Текст книги "Герцог и я"
Автор книги: Джулия Куин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– «Его светлость шесть лет провел за границей, и случайно ли совпадение, что вернулся он только после того, как старый герцог Гастингс отошел в мир иной?» – Дафна снова прекратила чтение и сказала с неодобрением:
– Она все-таки довольно груба и беспардонна в своих предположениях, эта леди Уислдаун. Ты права, мама. – И после паузы проговорила:
– Кажется, у нашего Энтони был в друзьях какой-то Клайвдон? Я не ошибаюсь?
– Да, да, он теперь и стал Гастингсом. Энтони учился с ним в Итоне и потом в Оксфорде. Они, по-моему, дружили одно время. – Вайолет наморщила лоб, вспоминая. – Насколько я знаю, этот юноша отличался дурным характером. Большой задира и шалопай. И всегда не в ладах со своим отцом. Но говорили, что с большими способностями. Особенно в этом… как ее… в математике. Чего не могу сказать о своих детях, – добавила она с тонкой улыбкой, говорящей о наличии у нее чувства юмора, о чем дочь прекрасно знала.
– Ну, ну, мама, – утешила ее Дафна. – Не переживай так сильно. Если бы девушек принимали в Оксфорд, я тоже была бы там не из последних. Правда, не по математике.
Вайолет фыркнула:
– Как же! Помню, мне приходилось проверять твои тетрадки, когда гувернантка болела. Сплошной кошмар!
– Зато как я знала историю! – Дафна в который уже раз заглянула в газету. – Положительно, меня заинтересовал этот тощий, как здесь написано, и трудный по характеру, как утверждаешь ты, субъект. Во всяком случае, что-то новое на нашем скучном небосклоне.
Вайолет бросила на нее настороженный взгляд.
– Он совершенно не подходит для молодой леди твоего возраста!
– Забавно, как вольно ты играешь моим возрастом, мама. С одной стороны, по твоему утверждению, я настолько молода, что не должна водиться с друзьями и одногодками Энтони, а с другой – проливаешь слезы по поводу того, что я уже вышла из возраста, когда выдают замуж.
– Дафна Бриджертон, мне не…
– …нравится твой тон, – подсказала Дафна. – Но ты все равно любишь меня. Верно, мама?
Мать рассмеялась и обняла Дафну за плечи.
– Ты заслуживаешь любви, моя дорогая. Дафна потерлась своей щекой о материнскую.
– Это проклятие всех матерей, я знаю. Они обязаны любить тех, кого породили, какими бы те ни были.
Вайолет вздохнула:
– Так тоже бывает. Но меня судьба пошалила. Надеюсь, однажды у тебя тоже появятся дети и ты…
– Тоже будешь их любить, как я вас, – договорила за нее Дафна и положила голову ей на плечо.
Ее мать, возможно, была излишне придирчива, а отец всегда больше интересовался собаками и охотой, нежели домашними и общественными делами, но родители были счастливы в браке, любили друг друга, детей, и в доме царили веселье и доброта.
– Я сделаю все, чтобы последовать твоему примеру, мама, – прошептала Дафна.
– Как приятно это слышать. – Глаза Вайолет заблестели от слез. – Других слов мне от тебя не надо.
Дафна накрутила прядь каштановых волос на палец и помолчала, ожидая, чтобы на смену сентиментальному настроению снова пришло шутливое.
– Да, я пойду по твоим стопам, – сказала она вскоре, – и не остановлюсь до тех пор, пока у меня не будет ровно восемь детей…
* * *
А в это самое время Саймон Артур Генри Фицрэнольф Бас-сет, новоиспеченный герцог Гастингс, о ком только что мельком упомянули мать и дочь Бриджертон, сидел в старейшем лондонском консервативном клубе «Уайте». Его собеседником был не кто иной, как Энтони, самый старший из братьев Дафны. Молодые люди были весьма похожи друг на друга – оба худощавые, высокие, атлетического сложения, с густыми темными волосами. Только у Энтони глаза шоколадного оттенка, как у его сестры, а глаза Саймона поражали холодной голубизной, что придавало взгляду суровую пронзительность.
