Текст книги "Сэру Филиппу, с любовью"
Автор книги: Джулия Куин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Филипп не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь с кем-нибудь обсуждал вопросы воспитания детей, словно дети были исключительно его личной заботой. И, конечно, не с Мариной – та сама доставляла хлопот не меньше детей. После кончины жены Филипп даже почувствовал облегчение, хотя, конечно же, нехорошо радоваться смерти…
С Элоизой все будет по-другому – Филипп был уверен в этом.
Он снова посмотрел на сидевшую напротив него женщину, которая так неожиданно ворвалась в его жизнь. В мерцающем пламени свечей волосы Элоизы казались почти огненного цвета. Девушка почувствовала взгляд Филиппа, и в глазах ее засветились озорные огоньки, словно блики от свечей.
“Да, – снова и снова убеждал себя Филипп, – эта девушка именно то, что ему нужно… Умная, находчивая, решительная…” Вообще-то это не те качества, какие обычно привлекают мужчин в женщинах, но Филиппу сейчас необходим кто-то, кто пришел бы и навел порядок в его поместье. Многие вещи требуют вмешательства – хозяйство, поведение детей… и тот налет грусти, который, казалось, до сих пор, даже через год после смерти Марины, лежит здесь на всем.
Филипп готов был уступить роль главы семьи жене – лишь бы она изменила все это. Тогда, может, и ему не придется больше убегать на целый день в уединение своей оранжереи, чтобы не видеть и не слышать ничего вокруг…
Но готова ли Элоиза Бриджертон взять на себя такую роль? Филиппу очень хотелось надеяться на это.
ГЛАВА 5
…уверяю тебя, мама, ты должна наказать и Дафну. Несправедливо, что только меня ты на целую неделю лишила пудинга на ужин. В конце концов, придумала-то все она.
Из записки, оставленной девятилетней Элоизой на туалетном столике своей матери, Вайолет Бриджертон.
“Как странно все изменилось… – думала Элоиза. – И как быстро – всего за один день!”
Сэр Филипп показывал ей свою портретную галерею. Он предложил Элоизе осмотреть дом с явной целью продлить этот вечер, чтобы еще немного побыть вместе. Во всяком случае, Элоизе хотелось верить в это – как и в то, что этот человек сможет стать для нее подходящим мужем.
Элоиза улыбнулась. Слово “подходящий”, возможно, и лишено романтики, от него не веет бурной страстью, но, в конце концов, само знакомство их было довольно необычным. Да, особенно и не до романтики, когда тебе уже под тридцать…
Впрочем, нельзя было сказать, чтобы романтика в этом вечере совсем уж отсутствовала. В приглушенном свете свечей сэр Филипп казался Элоизе более привлекательным, таинственным и даже, пожалуй, немного опасным. Черты лица его, при ярком свете казавшиеся не очень определенными, сейчас от падавших теней стали рельефнее, словно у статуй, которые Элоиза видела в Британском музее. Филипп стоял рядом с ней, поддерживая своей огромной рукой под локоть, и словно занимал собой все пространство вокруг.
Это ощущение казалось Элоизе странным, восхитительным и немного пугающим.
И оно же странным образом вселяло в Элоизу уверенность. Стало быть, все-таки не зря решилась она на этот сумасшедший поступок – убежать из дома в глухую ночь в надежде на счастье с мужчиной, которого никогда не видела. Во всяком случае, Элоиза все еще не могла сказать определенно, был ли ее поступок ошибкой. Ведь иногда случается, что какой-нибудь безумный шаг оказывается в конечном счете более верным, чем холодный расчет.
И уж конечно, Элоизе совсем не хотелось вернуться в Лондон разочарованной, объясняться с родными, оправдываться и выглядеть при этом полной идиоткой.
Элоиза уже успела убедиться, что Филипп, может быть, и не так красноречив, как ей хотелось бы, но, во всяком случае, умеет быть вполне приятным собеседником.
