Текст книги "Игра в безумие"

Автор книги: Джулиан Саймонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Ни одной из них он не писал писем?

– Нет. И никто не называл его Абелем, никогда это имя в связи с ним не слышали.

– Ну и что вы обо всем этом думаете?

– Трудно сказать, инспектор. По-моему, он не похож на убийцу, скорее бедолага, что тискает девочек где-нибудь в кустах. Но я вам хочу рассказать, что узнал от Лоусона. В последнее время они недовольны работой Вэйна. Полагаю, его хотят отправить на переквалификацию или что-то в этом роде.

– Поль, садись. Разговор предстоит неприятный. – Голос Лоусона звучал непривычно глухо. – Сегодня ко мне пришли из полиции, расспрашивали о тебе. Некий Плендер из Роули.

– Понимаю.

Лоусон продолжал все тем же напряженным тоном:

– Расспрашивали о тебе в связи со смертью Луизы Ол-брайт.

– Да. Нашли письмо, которое, по их мнению, напечатано на моей машинке, каким образом – понятия не имею.

– Меня не интересуют подробности, Поль. Вот что я должен тебе сказать. Плендер хотел получить от меня дополнительные сведения – любые сведения – о твоем поведении и характере. Мне пришлось рассказать им о той девушке, родственники которой написали Брайану. Ведь иначе меня могли обвинить в сокрытии информации. И, боюсь, на этом их вопросы не кончатся. Так что извини меня...

– Понимаю. – Тик опять исказил лицо Вэйна. – Понимаю, ты должен был ему все рассказать.

– И ещё вот что. Мне совершенно ясно и другим, полагаю, тоже, что в последние недели ты переживаешь серьезный стресс. Обнаружились некоторые факты – ну, хотя бы та история с туалетами, – которые показывают, что твои решения не всегда на высоте.

– Мы вернулись к прежней системе уборки. Все туалеты теперь полностью обеспечены туалетной бумагой. – Поль деланно рассмеялся.

– Это только пример. Хватает и других случаев.

Все тело Вэйна как-то обмякло, словно в хорошо сшитом костюме вдруг очутился другой обитатель. Лоусону было жаль его, но подобные чувства не имеют ничего общего с бизнесом.

– Раз уж полиция начала копать, не знаю, что она раскопает... что они могут раскопать... Надеюсь, ничего.

На столе замигал огонек телефона. Боб напустился на секретаршу, требуя, чтобы его не беспокоили.

– Есть предложение направить тебя на один из тех курсов, которые упоминались во время обсуждения доклада о повышении эффективности, – на курсы Джея Барнса Лоуренса. Ты о них что-нибудь знаешь?

– Знаю, что человек на таких курсах изображает начальника, а потом ему говорят, что он все делал неправильно. Спасибо, не надо.

– Поль, полагаю, ты не понимаешь ситуации. Я был на твоей стороне, сказал Брайану, что личная жизнь каждого человека – только его дело, но теперь, когда в дело вмешалась полиция, ничего не попишешь. Ты пойдешь на курсы. Начиная со следующего понедельника, на две недели. Когда вернешься, решим, что дальше. Или можешь на месяц уйти в отпуск, а потом посмотрим.

– Выбора у меня нет, да? Кто возглавит мой отдел? Разумеется, Эстер.

– Да, пока Эстер. Было бы лучше тебе на время уйти со сцены, лучше и для тебя, и для фирмы.

– Разумеется, прежде всего благо фирмы.

– Поль, нечего меня винить.

– Если я отправлюсь на курсы, что потом?

– Я сделаю все, что в моих силах.

Поль Вэйн встал, вновь заполнив свой костюм, словно в спущенный мяч опять накачали воздух. На лице его появилась улыбка, которую Боб Лоусон всегда считал неотразимой.

– Благодарствую. Остается лишь одно, так пройти эти чертовы курсы, чтобы этого Брайана Хартфорда удар хватил. Знаю, Боб, откуда ветер дует, это все не ты выдумал. Спасибо, что ты преподнес мне это так деликатно.

Лоусону полегчало. Он любил Поля, когда тот вел себя прилично. Отодвинул картину, прикрывавшую встроенный в стену шкаф, покрутил циферблат и открыл дверцы, за которыми скрывался богатый набор бутылок.

Налив виски, они оба выпили за успехи курсов Джея Барнса Лоуренса.

