Текст книги "Русская рулетка"

Автор книги: Джульетто Кьеза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Коммунизм не может умереть дважды или трижды. Те, кто извлек выгоду из его первой и последней смерти, похожи на червей, пожирающих брошенный труп. Высасывая последние соки, они не создают ничего нового. Они разбогатели на миллионы долларов, но ни Камчатка, да и Россия в целом, эти деньги никогда не увидят. Богатство столь велико, что, для того чтобы мудро им распорядиться, нужны люди совершенно другого склада. «Новые русские», запустив руки в общенациональную собственность, стараются выхватить самые жирные куски. Тысячи тонн рыбы, косяки которой подходят буквально к порогу дома, пропадают:

заниматься ею никто не хочет, так как рыба приносит всего 10 % дохода, в то время как икра – сотни процентов. Они вынимают икру и выбрасывают рыбу. Когда советские суда проржавеют до дыр, новые хозяева также бросят их и поедут нежиться под солнцем где-нибудь в Саргассовом море.

Иностранцы, особенно японцы, на своих новых судах берут все, что могут, и еще сверх того. Они немедленно начинают переработку свежепойманной рыбы. Ценнейший продукт будет продаваться на рынках всего света. Его можно использовать в свежемороженом и консервированном виде. Из отходов производства делают рыбную муку для откорма скота. Иностранцы мошенничают, подкупают российских инспекторов, которые делают вид, что контролируют количество выловленной рыбы, а на самом деле смотрят на нарушения сквозь пальцы. И все за полученный «в подарок» какой-нибудь джип «Чероки». Вот откуда загадочные джипы на улицах Петропавловска!

На суше дела еще хуже. Созданная при социализме производственная цепочка отличалась крайне низкой производительностью, но по крайней мере ничего не разрушала. Сейчас не так. В поселке Октябрьский, построенном прямо на берегу моря и когда-то населенном переработчиками рыбы, еще осталась холодильная установка на 5000 тонн, купленная в 1988 году у финнов. Она приватизирована, но мне так и не удалось выяснить, кто ее хозяин и сколько он за нее заплатил. В декабре холодильник пуст и закрыт. Завод по переработке рыбы тоже приватизирован. И здесь хозяина нет и неизвестно, кто он. Есть только один подручный Сергей Дашкевич, выступающий в роли заместителя директора, который занимается мелкими ремонтными работами. Во время путины на заводе работают 96 человек, дневная смена длится 17 часов, и так на протяжении 4 месяцев. Потом все закрывается. «Почему?» – спрашиваю я. «Потому, что рыба кончается, – отвечают мне, – и вообще нам и так хорошо». «А финский холодильник?» – «Он работает на себя, да и цены у них слишком высокие».

И никому вроде бы не приходит в голову, что можно поставить десять таких холодильников и обеспечивать работой 20 заводов круглый год. Дашкевич только усмехается. «Конечно, – думает он, – разве этот иностранец что-нибудь понимает?» А вслух говорит: «Кто же на это все деньги даст? Да и продавать по хорошей цене мы можем только то, что успеваем произнести».

Я смотрю на грязную стеганую куртку Сергея Дашкевича, на его длинную бороду и плохие зубы. Сколько он получает? По меньшей мере тысячу долларов в месяц. Чуть поодаль в снегу среди куч металлолома виднеется «Honda Civic», которая, несомненно, принадлежит ему. Он думает, что я ничего не понял, а я, слушая, что он рассказывает, вспоминаю о «двойной правде» советских времен: когда твой собеседник говорил тебе об одном, думая совсем про другое. Дашкевич не говорит мне самую главную вещь во всей этой истории: кто только попробует тронуть сей «Клондайк», сразу может заказывать себе место на кладбище.

Во время путины в Октябрьский съезжаются десятки пиратских артелей, которые приобрели лицензии, подкупив на этот раз местных чиновников. В них набирают первых попавшихся работников, завербованных даже на материке. Никто не платит ни копейки налогов. Берут только икру и оставляют на берегу на протяжении многих километров десятки тысяч тонн гниющей рыбы. Даже сейчас, когда все до следующей путины засыпал снег под ногами хрустят рыбьи кости. Совершенно ясно, что никто не контролирует квоты лова: жить-то надо. Но уже сегодня ученые говорят о том, что скоро путина резко сократится, может быть, исчузнет совсем. Экологическая катастрофа прикроет окончательно этот «рог изобилия».