Элоиза по-прежнему не могла бы сказать, что хорошо знает своего нового знакомого. Но то, как Филипп отнесся к ее проделке с рыбой, уже говорило ей о многом. Во-первых, он не так уж сильно связан всеми этими светскими условностями. Будь на месте Филиппа кто-нибудь из представителей лондонского высшего света, он наверняка пришел бы в ужас от поступка Элоизы – не потому, что она посмела издеваться над несчастными детьми, а потому, что в свете подобное поведение считается неприличным. Во-вторых, сэр Филипп, узнав о мести Элоизы, не встал на защиту своего отпрыска – значит, родительский инстинкт все-таки не заглушает в нем чувства справедливости и простирается не настолько, чтобы считать, что его ребенок заведомо прав.
Элоиза, с удовлетворением отметила про себя, что, похоже, она уже начала производить хорошее впечатление на своего возможного жениха. Чем черт не шутит? Да, предложение, или, скорее, если можно так выразиться, предложение предложения сэра Филиппа было довольно дерзким, но ведь нельзя сказать, чтобы они совсем уж не знали друг друга – как-никак все-таки год переписки…
– Мой дед, – произнес Филипп, указывая на большой парадный портрет.
– Симпатичный мужчина, – проговорила Элоиза, хотя в полумраке не могла рассмотреть портрет как следует. Она перешла к другой картине. – А это, по-видимому, ваш отец?
Филипп кивнул. Элоиза с удивлением отметила, что губы его при этом дрогнули.
– А ваш портрет здесь есть? – спросила Элоиза, чтобы избежать вопросов об отце, о котором Филиппу почему-то явно не хотелось говорить.
– Он там.
Элоиза последовала за Филиппом и вскоре увидела портреты двух мальчиков. Один, лет двенадцати, очевидно, и был Филиппом в детстве, другой, постарше, – его братом.
– А что случилось с вашим братом? – осторожно спросила она, предположив, что того, видимо, уже нет в живых – иначе бы Филипп, как младший, не унаследовал этот дом и титул баронета.
– Ватерлоо, – коротко ответил Филипп.
Элоиза дотронулась до его руки. Жест был неосознанным – в нем была инстинктивная, извечная женская, материнская жалость.
– Как жаль! – проговорила она. С минуту Филипп молчал.
– Никому не было так жалко его, как мне, – наконец, сказал он едва слышно.
– Как его звали? – спросила Элоиза.
– Джордж.
– Вы тогда, должно быть, были еще очень молоды, – проговорила Элоиза, мысленно подсчитывая, сколько лет было Филиппу в 1815 году.
– Мне тогда был двадцать один год. Мой отец пережил Джорджа всего на две недели…
Элоиза вспомнила себя в двадцать один год. Уже тогда вокруг поговаривали о том, что ей пора выходить замуж – девушка из приличной семьи к этому возрасту уже должна быть замужем, так принято в свете. Тогда Элоиза и сама всерьез думала, что она уже взрослая, но теперь, с высоты прожитых лет, ей казалось, что двадцать один – слишком юный возраст, чтобы взваливать на себя бремя семейной жизни.
– Марина сначала была помолвлена с Джорджем, – произнес Филипп.
С губ Элоизы сорвался вздох, рука ее отпустила руку Филиппа.
– Я не знала, – проговорила она.
– Теперь это уже не важно, – пожал он плечами. – Хотите увидеть ее портрет?
– А он здесь есть? Хочу!
Элоиза ответила так не из вежливости – ей действительно вдруг захотелось увидеть портрет Марины – в конце концов, они ведь были сестрами, хотя и четвероюродными, и в последний раз виделись много лет назад. Марина и Элоиза были ровесницами и одно время довольно часто встречались на семейных празднествах, но сейчас Элоиза, как ни напрягалась, не могла толком вспомнить, как Марина выглядела – в памяти всплывал лишь смутный образ с темными волосами и светлыми – должно быть, голубыми, – глазами. Как бы то ни было, близкими подругами они с Мариной никогда не были. Даже тогда, когда им было примерно столько же, сколько Оливеру и Аманде сейчас, уже было видно, какие они разные. Элоиза была бойким, подвижным ребенком, с характером, пожалуй, скорее мальчишеским – лазала по деревьям, лихо съезжала по перилам, всегда ввязывалась во все игры и забавы своих братьев и сестер. Марина же была тихой, задумчивой девочкой. Элоизе вспомнилось, как однажды она тащила Марину за руку, пытаясь вовлечь в какую-то игру, но та предпочла сидеть в уголке с книжкой. Хотя у Элоизы создалось впечатление, что и читать-то эту книжку Марина вовсе не читала – та почему-то все время была открыта на тридцать второй странице. Элоиза сама не знала, почему этот странный эпизод из детства так врезался ей в память. Должно быть, потому что она, девятилетняя, тогда была не на шутку удивлена: как можно в такой погожий, солнечный день сидеть в душном, темном углу с книжкой, которую к тому же и не читаешь?