Именно это завоевало ему репутацию человека, с которым нельзя не считаться. От его пристального взгляда иным мужчинам становилось не по себе, а женщины… те просто трепетали.
Но к Энтони это не относилось: молодые люди достаточно долго знали друг друга, и его нисколько не смущали глаза приятеля.
– Не забывай, что я видел тебя в разных ситуациях, – бывало, говорил он со смехом Саймону, – даже с головой, опущенной в ночной горшок.
На что Саймон обычно отвечал:
– Да, если мне не изменяет память, именно ты держал меня над этим ароматным сосудом.
– А чем ты мне ответил на мое благодеяние? – продолжал игру Энтони. – Подложил в постель дюжину угрей…
Саймон по-прежнему считал Энтони ближайшим другом и первым делом встретился с ним после своего возвращения в Англию из-за границы.
– Чертовски рад, что ты вернулся, Клайвдон! – в который раз повторил Энтони, сидя за столом в одной из комнат клуба. – Ох, ты, наверное, хочешь, чтобы я теперь называл тебя Гастингсом?
– Нет! – с непонятной для Энтони горячностью отвечал тот. – Пускай Гастингсом навсегда останется мой отец. – Он помолчал и добавил:
– Я приму титул, если нужно, но не стану носить это имя.
– Если нужно? – с удивлением повторил Энтони. – Да кто не мечтает о том, чтобы стать герцогом? Странно такое слышать, если ты говоришь серьезно.
Саймон нервно провел рукой по темным волосам и не сразу заговорил. Да, он знал, что должен – таковы давние традиции – сохранить родовое имя, родовые владения и тем самым подтвердить и упрочить место семьи в истории Англии, но ведь кем он был до недавнего времени? Сын, отвергнутый отцом чуть ли не с рождения, да и в юные годы не удовлетворявший того своими взглядами и поведением. Отец кое-как мирился с его существованием, но не любил и, как и прежде, не желал видеть. Их отношения вполне соответствовали выражению «нашла коса на камень».
– Все это чертово ярмо не для меня, – пробормотал он наконец.
– Придется к нему привыкнуть, – утешил его Энтони. – И к новому имени тоже.
Саймон вздохнул. Он понимал, что приятель прав, что его собственные слова о нежелании принимать титул, о тяжести «ярма» могут быть восприняты другими как кокетливое кривлянье.
– Ладно, – продолжал Энтони, – не будем больше об этом. Хорошо, что ты снова здесь и прибыл, надо сказать, вовремя, чтобы быть рядом со мной в период моих трудных и нудных хлопот.
– Каких таких хлопот, Тони?
– Когда мне придется в следующий раз сопровождать одну из сестер на очередной бал.
Саймон откинулся на спинку кресла, не без интереса посмотрел на собеседника.
– Интригующее заявление. Лично я далек от всего этого.
– Что ж, придется привыкать к новой жизни, дружище. Но не бойся, я человек добрый и помогу тебе войти в нее.
Саймон не мог не рассмеяться:
– Если я не ослышался, человек, пытавшийся окунуть мою голову в ночной горшок, говорит о доброте?
– О, тогда мы были упоительно молоды, Саймон. Теперь все по-другому.
– Теперь ты образец благопристойности и хранитель своей и чужой чести?
– Безусловно, мой друг. И ты мне поможешь ее хранить.
Энтони на минуту задумался.
– Полагаю, – произнес он потом, – ты намерен занять какое-то место в обществе?
– Твое предположение ошибочно, Тони.
– Но ты говорил, что собираешься на вечер к леди Данбери.
– Только потому, что люблю эту прямолинейную старуху. Она всегда говорит то, что думает.
– Всегда этого не делает никто, – заметил Энтони.
– Ты прав. Но она чаще других говорит искренне. Кроме того, она хорошо относилась ко мне, когда я был ребенком. Я несколько раз проводил у нее в доме школьные каникулы. Дружил с ее племянником.
Энтони кивнул:
– Итак, я понял. Ты намерен избежать соблазнов света. Но знай, мой друг, они все равно тебя найдут, где бы ты ни находился.