После учиненного разбоя ландскнехты возвращаются в Петропавловск или на «материк», проживая свои деньги до следующею года. Теперь я понимаю, почему в городе так много роскошных автомобилей и не менее роскошных магазинов, не уступающих московским. И еще мне понятно, почему три четверти местного населения страдает от холода, дети не ходят в школу, люди мрут в больницах, а зарплата и пенсии не выплачиваются. Прочь oт этого ужаса…

…К другому ужасу. Я в совхозе Петропавловский, последнем динозавре социализма, готовом почить естественной смертью. Последние крестьяне будут переселены в районный центр и пополнят ряды местных безработных. Здесь, в 10 км от Петропавловска, чувствуешь себя, как в музее. Приватизация для совхоза равнозначна закрытию, а реформа просто-напросто перекрыла кран государственных дотаций. «Да Бог с вами, – с горечью говорит Игорь Прибылов, сорокалетний главный инженер этой археологической древности. – О сельском хозяйстве у нас никто больше слышать не хочет!» Совхоз остался в том же плачевном состоянии, что и при социализме, – с неделимой собственностью, принадлежащей 240 рабочим-акционерам (при наделе в шесть гектаров на человека).

То, что никто не может выйти из хозяйства, забрав свою долю, не свидетельствует о проявлении социалистического предубеждения к свободному фермеру. «Эта земля требует мелиорации и больших капитальных вложений, что может осилить только коллективное хозяйство. – объясняет Прибылов. – Если мы поделим землю на всех, никто в одиночку не сможет ничего сделать».

– А какие у вас доходы?

– Об это и говорить не приходится. Без помощи государства нам не выжить. Но у нас в хозяйстве есть 2000 коров, которые дают хорошие надои молока, 34 тонны в день, хотя раньше давали 10–11. Только благодаря этому нам удается прокормить 240 семей. Если мы закроемся, для них наступит катастрофа.

– Какие у вас заработки?

– 300–400 рублей в месяц, но последний раз зарплату платили в марте.

– За счет чего же живут люди?

– За счет приусадебного хозяйства – каждому выделено под огороды 6-10 соток.

– Инвестиции?

– Восемь лет мы не видим уже ни копейки. Все чиним, латаем. Каждый год теряем до 10 % сельхозтехники, которую разбираем на запчасти. Через 3 года нам не на чем будет пахать и убирать. Куда податься людям? – голос Прибылова прерывается от волнения. – Вначале мы все хотели перемен, но не того, что произошло. Иногда я удивляюсь: почему никто не берет в руки автомат?

– А никому еще в голову не пришло провозгласить отделение Камчатки? В сущности здесь есть все, чтобы сделать людей счастливыми: золото, газ, рыбные богатства, равным которых нет в мире…

Игорь Прибылов задумывается, прежде чем ответить. У подножия пологого холма расстилается Тихий океан. То место, где мы с ним стоим, раньше было переднем краем линии обороны. Еще видны остатки траншей, ходов сообщения и блиндажей. В случае войны американцы или японцы, наверное, высадили бы здесь свой десант. По крайней мере, так считали советские генералы, которые приказали изрыть весь этот холм, как швейцарский сыр. Все это уже растворяется в исторической дымке прошлого и кажется невероятным. За нашими спинами синеют заснеженные вершины вулканов, которые возвышаются над бескрайними просторами безлюдной и невозделанной земли и над морем, замерзшим только у кромки пляжа.

Я был дома у Прибылова, там чисто и опрятно, в шкафах стоят книги. Познакомился с его женой и его маленьким сыном. Сможет ли эта крестьянская семья, затерянная во времени, продержаться? Почему еще молодой и образованный человек согласен оставаться здесь пленником, загубив свою жизнь? Игорь Прибылов отрывается от своих мыслей только для того, чтобы ответить на мой вопрос, который я ему задал еще на холме: «Это отдаленная перспектива. Но если мы и дальше будем так катиться вниз, это не исключено. Нас загоняют в угол. И тогда люди будут готовы встать под знамена тех, кто укажет путь к спасению».

