Текст книги "Демоны Микеланджело"

Автор книги: Джулия Бьянки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Микеланджело свернул в пустую улочку и споткнулся о каменные блоки – материал отменного качества привезли сюда несколько лет назад, для стройки, которую патронировал его покровителя Лоренцо ди Медичи. Но великолепный синьор умер, стройка оказалась заброшена, камень разрушился от непогоды, в расселинах проросла чахлая трава. Подобные неухоженные места множились по всей Флоренции, разъедали ее прекрасный лик подобно тяжелой болезни. Скоро сорняки заполонят и разрушат все мостовые, среди них будут пастись козы, фонтаны обмелеют и пересохнут, штукатурка осыплется с фасадов, высокие печные трубы обвалятся. Где-то утробно ухнула сова – Флоренция, его дивный город, стремительно превращалась в подобие Рима, на руинах которого властвуют варвары. Среди упадка и страха невозможно создать нечто прекрасное.

Прочь, прочь отсюда! – подгоняла его темнота.

Уехать в Милан, Болонью, в Рим – да хоть куда, пусть в самое захудалое поселение, только подальше отсюда. Забыть про чертово изваяние, про все на свете, проскользнуть мимо карантинной стражи и сегодня же убраться из города, где даже тени скоро начнут доносить на собственных синьоров и синьор.

Он распахнул двери мастерской – темнота беззвучно расхохоталась ему в лицо. Физически ощутимая, живая, она дышала и шелестела, пока скульптор шарил по полкам свободной рукой в поисках початой бутылки с кьянти. Он сделал длинный глоток и был готов поклясться, что темный демон стоит за его плечом, следит за каждым его движением, за каждым вдохом и выдохом.

Он крался по собственной мастерской тихо, как тать. Опустил на подвернувшиеся мостки маску, а когда начал обшаривать полки в поисках запропастившегося огнива, его запястье сковало ледяное прикосновение.

От запястья до самой шеи по руке прокатилась судорога, а темнота выдохнула:

– Нет нужды зажигать свечу.

Глава 9

Мрак медленно расслоился, из него выплыло бледное пятно. Призрачные линии сложились в профиль отца Джироламо. Его ноздри хищно вздрогнули, а пальцы резко сомкнулись на запястье – Микеланджело едва не выронил бутылку.

– Свет веры озаряет путь праведных! Греху самое место во тьме…

Проповедник замолчал и опустил голову, только костяшки четок щелкали в такт беззвучной молитве. Но синьор Буонарроти явственно ощущал, как комната наполняется светом (или его глаза просто привыкли к темноте). Тело святого отца чуть заметно раскачивалось, с пятки на носок – с носка на пятку, набирая амплитуду, дыхание сбилось и стало редким. Скульптор уже испытывал опасение, что дело закончится припадком с конвульсиями, вроде того, который он наблюдал, когда фра Джироламо впервые наслаждался гостеприимством семейства ди Медичи.

Он осторожно высвободил руку из чужих ледяных пальцев и поставил бутылку. Движение заставило святого отца встрепенуться, его рыбьи веки нехотя поднялись:

– Ты можешь обмануть кого угодно, Микеле, только не Господа. Только он один, Иисус Сладчайший ведает, как велик твой дар и твоя гордыня. Всякий художник способен изображать лишь самого себя, создает свой идеальный портрет, твои черты были очевидны в разбитой статуе. Ты выточил ее Микеланджело, именно ты…

– Не суть важно, раз статуи больше нет.

– Ошибаешься, друг мой, – святой отец вытянул вперед руку и раскрыл ладонь. Из нее брызнул луч ослепительно света. Захотелось зажмуриться, но присмотревшись, он понял, что в руке проповедника всего лишь кусочек белоснежного мрамора. – Догадываетесь, откуда это?

Синьор Буонарроти наконец-то использовал случай зажечь свечу, поднес лепесток пламени к обломку, пожал плечами:

– Кусок мрамора? В любой мастерской таких полно, да хоть в моей.

– То есть он вполне обычный?

– Да, именно так.

Отец Джироламо выпрямился и потер друг о друга сухие ладони.