Слово «они» Энтони выкрикнул так, что Саймон чуть не поперхнулся своим бренди. Откашлявшись, он переспросил:
– Кто эти грозные «они», которыми ты меня так напугал?
– Скоро сам узнаешь – матери!
Саймон пожал плечами.
– К сожалению, у меня не было матери. Но я не совсем понимаю…
– Вот-вот поймешь! Матери юных невест! Не женщины, но огнедышащие драконы! От них нигде не укроешься. И должен тебе сказать честно: моя мать – одна из самых опасных.
– Боже мой, а я-то полагал, что опаснее всего в джунглях Амазонки.
Энтони бросил на него неодобрительный взгляд:
– Будет не до шуток, когда тебя захватит в плен одна из таких матрон вместе со своей малокровной дочкой в белом наряде и принудит к бесконечному разговору о погоде, балах и лентах для волос.
Саймон усмехнулся:
– Должен ли я заключить из твоих слов, что за время моего отсутствия ты превратился в истинного великосветского шалопая? То есть, прости, джентльмена.
– Без всякого желания с моей стороны, поверь. Была б моя воля, я держался бы в ста милях от общества, избегал бы его, как чумы. Но моя сестра в прошлом году начала выезжать в свет, и я просто обязан ее сопровождать время от времени.
– Ты говоришь о Дафне?
– Как? Вы были знакомы?
– Нет, но ты получал от нее письма, когда мы учились еще в школе, и я запомнил, что она родилась четвертой в семье, а значит, ее имя на "Д".
– Верно. Наш семейный метод давать имена детям. Очень помогает вспоминать, как кого зовут.
Саймон рассмеялся:
– Ваше изобретение – самое крупное в Англии после паровой машины Уатта.
– Я тоже так считаю, – скромно согласился Энтони. – Послушай, – сказал он, наклоняясь к другу, – мне пришла в голову смелая мысль: на этой неделе у нас состоится семейный обед – почему бы тебе не присоединиться к нам?
Темные брови Саймона слегка приподнялись.
– Ты же нарисовал страшную картину, пугая меня драконами в образе матерей и девиц на выданье, разве не так?
– Ну, мать я возьму на себя, буду строго следить за ней, а насчет Дафны можешь не волноваться – она не из таких. Она – исключение, которое лишь подтверждает правило. Тебе она должна понравиться.
Глаза Саймона недоверчиво сузились: не играет ли с ним приятель? Не пытается ли заманить в ловушку?
Энтони угадал ход, его мыслей и со смехом сказал:
– Господи, уж не воображаешь ли ты, что я играю роль сводника?
Саймон промолчал.
– Ты для Дафны совсем не подходишь, – продолжал его друг.
– Почему это? – вскинулся Саймон.
– Слишком погружен в себя. Всегда был таким, насколько я помню.
Некоторое время Саймон обдумывал характеристику и, так и не решив, хорошо это или плохо, задал вопрос:
– У нее уже было много предложений?
– Несколько. – Энтони, допив бренди, откинулся в кресле. – Я позволил ей отказать всем.
– Как великодушно с твоей стороны. Энтони не принял иронии и продолжил тему.
– Я считаю, – сказал он, – что надежда найти настоящую любовь весьма призрачна в наше время, но отнюдь не отвергаю при этом счастливого брака. Однако не с человеком, который годится ей в отцы, или с другим – почти годящимся в отцы; или, наконец, с тем, кто слишком сух и высокомерен для нашей веселой семьи. Упаси Бог! А на этой неделе ее руки просил вообще один…
Энтони замолчал – как опытный рассказчик, играя вниманием слушателя.
– Что же случилось на этой неделе? – не выдержал Саймон.
– Ну, этот последний… Впрочем, он довольно мил, только немного тупоголов. А точнее, глуп как пробка… Но ты можешь подумать, что я очень жесток и придирчив. Ничего подобного – я такой же, каким ты меня знал в далекие веселые беспутные времена, и вовсе не хочу огорчать беднягу и разбивать ему сердце, а потому…
– А потому перекладываешь это на хрупкие плечи своей сестры. Я угадал?
