Текст книги "Музыкальная терапия для детей с аутизмом"

Автор книги: Джульетта Алвин

Соавторы: Эриел Уорик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Памела

Памеле[24]24
  Alvin J. Musiktherapie mit einem autistischen Madchen // Journal der Deutschen Gesellschaft fur Musiktherapie, I.2 1973, pp. 27–32.


[Закрыть] было шесть лет, когда медицинские службы округа направили ее ко мне для занятий музыкальной терапией. Это была симпатичная хрупкая девочка, со светлыми волосами и мелкими чертами лица. У нее было легкое косоглазие. Я заметила, что у нее очень сильные, почти агрессивные, руки. Родители Памелы, единственного ребенка в семье, удочерили ее, когда ей было несколько недель. Сначала она выглядела обычным ребенком, однако родителей все сильнее тревожило ее поведение: она вела себя странно, так, словно не имела связей с внешним миром.

Они всецело посвятили себя дочке и куда только ни обращались за медицинскими советами. Но ситуация прояснилась, лишь когда Памела подросла и вскоре должна была пойти в школу. У нее определили отставание в развитии с признаками аутизма, которые проступали все яснее.

Родители Памелы работали учителями и жили в хорошем доме. Девочка росла в культурной среде, о ней сердечно заботились. Мама рассказала мне, что Памела выговаривает несколько отдельных слов и способна понимать простые предложения, но общаться не может. Родители девочки тесно сотрудничали со мной, и это очень помогло Памеле. Отец проделывал долгий путь, чтобы привезти девочку ко мне, и в течение нескольких лет посещал все наши занятия.

Вскоре после начала работы с Памелой я поехала в Центр, куда девочка ходила каждый день. Мне хотелось понаблюдать, как она ведет себя с детьми и взрослыми. Я увидела то, что и ожидала. Штат Центра (теперь это специальная школа) был полностью укомплектован, и сотрудники были преданы своему делу. У большинства детей было сильное отставание в развитии, но не аутизм. Памела не могла общаться ни с детьми, ни даже с персоналом. Она почти ни в чем не участвовала и не интересовалась ничем из того, что мог предложить ей Центр. Ее руки более или менее ловко справлялись с кубиками, и она могла с ними возиться, но бессмысленно и бесцельно. Она могла с головой уйти в раскрашивание огромного листа бумаги, не замечая никого вокруг. Могла внезапно бросить любое свое занятие, не пытаясь ничего достичь. Памела сидела одна у фортепьяно, отталкивая детей, если они подходили близко к клавиатуре. Она не общалась, за исключением выражения отказа или протеста. Тем не менее, хотя познакомились мы совсем недавно, девочка узнала меня и спустя некоторое время назвала по имени.

Еще до того, как я ее увидела, мне сказали, что «Памела особенно интересуется музыкой, много времени проводит за фортепьяно и, слыша музыку по радио, телевизору или в записи, немедленно реагирует. Если она входит в комнату, где стоит фортепьяно, то фортепьяно – это первое, к чему она подойдет».

Первый период

В поведении Памелы проявлялись хорошо известные симптомы аутизма. Когда она вошла в мою музыкальную комнату, казалось, что она, замкнувшись в себе, ничего не замечает вокруг. Девочка бесцельно бродила по комнате, один за другим трогая разные предметы, как бы не замечая их. Запертая в мире одиночества, она ходила, опустив голову и ни на что не глядя, однако она могла воспринимать все окружающее. Она будто не слышала обращенных к ней слов, смотрела не на меня, а сквозь меня. Даже ее улыбка имела какой-то тайный смысл и не была средством коммуникации.

Постепенно симптомы аутизма у Памелы вырисовывались все яснее. Движения ее пальцев и рук имели некоторые особенности. Она словно избегала касаться предметов подушечками пальцев или ладонями. Струны цитры Памела поддевала внешней стороной ногтей, как бы отталкивая их от себя. Так же она обращалась и с клавишами фортепьяно. Ей потребовалось много времени, чтобы научиться правильно касаться струн и почувствовать клавиши подушечками пальцев.