С увлечением Элис бриджем Поль смирился безропотно, но просил её, чтобы по возможности она была дома, когда вечером он возвращался с работы. Когда холодно спросила "Зачем?" – ответа он не нашел.

– Бридж меня развлекает, занимает ум. Я играла ещё в университете. Ты не знал?

– Нет. Помню, мы когда-то играли вместе, но не знал, что ты воспринимаешь это так всерьез.

– Видел бы ты меня до нашего знакомства! Я играла часто, и весьма неплохо, – зло фыркнула она. – Я тебе готовлю – чего ты ещё хочешь?

– Не будем ругаться. Играй ты в свой бридж...

Его не удивило, когда вечером, после разговора с Бобом Лоусоном, Элис не оказалось дома. В духовке ему была оставлена запеканка. Поев немного, он собрался опять заняться стеллажом в подвале, как кто-то позвонил в дверь.

– Добрый вечер, мистер Вэйн, – сказал Плендер. Поль отступил, чтобы сержант мог войти, но тот только покачал головой.

– Мистер Хэзлтон просил узнать, не могли бы вы прийти в полицию?

– В полицию?

– Нужно выяснить некоторые вопросы. Полагает, что в участке это сделать проще. Я с машиной.

Плендер наблюдал за Вэйном, который поднял руку к горлу, словно его душил воротник, но не возмутился и не протестовал.

Поль Вэйн был в полиции только раз, когда у него из машины украли приемник. Его удивило, как непринужденно там все себя ведут, мужчины болтали и шутили, словно в клубе. Когда он входил, дежурный сержант обратился к старухе с кошелкой:

– Ты опять здесь, бабка? За что на этот раз? Ответ старухи перекрыл всеобщий хохот, к которому присоединилась и она сама.

– За что ее?

– За кражу в супермаркете. Одна из наших постоянных клиенток.

Свернули направо. "Точно как у нас в конторе", – мельком подумал Поль. Потом Плендер постучал в какую-то дверь, и они вошли в комнату, где стоял стол, зеленые шкафы с картотеками, а на серых стенах – фото полицейских спортсменов. Хэзлтон поднялся из-за стола. Лицо его лоснилось, рука была твердой и теплой.

– Мило с вашей стороны, что пришли. Мы подумали, будет лучше, если кое-что выясним в участке.

Поль, оглядев голую, неуютную комнату, подумал, что же можно выяснить в таком месте. Как могут люди, работающие здесь, понять мотивы своих ближних?

– Это суперинтендант Полинг.

Седовласый мужчина с тонкими чертами лица, надув губы, не подал Полю руки, только кивнул. Он сидел в стороне, почти за спиной Хэзлтона, и казался нейтральным наблюдателем. Оба выжидательно взглянули на Поля. Тот чувствовал, что ему нужно что-то сказать.

– Полагаю, речь пойдет о той пишущей машинке.

– Машинка... да, с неё начнем, – охотно согласился Хэзлтон. – Мы хотели бы услышать от вас все, что знаете. Будьте добры повторить то, что рассказали мне вчера вечером, и добавьте все, что помните. Не спешите.

Плендер, сидевший у дверей, достал блокнот. Поль Вэйн говорил спокойно. Когда он закончил, Хэзлтон покачал головой.

– Все это мы уже слышали.

– Больше мне нечего сказать.

– Вот фотокопия письма, отпечатанного на вашей машинке. Вам это ни о чем не говорит?

Поль начал читать.

– Это адресовано не Луизе Олбрайт.

– Я не говорил, что ей. Это письмо, адресованное исчезнувшей француженке.

– Возможно, это вообще не связано с тем случаем.

– Я и не говорил, что связано. Только спросил: ни о чем вам это не говорит?

– Совершенно ни о чем.

– А имя Абель? Вы знаете кого-нибудь по имени Абель? Вам оно никого не напоминает?

– Только что это скорее французское имя, чем английское. И эта девушка была француженкой. Помню одного французского киноактера, которого звали Абель Ганс.

– Но как же Абель, француз он или англичанин, добрался до вашей машинки?

– Я же сказал вам, что не имею понятия. Могу только предположить, что это случилось, когда машинка оставалась в доме без надзора, до того, как мы переехали.