– Нет, мой друг. Я сам откажу ему, но постараюсь сделать это предельно мягко.
– Не многие братья идут на такое ради сестер!
– Она воистину хорошая сестра, – серьезно сказал Энтони. – И я готов сделать для нее многое.
– Даже водить ее по магазинам и выслушивать разговоры о погоде, балах и о лентах для волос?
– Даже это, но подобное мне с ее стороны не грозит.
– Охотно верю, однако у тебя на подходе еще три сестрицы, не так ли, мой бедный друг?
– Совершенно верно. Но все они моложе Дафны, у меня есть еще время для отдыха.
Саймон иронически усмехнулся:
– Что ж, набирайся сил.
Честно говоря, он немного завидовал приятелю, окруженному большой семьей, не опасавшемуся одиночества и даже не знающему, что это такое. У Саймона не было сейчас намерения создать собственную семью, однако он не мог отрицать, что, если бы она появилась, его жизнь наполнилась бы иным смыслом, стала бы, наверное, более содержательной, даже привлекательной…
Из некоторой задумчивости его вывел вопрос Энтони, уже поднявшегося из-за стола:
– Так как? Придешь к нашему ужину? Он не будет званым, только девять наших. Ты – десятый.
У Саймона было множество дел в эти дни, связанных с вступлением в права наследства, управлением имениями, и он с некоторым удивлением услышал собственный ответ:
– С удовольствием.
– Очень рад, Саймон. Но сначала мы еще увидимся у леди Данбери, не так ли? Ты ведь собирался?
Саймон содрогнулся.
– Ты меня так запугал, что если я и приду, то постараюсь удрать через какие-нибудь полчаса.
– Полагаешь, тебе это удастся?
Решительный вид Саймона лучше всяких слов говорил, что он именно так и полагает.
Глава 2
Новоиспеченный герцог Гастингс оказался довольно занятной личностью. Начать хотя бы с того, что он всю жизнь пребывая в скверных отношениях со своим отцом – по причине, о которой даже ваш автор не в силах догадаться.
«Светская хроника леди Уислдаун», 26 апреля 1813 года
На этой же неделе состоялся званый вечер у леди Данбери, и Дафна, скрывавшаяся в одном из дальних углов танцевальной залы, чувствовала бы себя вполне уютно, если бы Энтони днем не довел до ее сведения, что некто Найджел Бербрук снова настойчиво просит ее руки. Ему было снова отказано, но у Дафны оставалось ощущение, что на этом дело не кончится: претендент, видимо, оказался упорным и легко с поражением не смирится.
Она увидела, как он идет по зале, поворачивая голову во все стороны, и постаралась еще надежнее спрятаться за спины стоящих рядом. Она совершенно не знала, как с ним говорить и о чем – с этим довольно милым, но недалеким и таким навязчивым человеком, и предпочитала укрыться если не в кустах, то в тени огромных портьер.
Но и это оказалось недостаточно надежным, и она уже собралась позорно ретироваться в дамскую комнату, когда услышала знакомый голос:
– Эй, сестрица, что это ты здесь прячешься?
– Энтони! Не ожидала, что ты придешь.
– Это все матушка, – сказал брат. – Разве мы можем ей отказать?
– Не можем, – согласилась Дафна, зная это по собственному опыту.
– И подумай только, – продолжал Энтони, – она вручила мне список приемлемых невест. Для меня, разумеется. Представляешь?.. Но мы все равно ее любим и уважаем, верно?
– Конечно, Энтони. Меня она тоже одарила списком женихов.
– Ею овладело особое беспокойство с той поры, как ты вступила в подходящий для брака возраст, Дафна. Какая-то матримониальная лихорадка.
– Хочешь свалить все на меня? Но ведь ты на целых восемь лет старше. Тебе давно пора!
– Ты должна понять, – наставительно сказал Энтони, – старые девы во много раз страшнее старых холостяков. Поэтому весь свой пыл матушка и обращает именно на тебя.
– Она пригрозила, что будет натравливать женихов по одному каждую неделю. Согласно списку. А в нем – ой, сколько!