Ходила Памела так, будто избегала касаться ногами земли. Она как бы подпрыгивала или перескакивала вместо того, чтобы просто идти. На звуки она реагировала двояко: или молчала и полностью растворялась, потерявшись в резонансе, вызванном долгими гармоническими звуками, или же, если слышала громкий, возбуждающий звук или музыку в быстром темпе, становилась «одержимой», делая резкие, быстрые движения, не поддающиеся контролю, трясла руками и ногами, яростно скрежетала зубами.

Основными симптомами аутизма Памелы были ее одиночество, неистовый протест против любых попыток проникнуть в ее мир, которые требовали отклика с ее стороны, и тяга к однообразию. Девочка яростно отрицала любые перемены в сложившемся порядке вещей или стереотипных действиях. Она скрывалась за стеной аутизма, которая одновременно была и убежищем и тюрьмой, пряталась за оградой из защитных механизмов, таких как избегание зрительного контакта, манипуляция, вспышки гнева, избирательный мутизм[25]25
  Отказ от речевого общения в определенных ситуациях (например, у ребенка на занятиях в школе) или с определенным человеком. – Прим. ред.


[Закрыть] или отказ воспринимать речь другого.

При тщательном наблюдении за реакциями детей с аутизмом на музыку, как правило, обнаруживается, что звуки не являются стимулом к коммуникации, хотя и могут проникать в сознание ребенка. Представляется, что иногда музыка, наоборот, усугубляет изоляцию и делает стену между ребенком и внешним миром еще толще. Для большинства обычных людей музыкальные переживания – это средство вырваться из привычной действительности приемлемым образом. Однако для ребенка с аутизмом, который и так уже отрезан от внешнего мира, бесконтрольное музицирование грозит нежелательными и даже опасными последствиями, если оно не является воспринимаемой и осознанной реальностью. Тяга к музыке может превратиться в патологическое средство погружаться в себя все глубже и глубже.

Когда Памела мурлыкала что-то про себя, пела или играла, казалось, что она окружена своими собственными звуками, завернута в сплетенную ими музыкальную ткань. Мне пришлось разрушать стену ее музыкального одиночества, чтобы превратить музыку в средство двухсторонней коммуникации между ней и реальностью и сделать эти отношения сознательными – опыт одновременно и положительный, и с элементами творчества.

Сначала Памела яростно сопротивлялась любому совместному музицированию. Когда я пыталась петь или играть вместе с ней, она отталкивала мою руку или пальцы от инструмента. Она обращалась с моими пальцами как с предметом, не принадлежащим человеку, старалась избавиться от них и выбросить подальше. Иногда она использовала мой палец, чтобы нажимать на клавиши. Сидя за фортепьяно, девочка не воспринимала ничего вокруг, за исключением моих пальцев, которые она рассматривала как нечто, что угрожало вторгнуться в ее пространство.

Безопасность Памелы зависела от степени изоляции, от защиты, которую ей давали символы и ритуальная стереотипность окружающей среды. Любое изменение могло привести Памелу в ярость. Она падала на пол, пинала предметы, пронзительно визжала, а я неподвижно сидела и молчала. Памела была физически сильной, особенно ее пальцы, – она могла сломать или погнуть все, что сопротивлялось ей.

Время шло, ее упрямая сила воли[26]26
  Здесь словосочетание «сила воли» (will-power) употребляется в смысле «психическая энергия», обычно в англоязычной литературе этот непрофессиональный термин используется для обозначения способности к самоконтролю или способности преодолевать желания, искушения. – Прим. ред.