– Этот кусок мрамора изъят мною лично с места, где была раздробленная статуя. И представьте себе, любезный Микеле, я тоже нашел его вполне обычным. Взгляни сюда, – он провел длинным, заостренным ногтем по отшлифованной части обломка. – Весьма достойна, но современная работа. Один знакомый – тогда он был начинающим скульптором – однажды поведал мне, как отличить статую современной работы от старинной. От долгого пребывания в почве мрамор покрывается сеточкой тончайших трещинок, годами они заполняются грязью и пылью, поэтому хорошо видны на белом фоне. Здесь никаких трещинок нет.

Микеланджело виновато потупился – именно он был тем заносчивым юнцом, который просветил фра Джироламо насчет азов профессии скульптора. Они частенько болтали о прекрасном в стенах палаццо ди Медичи. Оставалось радоваться, что он не удосужился рассказать безобидному чудаку в монашеской рясе о способах, которыми можно с легкостью придать новенькой мраморной скульптуре вид старинной (синьор Буонарроти считал, что изготавливает статуи ничем не хуже античных образчиков, и не видел причин брать за них дешевле). Однако нынешний отец Джироламо уже не был прежним любознательным монашком, и больше не нуждался в подсказках.

– Нам доподлинно известно, что статую опускали в чан с вином, – опытный проповедник, отец Джироламо поднес свечу к винной бутылке, подсветив рубиновую жидкость. – И это вино было красным! Ergo[19]19
  Ergo (лат.) – следовательно.


[Закрыть] на поверхности статуи должна была образоваться розоватая патина, однако ничего подобного нет. Единственно возможный логический вывод из этих фактов – некую античную статую подменили копией, и это сделал ты, каменотес! – указательный палец святого отца уперся в грудь Микеланджело. – Гордыня обрекает души адским мукам. Всякий грех ведет за собой другой, еще более страшный – ложь, подлог, убийство.

– Убийство? – скульптор аккуратно снял ткань с формы, хранившей черты упокоившегося Филиппе. – Синьор де Розелли умер в результате несчастного случая, так считает его врач.

Отец Джироламо поджал губы и покачал головой.

– Речь не о нем.

– Неужели?

– Нашли нового удавленника.

– Кого?

– Подмастерья из мастерской скарпелино Буонарроти.

– Что? – Микеланджело отказывался верить своим ушам. – Как его звали?

– Запамятовал. Стража снесла тело в мертвецкую Нового Госпиталя Святой Марии.

– Мне надо сейчас же пойти туда, это может быть ошибка! Недоразумение.

– Смерть господня чада взволнует тебя, Микеле, только если убиенный служил у тебя подмастерьем?

– По крайней мере, я выясню, кто убит, – скульптор потянулся за сброшенным впопыхах плащом. Мысль о глупом мальчишке, которого он оставил в рыночной таверне вгрызалась в его разум, не позволяя думать ни о чем другом.

– Ты уже опоздал! Погоди. Сядь, – святой отец с усилием усадил его на низкий, грубо сколоченный табурет, возложил на его плечи обе ладони, словно опасался, что скульптор вырвется и убежит. Слова прелата рассыпались по комнате с треском, как сухие горошины. – Гордыня большой грех, матерь всех грехов. Ты подменил статую и устроил фарс на потеху публике, чем сильно навредил розыскам душегуба. Теперь на тебе лежит вина за две жизни, которые были отняты сегодня.

– За две?

– Да. Юноша из певческой школы был задушен, пока ты дурачил одних простаков и развлекал других. За всякий грех должно дрожать ответ перед судом небесным либо земным! Тебе, Микеле, памятуя о нашем давнем знакомстве, я дам тебе шанс искупить свой грех. Если разыщешь душегуба, то получишь возможность уехать из Флоренции, славя милосердие нашего властителя и Господа Иисуса. В противном случае тебя четвертуют на площади, как виновного во всех этих убийствах.

– Святая Дева, я никого не убивал!

– Но способен убить.

– Любой способен убить, даже ваша святость! – в запале выкрикнул скульптор и поспешно добавил: – Абстрактно.

