гораздо быстрее!

– Рассказывайте это другим! – Элоиза недоверчиво посмотрела на него. – У меня все-таки есть братья, так что на синяки я в свое время насмотрелась. Помню, Бенедикт однажды пару месяцев ходил с синяком…

– А что с ним случилось? – полюбопытствовал Филипп.

– Честно говоря, причиной тому был другой наш брат.

– Дальше можете не рассказывать, – усмехнулся он. – У меня у самого был брат…

– Понимаю. Да, парни порой бывают невыносимы. – В голосе Элоизы, тем не менее, Филипп уловил нотки нежности к братьям.

– И все-таки, я думаю, вам недолго придется ходить с синяком, – повторил он, помогая ей встать и подойти к умывальнику.

– Как знать… – Элоиза зачерпнула пригоршню воды и ополоснула лицо.

– Мне кажется, – заявил Филипп, – стоит все-таки пригласить вам компаньонку.

– Да, вы упоминали о ней в вашем письме. Но я об этом почти забыла.

– А я нет.

Взяв полотенце, Элоиза осторожно вытерлась.

– Простите, – проговорила она, – в этом, конечно, моя вина.

– В чем? – не понял Филипп.

– Я так торопилась покинуть Лондон, что не подумала о том, что вам надо было подготовиться к моему приезду.

Филипп насторожился. “Так торопилась покинуть Лондон?” Почему? Может быть, она чего-то недоговаривает? На Элоизу, во всяком случае, на тот ее образ, что успел у него сложиться – открытую, бесхитростную, разговорчивую, если не болтливую, – это вовсе не было похоже, но как знать… Может быть, дома у нее случилось что-то, что заставило ее все бросить и бежать к человеку, с которым она никогда до этого не встречалась?

– Я уже отправил письмо своей двоюродной бабушке, – сообщил Филипп, помогая Элоизе снова добраться до кровати, хотя девушка явно хотела обойтись без его помощи, – вчера утром, вскоре после того, как вы появились. Но думаю, приехать она сможет никак не раньше чем в четверг. Живет она, правда, не очень далеко отсюда – в Дорсете, но она не из тех, кто способен мгновенно сняться с места. Ей надо собраться, упаковать вещи… ну, знаете, – Филипп неопределенно помахал рукой в воздухе, – как обычно женщины…

– Четверг уже скоро, – кивнула Элоиза, – всего через четыре дня. Да и нельзя сказать, чтобы мы здесь были совсем одни – у вас столько слуг…

– Тем не менее, – заявил Филипп, – если о вашем визите ко мне, не дай Бог, прослышат какие-нибудь злые языки, ваша репутация может пострадать.

Глубоко вздохнув, Элоиза пожала плечами:

– Что случилось, то уже случилось. К тому же если я вернусь домой в таком виде… – Она показала на свой злополучный синяк.

Филипп рассеянно кивнул, снова задумавшись. Почему эта девушка словно бы совершенно не дорожит своей репутацией? Филипп мало вращался в свете, но, насколько он знал, большинство незамужних женщин – как молодых, так и старых, – очень дорожат ею…

Она не дорожит своей репутацией… Она вдруг срывается с места и едет к нему… На минуту у Филиппа мелькнула мысль: а вдруг репутация этой девицы уже подпорчена и ей теперь просто нечего терять?

Но эта непрошеная мысль тут же сменилась новой: а должно ли, собственно, его это волновать?

Филипп нахмурился, раздумывая над этим вопросом. В конце концов, цель его абсолютно прозрачна: ему нужна мачеха для детей и хозяйка в доме. А чистота, романтика, идеалы – всю эту дребедень он оставляет зеленым юнцам.