– В моем тоже немало, – похвастался Энтони. – Я принес его с собой.
– Зачем? Вдруг кто-то увидит.
– Хочу поддразнить матушку. Вытащу при всех и буду рассматривать в монокль.
– У тебя нет монокля.
– Я на днях купил.
– Не смей этого делать! – крикнула Дафна, потому что Энтони и в самом деле вынул из кармана жилета какой-то сложенный листок. Правда, монокля не достал. – Мама тебя убьет! А заодно достанется и мне.
– Что ж, сестрица, ты заслужила: такая разборчивая.
Дафна толкнула его в бок, издав при этом что-то вроде победного клича, чем привлекла внимание нескольких человек, находившихся поблизости.
– У тебя не женская ручка, – сказал брат, потирая ушибленное место.
– И хороший опыт, – добавила Дафна. – Все-таки целых четыре брата и время от времени каждый нарывается на скандал… Дай посмотреть твой список.
– После того как ты едва не изуродовала меня? Ни за что! А впрочем, так и быть.
Она развернула листок, заполненный аккуратным почерком матери. Там было с десяток женских имен.
– Что ж, этого я примерно и ожидала.
– Совсем ужасно или не очень? – спросил брат.
– Да уж, выбор не ахти какой.
– Неужели не на ком остановить взор? О, я несчастный!
Дафна серьезно посмотрела на него.
– А сам ты собираешься жениться в этом году?
Вместо ответа Энтони подмигнул сестре, что она расценила как признание того, что он и сам этого не знает.
– Что за тайные переговоры вы здесь ведете? – услышали они хорошо знакомый обоим голос.
– Бенедикт! – воскликнула Дафна. – Мама и тебя отправила на эту пытку?
Второй по возрасту и по букве алфавита брат, улыбаясь, возник перед ними.
– Увы, да. Отвертеться не удалось. И не меньше трех раз напомнила мне, слышишь, Энтони, чтобы я поскорее занялся воспроизводством следующего виконта, если ты будешь относиться к этому спустя рукава.
Старший брат ответил сдавленным стоном.
– От кого вы прячетесь? – продолжал Бенедикт. – От мамы? Боитесь, она поведет вас прямо за руки к вашим нареченным?
– Смотри как бы тебя не повели, – сказал Энтони. – Ты тоже у нее на заметке.
– Что касается меня, я скрываюсь от Найджела, – призналась Дафна.
– От этого обезьяноподобного? – переспросил Бенедикт.
– Я бы не высказывалась о нем так, – недовольно сказала Дафна. – Но, конечно, он не из глубоких мыслителей. Просто за последний год я с ним о многом поговорила, и больше говорить нам совершенно не о чем.
Два старших брата Дафны были похожи друг на друга – оба высокие, широкоплечие, кареглазые; оба нравились женщинам и знали об этом. И сейчас на них уже начали посматривать матери юных девиц, подготавливая свои чада к более решительным действиям.
– Что за листок у тебя в руке, Дафна? – спросил Бенедикт.
Занятая мыслью о том, не скрыться ли все-таки в дамской комнате, она рассеянно передала ему список невест для Энтони, и Бенедикт не сдержал громкого смеха, ознакомившись с содержанием.
– Нечего гоготать, – обиженно сказал старший брат. – Тебя со дня на день ждет такой же документ.
– Не сомневаюсь. И братца Колина тоже… Вы еще не видели его? Ох, легок на помине!
К родственному кругу присоединился третий брат (третья буква алфавита).
– Мы ждали тебя не раньше следующей недели, – сказал Энтони после обмена приветствиями. – Как поживает Париж?
– Очень скучный город, – ответил Колин.
– Догадываюсь – это означает, что ты раньше времени потратил все деньги, – со смехом сказала Дафна.
Колин склонил голову.
– Ты права. Виновен, но заслуживаю снисхождения.
Колин имел в семье репутацию легкомысленного юноши, гуляки и повесы, хотя в общем-то не был ни первым, ни вторым, ни третьим. Просто, как известно, все познается в сравнении, и по сравнению с рассудительным Энтони, распорядителем семейных капиталов, с домоседом и флегматиком Бенедиктом, не говоря о несовершеннолетнем Грегори, он мог, пожалуй, считаться порядочным шалопаем, что и подтвердил лишний раз, когда снова раскрыл рот.