Глава 2
ФЕДЕРАЛЬНОЕ САМОУБИЙСТВО

Представьте мне ваши предложения по поводу того, что вы бы хотели получить от Федерального центра (в смысле полномочий), и мы пойдем вам навстречу». Волк теряет шерсть, но не повадку. 21 апреля 1999 года Ельцин выступал перед небольшой, но важной аудиторией – 19 губернаторами, приехавшими в одну из многочисленных подмосковных резиденций Ельцина, главного обличителя привилегий советской номенклатуры и именно поэтому избранного президентом. Собравшиеся были его самыми преданными людьми, на чью поддержку он прежде всегда мог рассчитывать. Встреча проходила накануне повторного голосования в Совете Федерации по щекотливому делу Генерального прокурора Юрия Скуратова, которого Борис Ельцин хотел убрать. Результаты первого голосования обескуражили российского президента: только 6 губернаторов и региональных лидеров поддержали его обращение. Престижу Кремля был нанесен настолько тяжелый удар, что генерал Лебедь, губернатор Красноярского края, заявил, несколько преувеличивая, что это конец президентской республики в России.

Надвигалась к тому же процедура импичмента со стороны Думы. Опасность для Ельцина становилась вполне реальной. Голосование означало, что плотина из губернаторов, главной силы Совета Федерации, может рухнуть под ударом возможного импичмента. Таким образом. Ельцин перед вторым голосованием принимал меры предосторожности, исходя из собственных представлений о том, какими должны быть эти меры, оставаясь верен себе, поскольку при решении главных вопросов он способен быть только самим собой. Он созвал преданных людей и сказал, что готов даровать им большую автономию и новые полномочия. Перед ним – каменные лица самых выдающихся представителей выборной постсовстской номенклатуры: Эдуард Россель из Свердловской области, Дмитрий Аяцков из Саратовской, Анатолий Гужвин из Астраханской, Геннадий Игумнов из Пермской, Анатолий Лисицин из Ярославской, Виктор Кресс из Томской, Владимир Елагин из Оренбургской. «Я всегда считал и буду считать, что вы для меня на первом месте. Потом идут министры и все остальные»,[2]2
  Сегодня. 1999. 22 апреля


[Закрыть] – увещевал президент региональных лидеров, чтобы сохранить свою собственную власть.

В очередной раз сиюминутные выгоды взяли верх над стратегическими государственными интересами. Российский президент подливал бензин в огонь в стране, и так уже охваченной пламенем сепаратизма, в надежде, что раздувание пожара позволит ему в очередной раз избежать ответственности. По существу, достаточно этого небольшого изложения неопровержимых фактов, чтобы обвинить Ельцина в предательстве национальных интересов и нарушении конституции, которая именно президенту отводит роль гаранта целостности государства. В апреле 1999 года по сути повторялась – в более худшем варианте, на более низком уровне торга – попытка удержать ускользающую власть, та же самая операция, в результате которой Борис Ельцин взошел наверх в начале своей разрушительной эпопеи.

То, что начинается как трагедия, в конце оборачивается фарсом, как сказал бы Маркс. Но уж тогда, при восхождении Ельцина к вершине власти, можно было заметить разрушительное действие такой его политики. Если бы мы захотели определить, естественно условно, дату начала распада России, необходимо было бы вернуться на 9 лет назад в июнь 1990 года, когда в полный разгар входила борьба между правительством Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (одной из 15 республик СССР, уже находящейся в руках Ельцина) и союзным центром во главе с Михаилом Горбачевым. Ельцин поставил целью ослабить союзный центр любыми средствами. Попав на место главы самой крупной республики Союза, он получил великолепную возможность выступить с инициативой, которая стимулировала уже явные центробежные тенденции почти во всех союзных республиках. Его главным инструментом стало провозглашение суверенитета РСФСР. Почти единогласно одобренное Съездом.