[Закрыть] направлялась уже в более позитивное и целенаправленное русло. А это способствовало развитию идентичности, проявившейся в музыкальных переживаниях. Навязчивое, стереотипное поведение Памелы, связанное с музыкальными занятиями, мне пришлось постепенно и долго менять. Неделя за неделей она вытаскивала из коробки только по одному пластинчатому колокольчику за один раз и играла на нем. Если она хотела взять другой, то первый обязательно возвращала в коробку. Ее сильно раздражало, если на столе оказывались сразу два пластинчатых колокольчика вместе.

Я встречала детей с аутизмом, у которых таким ритуальным числом было два пластинчатых колокольчика. И пока этот стереотип не исчезал, они не могли заниматься с большим числом инструментов. Памеле нельзя было продемонстрировать музыкальную связь между звучанием двух пластинчатых колокольчиков, то есть интервал. Когда я пыталась это сделать, девочка вырывала колотушку у меня из рук, словно не хотела слышать два разных звука.

То, что девочка избегала слушать ноты, составляющие интервал, связано с ее навязчивой тягой к унисону. Именно унисон оказался ключом к нашим музыкальным взаимоотношениям, ключом, который помог произойти резкому перелому двумя годами позже.

Очень скоро я увидела, что Памела обладала поразительным музыкальным слухом – одним из тех необъяснимых дарований, которые иногда встречаются у детей с аутизмом. Она могла не раздумывая и без ошибки взять на фортепьяно или пластинчатом колокольчике любой звук, сыгранный на другом инструменте. Было очевидно, что она испытывает сильное, имеющее навязчивый характер удовольствие от совершенной гармонии, заложенной в унисоне. Девочка быстро поняла, что другие музыкальные звуки, раздающиеся в комнате, или похожи на ее собственные звуки, или же отличаются от них. Она ощущала эту разницу как противодействие, со злостью отвергала ее и упорно продолжала повторять свою ноту. Она была не в состоянии вынести и принять взаимоотношения, возникавшие с «вторжением» другого звука.

Спустя несколько недель, после долгой борьбы, Памела неожиданно сдалась, попытавшись взять ноту той же высоты, что и звук, только что сыгранный мной. Таким образом она приспособилась к постороннему человеку и допустила возможность взаимоотношений.

На более позднем этапе Памела, услышав ритмически упорядоченные звуки, раздававшиеся на расстоянии от нее, могла повторить их. И, наконец, девочка начала осознавать, что она отвечает на сообщение, пришедшее извне, звуки которого символизировали присутствие кого-либо или чего-либо в комнате. На следующих занятиях я постепенно подходила к Памеле все ближе и ближе, пока, наконец, она не согласилась впустить меня в свое пространство – делить со мной клавиатуру и даже сидеть вместе на одном стуле.

В этот период Памела часто брала мою руку и играла ею ноты, сходные с голосами пластинчатых колокольчиков, тихо напевая что-то про себя. Также она позволяла мне сидеть рядом с ней за маленьким столиком и вместе играть на инструментах. С этих значительных шагов наши взаимоотношения начали углубляться. Памела уже не сопротивлялась так сильно и упорно, как прежде, хотя у нее все еще случались буйные периоды приступов раздражения.

По мере того как защитные механизмы Памелы ослабевали, ее музыкальные реакции становились более упорядоченными и лучше поддавались контролю. Навязчивая тяга к унисону исчезла, сменившись, однако, другой формой навязчивого поведения, которая проявлялась тогда, когда Памела сидела одна за фортепьяно.

Фортепьяно – это отдельный предмет, нечто вроде огороженного места, ограниченного с обеих сторон деревянными панелями, и здесь исполнитель может побыть один и чувствовать себя в безопасности. Я заметила, что Памела всегда садилась у левого края клавиатуры, возле стены. Такое положение, вероятно, давало ей чувство защищенности или же объяснялось тем, что девочка предпочитала глубокие низкие басовые звуки. Большим и указательным пальцами левой руки она навязчиво и монотонно повторяла интервал из двух нот, ставя ударение на шестнадцатых.