Мужчине его возраста, за плечами которого уже один брак, не до цветочков-лепесточков, не до клятв в любви до гробовой доски. Все, что ему нужно, – это женщина, жизнь с которой была бы простой, спокойной и четко распланированной. Конечно, Филипп был рад обнаружить, что Элоиза Бриджертон недурна собой, даже способна вызвать у него весьма сильное сексуальное желание, но будь она даже страшнее горгоны Медузы, он готов был жениться и на такой – лишь бы она смогла стать практичной хозяйкой и хорошей заменой матери детям..

Если Элоиза и не девственница, то, при условии, что это все в прошлом и ему, Филиппу, она будет верна, это не должно его волновать. Не должно… почему же тогда все-таки волнует?

Как ни пытался уверить себя Филипп, что это ему безразлично, это беспокоило его – как беспокоит мелкий камешек, попавший в ботинок, или легкий насморк – вроде бы и пустяк, а все равно неприятно.

Как бы то ни было, Филиппа не покидало подозрение, что Элоиза что-то от него скрывает. Не обязательно нечто глобальное, может быть, и мелкое, но что-то здесь явно существовало.

Элоиза зашевелилась, устраиваясь поудобнее в постели.

– Может быть, мне лучше уйти? – предложил Филипп. – Вам, должно быть, нужен отдых?

– Может быть, и нужен, – вздохнула она, – но я не чувствую себя уставшей. Я только что встала, день еще только начинается – сейчас всего-то от силы восемь утра…

Филипп покосился на часы, стоявшие на тумбочке:

– Вообще-то уже девять.

– Разница невелика, – передернула плечами Элоиза. – Все равно день еще только начинается. – Она взглянула в окно. – И дождь, кажется, перестал…

– Может быть, вы хотите посидеть в саду? – предложил Филипп.

– Тогда уж лучше погулять по саду, – поправила она. – Я не люблю сидеть на одном месте. Но к прогулкам, думаю, я пока не готова – мое бедро еще болит. Пожалуй, все-таки стоит денек поваляться в кровати…

– Несколько дней, – уточнил он.

– Может, вы и правы, одного дня недостаточно. Но, боюсь, такого долгого бездельничанья я просто не выдержу.

Филипп улыбнулся. Да, Элоиза не из тех женщин, которые могут сидеть часами в своей комнате за книгой, вышиванием или за чем там еще женщины коротают время. Как не похоже это (слава Богу!) на Марину, которая из-за своей депрессии просто целыми днями ничего не делала…

– Что ж, мисс Бриджертон, – проговорил он, – если не хотите валяться, а гулять вам рановато, остается одно – действительно посидеть в саду. Возьмите, если хотите, какую-нибудь книжку…

В глазах Элоизы Филипп увидел разочарование. Он знал его причину – Элоиза явно надеялась, что он составит ей компанию. Филиппу же хотелось и остаться с ней, и в то же время оказаться где-нибудь подальше от Элоизы, чтобы всякий раз, когда взгляд его упадет на ее синяк, не казнить себя за то, что отшлепал своих детей. На душе у Филиппа было муторно оттого, что он был вынужден это сделать.

Хотя делал он это далеко не в первый раз (Филипп даже успел вычислить периодичность, с которой дети вытворяли свои фокусы, – примерно раз в две недели), прибегать к этой мере для Филиппа было едва ли не самой неприятной из всех его обязанностей. Однако он просто не знал, как еще подействовать на своих непослушных отпрысков. Филипп и так прощал им слишком много мелких шалостей. Когда же они приклеили волосы спящей гувернантки к подушке или когда перебили все горшки в его оранжерее – этого простить было никак нельзя. Правда, в случае с горшками близнецы пытались уверить его, что перебили их нечаянно, и, будь на месте Филиппа кто-то другой, он, возможно, и поверил бы им, но Филипп-то отлично знал, какими прекрасными актерами могут быть его дети.

Вот Филипп и пытался доступным ему способом заставить детей вести себя хотя бы немного поприличнее. Делал он это нечасто и не использовал ни розог, ни чего-либо другого. Как мог он слишком сурово наказывать детей, когда всякий раз при воспоминании о собственном детстве и о тех методах воспитания, какие применял его отец, Филиппа до сих пор бросало в холодный пот? Прошло много лет, а он все еще отлично помнил, как они с братом тряслись от страха от одного присутствия отца.