– Вы помните ее? – словно прочитав ее мысли, спросил Филипп.
– Довольно смутно. – Элоиза не стала рассказывать Филиппу про эту самую тридцать вторую страницу, хотя не могла бы объяснить, почему. Возможно, потому, что этот эпизод с книжкой был, собственно, единственным отчетливым воспоминанием Элоизы о Марине.
Филипп подвел Элоизу к портрету. Живописец изобразил Марину сидящей на диване в красном платье, пышные юбки которого занимали собой едва ли не все пространство картины. На коленях ее сидела Аманда – разумеется, на картине она была младше, чем теперь. Оливер стоял рядом в позе, которую обычно заставляют принять ребенка, – мрачный и серьезный, словно маленький взрослый.
– Она была красивая, – проговорила Элоиза.
Филипп молчал, неотрывно глядя на портрет покойной жены.
“Любит ли он все еще ее? – думала Элоиза. – Любил ли он ее когда-нибудь?”
Она решила, что это совсем не очевидно. Марина вначале была помолвлена с Джорджем – скорее всего, тоже не по любви, а из каких-нибудь соображений, связанных с титулом или деньгами. Филипп как бы получил невесту брата в наследство вместе со всем, что изначально причиталось Джорджу. Так что, возможно, о любви здесь речь не шла. Впрочем, могло быть и так, что Филипп полюбил ее позднее, уже после женитьбы…
Филипп продолжал стоять неподвижно, и Элоиза смотрела на его профиль. То ли в выражении его лица появилось что-то необычное, то ли тени на него падали как-то по-особому, но Элоизе вдруг невыносимо захотелось отвести взгляд от Филиппа, словно она подсматривала за чем-то, не предназначенным для постороннего глаза, – и в то же время что-то неудержимо притягивало ее взгляд к его лицу. Трудно было догадаться, что именно Филипп чувствовал, но ясно было одно – он до сих пор не оправился от смерти жены. Со дня ее смерти прошел год – срок, считающийся в свете достаточным для окончания траура. Но достаточный ли для того, чтобы изгладить из памяти скорбь по безвременно ушедшему любимому человеку?
Филипп обернулся и, встретившись взглядом с Элоизой, явно почувствовал себя неловко и опустил глаза. Элоизе тоже стало не по себе – они с Филиппом стояли футах в десяти друг от друга, но ей странным образом казалось, будто она прижимается к нему всем телом. Элоизе хотелось немного отойти, но она словно приросла к месту. Чтобы как-то разрядить обстановку, девушка перевела взгляд на портрет Марины, но от этого не почувствовала себя более уютно.
– Элоиза! – прошептал Филипп так тихо, что она почти не слышала его голоса, а лишь видела движение губ.
И этот едва различимый шепот словно разбил какую-то преграду между ними. Элоизе даже почудилось, что она услышала, как ломается эта преграда, хотя та, разумеется, была нематериальной и звуков производить не могла. Или, может быть, это был просто скрип дерева за окном, раскачиваемого ветром? Как бы то ни было, в этот момент Элоиза будто очнулась, и к ней вернулась способность двигаться и мыслить.
– Должно быть, ваши дети очень скучают по ней, сэр, – проговорила она исключительно для того, чтобы взять себя в руки и завязать хоть какой-нибудь разговор.
С минуту Филипп молчал.
– Поначалу им очень ее не хватало, – произнес, наконец, он.
Это показалось Элоизе странным. Стало быть, теперь дети уже успокоились? Но выяснять подробности она не решилась.
– Я знаю, каково потерять кого-нибудь из родителей, – сказала она. – Помню, как я переживала, когда умер мой отец, а я ведь тоже была тогда еще ребенком.