Затем она полностью погрузилась в себя. Я попыталась вплести ее рисунок в свободную импровизацию, но, кроме своих нот, Памела, казалось, ничего не слышала. Они звучали как ее личная музыкальная роспись, которой невозможно поделиться.

Развитие у Памелы осознанного восприятия, ее социализация и даже протест против определенного опыта служили подтверждением того, что углубляется и ее чувство идентичности. Развитие это происходит в безопасной среде, в комнате, где девочка, совершенно свободная, могла слушать и создавать свои звуки. Не трогая ее музыкальной росписи, я осторожно добавила свою партию (в основном на фортепьяно) к ее незаконченным коротким отрывкам, сыгранным на разных музыкальных инструментах. Эти отрывки состояли из серий звуков тарелки или пластинчатых колокольчиков, аккордов на цитре, глиссандо на ксилофоне и т. д.

Моя фортепьянная часть включала повторы в басовом регистре, музыкальные вопросы и ответы, благодаря которым девочка могла бы лучше осознать окружающие ее звуки.

Ритмические рисунки навязчивого характера Памела использовала только для повторяющихся звуков. А вот ее фортепьянные импровизации больше походили на исследование (см. пример ниже); она играла попеременно то одной, то другой рукой, у импровизации не было никакого музыкально-логического завершения:

L.H. – левая рука

R.H. – правая рука

На этом этапе мы еще не могли упорядочить или планировать наши действия, многие из них нельзя было предсказать, как всегда бывает, если ребенок имеет отставание в развитии и эмоциональные нарушения. Однако в течение двух лет нам удалось несколько упорядочить музыкальную деятельность Памелы, а это, в свою очередь, приблизило нас к главной цели – использовать музыку как средство проникнуть в ее закрытый мир, пробить брешь в ее защите, через которую она могла бы общаться, выражать себя и которая послужила бы развитию ее идентичности.

Года через два Памела научилась хоть как-то организовывать свой музыкальный опыт, и он начал приносить ей все больше удовлетворения как средство самовыражения. Мы все еще были далеки от нашей главной цели, но девочка уже могла выразить себя и развивать свою музыкальную личность.

Памела научилась лучше манипулировать предметами, постепенно развивалось у нее тактильное восприятие, так же, как и способность к звукоразличению. Все это способствовало тому, что она начала более осознанно воспроизводить музыку и обнаружила в ней источник огромного удовольствия. Она постепенно знакомилась с техникой игры, позволяющей получить определенный результат, будь то изменение темпа, громкости или частоты звука. Речевое и вокальное общение уже давалось ей легче, возможно, потому, что она чувствовала, как у нее (в безопасной обстановке) уже что-то получается. Наши взаимоотношения один на один становились все теснее и уже включали физический контакт.

Поскольку с самой нашей первой встречи Памела старалась избегать физических контактов, я, подходя к ней ближе, всегда предусмотрительно убирала руки за спину и не делала движений, которые могли бы заставить девочку отпрянуть от меня. Многие неконтактные дети расценивают руки как предмет, несущий угрозу. Памела негативно воспринимала мои руки, отталкивала их и не разрешала мне сидеть с ней рядом. Но, познакомившись поближе с инструментами, которые выступили посредниками между нами и вовсе не были опасными, она позволила находиться рядом с ней, сидеть вместе за маленьким столиком или на полу и в какой-то мере быть ее партнером.

Я терпеливо ждала, пока Памела согласится находиться в непосредственной близости от меня. И тогда уже можно было начинать двигаться вместе под музыку, чтобы она начала осознавать собственное тело и находить удовольствие в физических движениях.