Отдавал ли Борис Ельцин себе отчет, какими могут быть отдаленные последствия такого шага? На этот вопрос нет ясного отпета. Но, возможно, у него просто не было времени подумать о таких праздных вещах. На карту была поставлена власть, все остальное было незначительным, второстепенным. (В точности так же – опять 21 апреля 1999 года.) Но независимо от того, хотят ли политические лидеры задавать себе те или иные вопросы, эти вопросы, рано или поздно, сами напоминают о себе. Все то. что Ельцин делал для достижения личной власти, отразилось впоследствии на проблеме автономий, которые входили в состав РСФСР. Со временем об этом многие забыли, но вернуться назад и проследить, что тогда было сказано и сделано, совсем нетрудно. Это важно для понимания того, где и как были посеяны семена зла, которое сегодня душит Россию и тянет ее на дно.

Достаточно вспомнить, среди прочих, выступление Ельцина в августе 1990 года во время его поездки в Татарстан: «Мы не встанем на ошибочный путь, остановив процесс национального самосознания. (…) Россия подпишет договор с Республикой Татарстан или государством Татарстан, это решит Верховный Совет). Внутри всей России будет заключен конфедеративный договор. (…) Надо исходить не из того: сколько полномочий вам даст Россия, а из того, сколько полномочий вы можете взять на себя, а сколько делегируете России. (…) Берите столько суверенитета, сколько способны проглотить. А сколько останется, вернете России через договор» (процитировано по «Независимой газете» – приложение «Регионы». 1998. № 17).

Призыв такого рода не мог не быть услышан: в течение того же года почти все автономные республики России провозгласили разные формы суверенитета. Даже некоторые автономные округа провозгласили себя республиками и получили таким образом право на собственную конституцию. В течение 1990 года в России возник десяток суверенных государств, каждое из которых де-юре и де-факто вступило на путь отделения от России, если не территориального, то по крайней мере юридически институционального. Можно даже сказать, что процесс распада России начался с точки зрения структуры государственной власти даже раньше, чем аналогичный процесс в Советском Союзе, который. как известно, охватил страну в 1991 году. А крах Великой России («Советского Союза), как писал по этому поводу Виталий Третьяков, не только «создал прецедент, который позволяет представить возможность распада и самой России», но и подготовил цепную реакцию распада, ввиду того, что границы между республиками в СССР были «установлены таким образом, что, наряду с естественно отделяемыми территориями, из России уходили исторически принадлежавшие ей земли». Речь идет о тех землях, что были не завоеваны, а присоединились к России добровольно (например, Грузия), или о тех. что были всегда исторически связаны с Россией (наиболее характерный пример – Крым).

Конституцией 1993 года придавалось первоочередное значение договорам между центром и автономиями по разделению полномочий. Когда различные республики (например. Татарстан и Башкортостан) внесут эти документы в свои конституции, то этим подтвердят конфедеративный характер своих отношений с центром. В еще действующей российской Конституции 1993 года обращают на себя внимание 3 элемента, которые вставлены туда словно нарочно, как мины, предназначенные рано или поздно взорвать Российскую федерацию:

а) все субъекты Российской федерации обладают правом на собственное законотворчество (статья 66, пункт 2);

б) прокуроры в автономиях назначаются Москвой, но по согласованию с теми же автономиями (статья 129, пункт 3);

в) члены Совета федерации (по 2 человека от каждого субъекта Федерации, соответственно президент или губернатор и представитель местной «законодательной власти) неприкосновенны в течение всего срока их мандата. А один элемент столь же опасно отсутствует: в Конституции даже не упоминается механизм федерального воздействия или какой-нибудь другой юридический инструмент, дающий центру предпочтительное право толкования закона в спорных случаях (только Конституционный суд может выполнять роль арбитра).

С совершенно абстрактной точки зрения политическая децентрализация могла бы показаться прогрессивной в плане создания нечто подобного системе, которую превосходно описал Алексис де Токвиль и которая была одним из источников силы нарождающейся Америки. Не исключено, что кое-кто из составителей ельцинской конституции именно это и имел в виду, т. е… может быть, не все, но крайней мере часть авторов нелепой российской Конституции была, несомненно, уверена, что их произведение демократично и прогрессивно. Но на самом деле эти четыре законодательных перла послужили основанием для ускорения феодализации России.