– Хорошо снова оказаться дома, – сказал он. – Хотя погода на континенте намного лучше, чем у нас, а уж о женщинах говорить нечего. Там я познакомился с одной…
Дафна ущипнула его за руку.
– Ты забыл, что рядом дамы, негодный мальчишка!
Впрочем, особого негодования в ее голосе не было: Колин был ей ближе всех остальных по возрасту, и она надеялась еще услышать рассказ о его похождениях, когда они будут наедине.
– Видел уже маму? – спросила Дафна. Колин покачал головой.
– Ее не было в доме. Она здесь, да?
– Наверное, хотя мы ее пока тоже не видели. Но нам угрожает нечто пострашнее.
Это произнес Бенедикт, который первым увидел, что к ним направляется престарелая леди, опирающаяся на палку, – сама хозяйка дома, леди Данбери. Она была известна прямотой и резкостью суждений, на что почти никто не обижался, потому что все к этому привыкли и потому что при этом она была, в сущности, приветлива и добра.
– Не притворяйтесь, что не замечаете меня, вы, Бриджертоны! – крикнула она им вместо приветствия и взмахнула палкой в опасной близости от живота Колина.
Тот отпрянул и наступил на ногу Бенедикту.
– Ваш семейный клан недурно смотрится, когда вы все вместе, – снисходительно заметила она.
– Спасибо, леди Данбери, – поклонился Энтони, но она не обратила на него внимания.
– А вас, милочка, – ее палка указала на Дафну, – разыскивает мистер Бербрук. На вашем месте я бы вырвала его с корнем!
– Благодарю за совет, – искренне ответила Дафна, сразу поняв и оценив эту несколько мудреную фразу.
– Наше славное общество, – продолжала леди Данбери, опять никак не реагируя на благодарность, – не так богато светлыми головами и остроумными людьми обоего пола, чтобы терять их таким нелепым образом, и ваш старший брат оказал этому обществу и вам, мисс Бриджертон, неоценимую услугу, когда осмелился ответить мистеру Бербруку отказом от вашего имени.
После этих слов она величественно проследовала дальше.
– Всем обо всем известно, – пробормотала Дафна. – Однако я почему-то ей нравлюсь, если я правильно поняла ее слова.
– Мы тоже так поняли, – заверил сестру Бенедикт.
– Тогда спасибо и вам, – лучезарно улыбнулась братьям Дафна и покинула их, направляясь в дамскую комнату.
* * *
Проходя через коридоры и холлы дома леди Данбери в направлении танцевальной залы, Саймон удивлялся и отчасти радовался своему хорошему настроению. Он никогда не выносил этих шумных скучных сборищ, да и редко бывал на них, а за годы пребывания за границей вообще отвык от подобного времяпрепровождения. Тем более что в недавнем разговоре Энтони подтвердил – на подобных вечерах не стало ни интереснее, ни приятнее. И тем не менее у Саймона было хорошо на душе, и он понимал – это просто оттого, что он вернулся на родную землю.
И не в том дело, что ему было тошно во время странствий по миру. Он с интересом исколесил вдоль и поперек почти всю Европу, проплыл по Средиземному морю, побывал в Северной Африке, откуда направился в Святую Землю, и, поскольку не подошел еще срок возвращаться в Англию (а этот срок он установил себе сам), решил отправиться через Атлантику в Вест-Индию, откуда рукой подать до Соединенных Штатов Америки. Но туда он не попал: новоиспеченный американский народ как раз в это время вступил в серьезный конфликт с Великобританией. Однако, пожалуй, главной причиной того, что он повернул назад, было полученное им известие о том, что его отец, тяжело болевший все последние годы, скончался.
Зачем Саймон вообще уезжал в двадцатидвухлетнем возрасте из Англии почти на шесть лет? Разумеется, за эти годы он много повидал, многое обдумал, набрался жизненного опыта, и все же главной причиной, заставившей его покинуть Англию, была не тяга к странствиям и не любознательность. Он бежал от отца, который, на долгое время предав сына отлучению, внезапно решил приблизить его, возобновив с ним отношения.