У Памелы не было образа собственного тела, и казалось даже, что она не чувствует ног. Поначалу она двигалась вяло, не управляя своими движениями, и лишь повторяла за мной. Несколько недель спустя она научилась направлять свои шаги, намеренно и осмысленно поворачиваться, кружиться, останавливаться и даже двигаться самостоятельно. Естественность, появившаяся благодаря движениям, свободным от стереотипности, оказалась для девочки открытием. Она часто смеялась и выглядела просто счастливой, свободно двигаясь под музыку и одновременно ощущая поддержку, дающую чувство безопасности. Эта поддержка заключалась в основном в том, что она держала меня за руки. Позже, по мере развития, она черпала ее уже в самой музыке.

Памела осознала, что ее ноги принадлежат ей самой, что ими можно двигать с определенной целью, например, чтобы ходить, прыгать или бегать. Раньше она не могла передвигать ноги как следует или в нужное время. Постепенно мне удалось заставить ее почувствовать свои колени, руки, ладони, голову. Она научилась ходить вперед и назад, держась за мои руки, чувствуя защиту.

Памела поняла, как быть грациозной, и даже научилась некоторым простейшим танцевальным па. Я выступала ее партнером, и она держала меня за руки. Девочка никогда не отказывалась от танцев и выглядела крайне довольной. Двигалась она уже более изящно, ловко и легко. Любо было поглядеть!

Музыку я выбирала не «ударную», а с мягким, плавным ритмом, располагающим к свободным движениям, с тем чтобы как-то противодействовать косности движений, которая, вероятно, была связана с ригидностью ее ума и привычек. Танцы могут служить раскрепощению ребенка с аутизмом и не только его двигательной сферы.

То, что Памела стала лучше осознавать физический ритм, помогло ей мысленно создавать ритмические рисунки, и временами она использовала это, играя на инструментах.

В тот период работать с ее голосом было невозможно. В течение первого месяца она могла спеть очень тихо короткую колыбельную «Спи, моя крошка», которую несколько раз прерывала неуместными громкими выкриками: «До свиданья, мисс Алвин». Однако способность петь вскоре исчезла. Все, что она могла, – это мурлыкать про себя. За первый год она научилась брать звук, точно соответствующий по высоте другому, но не могла повторить или сымитировать мелодическую последовательность звуков.

Записи, которые я делала регулярно, показывают, как развивалась Памела в течение первых двух лет занятий музыкальной терапией.

Наши дела продвинулись во многих областях: Памела стала лучше говорить, научилась лучше себя контролировать. Открыла в музыке освобождающее начало, благодаря которому могла без страха выражать и демонстрировать себя.

Однако теперь она стала на два года старше, а для ребенка с аутизмом каждый следующий период приносит новые проблемы и потребность в помощи.

Второй период

Ниже описано событие, которое стало переломным для развития Памелы и окончательно сформировало наши взаимоотношения. С этого момента мы могли осторожно направлять наши занятия в русло обучения. Хотя в начале второго периода поведение Памелы уже изменилось, вот что я писала в своих заметках в то время:

Памела ждет, что все вокруг станет частью ее закрытого мира – слова, музыка, предметы и звуки, однако не использует ничего из этого, чтобы выражать себя. Она полностью воспринимает обстановку в комнате, понимает слова, слышит звуки, но, кажется, лишь «питается» всем этим и «проглатывает», не используя, не вступая с окружающим в нормальную, предполагающую ответные реакции, коммуникацию, что способствовало бы интеллектуальному и эмоциональному развитию. Памела ведет себя с музыкальными инструментами так, что кажется, она стремится «захватить», присвоить их, не делясь ни с кем. Они являются частью ее пространства – клавиатура фортепьяно, струны цитры, а также место на полу, стол. Она рьяно защищает свое пространство и инструменты, безоговорочно присвоенные, от любых посягательств. Она настолько увлечена инструментами, что едва ли замечает остальные предметы в комнате.