– Но, мистер Вэйн... – Хэзлтон резко сменил тон, теперь в нем звучало насмешливое недоверие. Он выглядел как бульдог, готовый наброситься на жертву. – Вы хотите нас убедить, что кто-то, осматривая дом, чисто случайно увидел вашу машинку и подумал – вот счастливый случай, сяду-ка я и напечатаю письмо на том листе бумаги, который чисто случайно оказался у меня в кармане? Вы в этом хотите нас убедить? Для меня это звучит как нонсенс.

Вэйн казался потрясенным, но не испуганным.

– Я ни в чем не хочу вас убедить. Говорю же, я не могу объяснить.

Старший инспектор ткнул в него длинным костлявым пальцем.

– Вместо этой ерунды попробуйте вот как. Это ваша машинка. Письмо напечатали вы. Хотели избавиться от машинки, воспользовались случаем и отдали её дочери...

– Приемной дочери.

– Не перебивайте меня! – Казалось, полицейский понемногу закипает. Потом вы познакомились с этой девушкой, и что дальше? Ведь это не первое письмо от Абеля, не так ли? Что, если я сообщу вам, что у нас есть ещё письма, отпечатанные на той же вашей машинке, что бы вы на это сказали?

Голос Вэйна остался спокойным. Ему даже удалось улыбнуться.

– Сказал бы, что вашу француженку я никогда в жизни не видел и что, будь у вас ещё письма, вы показали бы мне их фотокопии. И помните, инспектор, что я привык говорить с людьми. Вижу, когда кто-то блефует и пытается меня испугать. Это глупо. И, если позволите, старомодно.

Хэзлтон откинулся на спинку кресла так, что оно затрещало. Полинг своим тихим голосом перенял инициативу:

– Мистер Вэйн, когда вас посетил сержант Плендер... вы помните?

– Разумеется.

– Ваша жена сказала, что вы интересуетесь молоденькими девушками. Что она имела в виду?

– Ничего. – По лицу его скользнула усмешка, и тут же погасла, как огонь маяка.

– Она сказала это, потому что знала о Монике Фаулер? – Полинг ждал реакции на свой вопрос. Вэйну он был неприятен, но он был информирован и готов к нему.

– Да, она знает о Монике Фаулер.

– Ей было тринадцать.

– Ну и что?

– У вас были половые отношения?

– Нет. Я любил её как... вроде как дядюшка.

Хэзлтон фыркнул. Полинг укоризненно покосился на него.

– Меня обвинили во всевозможных непристойностях. Я ничего не совершил, но был настолько глуп, что дал им какие-то деньги.

– Двести фунтов за молчание. Знаю, вы не согласны, но это было за молчание.

– Ну, если вы так называете...

– А как это называете вы? – холодно спросил Полинг. – Вас хотели обвинить в аморальном поведении. Но вы заплатили, и все было забыто.

– Меня никогда бы не обвинили. – Вэйн побледнел.

– Так почему вы платили?

Поль не ответил.

– Потом они написали вашей жене.

– Да.

– Но это был не единственный случай. Расскажите нам о других.

– Был... было это всего один раз.

– Расскажите нам.

– Речь о Шейле Винтертон. Было это семь лет назад. Мы знакомы были с её семьей. Шейла брала у меня уроки французского. Я владею иностранными языками, так что я давал ей уроки.

– И что произошло? – Вэйн что-то пробормотал. – Я не слышал.

– Элис тогда работала по полдня. Однажды она вернулась и застала нас.

– Сколько лет было Шейле?

– Двенадцать. – И едва слышно добавил: – Это был единственный случай, клянусь, единственный. – Голова его упала на стол, плечи содрогались от рыданий.

Полинг поморщился. Эти неприятные сцены приходится терпеть. Весьма деликатно он продолжал:

– А как насчет Луизы? Расскажите нам о ней.

Вэйн поднял залитое слезами лицо. Щеки у него дергались в тике.

– О Луизе Олбрайт мне нечего сказать, я едва её знал, только раз поцеловал её на прощание, сколько раз я могу повторять?!

Полинг встал, зайдя Вэйну за спину. Плендер тоже встал, зайдя ему за спину с другой стороны. Хэзлтон снова нацелил палец, но на этот раз шутливо-укоризненно:

– Нервы, нервы.

Тут Плендер нагнулся прямо к уху Вэйна.

– А родителям она рассказала совсем другое. Вы хотели заняться с ней любовью, но она не согласилась.

Хэзлтон тоже склонился к нему.