– Микеле, ты достаточно умен и сам сегодня сказал: наши добрые флорентийцы заслуживают хорошего зрелища. Им без разницы кто умрет, лишь бы нашелся ответчик за их страх и разочарование…

Наконец, он позволил оглушенному этой речью скульптору подняться на ноги:

– На розыски у тебя неделя. Господу нашему достало этого времени, чтобы сотворить наш мир, и тебе хватит, чтобы уменьшит в нем число грехов. Но помни – за каждого нового убиенного я буду сокращать этот срок на сутки. Торопись!

Синьор Буонарроти кивнул, набросил плащ, и направился к двери, но святой отец властным жестом удержал его, принялся снова рокотать:

– Прискорбно, Микеле, что душегуб отнял твоего подмастерья, но милосердный Господь дарует тебе нового помощника…

– Кого?! – терпение скульптора, и без того далекое от добродетельной прочности, совершенно истощилось, когда речь зашла о помощнике. Он привык работать один – любые помощники только раздражали его неумелостью и медлительностью. Скульптор развернулся к проповеднику готовый сорваться на брань. – У меня дюжина таких подмастерьев – дрыхнет в соседних комнатах! Родители платят за обучение мальчишек в моей мастерской. Святые угодники – какие из них помощники?

– Не кричи, друг мой! Разбудишь этих несчастных детей. Господь в своем совершенстве наконец-то пошлет тебе достойного помощника.

– Помощник мне без надобности!

– Его имя – фра Пьетро. Он прибудет к тебе утром, это уже решено.

– Не оскверняйте язык ложью, отче! Назовите его соглядатай.

– Какой из него соглядатай? Он брат во Христе и пробудет с тобой всего три дня.

– Три дня?

– Да, такой был договор.

– С кем интересно договор?

– С тобой, каменотес.

Отец Джироламо не позволил ни одной мышце, ни одному малюсенькому нерву дрогнуть. Он был спокоен как каменный утес, о который неизбежно разбиваются волны чужих страстей. Только глаза были прикрыты: его собственный пламень кипел внутри, подобный вулканической лаве, и если бы хоть капля выплеснулась наружу, запылало бы все кругом. Весь город вспыхнул бы как огромный костер, а через день вся Италия полыхнула и обуглилась. Нет, не просто управляться с таким огнем.

Чтобы немного успокоиться Микеланджело сделал глубокий вдох.

– Ах, все-таки договор со мной? Значит, он предполагает, что я оставлю статую Вакха себе, если найду душегуба.

– Микеле, это договор, а не торговая сделка…

Проповедник резко замолчал, закрыл лицо руками, как куль рухнул на табурет и оставался неподвижным какое-то время, а потом застонал протяжно и незнакомо:

– Мне было видение. Как сыпались камни под хохот безумца. Огромные серые валуны летели с песчаного обрыва. Человеческие глава, ноги, тулово летели вместе с ними в разверстую бездну. Были они белы и мертвы, как куски мрамора и разбивались в мелкие колючие осколки, кои бездна поглощала в свою утробу. По господню промыслу языческий идол разрушен. Статуи больше нет… – отец Джироламо медленно убрал ладони – его щеки были мокрыми от слез. Он поднял глаза на скульптора, в них не было ничего, кроме адской усталости, бескровные губы прошептали. – Теперь ступай.

Он опустил лицо и погрузился в молитвы.