В начале второго периода я заметила, что вспышки раздражения у Памелы участились, но стали слабее. В целом, у нее наступил период регрессии, и она несколько растеряла свои достижения. Она была напряжена, скрежетала зубами сильнее, чем когда-либо, двигалась скованно. Регрессия, вероятно, наступила из-за неустойчивой ситуации в семье: Центр закрылся, отец заболел, маме пришлось очень тяжело. Девочка почувствовала себя незащищенной, была настроена негативно, ее поведение опять стало стереотипным, она замкнулась в себе, упрямая и всему сопротивляющаяся. И пыталась настроить меня против отца.

Плохое настроение Памелы ясно проявлялось в музыкальной комнате, девочка к этому времени уже научилась выражать его более открыто. Она отказывалась от некоторых занятий, которым раньше радовалась, включая и игру на фортепьяно, стала пугаться тарелки или же играла на ней не останавливаясь. Она опять могла играть лишь на одном пластинчатом колокольчике, и только на полу. И перестала пытаться точно воспроизводить звуки.

Мне пришлось придумывать новые музыкальные занятия, которые доставили бы Памеле удовольствие, с тем чтобы помочь ей преодолеть эту черную полосу. Я предложила ей новые инструменты – скрипку, виолончель, калимбу.[27]27
  Африканский музыкальный инструмент. – Прим. пер.


[Закрыть] Я старалась не возбуждать ее слишком, хотела, чтобы она расслабилась, «лежа пластом» на полу. Также я старалась слегка изменять наши занятия, стремясь избежать того, чтобы они превратились в стереотипные действия. Эти изменения не повлияли на ее ощущение наших взаимоотношений как безопасных и надежных. По мере того как регрессия проходила, отношение Памелы ко мне приобретало более стабильный характер. Она уже признавала меня личностью и, если возникала такая потребность, отталкивала или сопротивлялась именно мне.

Памела уже осознанно воспринимала наши взаимоотношения и начала принимать наше партнерство. Ей очень нравилось тихонько лежать на полу рядом со мной и слушать спокойную музыку. Спустя некоторое время мы смогли работать вместе за ее маленьким столиком, и, если Памела сопротивлялась этому, я, не обращая внимания на ее крики и выкрутасы, крепко держала ее и отвечала в сходной манере, громким голосом. В дальнейшем, когда у нее случался эмоциональный стресс, она находила защиту в том, что, держа меня за обе руки, цеплялась за меня, словно боясь меня потерять. Она могла называть меня по имени тем странным голосом, который бывает у некоторых детей с аутизмом. Раньше Памела иногда не к месту называла мое имя, но теперь она уже соотносила его с реальным человеком и ситуацией.

Регрессия прошла, мы начали с того места, где остановились, и Памела стала музыкально развиваться. Ее музыкальные навыки отражали и нередко подстегивали ее общее развитие, включая и развитие личности.

Неистовое стремление к независимости помогло Памеле быстро осваивать технику игры на некоторых инструментах, обычно это было связано с тем, что она пыталась найти в музыке приятные для себя переживания. Она могла положить цитру рядом с клавиатурой фортепьяно и пытаться одновременно взять два одинаковых звука – нажимая на клавишу и дергая струну.

Памела была осторожна, но не пугалась, столкнувшись с чем-нибудь новым. Поначалу она не прикасалась к скрипке, которую я ей показала. Но, рассмотрев ее поближе, она оттолкнула мою руку от струн, чтобы «присвоить» инструмент себе. В конце концов Памела вполне освоилась со скрипкой: научилась довольно умело щипать струны и подвинчивать колки. И ей очень нравилось играть смычком на виолончели. Она персонифицировала инструменты, с которыми могла справиться. Говорила: «Спокойной ночи, звук», укладывая их спать. Несомненно, ее взаимоотношения с большой оркестровой тарелкой раскрыли многие из ее музыкальных пристрастий. Она постепенно идентифицировала себя с инструментом, и эта идентификация послужила ее музыкальному и психическому развитию во многих областях.

Первые несколько месяцев Памела боялась громких звуков тарелки, ее также пугали большие размеры тарелки, помещенной на подставку. Я не сняла тарелку, но накрыла ее большой подушкой. Девочка понимала, что тарелка никуда не делась, но находится в безопасной недосягаемости.