– Простите, – пробормотал Филипп, – я как-то… не подумал об этом. Конечно, понимаю вас…
– Я сама не часто говорю на эту тему, – вздохнула Элоиза. – В конце концов, это было так давно…
Филипп медленно подошел к ней.
– Вы тогда долго по нему скучали? – задал он вопрос.
– Мне кажется, – прошептала она, – полностью оправиться от этой потери нельзя никогда. Хотя я давно уже, разумеется, не вспоминаю о нем каждый день…
Элоиза отвернулась, наконец, от портрета – мрачный взгляд кузины словно проникал в самую душу, и выносить это с каждой минутой становилось все труднее.
– Но я думаю, – медленно проговорила она, – что моим старшим братьям было еще труднее пережить смерть отца, чем мне. Особенно Энтони – он самый старший и был тогда уже почти взрослым. Они с отцом были очень близки. Как и отец с матерью – они очень любили друг друга…
– А как перенесла смерть мужа ваша мать? – решился спросить Филипп.
– Сначала она плакала целыми днями – точнее, ночами, потому что не хотела, чтобы мы это видели. Но скрыть что-то от детей, когда их, этих детей, семеро, сами понимаете, довольно сложно.
– Подождите… – прищурился Филипп, – как семеро? Если мне не изменяет память, вы писали, что вас восемь?
– Хайасинт родилась уже после смерти отца. Когда он погиб, мама была на девятом месяце.
– Господи! – вырвалось у Филиппа.
Реакция Филиппа была предсказуемой. Элоиза сама поражалась, как удалось тогда матери пережить смерть горячо любимого мужа, отца ее детей.
– Все случилось так неожиданно! – тяжело вздохнула Элоиза, словно речь шла о том, что случилось вчера. – Он умер от укуса шмеля – представляете, от укуса шмеля! Впрочем, – добавила она, немного помолчав, – не хочу утомлять вас подробностями. Если не возражаете, пойдемте лучше отсюда – здесь все равно темно, и мне трудно как следует рассмотреть портреты.
Правда, Элоиза немного кривила душой: темнота была здесь ни при чем. Просто всякий раз, когда речь заходила о смерти ее отца, Элоизе становилось не по себе. А полумрак и лица ушедших людей, глядевшие с портретов, только усугубляли ее состояние.
– Сэр Филипп, – проговорила она, – мне хотелось бы видеть вашу оранжерею.
– Сейчас, ночью? – удивился он.
– Завтра, днем. – Элоиза не отказалась бы пойти туда и сейчас, но предлагать это Филиппу сочла неудобным.
– Можно и сейчас, – словно прочитав ее мысли, откликнулся он.
– Но сейчас темно, мы ничего не сможем увидеть!
– Кое-что сможем, – возразил Филипп. – Тем более, что сегодня полная луна.
Элоиза, еще за минуту до того горевшая решимостью, теперь засомневалась.
– Но на улице холодно… – поежилась она.
– Наденьте плащ. Или, может быть, вы боитесь темноты? – предположил он.
– Ничуть, – поспешила заверить его она. Однако Элоизу выдала неуверенность, прозвучавшая в голосе.
Филипп вскинул бровь, словно давая понять, что ей не удалось его провести.
– Сэр Филипп, – вспыхнула Элоиза, – я надеюсь, вы уже успели убедиться, что я не самая трусливая женщина в мире!
– Успел, – признал он.
– Так что не надо строить таких предположений.
В ответ Филипп лишь поцокал языком.
– Ведите меня! – потребовала Элоиза.
– Как здесь тепло… – блаженно протянула Элоиза, когда за ними закрылась дверь оранжереи.
– Обычно здесь бывает еще теплее. Стекло позволяет солнечному свету воздействовать на растения и сохраняет тепло. Просто последние несколько дней было довольно пасмурно, и воздух здесь успел уже немного остыть.
Сам Филипп довольно часто заходил в оранжерею по ночам – иногда, когда ему не спалось, он брал фонарь и снова шел возиться со своими любимыми растениями. Оранжерея была для него своеобразным убежищем, где он мог укрыться, чтобы лишний раз не видеть тяжелого зрелища, которое представляла его жена, а после ее смерти – прятаться от детей. Но до сих пор он еще ни разу не приглашал кого бы то ни было в оранжерею ночью. Впрочем, если уж на то пошло, то и днем он предпочитал трудиться без чьей-либо помощи.