Статистика Министерства юстиции показывает, что каждый третий закон, принятый в автономиях, противоречит российской конституции и федеральным законам. Произошла «стихийная децентрализация» федеральной власти – произвольная, асимметричная, зависящая от прихоти того или иного местного царька и от его влияния на местное законодательное собрание, что оказалось возможным из-за полного отсутствия на местах политических партии, высочайшей степени коррумпированности бюрократического аппарата и полукриминальной среды, в которой существует вся политико-административная система.

Эта «стихийная децентрализация» получила импульс в 1997 году, когда во всех автономиях прошли всеобщие прямые выборы губернаторов и местных парламентов. Здесь также на первый взгляд кажется, что речь идет о демократической норме: региональные элиты, прежде сильно зависевшие от центра, стали по воле народа полностью легитимными, значит, их власть будет значительно сильнее и стабильнее. Но для того чтобы все это действительно соответствовало демократическим нормам, необходимо, чтобы на местах были: подлинное волеизъявление со стороны граждан, равный доступ к источникам информации, финансовая прозрачность, беспристрастность судебной власти и т. д., а поскольку всех этих условий и близко не видно почти повсеместно в субъектах федерации, сегодня можно сказать, что на политической карте России появилось несколько десятков корпоративно-олигархических режимов, которые превратили в фарс конституционные права граждан, свободные выборы, свободу печати и независимость суда. Варианты этих режимов составляют широкий спектр, в котором слабо чувствуется присутствие демократии; наоборот, преобладают режимы откровенно феодальные, режимы, которые можно определить как мафиозно-криминальные, режимы с доминированием одной религиозной конфессии, полицейские режимы. Порой их отличают смешные н забавные комбинации. В некоторых регионах проводят оригинальные эксперименты. Как, например, тот, о котором мне рассказал в начале июля 1999 года Шалва Петрович Бреус. вицегубернатор Красноярска. Александру Лебедю, избранному губернатором Красноярска, пришлось применить опыт создания Федерального бюро расследований (ФБР) в 20-е годы в США. «Понимаете. – сказал Бреус, – полиция в Америке была настолько коррумпирована, что уже была ни на что не способна. Нам здесь пришлось принять аналогичные меры. Многие местные чиновники были слишком подвержены шантажу и давлению. Нам пришлось пригласить людей со стороны, недоступных для криминалитета, поскольку они были никому ничего не должны. Естественно, мы позаботились об их защите. Я сам из Москвы. Но другого выхода не было». Блестящее описание обстановки в Красноярске в начале 1999 года. Но так было почти везде.

По числу избранных президентов Россия, несомненно, на нервом месте в мире. Каждый из них старался показать своим подданным, как он умеет ими править и насколько он независим от центральной власти, от которой «исходит самая постыдная несправедливость и беззаконие». Кроме случаев, когда нужно было договориться с президентом Ельциным – гарантом Конституции, чтобы в обмен на проявление формального уважения получить новые порции суверенитета. Именно так, как это было на встрече 21 апреля 1999 года с 19 губернаторами. Как отражается такой бесстыдный танец на идее унитарного государства, каждый в состоянии себе представить. Здесь мы видим такой регресс цивилизации, которому, на мой взгляд, нет аналогов в современном мире. Чтобы найти в истории пример подобной деградации всех государственных и экономических устоев, возврата к всеобщему варварству после крушения последних оплотов культуры и морали, необходимо, думаю, пройти сквозь века к падению и конвульсиям Римской империи. Российские демократы, составители конституции 1993 года, написанной кровью погибших в московском Белом доме (российской площади Тяньаньмэнь), которой аплодировал Запад (и, возможно, не получившей в действительности необходимого числа голосов на референдуме), те демократы, которые похвалялись тем, что они разрушили «тюрьму народов», оказались в конце концов теми, кем и были на самом деле: создателями нового азиатского деспотизма.