– Вы целоваться не любите, не так ли? Вы хотели ей показать, чем вас наградила природа, хотя это не Бог весть что. Это её напугало, да?

– Вы позвали жену на помощь, – продолжал Плендер. – Думали, втроем будет лучше, чем вдвоем, что вас это расшевелит. Но все обернулось худо...

Вэйн, развернувшись на стуле, крикнул своим мучителям:

– Нет, нет, не было этого!

– Хорошо, расскажите нам, как это было, как все произошло.

– Я хочу сказать совсем другое. Я не могу, уже годами не могу, ни за что бы не смог, даже если б хотел.

Полинг вышел, тихонько прикрыв двери. Он никогда не любил допросы, походившие на игру кошки с мышкой, хотя понимал, что иногда это нужно. Но когда почти через час он вернулся, Вэйн все ещё не сознался. Галстук у него сбился набок, элегантный костюм утратил форму, хоть никто его не касался, на лице следы высохших слез. Полинг поблагодарил его за сотрудничество и отправил в патрульной машине домой.

– Нюхом чую, Вэйн не убийца, – сокрушенно сказал Хэзлтон. – Что-то за ним есть, но не убийство. Господи, ну и духота... – Он снял пиджак, рубашка на спине и подмышками была мокрая от пота.

– Но пишущая машинка...

– М-да... Что будем делать?

– Будем приглядывать за ним. Непрерывно. Если тут замешана какая-то девушка или женщина, должны же они где-то встретиться. И потрепите ему нервы, пусть знает, что за ним следят.

Когда Поль вернулся домой, Элис играла в бридж сама с собой по учебнику. Курила одну из своих тонких сигар, и в пепельнице были уже три окурка. Поль сообщил, что с понедельника его направляют на специальный курс, и что он был в полиции на допросе.

– Я не хочу об этом ничего знать. Когда-то это могло меня интересовать, но не теперь...

– Говорю тебе, я могу потерять место.

– Найдешь другое.

– В полиции меня обвинили, что я убил ту девушку. И служанку Сервисов тоже. Обвинили впрямую.

– Какой душный вечер. – Сбросив платье, Элис осталась лишь в бюстгальтере и трусиках. – И что ты переживаешь?

– Знаешь ведь, что я их пальцем не тронул, ты же должна это знать.

Пожав плечами, она снова села.

– Полагаю, "большой шлем" можно разыграть, если будет заходить партнер.

– Элис...

– Почему ты считаешь, что я должна это знать? Я не знаю ничего о тебе, ты не знаешь ничего обо мне. Если идешь в кухню, можешь принести мне бокал лимонада. Я хочу пить.

Было это в четверг вечером.

ГЛАВА XVIII

СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА

Июль.

Перечитывая последние записи, снова задаюсь вопросом: для кого я это пишу? Ответ: для себя. Да, но и для всех остальных тоже. Обращаясь к кому-то, не знаю к кому. Мой Идеальный читатель все поймет и все простит. Да, не сомневаюсь, ему будет что прощать.

Но прежде всего Идеальный читатель оценит мой талант. "Здорово сыграно", – скажет он, и я вижу, как восторженно он мне аплодирует. Люди и не знают, как я талантлив. Это моя тайна. Мэтр говорил: "Славы, за которой так гонится весь свет, я не коснусь рукою, а презрительно отшвырну ногой".

Но и Фридрих Ницше жаждал признания друга, единственного друга. Вспомните названия глав в "Эссе Хомо": "Почему я такой умный", "Почему я такой талантливый", "Почему я пишу такие мудрые книги". Как и Мэтр, я пишу для человека, который меня поймет. Это не Бонни. Она глупа, она мое орудие, не больше. Она во власти страстей. А я их использую, я выше их.

В ту ночь ко мне явился Клейтон, чего не было уже многие годы. Мы вместе шли купаться, вода была ярко-ярко-синей (я знал, что она синяя, хотя и не видел этого, во сне я никогда не вижу красок). Я плыл под водой и видел ноги Клейтона, они шевелились, как бледные листья. Потом исчезли. Что-то сжало мне горло. Я знал, что это руки Клейтона, и заметался, чтобы вырваться. И тут проснулся, весь дрожа, в мокрой пижаме.

И вспомнил Клейтона, моего любимого брата. Такого умного... Дома у нас, наверху в мансарде, где постель была втиснута в угол под скатом крыши, так что я всегда стукался головой, когда садился, Клейтон вечно мучил меня загадками.