* * *

В переулках ветер подвывал бродячим собакам и подгонял прохожих, солнце едва не примерзло к горизонту из-за утренних заморозков. Пока синьор Буонарроти шагал до госпиталя, поверил, что холоднее просто быть не может. Но эта иллюзия развеялась, стоило ему спуститься в мертвецкую. Челюсти буквально свело от холода, едва он открыл рот, чтобы поздороваться. Но доктор Паскуале, который бодро семенил между стылыми трупами и покрытыми изморозью стенами, считал этот необычайный для Флоренции холод весьма благодатным и для мертвых, и для живых. Он способствует сохранности тел первых, и бережет от моровой язвы вторых. Благодаря холоду вспышка болезни пошла на спад, за вчерашний день ни одного нового больного в карантине не прибавилось, маршруты домовых обходов тоже стали короче, так что доктор Паскуале смог устроить небольшой консилиум с коллегой – он указал в сторону обнаженных тел, сваленных прямо на пол. Из-за них медленно выплыло чудовище, способное лишить дара речи человека с несколько более тонкой душевной организацией, чем свойственна скульпторам, лично вскрывшим почти десяток трупов. Но даже он отшатнулся, когда стену мертвецкой заполнила тень черного крылатого существа. Само существо было куда меньше, напоминало гигантскую летучую мышь с острой мордой и когтистыми лапами, готовую вцепиться прямо в горло.

Существо почесало когтистыми лапками морду – потом сдвинуло ее вверх. Из-под маски-клюва чумного доктора явилось человеческое лицо, способное бледностью соперничать с мертвецами. Однако же черты его были памятны Микеланджело – перед ним стоял и стаскивал перчатки маэстро Ломбарди.

Коллеги разложили тела удавленников на двух гранитных плитах, покрывавших прозекторские столы, и принялись обмениваться мнениями, густо пересыпая фразы латынью. Синьор Буонарроти встал у стены и молча слушал, пока медики вертелись вокруг тела подростка не старше тринадцати лет и пришли к выводу, что несчастный был удавлен широкой полосой ткани, достаточно крепкой, чтобы затянуть концу. Вероятнее всего, это был кусок шелка, свернутый в несколько раз. Никаких признаков того, что подростка удерживали за руки или за ноги, на теле не имелось. Следов чувственного экстаза – доктор Паскуале уверял, что находятся люди, приходящие в сильное чувственное возбуждение при виде конвульсивных подергиваний висельников или удавленников тоже не было. На заре своей врачебной практики он зарабатывал тем, что практиковал в тюремном госпитале, и наблюдал одного типа, который специально ходил глазеть на повешение, дабы удовлетворять свою странную похоть, а когда казней долго не было, удавил соседку. Коллеги принялись с большой живостью обсуждать, какие факты и умопостроения заслуживают упоминания, а какие любопытны только узкому кругу медиков, тем временем Микеланджело перебрал одежду, снятую с покойников, и только после этого нашел в себе силы приподнять край холста, который прикрывал второе тело.

Он увидел Тонино. Черты паренька заострились, лицо выглядело удивленным. Смерть перекрасила его веснушки в цвет, названия для которого еще не придумано. Если бы Микеланджело сумел воспроизвести его, смешивая пигменты, то назвал бы «цветом тщетности», ибо все надежды, которые этот юноша возлагал на жизнь, оказались бессмысленны. Какой Божий промысел стоял за этой смертью?

Нет, Господней воли в ней не было, за ней стоял умысел. Дьявольская воля человека, который отнял эту юную жизнь. И сделал это не в порыве страсти, а расчетливо и точно – как и беднягу Филиппе. Вполне логично предположить, что бойкий паренек что-то такое выведал от человека, которого они считали «возницей». Только рассказать он больше ничего не сможет.

Скульптор горько вздохнул и провел рукой по жестким курчавым волосам паренька – на его пальцах осталась сухая травинка. Он поднес свой трофей к глазам и с удивлением обнаружил, что это была ниточка высохшего виноградного уса. Как сухую веточку угораздило попасть в волосы Тонино?

Он без церемоний одолжил у доктора Паскуале очки, чтобы воспользоваться ими как лупой. Внимательно осмотрел находку и обнаружил еще одно чудное обстоятельство: на веточке были следы золотистой краски.

Пока Микеланджело вертел находку так и эдак, к нему подскочил маэстро Ломбарди, закружил вокруг, согнулся в три погибели, но все-таки исхитрился тоже заглянуть сквозь пузатую линзу и принялся петь осанну тонкому уму синьора Буонарроти, перед которым он в вечном долгу. Синьор скарпелино разбил совершенную статую ради спасения его ничтожной жизни. Как обычный докторишка сможет отблагодарить его за милосердие? Маэстро Ломбарди поклонился настолько усердно, что его длинные, засаленные волосы стекли по лбу и коснулись пола. – Только взявшись помогать синьору Буонарроти во всех его начинаниях, в тех областях где его компетенция может пригодиться… – он выразительно посмотрел на тело Тонино и опустил глаза.