В российской Конституции 1993 года перечислены 6 видов федеральных субъектов, все с равными правами: республики, края, области, города федерального значения (Москва и Санкт-Петербург), автономные края и автономные области – всего 88 «автономий» (без Чечни). Модель российского федерализма, унаследованного от СССР, строится но двум различным принципам, которые придают ей совершенно неповторимый характер: по территориальному принципу (57 субъектов Федерации) и но национальному (31 субъект). Но что еще более усложняет федеративную структуру, так это наличие автономных образований, являющихся субъектами Федерации, в которые входят в качестве составных частей другие субъекты Федерации – национально-автономные. Примером может служить Тюмень (субъект Федерации как область), на территории которой находятся два автономных округа – Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий, которые также являются субъектами Федерации.

Конституцией 1993 года предусматривается целый перечень законов применения федерального диктата, которые, однако, так и не применялись. В действительности, поскольку не существует действенного законодательства, именно Борис Ельцин собственной персоной и президентская администрация во время его частых «отсутствий» занимались отношениями центр – периферия, используя все широкие президентские полномочия. Следовательно, именно Ельцин персонально несет главную ответственность за настоящее положение вещей. Под его непосредственным руководством были осуществлены все этапы «федерального самоубийства», все конвульсивные уступки со стороны Москвы принципиального характера: в 1992 году (подписание федеративного договора, который устанавливал, что центральная власть располагает полномочиями, делегированными автономиями), в 1994 (когда автономии, или субъекты Федерации, добились права заключать, двусторонние соглашения с центром), в 1995–1996 годах (когда субъекты Федерации добились права прямых выборов губернаторов). С того времени центр лишился возможности влиять на внутренние дела в регионах, получилось так, что каждая автономия пыталась – и, как видим, часто небезуспешно – вырвать у него самые широкие полномочия через двусторонние соглашения с президентом. Тот, в свою очередь, строил отношения центр – периферия, исходя из своих личных властных расчетов и конъюнктурных интересов, используя также политику альянсов с тем или иным сектором исполнительной или законодательной власти. Всякий раз, когда Кремль оказывался в затруднительном положении, Ельцин прибегал к торгу с автономиями для получения взамен поддержки в борьбе с оппозицией. Так он сохранил власть ценой систематического ослабления государства.

Необходимо сделать небольшое отступление относительно бесчисленных глупостей в российской центральной печати, несомненно написанных под диктовку Кремля и его союзников и направленных против Думы – «гнезда» оппозиции «президенту-реформатору». Глупости затем перекочевали в западные средства массовой информации, привыкшие – непонятно, почему? – пользоваться версиями печати и других масс-медиа, принадлежащих олигархам. Правда, позднее, после 17 августа 1998 года, та же западная печать обвинила олигархов в построении «воровского капитализма». Но если олигархи строили криминальный капитализм, не логично ли было быть покритичнее к версиям событий, которые они преподносили через свои газеты и телеканалы? Или западные эксперты по масс-медиа не заметили, как их примитивно водили за нос российские газетные и телевизионные магнаты?

В вопросе об автономиях необходимо сказать о роли Думы, на мой взгляд, несправедливо оболганной российскими и западными комментаторами. На самом деле Дума – которая и других сферах безвластна – обладает по действующей Конституции реальными полномочиями в отношении автономий и неоднократно пыталась использовать эти полномочия. Различные законы конституционного действия были разработаны и одобрены между 1994 и 1998 годами двумя сменившими последовательно друг друга Думами (одна была избрана в 1993, другая – в 1995 г.). Но ни один из этих законов – и в этом момент истины – не был утвержден, а в некоторых случаях даже рассмотрен Советом Федерации (верхней палатой российского парламента), в одобрении которого нуждаются законы конституционного применения. Содержание законов, принятых Думой, ни в коей мере не второстепенно. Это именно те законы, которые устанавливают критерии для разделения функций между центром и республиками-областями, определяют общие принципы организации исполнительной и законодательной власти в субъектах Федерации, принципы отношений между областями и республиками, с одной стороны, и между автономными образованиями внутри них – с другой. И в конце концов определяют процедуры разрешения конфликтов между автономиями и, особенно, между автономиями и центром. Я не хочу утверждать, что все перечисленные законы безукоризненны, как с формальной стороны, так и с точки зрения их соответствия демократическим нормам. Неопытность российского законодателя очевидна. Однако в данном случае нельзя обвинять Думу в отсутствии инициативы, а также в процентрализме, поскольку во многих случаях законы не только не предлагают сохранить прерогативы центральной власти, но, напротив, направлены на построение системы элементарных правил перед лицом тотального произвола в торге президента с региональными лидерами. Причины, по которым Совет Федерации воспрепятствовал утверждению этих законов, вполне очевидны и объясняются тем, что верхняя палата состоит наполовину из президентов республик и губернаторов, наполовину из председателей местных парламентов. Как одни, так и другие из кожи лезут вон, дабы преградить путь любой системе правил, которая исходит из центра. В этом им оказывает солидную помощь лично сам президент, который постоянно пользуется одной из самых абсурдных статей конституции, составленной демократами. Дума могла бы преодолеть – на основании самой же конституции – вето Совета Федерации: достаточно вторично проголосовать простым большинством голосов за принятие отвергнутого закона. Но конституционная стадия была задумана с расчетом исключить успех и этой попытки. Законы подписывает президент. А как показывает практика, альянс «президент – Совет Федерации» срабатывал всякий раз, когда Ельцину нужна была помощь верхней палаты в борьбе против Думы.