Вопрос: Ты хотел бы быть глупее, чем выглядишь, или выглядеть глупее, чем есть?

Ответ: Ито, и другое невозможно.

Клейтон знал десятки и сотни загадок. Я выбивался из сил, пытаясь их разгадать. Но в школе и перед посторонними он меня защищал и любил. Нужно заботиться о младшем брате, говорили ему, и Клейтон соглашался. Нужно слушаться брата, твердили мне, и Клейтон подтверждал.

Клейтон защищал меня. Когда мне было семь лет, мальчишки в туалете мучили меня, двое меня держали, а двое дергали за мошонку. Потом вдруг налетел Клейтон, страшный, как черт, и прекрасный в гневе, как Бог.

Клейтон – как Бог. Мне было семь, ему девять. Девятилетний Бог. Как Бог, он требовал, чтобы я почитал его. Поклонись, говорил Клейтон, и я кланялся. В мансарде я чтил его, чтил руками и губами. Клейтон был крутой Бог. Иногда я целовал ему ноги.

Как можно убить Бога? Это невозможно.

С безопасной площадки на вершине утеса он взирал на меня. Я висел на отвесной скале и плакал.

– Плакса, – сказал он. – Глупый маленький плакса боится высоты.

Море подо мной было белым от пены.

– Плаксу надо наказать. Плакса должен научиться лазать по скалам. Спустившись чуть ниже, легко и ловко, он протянул руку, чтобы помочь мне. А я схватил за руку и потянул.

Кусок скалы, отломившись, медленно падал вниз. Клейтон засучил ногами. Отпустил руку, и я увидел, как он летит мимо меня.

Он не издал ни звука. Боги не кричат. Я видел в воздухе его тело.

Почему он не взял меня с собой? Ведь он был Бог. Почему я потом так легко вскарабкался на безопасное место?

Умышленно ли я стянул его вниз? Все так думали. Целую неделю после похорон никто со мной не разговаривал. Мансарда стала моей. Мне уже не нужно было никого чтить. Клейтон умер двенадцатилетним.

Инстинкт заставляет человека уничтожать своих богов. Но боги бессмертны, они всегда возвращаются.

Я ненавижу женщин? Нет. Но представляю себе не только Идеального читателя, но и Идеальную женщину, прекрасную и покорную. Женщина должна видеть в мужчине своего Бога, как я видел в Клейтоне.

Представляю Памелу, которая мне написала. Черты её тонкие и нежные, как и пальцы её, волосы шелковистые, как волосы рейнской русалки. И конечно, она понимает высокие материи, умеет подняться над суетой, жаждет общности душ. Жаждет тела, но видит сквозь него дух.

Бонни недоступны эти сферы. Мысль её все время возвращается к низшим вещам. Жаждет только крови, ни о чем больше не думает. Может быть, мне придется оберегать от неё Памелу, как берег меня когда-то Клейтон от злых мальчишек. Потом Памела будет чтить меня как Бога. Будет целовать мне ноги.

Бонни не способна воспринять бесконечность. Не способна воспринять Игру, смотрит на неё как на шутку. Бонни – мое низшее естество.

ГЛАВА XIX

ПРОИСШЕСТВИЕ В ПЯТНИЦУ

Детективу Билли Патерсону было двадцать три года; рослый, веселый, дерзкий полицейский любил пиво и девушек, именно в таком порядке. Еще он был лучшим центральным нападающим в команде полиции и одним из двух наибольших выпивох. Сообразительностью не отличался и умудрялся так и лезть на глаза.

Утром в пятницу они с коллегой ждали в конце улицы, когда Поль Вэйн выйдет из дому, чтобы оставить потом машину на станции. Патерсон тоже вышел и уселся в том же купе, что и Вэйн. Потом, постаравшись, чтобы вахтер в "Тимбэлс" узнал, что он из полиции, уселся в холле, читая комикс. Обедать Вэйн отправился в закусочную, где съел сэндвич и выпил две большие порции виски. Патерсон потягивал пиво у другого конца стойки. Тогда Вэйн и заметил его впервые. Возвращаясь в офис, оглядывался, следует ли Патерсон за ним.