Но если отец Филиппа был слишком жестким, если не сказать жестоким к детям, то Филипп в противоположность ему был слишком снисходительным отцом. Поэтому, должно быть, его меры до сих пор не дали никаких результатов – близнецы как вели себя из рук вон плохо, так и ведут…

Филипп порой говорил себе, что с детьми надо обращаться более жестко. Однажды он даже пошел на конюшню и взял было кнут…

Филипп поежился, словно отгоняя это неприятное воспоминание. Это случилось тогда, когда близнецы приклеили волосы мисс Локхарт к подушке. Филипп не нашел иного способа освободить беднягу, как остричь ее почти наголо. Никогда еще – ни до, ни после – Филипп не испытывал столь бешеного гнева на собственных детей. Должно быть, рассудок его на время помутился – иначе чем объяснить, что он тогда взялся за кнут?

Но кнут словно жег ему руки, и Филипп бросил его, испугавшись, что еще минута – и он повторит то, что однажды с ним сделал его отец.

Дети тогда так и остались ненаказанными. Весь остаток дня Филипп провел в своей оранжерее, но работать не мог, все валилось у него из рук. Он презирал себя за то, что едва не сделал, и за то, чего он никак не мог сделать. Не мог заставить своих детей хотя бы немного слушаться.

Да, Филипп осознавал, что он не знает, как должен поступать отец – может быть, с его характером ему просто не дано быть отцом. Видимо, одним мужчинам природа или Бог дает это, а другим нет.

А может быть, он не умеет быть хорошим отцом потому, что его отец был далек от идеала, и Филипп просто не видел перед собой достойного примера? Иногда у Филиппа даже было ощущение, что над ним с рождения тяготеет какое-то проклятие.

И теперь Филипп пытается найти детям мачеху, чтобы та смогла повлиять на них так, как не может он, – и готов поручить эту роль Элоизе Бриджертон…

Может быть, когда, наконец, появится женщина, достойная заменить детям мать, он перестанет казнить себя за то, что он плохой отец?

Филиппу была нужна хозяйка в доме и мачеха для детей – только и всего. Но все изменилось, когда в его доме появилась Элоиза Бриджертон. Филипп не мог бы объяснить, что, собственно, так привлекает его в этой девушке, но каждый взгляд на нее заставлял его испытывать безумную страсть – подобного Филипп не мог и припомнить. А когда он увидел ее лежащей на полу, то испытал настоящий ужас. В ужас его повергла мысль о том, что могли сделать близнецы с Элоизой, но еще больше он испугался, что из-за идиотских шуточек его неуправляемых детей она может навсегда уехать из его дома…

Когда Филипп увидел мисс Локхарт с приклеенными к подушке волосами, первой его реакцией был бешеный гнев на детей. Когда же перед ним предстала распростертая на полу несчастная Элоиза, главным, что он почувствовал, был страх за нее – и страх этот не проходил, пока Филипп не убедился, что Элоиза не получила серьезных травм.

В планы Филиппа вовсе не входило так привязываться к будущей жене, и он просто не знал, что ему теперь делать с этой неожиданно вспыхнувшей страстью.

Провести это утро в саду с Элоизой было бы для него блаженством – даже несмотря на то что в ее теперешнем состоянии она не сможет, как вчера, ответить на его поцелуй…

Но Филипп понимал, что какое-то время ему надо побыть одному, привести в порядок свои мысли… а может, и вообще ни о чем не думать. Мысли сейчас вызывали у него лишь головную боль, смущение и злость. Необходимо было занять руки и голову привычной работой – иначе он рисковал и вовсе сойти с ума…

Может быть, Филипп и уходил от решения проблемы. Но по-другому поступить он еще не был готов.