Но если раньше Филипп ни ночью, ни днем почти не замечал ничего, кроме своих растений, то сейчас он, казалось, смотрел на мир глазами Элоизы. Он словно впервые увидел таинственную, мистическую красоту ночной природы, мягкое волшебное серебро лунного света… Посещение оранжереи днем, в сущности, мало чем отличалось от прогулки по какой-нибудь аллее – с той лишь разницей, что здесь вместо привычных тополей или лип попадались экзотические заморские экземпляры, среди которых встречалось немало и таких, какими не каждый английский селекционер мог бы похвастаться. Но это днем… Сейчас же оранжерея казалась сказочными джунглями.
– Что это? – спросила Элоиза, заметив несколько глиняных горшков, из которых торчали какие-то ростки.
Филипп подошел к ней ближе. Ему нравилось, что Элоиза проявляет интерес к его занятиям – и, кажется, неподдельный… Обычно же посетители его оранжереи если и задавали какие-то вопросы, то лишь из вежливости.
– Здесь у меня горох, – ответил он.
– Какой горох?
– Самый обыкновенный, какой мы едим. Я провожу эксперименты – хочу добиться, чтобы стручок стал больше, тогда и горошины будут крупнее.
Элоиза склонилась над горшком. По росткам пока еще невозможно было сказать, что из них получится – Филипп высадил семена всего неделю назад.
– Чтобы горошины стали крупнее? – удивилась она. – Разве такое возможно?
– Честно говоря, —признался Филипп, – я не слышал, чтобы до меня кто-нибудь этим занимался. А я вот решил попробовать – и уже год как пытаюсь…
– И пока безуспешно? – участливо спросила Элоиза.
– Ну, нельзя сказать, чтобы уж совсем безуспешно, но все-таки не так, как бы мне хотелось.
– Понимаю, – посочувствовала Элоиза. – Помню, я как-то пыталась вырастить розы – в результате ни одна не прижилась…
– Розы – капризное растение. Гораздо капризнее, чем горох.
– Тем не менее, розы у вас здесь, как я успела заметить, в изобилии.
– Цветами я не занимаюсь, – махнул рукой Филипп.
– Не занимаетесь? Но мне показалось, они вполне ухожены…
– Это дело садовника.
– У вас есть садовник? – удивилась она. – Я думала, вы все делаете сами…
В недоумении Элоизы для Филиппа не было ничего нового: практически любой его гость, узнав, что у такого увлеченного ботаника есть еще и садовник, был несказанно удивлен.
– Что здесь странного? – пожал плечами Филипп. – Портниха тоже, в конце концов, утюжит платья не сама – на то у нее есть помощницы!
С минуту Элоиза задумчиво молчала, затем двинулась дальше. Остановившись рассмотреть еще какое-то растение, она упрекнула Филиппа, что тот не прихватил с собой фонарь.
– Что-то вы сегодня раскомандовались! – усмехнулся он. Элоиза обернулась, уже готовая было произнести что-нибудь колкое, но улыбка Филиппа была такой обезоруживающей, что вся ее обида тотчас прошла.
– Ничего не поделаешь, – рассмеялась она в тон ему, – придется вам, Филипп, если мы все-таки поженимся, смириться с тем, что я женщина решительная. Впрочем, по моим письмам вы могли бы это понять…
– Я это понял, – подмигнул он. – Иначе почему, вы думаете, мой выбор пал на вас?
– Вам нужна жена, которая будет командовать вами? – Элоиза, казалось, была искренне удивлена. Она подошла к Филиппу поближе. – Впервые вижу такого мужчину!
То ли от дразнящего тона Элоизы, то ли от ее близости и от романтической лунной ночи, но Филипп вдруг почувствовал, что у него начинает кружиться голова. Да, он действительно искал жену, которая смогла бы “прибрать к рукам” его детей и уже достаточно запущенное за год холостяцкой жизни хозяйство, но сейчас Филиппу меньше всего хотелось думать об этом. Как вообще можно думать о чем-либо постороннем, когда эта женщина смотрит на тебя так, словно хочет, чтобы ты ее поцеловал?..