Саймон не желал этого. Еще в детстве он дал себе клятву никогда не общаться с отцом, и это чувство крепло в нем с годами. Он быстро сложил чемоданы и отправился в добровольную ссылку – куда угодно, только чтобы не встречаться с человеком, который поступил с ним в прошлом так жестоко, а теперь собирается принять как сына, будет улыбаться лицемерной улыбкой, говорить лживые слова о родительских чувствах… Нет!
Перемены в отношении отца к нему произошли, только когда Саймон окончил Оксфорд. До этого герцог даже не желал платить за его школьное обучение, повсюду говоря и написав в письме одному из учителей, что не желает, чтобы имя и титул его рода сделались посмешищем в Итоне из-за дебила сына. Однако Саймон был не по летам упрям и настойчив: он сам велел отвезти его из Клайвдона в Итон, где постучал прямо в дверь кабинета директора, сказав, что прибыл учиться, и придумал целую легенду о том, что всякие заявления и денежный взнос отца, видимо, затерялись в дороге или в стенах школы и он не должен из-за этого страдать и пропускать целый учебный год. Не так ли?.. Он бравировал своим родовым именем, стараясь копировать манеры отца – высокомерный тон, высоко задранный подбородок, снисходительный взгляд. Словом – юный хозяин жизни. Но в каждую минуту своей отрепетированной заранее речи он смертельно боялся, что слова, вырывающиеся из его рта, начнут налезать друг на друга и вместо фразы: «Я – граф Клайвдон, сын герцога Гастингса, и приехал к вам сюда учиться…» и так далее – у него получится что-нибудь вроде: «Я г-граф Кл-Кл-Кл…», и все на этом закончится.
Однако он был принят без промедлений, и через несколько месяцев до его отца дошли сведения, что сын учится неплохо, но не мешало бы оплатить его пребывание в стенах учебного заведения. При таком положении герцог не мог, не подвергнув себя публичному осуждению в высшем свете, забрать сына из школы, а осуждения он не хотел.
Саймон часто задумывался над тем, почему отец уже в то время не посчитал нужным приблизить к себе сына, и не находил ответа. Разве что дело было в непомерных амбициях герцога, в его непроходящей обиде на то, что столь желанный и долгожданный ребенок не оказался сразу таким, каким хотел его видеть отец.
Нельзя сказать, что с речью у Саймона во время пребывания в Итоне было все в полном порядке. Но он хорошо научился владеть собой и быстро выходил из затруднительных ситуаций. Настолько быстро, что никому из однокашников не приходило в голову дразнить его заикой. Да, бывали некоторые странности – то внезапный кашель, то мычание, но к этому вскоре привыкли. Да и кто без странностей?
Даже письма герцог так ни разу и не написал сыну, и тот уже окончательно смирился с мыслью, что отца у него нет.
После Итона путь Саймона, естественно, лежал в университет Оксфорда, где он прославился своей худобой и способностями к точным наукам. Справедливости ради следует сказать: он не был ни слишком худ, ни слишком учен, но в студенческой среде его считали и тем и другим. А поскольку в силу известных причин он старался говорить мало, некоторые считали его высокомерным и тем больше прислушивались к его мнению и словам. Он не был чересчур общительным, зато имел хороших верных друзей (в их числе Энтони Бриджертон) и сам был для них таким же. Еще его считали человеком, которому можно доверять, красивым малым и, в общем, типичным британцем. Женщинам он нравился.
Саймон не задумывался о своих достоинствах и недостатках, он просто наслаждался открывшейся перед ним жизнью – общением с друзьями, с книгами, с молодыми вдовами и оперными певичками. И порой, когда все-таки вспоминал об отце в минуты разгула и очередного кутежа, ему приходила в голову приятная и злорадная мысль, что тот бы этого не одобрил
Но, как ни странно, герцог Гастингс все же следил за своим единственным сыном и наследником, о чем Саймон и не подозревал. Отец получал сообщения о его академических успехах, а также донесения от специально нанятых сыщиков лондонского полицейского суда на Боу-стрит о его образе жизни и поведении, которые, надо сказать, не вызывали у отца особых нареканий. О том, что герцог уже снял с Саймона все свои подозрения насчет дебильности, и говорить нечего. Совсем напротив: с гордостью говорил он себе и другим, что всегда был уверен – в роду Гастингсов не может быть помешанных или бездарных потомков.