Новое предложение помощи взбесило Микеланджело, аж в глазах заслепило от ярости, кулаки его моментально сжались, костяшки на них побелели от напряжения, а его крик заставил вибрировать потолочные балки:

– У меня УЖЕ ЕСТЬ помощник! Прибудет сию минуту!

Оба кулака опустились на мраморную плиту аккурат между фразами. Удар был такой силы, что плита подпрыгнула и накренилась, доктор Паскуале пытался удержать соскальзывавшее тело, но шандал со свечами и медицинский инструментарий посыпались на каменные плиты. Мертвецкая наполнилась адским грохотом, даже бездыханные тела мечтали заткнуть уши, а перепуганный маэстро Ломбарди выцвел и скрючился в три погибели. Посреди этого светопреставления как по волшебству распахнулась дверь, и в комнату ввалился рослый детина в монашеской рясе. В дверях за плечами детины поблескивали шлем и кираса сержанта городской стражи. Монах по-солдатски широко шагнул к маэстро Ломбарди, ухватил несчастного за руку и потащил прочь из укрытия. Перекрикивая грохот, уточнил:

– Синьор, это вы скульптор?

Глава 10

Глаза лекаря округлились от ужаса, он отрицательно замотал головой, открыл рот, но вместо слов с губ сорвалась ниточка слюны. От этой жалкой картины Микеланджело, учинивший разгром в столь малоподобающем месте, испытал странное чувство – словно острое пчелиное жало ввинтилось под лопатку, разлив вокруг боль и жжение. Наверное, это и был укол совести!

Он шагнул к детине и освободил маэстро из его рук, объявил:

– Это я Микеланджело ди Людовико ди Буонарроти Симонии. Устроит?

– Мне, синьор, без разницы, Симонии или нет. Главное, чтобы отца Джироламо устроило. Это он меня к вам отрядил, – лицо у монаха было грубоватым, но открытым, на нем легко читалось недоумение. – Прислал в помощники… вроде того.

– Вы – фра Пьетро?

– Я, синьор.

– Вот и помогай синьору Буонарроти, раз тебя прислали, не загораживай проход! – Сержант отодвинул замешкавшегося монаха, приветствовал присутствующих и осведомился, могут ли они после осмотра тел хоть что-то сообщить о душегубе.

Пока врачи переглядывались, определяя, кому говорить первому, Микеланджело указал на тело младшего мальчика.

– Он высокого роста, синьор сержант, много выше своей жертвы. Это мужчина большой физической силы, – он прикрыл глаза и снова попытался припомнить возницу и добавил: – Но сильно сутулится. Как удавку использует сложенную полоску шелка. Вот, синьор, взгляните, – он показал сержанту виноградный ус. – Здесь есть следы краски.

– Полагаете, молодых людей убивает живописец?

– Нет. Такой краской покрывают карнавальные маски, а иногда расписывают театральные задники. Возможно, раньше этот человек торговал карнавальными костюмами, гримом или возил акробатов. На куртке Тонино, пусть покоится с миром, я заметил следы белой пудры – вот тут в районе плеча. Полагаю, у этого типа есть крепкая повозка с большими колесами, – он развернул плащ младшего из мальчиков. – На шерсти хорошо вины пятна. Повозка с большими колесами обрызгала его незадолго до смерти.

– Толково синьор, действительно, толково.

– Скажите, синьор сержант, на одежде других удавленников находили подобные следы?

– Нет. Никто не смотрел особо. Они же, считай, ребятишки, старались быстрее передать тела родне, чтобы мамки не голосили лишний раз под Синьорией.

Доктор Паскуале тоже задал вопрос:

– Вы лично видели тела всех удавленников, синьор сержант?

– Да, пришлось по службе…

Доктор Паскуале заученным жестом нацепил на нос свои очки:

– Скажите, этих несчастных что-нибудь связывало?