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Филипп подошел совсем близко к Элоизе.
– Что это? – спросила она, указывая на какой-то росток.
– Растение, – рассеянно пробормотал он.
– Сама вижу, что растение! – усмехнулась она. – Вопрос, како… – Посмотрев на Филиппа, Элоиза вдруг осеклась: в его глазах горел огонь, какого она в них еще не видела.
– Можно мне поцеловать вас? – напрямую спросил он. Филипп остановился бы, если бы Элоиза произнесла “нет”, но он старался дать ей как можно меньше возможности это сказать, подойдя почти вплотную.
– Можно? – повторил он. Губы его были так близки к ее губам, что для осуществления своего желания Филиппу достаточно было малейшего движения.
Элоиза молча кивнула. Филипп нежно, почти неощутимо коснулся губами ее губ. Так целуют женщину, на которой собираются жениться.
Руки Филиппа нежно коснулись ее шеи… Бог свидетель, он хотел большего – гораздо большего…
Язык Филиппа, несмотря на слабый протест Элоизы, скользнул между ее губ. Ощущение было восхитительным, от него кружилась голова, но все равно это было еще не то, чего хотел Филипп. Ему хотелось прикоснуться к ней всем телом, почувствовать ее тепло, раствориться в ней…
Одна рука Филиппа обхватила талию Элоизы, другая потянулась ниже… Он прижал ее к себе, с наслаждением ощущая ее нежное, по-женски мягкое тело. Давно, очень давно его руки не касались женского тела…
Филипп хотел ее. Он чувствовал, что воздерживаться более не в силах, но все-таки был вынужден смирить себя. Сделать это сейчас, сегодня же было бы слишком рано. Какое-то время в любом случае должно пройти. А пока ему ничего не остается, кроме как наслаждаться той долей близости, которую он сейчас может себе позволить.
“Которую мы можем сейчас себе позволить”, – мысленно поправил себя Филипп. Ибо он чувствовал, что Элоиза отвечала на его ласки – сначала неуверенно, потом все более и более распаляясь. Филиппу нравилось ощущать в своих руках молодое, упругое девичье тело, вдыхать пьянивший его аромат… Никогда еще Филипп не испытывал такого блаженства. Если одно прикосновение к ней уже способно вызывать у него такую бурю эмоций, то что же будет, когда…
Длинные волосы девушки растрепались, и одна непокорная прядь обвилась вокруг левой груди, соблазнительно обрисовывая ее. Губы Филиппа скользнули ниже, к ее шее, и Элоиза выгнула спину, чтобы ему было удобнее – или, скорее, непроизвольно отвечая на его ласки, подчиняясь древнему и вечному женскому инстинкту. Филипп начал опускаться на колени, скользнув губами по ложбинке на груди Элоизы.
И тут она вдруг резко отпрянула от него.
– Простите, – прошептала она. Руки ее машинально потянулись к вороту платья, хотя с ним все было в порядке.
– Ты… вы, – опомнился Филипп, – сожалеете о том, что произошло? А я так ничуть!
Глаза Элоизы округлились от столь недвусмысленного заявления, но Филиппу было все равно. Пора бы ей уже понять, что он не мастер изящных выражений и привык изъясняться напрямую.
Но то, что он услышал, изумило его.
– Я тоже, – сказала Элоиза.
– Что, простите? – не понял он.
– Я тоже не сожалею о том, что произошло, Филипп.
Впрочем, для женщины, которая только что целовалась и не сожалеет об этом, голос ее прозвучал слишком сухо. Таким голосом обычно разговаривают чопорные школьные учительницы, а не молодые мечтательные особы.
– Я, собственно, – продолжала она, – сказала “простите”, потому что не знала что сказать. А молчать я не люблю.
Филипп еще утром успел заметить, что Элоиза не из тех женщин, что любят молчать.
Он поцеловал ее снова.
– Сэр Филипп!
– Иногда, – улыбнулся он, – молчать тоже неплохо!
– Вы хотите сказать, – насторожилась Элоиза, – что я слишком болтлива?