Окончив Оксфорд со степенью бакалавра и отличием по математике, Саймон приехал в Лондон и снял холостяцкую квартиру, так как не имел намерения жить с отцом. И здесь люди, среди которых он вращался, принимали его немногословие и привычку к коротким фразам за высокомерие, а небольшой круг друзей – за некий вид изысканности.
В какой-то момент он прославился в лондонском свете одним лишь словечком «нет». А дело было так: законодателем мод в тот период считался некий щеголь Браммел, который обожал своими рассуждениями и вопросами о стилях одежды ставить людей в неловкое или смешное положение. И однажды, притворившись, что ему позарез нужно мнение Саймона о новом шейном платке принца Уэльского, он обратился к нему с длиннейшей фразой, начинавшейся словами «не думаете ли вы?..». На что Саймон, с трудом дождавшись окончания вопроса, коротко ответил: «Нет» – и отвернулся от говорившего.
К следующему вечеру Саймона с полным правом можно было назвать «королем общества». Тог что он не стал спорить с общепризнанным законодателем мод, вообще не вступил в диалог, а просто сказал как отрезал, сразу же возвело его в ранг чуть ли не самых ироничных и остроумных людей сезона. Его «нет» прозвучало как приговор зарвавшемуся любимчику высшего света.
Весть об этом событии дошла до ушей герцога Гастингса, и Саймон стал все чаще слышать слова о том, что его отношения с отцом могут вскоре кардинально измениться в лучшую сторону, что старый герцог чуть не плясал от радости, когда узнал об успехах сына при окончании университета, а от краткого ответа надоевшему всем Браммелу просто пришел в восторг.
Как уже говорилось, Саймон не искал встреч с отцом, однако на одном из званых вечеров они столкнулись лицом к лицу.
Герцог не дал сыну возможности первым нанести прямой удар, как тот ни желал этого. Саймон смотрел на человека, так похожего на него самого (если ему удалось бы дожить до старости), и чувствовал, что не может ни приблизиться к нему, ни заговорить.
Как в давние годы, язык увеличился в размерах, прирос к гортани, и казалось, что помимо воли с его губ сейчас начнут срываться все эти «н-не», «м-ме» и «с-с»…
Герцог воспользовался заминкой, но не для того, чтобы вновь нанести оскорбление, а чтобы обнять Саймона со словами «мой сын…».
На следующий день Саймон покинул страну.
Он знал, что если не сделает этого, то не сможет избежать дальнейших встреч с отцом, а встречаясь с ним, не сможет чувствовать себя сыном этого человека и соответственно относиться к нему после вынужденной разлуки почти в двадцать лет.
Кроме того, ему уже успела наскучить бесцельная жизнь в Лондоне. Несмотря на репутацию повесы, он отнюдь не был таковым. Конечно, за три года в Оксфорде и год в Лондоне ему приходилось неоднократно принимать участие в дружеских попойках, посещать званые вечера, а также публичные дома, но все это почти не вызывало у него интереса.
И он уехал.
А вот теперь вернулся и испытывал от этого радость. Было что-то успокаивающее в том, что он у себя дома, что-то умиротворяющее в наступлении столь знакомой тихой английской весны. И друзья! Снова друзья после шести лет почти полного одиночества.
Он не спеша проходил по комнатам, направляясь в главную залу. Ему не хотелось, чтобы о его приходе оповещали, чтобы его сразу начали узнавать, теребить, расспрашивать. Разговор с Энтони Бриджертоном только укрепил его нежелание становиться членом лондонского общества.
Женитьба? Он не думал о ней, не строил планов. Значит, тем более нет никакого повода для того, чтобы вращаться в высшем свете.