У Памелы были и две маленькие тарелочки, которых она не боялась. Они стояли на подставке, и Памела обращалась с ними бережно и вполне свободно. Время от времени, когда Памела играла на тарелках, я тихо ударяла по большой тарелке, и девочка останавливала игру и подходила к своему отцу, говоря: «Звук». В течение нескольких недель я повторяла эти действия, пока она не перестала бояться. Она продолжала очень тихо играть на своих тарелочках, и вот однажды я заметила, что она бьет по тарелкам все сильнее и сильнее и одновременно голосом издает громкие звуки. Было похоже, что Памела уже готова раскрыться и выразить себя с помощью громких звуков. Я тихонько постучала по большой тарелке, отвечая Памелиным звукам. Это послужило неким переломным моментом. Девочка осторожно приблизилась к большой тарелке, которую я не стала накрывать. Она стукнула по ней палочкой и, услышав звук, тут же отступила. Затем она подпрыгнула, как ошпаренная (ее обычная реакция на сильный резонанс), однако уже больше не пятилась, а осталась на месте. Постепенно она начала исследовать инструмент, подходя все ближе и ближе, пробуя бить – то так, то этак – по тарелке разными палочками или же стучать по ней ладонью или пальцами. Она выстукивала дробь на самой верхушке или же на нижней стороне тарелки, наблюдая за ней с напряженным любопытством и одновременно отвечая на вибрацию инструмента.

Памела все ближе «подбиралась» к тарелке, схватила ее и, утащив ее на свою территорию, продолжила играть на ней. Она изучала инструмент больше двадцати минут. Наконец, она поднесла тарелку к фортепьяно и стала играть на двух инструментах по очереди, словно подбирая или сравнивая их звуки.

Памела подружилась с этой тарелкой. Инструмент стал частью ее безопасного пространства, участником ее оркестра. У нее получилось терпеть, а потом и наслаждаться всем разнообразием звуков, которые она научилась сама контролировать – от самых тихих до самых громких, – не впадая в паническое беспокойство. Временами танцевала вокруг тарелки в каком-то ритуальном танце, однако при этом хорошо себя контролировала.

Когда у Памелы случился «темный» период, он двояко повлиял на ее взаимоотношения с тарелкой: девочка или держалась в стороне от инструмента, или же только с ним и занималась. Я оставила на ее усмотрение – накрывать или не накрывать тарелку подушкой. Эта тарелка нередко была «солистом» ее оркестра. Памела расставила вокруг нее несколько барабанов и маленьких тарелочек и играла на них по очереди. Делала она это весьма ритмично. Инструменты не погружали ее в навязчивое состояние, и Памела могла также слушать звуки, издаваемые мною. В завершение мы разыграли музыкальный диалог (в отличие от дуэта), в самой простой его форме:

Диалог

Тем не менее у Памелы еще сохранялись многие из ее навязчивых состояний и аутистических черт. Я пыталась как-то целенаправленно изменить их. Например, когда Памела уже было хотела хлопнуть в ладоши, я заставляла ее повернуть ладони быстрым вращательным движением. Я успевала предупредить появление ее нежелательной реакции, вовремя произнося: «Поверни ладони». Памела хорошо усвоила «урок», так что уже могла делать это без понукания.

Навязчивая тяга Памелы к личной мелодии-подписи не ослабевала. Это было крайняя форма «музыкального аутизма», и ее невозможно было ввести как средство коммуникации ни в один из наших музыкальных опытов.