Другими слонами, Борис Ельцин и его команда, с одной стороны, пытались непосредственно управлять отношениями с автономиями, распределяя привилегии и суверенитеты по политическим соображениям, с другой, – пользовались автономиями в своих московских политических баталиях. В результате более половины из 88 областей и республик имеют двусторонние соглашения с центром через президента, игнорируя парламент, парализованный применением вето. Полученные ими так называемые уровни суверенитета заметно отличаются друг от друга и произвольны но своей геометрии. При определении уровня широко распространен принцип «а чем мы хуже других?». Все участники торга словно поражены вирусом: те, кто получил меньше суверенитета и автономии, стремятся догнать остальных, а те, кто больше, не собираются от них отказываться.

На гребне волны ельцинского правления происходит взрыв вакханалии суверенитетов, которой, кажется, нет конца. Башкирия, Бурятия, Саха (Якутия) провозгласили себя «суверенными государствами» – только и всего (!) – и ввели эту формулу в свои конституции. Республика Коми «распространяет суверенитет на всю собственную территорию». Карелия считает себя «экономически суверенной». Башкирия и Чувашия «заключили соглашение о двустороннем сотрудничестве, в котором признается «взаимный суверенитет». Формальным внешнеполитическим актом Башкирии стало признание «суверенитета» Абхазии, которая после кровавого конфликта объявила о своей независимости от Грузии. Адыгея заявила о праве на обеспечение своей обороны и национальной безопасности, помимо, разумеется, права на собственное законотворчество. Саха (Якутия) вверяет собственному президенту полномочия на формирование республиканской армии. Северная Осетия-Алания присваивает себе право вето на решения федеральных органов по размещению у себя военных объектов, что означает: будучи пограничной территорией, она берется решать, что правильно, а что нет в оборонных мероприятиях Российской Федерации в целом.

К законодательным инициативам, которыми автономии мостят дорогу к отделению, добавляются заявления и поступки откровенно провокационные, требования разрушительного характера. Например, президент Калмыкии Кирсан Илюмжинов – звезда региональной политики с более чем сомнительной репутацией – выступает с такой угрозой, чтобы заставить Москву погасить долги пенсионерам республики: «Мы будем добиваться статуса автономного члена Федерации, в противном случае мы выходим из ее состава» (Interfax. 1998, I8 ноября). Не все заявления подобного рода следует воспринимать всерьез. Во многих случаях местные царьки стремятся просто поднять цену своей поддержки президента. Ясно, что у них нет ни сил, ни возможностей, ни серьезной заинтересованности встать на путь отделения. Но так происходит не везде, и не везде сепаратистские устремления не имеют возможности реализоваться. Например, на географической карте видно, что мусульманские республики Татарстан и Башкортостан и мусульманский Казахстан разделены лишь узкой полосой Оренбургской области. Российский же Дальний Восток может неожиданно обратиться для решения своих проблем к восточным соседям.