Филипп пожал плечами. Ему нравилось ее поддразнивать.
– Уверяю вас, – с горячностью проговорила Элоиза, – что дома я обычно еще болтливее!
– Еще болтливее? Даже трудно себе представить…
– Сэр Филипп!
– Тише! – Он дотронулся до ее руки. Элоиза отдернула было ее, но Филипп уверенно взял ее за руку.
* * *
Проснувшись на следующее утро, Элоиза чувствовала себя так, словно все еще пребывала во сне. Отправляясь в свое путешествие, она готова была ожидать чего угодно, но только не того, что они с Филиппом в первый же вечер станут целоваться.
Не ожидала она и того, что поцелуй ей очень понравится.
Наконец, Элоиза пробудилась, должно быть, окончательно, ибо вдруг ощутила сильное и весьма прозаичное желание что-нибудь съесть.
Элоиза направилась в столовую, не зная, обнаружит ли она там Филиппа. Принято ли у него рано вставать или он спит до самого обеда? Странно было не знать привычки человека, за которого собираешься замуж…
А если он там и ждет ее, чтобы приняться за свою яичницу (или что он там ест на завтрак)? Что тогда она должна сказать ему при встрече? Не обмениваться же пустыми светскими фразами с человеком, с которым так страстно целовалась не далее как вчера?
А вдруг, увидев его, она только и сможет, что едва пробормотать “Доброе утро!”? Чего тогда будут стоить все ее вчерашние уверения в собственной болтливости?
Эта мысль заставила Элоизу рассмеяться. Она, Элоиза Бриджертон, никогда не лезущая за словом в карман, способная часами разговаривать ни о чем, оказывается, может потерять дар речи при одном только взгляде на Филиппа Крейна?
Один поцелуй, похоже, изменил все.
Подойдя к двери, Элоиза посмотрела наверх – не стоит ли там снова ведро? Вряд ли Оливер и Аманда захотят испробовать свой трюк во второй раз, но Бог их знает… Во всяком случае, получить еще один мучной душ в планы Элоизы не входило. Но как бы то ни было, после инцидента с рыбой можно было ожидать, что близнецы в долгу не останутся. Какую месть они готовят? Наверняка подложат ей что-нибудь скользкое и мерзкое…
Элоиза осторожно приоткрыла дверь – на нее ничего не посыпалось. Немного осмелев, она вышла в коридор. День обещал быть солнечным; незадолго до этого Элоиза смотрела в окно – кое-где на небе виднелись тучи, но было похоже, что они должны развеяться.
– Черт побери!
Этот возглас вырвался у Элоизы в тот самый момент, когда нога ее задела за веревку, пересекавшую коридор. Споткнувшись на полном ходу, Элоиза с размаху полетела на пол, не успев даже вытянуть перед собой руки, чтобы защитить от удара лицо.
Элоиза упала все-таки не совсем лицом вниз – в последний момент она успела немного повернуть голову. Элоизу тут же пронзила жгучая боль, ей казалось, что лицо ее охвачено огнем.
С минуту Элоиза лежала не шевелясь, надеясь, что боль утихнет, как бывает обычно с ушибленным пальцем ноги – острая боль длится лишь первые несколько мгновений, а затем сменяется вполне терпимой.
Но боль не стихала. Ушиблено было не только лицо – еще и колено, и бедро. Элоиза чувствовала себя так, словно ее жестоко избили.
Медленно, с большим усилием она заставила себя подняться на четвереньки. Держась одной рукой за разбитую щеку, другой Элоиза нащупала стену.
– Элоиза!
Голос принадлежал Филиппу. Но Элоиза была не в силах не то что разогнуться – даже посмотреть вверх.
– Господи, Элоиза! – Филипп мчался к ней по лестнице, перемахивая через три ступеньки. – Что случилось?
– Я упала. – Элоизе не хотелось, чтобы голос ее звучал жалобно, но на иную интонацию она сейчас была не способна.
С нежностью, неожиданной для такого крупного мужчины, Филипп отнял ее руку от щеки.
– Вам нужно приложить кусок сырого мяса, – авторитетно заявил он.