Большую часть дня Патерсон провел в кафе напротив. У него был с собой приличный запас комиксов, казавшихся ему невероятно забавными, так что он не скучал. С развлечениями у Патерсона проблем не было. Единственное, что его беспокоило, – то, что была пятница. Он верил, что по пятницам ему не везет. Действительно, по пятницам он уже дважды терял поднадзорных.

Вэйн ушел из офиса без четверти шесть. Патерсон следовал за ним по пятам. Снова уселся в том же купе. В Роули, выходя со станции, Вэйн остановился, словно собираясь заговорить, но потом пошел дальше. Патерсона ждала патрульная машина, сопроводившая Вэйна до дома. Проследив, что тот вошел внутрь, они остановились чуть поодаль.

– Остаешься? – спросил Патерсон.

Его напарником был Тини Нобл, пожилой неудачник, вечно кислый из-за того, что его не повышают.

– Какого черта нам обоим терять время! В десять я тебя сменю.

Через пять минут за ним пришла машина. Патерсон устроился поудобнее и принялся за следующий комикс.

В доме было неуютно. Пепельница полна сигарных окурков, посуда немыта, в духовке пусто. Элис, видимо, играла в бридж. Поль Вэйн взглянул через окно на машину, стоявшую на улице. У него разыгрались нервы, казалось, по коже что-то ползает. Заглянув в кладовку в поисках чего-нибудь на ужин, он вдруг понял, что не может даже подумать о еде.

На столе в гостиной лежало письмо.

"Поль!

Я ухожу. Сожалею, но это единственный выход. Если полиция начнет меня расспрашивать об этих девушках, я не выдержу, да и к чему мне это? И это, и все остальное. Ведь я старалась, хоть ты и не поверишь. Думаю, нет смысла склеивать то, что разбилось. Мы не подходим друг другу, вот и все.

Готовить у меня времени не было. Можешь поужинать в том новом ресторане, который ты недавно так расхваливал.

Элис.

P.S. Дженнифер я сказала. Ее это не удивило".

Поль был ошеломлен, как всякий, кто думает о чем-то так часто, что убежден – этого никогда не случится. Элис никогда не шутила, но он упорно убеждал себя, что это шутка и что сама она наверняка где-то штудирует учебник бриджа – пожалуй, в комнате Дженнифер? Он отправился туда. Потом кинулся в спальню, взглянул на опустевший туалетный столик, потом, как будто все ещё не веря, распахнул дверцы шкафа. Платья жена забрала, но не все. И перестелила постель. Стала бы она это делать, не думая возвращаться? Что, если спрятала куда-то одежду, чтобы уколоть его побольнее? Может, чемоданы в подвале?

Он кинулся туда. Чемоданов не было.

Билли Патерсон, увлекшись напряженным сюжетом, перевернул страницу. Тут вдруг он услышал какой-то шум, и мимо промчалась "кортина" Вэйна, с визгом шин исчезнув за поворотом. Чертыхаясь, он завел мотор, что удалось только со второй попытки, развернулся и погнал за Вэйном по Барджес-роуд. "Кортина", опередившая его на полквартала, снова свернула налево.

Патерсон взглянул на часы. Без четверти девять, уже начинало темнеть. Ухватив руль одной рукой, он достал микрофон, связался с полицейским участком и доложил о происходящем. В результате он потерял время и, свернув на Кэри-авеню, испугался, не обнаружив "кортину". Притормозив на перекрестке, огляделся по сторонам. "Кортина" исчезла. Кэри-авеню одним концом выходила на Лондон-роуд, другим – на Мэшхолт Плейс. Машин было много, "кортины" – ни следа.

Он вызвал участок.

– Патерсон. Я его потерял.

Дежуривший сержант Пинк возмутился:

– Что? Ты же стоял перед его домом.

– Он вылетел как ошпаренный. Пока я развернулся...

– Смотри, чтобы ты не вылетел, как ошпаренный, когда шеф узнает. Дай мне его номер. Давай прочеши окрестности, будь на связи да не спи за рулем.

"Пятница, – подумал Патерсон, – так я и знал".

Свернув комикс, уже хотел было выбросить его в форточку. Но потом сунул в карман дождевика и поехал на Лондон-роуд.

Табачный ларек был закрыт, как и остальные магазины на Стейшен-роуд. Машин было мало. Темнело. Салли сказала:

– Не приедет.

– Еще только девять. Не нервничай, малыш. Если Абель Гилузо явится, нас-то двое.