– Что их могло связывать, доктор, ни они сами, ни их родня и знакомы-то не были.

– Нет, я о другом – было ли у них что-то общее? Ну, например, во внешности, или какой-то предмет платья, может быть, отсутствие зуба или цвет глаз, – в подробностях растолковывал доктор. – Понимаете, людей, одержимых бесом, иногда даже самая малая малость толкает на душегубство.

Сержант снял шлем, потер выпуклый лоб, наклонил голову к плечу и стал похож на сыча, по случайности залетевшего в лабиринт городских зданий. Наконец, ответил:

– Хм. Не идет в голову ничего такого, доктор. Единственно, все они были худосочные парнишки, даже до пятнадцати лет не доросли, да волосы у них у всех были темные и курчавые…

– Темноволосых среди флорентийцев большинство, – нервозно улыбнулся маэстро Ломбарди. – Нельзя считать это верной приметой.

– Погодите! Возможно, все удавленники связаны через местность, в которой их отыскали? Дайте мне листок и грифель, – Микеланджело схематично набросал на нем план города. – Давайте, синьор сержант отметим, где нашли каждое тело.

Толку из их затеи вышло немного: обозначения тел оказались слишком далеко друг от друга. Один лишь доктор Паскуале настаивал, что связь есть и все трупы были обнаружены в четверти часа быстрой ходьбы от карантинного госпиталя. Маэстро Ломбарди оппонировал, что не всякий человек ходит так быстро, скорость ходьбы зависит от веса, возраста и даже полнокровия человека. Коллеги-медики вступили в новое препирательство по поводу скорости пеших передвижений, а Микеланджело ощущал, как суставы, особенно левое плечо, наполнились тупой, ноющей болью от холода. Он был не единственным, кому нестерпимо хотелось вырваться из промозглого ледяного мешка, поименованного «мертвецкая». Монах неловко перетаптывался с ноги на ногу, разгоняя кровь – доминиканский шерстяной скапулярий[20]20
  Скапулярий – элемент традиционного монашеского облачения в католических орденах, первоначально – передник темного цвета, использовался в ходе сельскохозяйственных работ для защиты от грязи. Со временем полоса из темной плотной ткани с прорезью для головы стала использоваться как самостоятельный элемент


[Закрыть] был слишком тонким, чтобы согреть. Сержант раз за разом дышал на руки, чтобы обогреть пальцы под перчатками, и не выдержал первым:

– Полагаю, синьоры, оставаясь здесь, мы сильно мешаем диспуту этих ученых мужей. Пора их оставить!

Он звонко чихнул.

Доктор Паскуале опрометью бросился к сержанту, ухватил за подбородок, запрокинул его голову назад и заглянул в ноздри. От неожиданности страж городского порядка забыл оказать сопротивление.

– Для сохранения здоровья – что есть главнейшая задача всякого мыслящего индивида! – от разрушительного влияния катара носоглотки, вернейшее средство – aquam ardentem. О чем писал еще маэстро Микеле Савонарола, известнейший эскулап своего времени. Обратитесь к трактату «De arte conficiendi aquam ardentem», что при переводе с латинского на язык простецов означает «Искусство изготовления огненной воды», кой трактат и содержит указанную рекомендацию.

– Каким же образом принимать се чудотворное зелье? – уточнил монах.

– Для благотворного эффекта достаточное количество спиртосодержащего раствора рекомендовано принять незамедлительно после переохлаждения.

– Благослови вас Господь, синьор доктор, за ваш добрый совет!

– Аминь! – перекрестился монах.

– Следуйте за мной, синьоры! – тут же распорядился сержант и бодро зашагал к двери.

* * *

С того времени как Господь наш Иисус воцарился на троне Флоренции как истинный правитель (при скромном посредстве святого отца Джироламо), город утратил славу веселого Вертепа, где во всякое время года бушуют карнавалы, а вино на пирах льется безбрежными реками. Но и сейчас, в темные дни года и времени, трактиры продолжали работать, потому вся троица без колебаний направилась к ближайшему.