Элоиза посмотрела на него сквозь застилавшую глаза влажную пелену. Не то чтобы она плакала, жалея себя, – слезы выступили на глазах от удара.
– У меня синяк? – спросила она.
– Пока еще нет – он, как правило, образуется позже. Но появиться он может, и пребольшой.
Элоиза попыталась улыбнуться, но у нее получилась лишь жалкая ухмылка.
– Очень больно? – сочувственно спросил Филипп.
Элоиза кивнула. От нежной заботы Филиппа ей еще сильнее захотелось расплакаться. Она вспомнила, как однажды в детстве умудрилась свалиться и подвернуть щиколотку. Тогда она не проронила ни слезинки, пока доковыляла домой. Но стоило ее матери пожалеть ее, как у Элоизы тут же слезы хлынули в три ручья.
Филипп осторожно дотронулся до поврежденной щеки. Это прикосновение заставило Элоизу поморщиться, и лицо Филиппа стало суровым.
– Ничего страшного, – уверила она его.
“И в самом деле, – усмехнулась Элоиза про себя, – ничего страшного! Дня через три заживет”.
– Как это случилось? – спросил Филипп.
Картина произошедшего была весьма проста: Элоиза налетела на веревку, натянутую на ее пути. Чьих это рук дело, ей было абсолютно ясно.
Элоизе, однако, не хотелось рассказывать об этом Филиппу. Сейчас он в таком состоянии, что, узнав правду, накажет детей так жестоко, что Элоиза потом никогда не простит этого себе. Оставить без наказания близнецов, конечно, нельзя, но наказание не должно быть чрезмерным.
Однако Филипп уже заметил веревку, натянутую между ножками двух столиков, – очевидно, близнецы притащили ее сюда специально ради этого трюка.
Филипп опустился на колени, дотронулся до веревки, а затем задумчиво повертел эту веревку в руках. И обернулся к Элоизе. Во взгляде его не было вопроса – все было предельно ясно.
– Я не заметила ее, – попыталась оправдаться Элоиза, хотя это, пожалуй, тоже было излишним.
Филипп пристально смотрел на нее, словно не в силах был отвести взгляд. Пальцы его по-прежнему машинально теребили веревку, пока та не лопнула.
У Элоизы перехватило дыхание. В том, что Филипп порвал веревку, даже не осознавая силы своих рук, было что-то страшное. Впрочем, может быть, силы его удвоила злость, как это иногда бывает.
– Сэр Филипп! – прошептала она, но сейчас он ничего не слышал.
– Оливер! – гаркнул он. – Аманда!
– Я уверена, что они не хотели причинить мне серьезных травм. – Элоиза, сама не зная почему, вдруг стала защищать близнецов.
– Меня не волнует, чего они там хотели! – Филипп был мрачнее тучи. – Посмотрите сами: вы приземлились совсем недалеко от лестницы! Еще пара шагов – и вы бы упали лицом на ступеньки!
Элоиза огляделась вокруг. Лестница действительно была близко, но все же не настолько, чтобы она смогла бы оказаться там.
– Они за это ответят! – Голос Филиппа был спокоен, но это спокойствие было пострашнее любого крика.
– Со мной все в порядке! – пыталась заверить его Элоиза. Острая боль действительно уже прошла, но сказать, что с ней все в порядке, было со стороны Элоизы все-таки некоторым преувеличением. Она еще раз убедилась в этом, когда Филипп стал ее приподнимать. Элоиза невольно вскрикнула.
Это разозлило Филиппа еще больше.
– Я отнесу вас в постель, – заявил он. Возражать Элоиза не стала.
На лестнице появилась служанка, очевидно, прибежавшая на шум. Увидев разбитое лицо Элоизы, женщина охнула.
– Принесите кусок сырого мяса или что-нибудь еще, что можно приложить к синяку! – скомандовал Филипп.
Служанка кивнула и кинулась исполнять приказание. Филипп на руках отнес Элоизу в ее комнату.
– Вы повредили еще что-нибудь, кроме лица? – спросил он, укладывая ее на кровать поверх покрывала.
– Я ушибла бедро, – призналась она, – и локоть.
– Надеюсь, – нахмурился Филипп, – вы ничего не сломали?
– Нет.
– Точно? – забеспокоился он.