– Письмо с тобой?

– Разумеется, – она взмахнула большой матерчатой сумкой. – Мы его покажем, я скажу: вы Абель Гилузо, а я Памела Сексбомба, и желаю вознестись к высотам наслаждения... Ну, у тебя уже были такие сексуальные приключения?

– Ничего я не знаю о сексуальных приключениях. Что-то у меня мороз по коже.

– Ты ещё не видела моего чудо-защитника. Я имею в виду не презерватив. – Покопавшись в сумке, Памела достала полицейский свисток. – Только свистну в него, Абеля как ветром сдует.

– Эта улица какая-то странная.

– Ну, воробыш, не трусь. Нормальная улица, такая нормальная, аж тошно.

Двое парней, присвистнув, перешли через улицу. Проезжавший автомобиль затормозил было, но тут же прибавил ходу.

Ребятам было лет по шестнадцать. Под густыми нечесаными космами невзрачные прыщавые физиономии. Один из них начал:

– Ну, так что?

Другой подхватил:

– Если вы что-то ищите, мы к вашим услугам.

Салли к вульгарному приставанию не привыкла и обиженно отвернулась. Памела спокойно сказала:

– Очень жаль, ребята, но мы ищем не вас.

– А у него есть что-то получше, чем у меня? – Первый положил руку Памеле на плечо. – Пойдем, я тебе покажу.

– Минутку. – Она достала из сумки свисток. – Свистнуть?

Парни недовольно отшатнулись.

– Ненормальная, – буркнул один. И они потащились дальше.

– Уже поздно. Я пошла домой. Пошли, Памела, поужинаем.

– Не думаю, что один из них мог быть Абелем. А ты?

– Не знаю, и мне все равно. Мне это не нравится. Пошли к нам, переночуешь.

– Подождем ещё пять минут. Тебя не интересует, как он выглядит? Боишься, он горбун или заика? Нет желания порезвиться с горбуном? Это может оказаться интересным.

Вообще-то Салли нравилось в Памеле почти все – непринужденность, сексуальная раскованность, прямодушие, легкий взгляд на жизнь, – но иногда та её утомляла, : вот как сейчас. Так что она отвернулась и ушла.

На углу Салли оглянулась. Опершись о киоск, Памела прикуривала. Они обменялись воздушными поцелуями.

Через пять минут автомобиль, который вспугнули парни, выехал из-за угла, снова притормозил и остановился. Памела подошла ближе.

– Мистер Гилузо?

– Вы, конечно, Памела. – Нагнувшись, тот распахнул дверцу. Памела села, машина тронулась.

– Я вас представляла совершенно иначе.

Мужчина искоса взглянул на нее.

– И я вас тоже. По крайней мере, пока.

– Странно, вы не горбун.

– Горбун?

– Да это так, просто шутка. – И тут, почувствовав, что сзади кто-то есть, она оглянулась. – У нас компания? Куда едем?

– Почему вы не пришли одна?

Снова повернувшись к водителю, она не заметила вату, которую кто-то сзади плотно прижал ей к лицу.

ГЛАВА XX

СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА

Суббота, 23 июля.

Почему человек бывает разочарован, когда исполняется его желание, почему это его совсем не радует? Я искал ответа у Мэтра, но не нашел. Но, конечно, он тоже знал разочарования, радости, обращенные в прах, лучше, чем кто-либо из живущих на этом свете.

Памела... Я перечитал все то, что написал о ней лишь два дня назад. "Она понимает высокие материи, умеет подняться над суетой, жаждет общности душ..." и тому подобное. Все не то, не то. Она оказалась воплощенной ограниченностью, обычной современной пустышкой.

Слушаю часть ленты, которую мы записали. Пленками занимается Бонни. Она просто купается в этом. Не могу сказать, что и я наслаждаюсь, но отдаю ей должное. В известном смысле ограниченность Памелы нас оправдывает.

Мы все приготовили. Привязали её как надо. Приведу только часть ленты, всего там гораздо больше.

Дракула: – Ты должна понять, Памела, с нами ты начнешь совершенно новое существование. Вступишь в иной мир, которого ты раньше не знала.

Памела: – Да кончайте вы эту ерунду. Если хочется извращенного секса давайте.

Бонни: – Видишь? Дай мне, я...

Дракула: – Нет, Бонни.

Памела: – Что это? Что вы собрались со мной делать?