Они шагали молча, стараясь сберечь отставки тепла. Этого коротенького временного промежутка хватило Микеланджело, чтобы обдумать некоторые факты. Все удавленники, павшие жертвами душегуба, прозванного «нагим душителем», были чернявыми подростками. Кроме Филиппе, волосы которого имели цвет спелой ржи и отливали золотом. Хотя покойный синьор де Розелли выглядел очень юным для своих двадцати лет, ошибиться, и принять его за подростка тоже было невозможно. Душегубец, который сеял ужас на улицах Флоренции, был человеком недюжинной силы, в то время как убийца Филиппе без помощника не мог справиться даже с таким субтильным молодым человеком. Имелось и еще одно различие: человек, который орудовал на улицах Флоренции, не пытался скрыть убийства и всегда оставлял тела там, где выдавливал из них жизнь. За вакханалией этих смертей никак не удавалось обнаружить четкий и разумный мотив. Убийца Филиппе был не таков – у него имелся четкий, осознанный мотив. Не вселившийся в душу демон, не мерзкая похоть двигали его рукой, а самая вульгарная корысть. Сохранил бы Филиппе статую в своей коллекции или лишился этого ценного артефакта, это мало повлияло бы на состояние семейства де Розелли, настолько велико оно было.

Возможно, он совершает ошибку, полагая, что молодого человека убили ради обладания античным изваянием, когда на кону стояло одно из крупнейших состояний Флоренции. Выходит, ему придется трястись несколько часов в седле, чтобы добраться до картезианского монастыря и познакомиться с теткой Филиппе, вольно или невольно, извлекавшей большую выгоду из его смерти. Только так он сможет разрешить сомнения и понять, кто выкрал пропавшую статую. Похититель – не обязательно убийца, он мог всего лишь воспользоваться удачно подвернувшимся случаем.

Мысль, что ему придется иметь дело не с одним, а сразу с несколькими преступниками отозвалась в голове Микеланджело тупой болью, он только сейчас заметил, что изрядно отстал, прибавил шагу и нагнал остальную компанию в дверях таверны.

– Слышь, дружище, спроворь нам этого… спиритуссодержащего! – окликнул слугу сержант. Парень остановился, едва не расплескав кувшин вина, и недоуменно уставился на посетителей.

Что случилось с Флоренцией? – сокрушался Микеланджело. Раньше в тавернах говорили о философии и искусствах, здесь финансисты могли поболтать с живописцами, а мореплаватели с поэтами, купцы предлагали редкие рукописи наравне с заморскими специями и притираниями. В глазах рябило от ярких нарядов, золота и каменьев. Сейчас кругом мелькали только красные, простоватые лица, затрепанная темная одежда, да звучала злобная ругань.

– Откуда во Флоренции поднабралось столько деревенских пентюхов? – пробурчал он, и объяснил. – Хватит таращиться, принеси нам выпить чего покрепче. Мы едва не околели от холода!

Слуга кивнул:

– Сию минуту! – он помчался со всех ног, наверстывая потерянное время.

– Нет синьоры, это разве холод? Разве что для итальянцев, – монах довольно хохотнул. – Если забраться повыше в Альпы, вот где холод, доложу вам синьоры! Язык просто-таки норовит примерзнуть к небу, а сопли превращаются в ледышки быстрее, чем долетят до земли. Вот что такое настоящий мороз.

– Не иначе как вы, фра Пьетро, перевалили горный хребет вместе с армией французского короля Карла[21]21
  Карл VIII (1470–1498) – король Франции с 1483 по 1498 г., имел некоторые права на престол Неаполитанского Королевства, которые решил реализовать посредством вторжения. В 1494 году армия Карла перевалила через Альпы и дошла до Неаполя, где Карл короновался и принял титул короля Неаполитанского, Иерусалимского и императора Востока.


[Закрыть]? – догадался сержант.

– Точно. Своими глазами видел, как его нарекают «императором Востока».

– Наверное, вы сопровождали полкового прелата?