Бороться против этого можно было лишь одним способом: уводить Памелу с ее места у левого края клавиатуры и заставлять играть на всей клавиатуре, обеими руками, и чтобы руки были вытянуты. Использование пространства (в любом месте и в любой форме) – это один из множества способов, которые можно применять, работая с аутичными детьми. Использование клавиатуры в максимальном ее объеме так, что Памела могла осознавать, воспринимать свои руки и пальцы, помогло ей выполнять пальцами определенные действия в определенном месте и оперировать расстояниями, с тем чтобы играть нужные интервалы из разных звуков. Благодаря таким упражнениям для всех пяти пальцев, Памела гораздо лучше освоила клавиатуру. Для многих детей с аутизмом клавиатура – слишком большое пространство, и поэтому может казаться им опасным. Ребенок чувствует себя в большей безопасности, если нажимает клавиши по очереди (вверх или вниз по регистру) и подряд, не пропуская ни одной, ведь иначе в этой непрерывной последовательности нот получилась бы «дыра».

Постепенно Памела преодолела это свое навязчивое состояние и уже самостоятельно исследовала фортепьяно. Она как будто искала что-то и часто нажимала на педаль, однако ее игра не была ни артистичной, ни привлекательной. Тем не менее девочка определенно выражала какую-то часть себя, и музыкальные занятия ей, несомненно, нравились.

Памеле, видимо, нравилось делать определенные умственные усилия, и она не возражала против упражнений, в которых отрабатывались поочередные движения всех пяти пальцев руки, в результате которых ей удавалось получить законченную последовательность звуков. Девочка начала осознавать как таковое давление каждого пальца на клавишу и уже могла одновременно со звуком назвать его символическое обозначение: «до», «ре», «ми» и т. д.

По мере того как отец Памелы старался, и не без некоторого успеха, научить дочку читать, я начала знакомить ее с элементами музыкальной нотации: крупно нарисовала нотный стан из пяти линеек и прямо у нее перед глазами, рядом с пластинчатыми колокольчиками, написала только что сыгранные ею три ноты и произнесла их названия: «до», «ре», «ми». Затем я взяла ее за кисть и провела ее пальцем по этим нотам, пропевая слоги по очереди. Девочка не могла скопировать ни один рисунок и, рисуя самостоятельно, лишь выводила почти неразборчивые каракули. Однако у нее уже получалось петь названия нот, когда она их видела. Ее реакция была медленной и часто запаздывала. Но ее оказалось достаточно, чтобы потом можно было связать это с развитием движений пальцев при игре на фортепьяно. Таким образом можно было связать слуховое, зрительное и тактильное восприятие. Памела все еще продолжала выражать свои ощущения неразборчивыми вокализациями, тон которых повышался, если девочка протестовала против чего-либо. Но она уже гораздо лучше модулировала голос на нисходящих квартах, терциях и секундах в сопровождении пластинчатых колокольчиков или какого-то из инструментов. Такой прогресс свидетельствовал о глубоком изменении ее отношения к самому процессу «диалога» в музыке, который требует готовности слушать, следовать и принимать, а также способности к самовыражению. Успехи Памелы хорошо иллюстрирует следующий диалог, в котором она свободно выражала себя с помощью цитры.

Диалог

Одновременно расширялись, переходя на новую стадию, речевые возможности Памелы. Она произносила много отдельных слов, связанных с музыкой, и, похоже, освоила понятие «звук», произнося это слово всякий раз, когда слышала какой-нибудь звук – любого из инструментов.

Также она научилась узнавать цвета. Она начала говорить предложениями из трех слов, и это была не эхолалия: они имели смысл. Например, трогая мою юбку или деревянную поверхность, она могла сказать: «Это коричневое» или, подходя к клавиатуре, говорила: «Играть на пианино».

Время шло, месяц за месяцем, и постепенно музыкальная идентичность Памелы развивалась. Ее реакции стали более положительными. И даже протест превратился в средство утвердить себя и потерял негативный характер. Памела уже осознаннее выбирала инструменты или способ игры на них. Действовала более целенаправленно, чем раньше, могла дольше заниматься чем-либо одним – иногда от 12 до 15 минут. Охотнее шла на сотрудничество, охотнее делила со мной свое пространство и занятия, делилась предметами.