Дракула: – Памела, я хочу, чтобы ты поняла...

Памела: – Я не лесбиянка, но ничего, можно попробовать.

Дракула: – Послушай. Наслаждение, которого хотим мы с Бонни, – не сексуальное, хотя в нем может быть и секс. Это божественное наслаждение. Попытайся это понять. Можешь представить, что, подвергшись мукам, ты способна вознестись в иные сферы бытия, в сферы высшего измерения? Можешь ты представить возвышенную радость, когда сон становится реальностью? Помнишь, я в письме об этом спрашивал.

Памела: – Помню.

Дракула: – Скажи мне, в чем главная, самая прекрасная мечта?

Памела: – Откуда я знаю... Пойти на осенний показ мод Ива Сен-Лорана и заказать любое платье, которое захочу. Переспать на яхте с мужчиной, который окажется миллионером и подарит мне потом эту яхту.

Дракула: – И это все?

Памела: – Я бы лучше соображала, если бы вы меня развязали.

Дракула: – И ничего больше, ничего выше?

Памела: – Не знаю, что вы хотите от меня услышать.

Дракула: – Дело не в том, что мы хотим от тебя услышать, а в том, что ты хочешь сказать. Я тебе кое-что открою. Я – граф Дракула. А она – Бонни Паркер.

Памела: – Вы ненормальные. (Вопль.) Что она делает, пусть оставит меня в покое! О-о-о!

Бонни: – Бонни любит кровь, понятно? Кровь её волнует. Я поцелую её, эту ужасную рану.

Памела: – Убирайся. Пожалуйста, пусть она меня не трогает.

Дракула: – Оставь её.

Бонни: – Тогда зачем мы здесь?

Дракула: – Нет, нет. Памела, ты не понимаешь, что означает болевой предел? Его испытывают атлеты, и те, кто в состоянии его преодолеть, приходят в мир, где боль не существует. Разве это только представление, что можно одолеть боль? Ведь атлеты превращают это представление в действительность. Вот и мы пытается сделать то же. Когда боль становится наслаждением и наслаждение – болью? Принимай это все как игру, а себя представляй игроком.

Памела: – О Господи Боже, спаси меня! (Шум; со связанными ногами она пыталась прорваться к дверям, грохот падения).

Дракула: – Ну, ты уже понимаешь? Я твой господин. Я приказываю, ты должна подчиняться.

Памела: – Только потому, что ты мне связал ноги, мерзавец.

Дракула: – Детали не важны, важен сам факт. Тебе достаточно представить себя рабыней...

Бонни: – Ну хватит. Давай что-то делать.

Дракула: – Нет, ты не понимаешь. Памела, преклони колени. Целуй мне ноги.

Последние слова я произнес размеренно, как добрый господин своему слуге. Ответом мне был поток мерзких оскорблений, которые я приводить не буду. Вообще не буду. То, что происходило потом, меня возбуждало и отталкивало, но я был разочарован. Игра должна была быть Вещью в себе, некоей самоценной действительностью. Но не вышло...

Примечание.

Я уже писал, что в том, что мы делали, был и секс, но его из Игры следует исключить. Что мы с ней проделывали в этом случае? Не помню.

Магнитофон. Вот в чем ошибка. Правда, Бонни так не думает, непрерывно слушает ленту и млеет от удовольствия. Но больше я не позволю. Меня пугает то, что звучит с ленты. Это не та правда, которой я ожидал.

Бонни. Как она кровожадна. Мои цели – чистота души, идеальные связи, её – резать и истязать. Когда-то и я хотел того же? Да, но я хотел большего. Бонни ищет только удовлетворения для себя, а не идеальную Игру. Это недопустимо. С этим нужно кончать.

Вчера вечером она смеялась надо мной, спрашивая, почему Дракула забыл свою роль вампира. Но меня волнует Игра, её абстрактное совершенство. Я не люблю запаха крови.

Все это я пишу на другой день, в субботу, в состоянии глубокой депрессии. Не уверен в своих идеях и желаниях, и не знаю, стоит ли продолжать. То, что я совершил, – зло с обычной точки зрения. Но какие критерии здесь нужны? Мэтр говорит: "Все "дурные" поступки вызваны чувством самосохранения, или, ещё точнее, ожиданием удовольствия и стремлением избежать наказания, боли; и такие мотивы не могут считаться злом".