– Я? Скажете тоже, синьор скульптор. Не, я нанялся в полк пикенером. Копейщиком, как говорят у нас в Швице[22]22
  Швиц – город на территории современной Швейцарии, в описываемый период являлся частью Швейцарского союза.


[Закрыть].

– И каким ветром эдакого бравого синьора занесло под рясу?

– О! Чудо, синьоры. Отче Джироламо, святой человек, явил нам чудо.

– Чудо? Это он может!

Они дружно расхохотались, и заказали новую порцию выпивки – нет лучшего способа заручится дружбой пары солдафонов, чем распить с ними «достаточное количество» алкоголя. На обратном пути в мастерскую, который они проделали в изрядном подпитии, фра Пьетро от души хлопнул скульптора по плечу:

– Здоров ты пить, скульптор, и вообще крепкий синьор. Отец Джироламо напрасно колотится из-за тебя.

– Колотится? – Микеланджело успел заметить, что бывший пикенер запросто мешает словечки из разных языков и наречий.

– Ну да, переживает, что тебе раньше времени свернут шею, даже меня прислал присматривать…

Микеланджело невольно сделал движение головой, проверяя целы ли его собственные хрящи, ослабил завязку плаща и уверил:

– Видите, ничего мне не сделается! Прошу вас, фра Пьетро, сходите лучше к отцу Джироламо за благословением, у вас это выйдет быстрее. Скажите, что нам требуется благословение на посещение монастыря и записка от него…

– Для чего вам благословение, чтобы паломничать по святым местам?

– Потому что без записки от святого отца нас даже на порог не пустят. Мы направляемся в женскую обитель, к сестрам-картезианкам…

– Ого! Так это благое дело, сейчас же пойду, разыщу святого отца.

– Будем действовать без суеты! – вид выпившего монаха имел ничтожные шансы на милостивый отклик в сердце отца Джироламо, – Лучше загляните к нему утром, я тем временем накажу оседлать лошадей и буду дожидаться вас в мастерской.

* * *

…Голова звенела чугунной тяжестью, а перед глазами плыли кроваво-красные круги, Микеланджело с трудом сел на койке и некоторое время пытался понять, какого пса добивается от него широкоплечий синьор в монашеской ризе.

Малознакомый синьор все бубнил про каких-то лошадей, его слова колотили в уши, подобно барабанной дроби. Наконец, он догадался протянуть скульптору остаток вина в бутылке. Головная боль растворилась в винной кислоте, перед мысленным взором Микеланджело замелькали яркие вспышки, память начала проступать через серую мглу головной боли, пока он не вспомнил все!

Поморщился, допил вино – должно быть он основательно перебрал вчера, – хотел ополоснуть лицо из бочонка с ледяной водой, но, смог поднять левую руку. Боли не было, но рука так и норовила повиснуть как плеть – все движения выходили медленными и неуклюжими, но им надо было спешить: кони уже ржали и были копытом у ближащей коновязи. Фра Пьетро пришлось помогать ему менять рубаху, но отпрянул – на спине синьора Буонарроти, аккурат под левой лопаткой, была припухлость, по которой разливалась краснота. Оно напоминало укус шершня, но в такое время года, когда от холода сводит челюсти, проще повстречать тень святого Франциска, протягивающего путнику свой единственный плащ, чем живого шершня или осу. Однако на всякий случай, монах сделать все, что полагается в таких случаях: надавил на кожу вокруг чуть заметной темной точки, в которой могло оставаться жало. Из ранки появилось несколько мутноватых, зловонных капель, затем прозрачная сукровица с алыми прожилками крови, тогда он смочи кусок холста в бочонке с водой, стоявшем у входа, и с большим тщанием промыл ранку.

Вода была ледяной, но фра Пьетро мало волновали недовольное ворчание скульптора, который был слишком слаб, чтобы сопротивляться заботам милосердного брата. После ледяного прикосновения способность чувствовать и двигаться возвратилась к его руке. Синьор Буонарроти смог взять письмо с личной печатью синьора, просмотрел письмо к матери-настоятельнице, сунул к себе в седельную сумку, отпихнул помощника, взгромоздился на лошадь и пустил ее в галоп.