Текст книги "Стремглав к обрыву"

Автор книги: Джудит Росснер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Ты никогда не надеваешь халат по вечерам, словно в любой момент готова выскочить из дома, – сказал он однажды.

– Не могу найти себе места.

– Это заметно.

– Я всегда была такой. Ты же знаешь, я люблю ходить.

Он не ответил.

– Если хочешь, пойдем вместе. Я буду рада. Иногда вечером мне просто необходимо немного погулять.

– Я устаю – я, видишь ли, весь день работаю.

Намек на то, что, женившись на мне, он взял на себя определенные обязательства и теперь вынужден работать вдвое больше.

– Понимаю. Поэтому я и не звала тебя с собой.

Потом, словно меня гнала какая-то сила, я выходила из дома и по Пятой шла к центру. Представляла себе, что рядом со мной Дэвид. Уолтер куда-то исчез, может, погиб в авиакатастрофе, а может, его и вовсе никогда не было. Мы с Дэвидом иногда молчим, иногда беззлобно спорим о пустяках. Между нами нет ожесточения. Мы наконец научились понимать друг друга. Но как только мы доходим до 57-й улицы, все кончается. Дэвид исчезает в толпе. Но домой возвращаться все равно не хотелось. Я останавливала такси и называла шоферу адрес Хелен.

– Руфь, – взволнованно произнесла она, когда я пришла в один из вторников в марте, – входи и слушай. Да, конечно, сними пальто. Я непременно должна тебе это прочесть, – помахав книгой, которую держала в руке. – Билли доводит меня до бешенства – не желает оценить, упрямец.

Билли был ее новым питомцем. Она подобрала его в канун Нового года на распродаже в одном из больших универмагов. Он пытался решить свои финансовые проблемы и стащил шарф, но тут же был уличен в краже Хелен, которая выбирала пижамы у соседнего прилавка, и продавцом, собиравшимся привлечь к Билли внимание детектива. Во избежание скандала Хелен предложила заплатить за шарф (вместе с шестью парами пижам, выбранными ею для себя) и покончить с этим. Продавец охотно согласился, и через несколько минут она и Билли вышли на улицу, где она отдала ему шарф, угостила кофе и выяснила, что он в Нью-Йорке уже неделю, что за пять дней истратил деньги, которых должно было хватить на месяц, и что последние две ночи провел в парадных. Он устроился в кинотеатр билетером, но только со следующей недели, и не знает, что ему теперь делать. Хелен привела его домой и поселила в комнате Лотты, предупредив: ему придется выкатываться, когда приедет дочь, а так может жить сколько хочет. О порядке в комнате она не беспокоилась – он оказался аккуратным, как старая дева, и целыми днями подбирал за Хелен вещи, которые она везде раскидывала.

Ему было девятнадцать лет. Невысокого роста, тоненький, смуглый, с черными волосами и большими, как у олененка, глазами. Впечатление несколько портили огромные темные подглазья. Его вполне можно было представить где-нибудь в итальянском порту, зазывающим иностранцев к своей красотке сестре; на самом деле шесть поколений его предков были фермерами в штате Мэн.

Хелен бросила мое пальто на стул в прихожей и провела меня в гостиную. У Билли был выходной, он сидел на диване и вязал свитер. Он его вязал уже несколько недель и говорил, что для Хелен, но ей свитер был явно велик.

– Привет, – сказал Билли. – У тебя красивая блузка.

– Спасибо.

– Ну, ладно, – вмешалась Хелен, – слушай. – И она зачитала отрывок из книги какого-то русского писателя, где он рассказывал о благотворительной школе для крестьян, которую организовал один помещик. Местные мужики жаловались автору на своих сыновей – мол, никто теперь не хочет работать на земле, каждый метит в управляющие.

Она захлопнула книгу и торжествующе посмотрела на нас:

– Это написано в России в первой половине прошлого века. Думаете, мир с тех пор поумнел? Нисколько. Поверь мне, Руфь…

Я внимательно слушала и время от времени в знак согласия кивала головой. У меня были кое-какие сомнения, но не хотелось их высказывать, не хотелось задавать вопросов, впрочем, она и не побуждала меня к этому. Немного погодя я подошла к буфету и смешала себе коктейль. Билли попросил ему тоже налить. Хелен отказалась от выпивки, объяснив, что это мешает ей думать. Я улыбнулась: на меня подобное действие оказывала она сама.

– Скажи честно, Билли, тебе все это тоже кажется забавным? – спросила она, неверно истолковав мою улыбку.

– Знаешь, Хелен, – мечтательно ответил он, – ты похожа на моего деда.

Она повернулась ко мне с недовольной гримасой:

– Что с вами говорить! Вы оба столько же смыслите в политике…

Я лукаво улыбнулась ей:

– Зато Уолтер в последнее время страшно интересуется политикой. Ходит на собрания демократов. Заставил своего секретаря размножать листовки в поддержку Стивенсона.[11]11
  Кандидат в президенты от демократической партии на выборах 1952 и 1956 годов. Оба раза проиграл Эйзенхауэру – кандидату от республиканской партии.


[Закрыть]

– Как трогательно.

– Да уж. – Слегка поддразнивая ее: – Знаешь, они с этим Стивенсоном как с ума посходили. Он и правда редкий тип, не похож на политика. Ходят слухи…

– Как говаривал один мой знакомый судья, «либералы распустили слюни», – зевнув, перебила она.

Когда я вернулась домой, Уолтер читал, лежа в постели. Я заранее решила: если спросит, скажу, что была у Теи. Ему нравилась Тея, и он не возражал против наших встреч. Но я не слишком часто этим пользовалась. Тея все еще много значила для меня, хотя наши отношения словно застыли, и я все больше замыкалась в себе. Впрочем, Уолтер ни о чем меня не спросил, я не стала ничего объяснять. Разделась, приняла душ и легла. Засыпая, отметила про себя, что у него над изголовьем по-прежнему горит свет.

В следующий раз после свадьбы я встретилась с Лоттой и июне. Она приехала в Нью-Йорк на каникулы после первого года в Вассаре.[12]12
  Привилегированный частный колледж на северо-востоке США.


[Закрыть] В начале года она поставила условие: если Уолтер хочет с ней встречаться, это должно происходить не у него дома. Конечно, он хотел ее видеть, и они вместе ужинали где-нибудь в городе. Говоря по совести, Уолтер теперь уделял Лотте гораздо больше внимания, чем раньше, когда его отеческая забота была направлена на одного Бориса, а о Лотте заботилась мать. Обычно она звонила и холодно просила меня позвать Уолтера. Но на этот раз вдруг спросила, можно ли к нам зайти. И пришла к ужину – хорошенькая, дорого и со вкусом одетая. Сшитое на заказ летнее платье голубого цвета, туфли из натуральной кожи на шпильках. Постриглась, и ее прическа походила бы на мою, если бы не прямые волосы. Ей исполнилось восемнадцать.

Уолтер еще не вернулся. (Я позвонила ему, предупредила, что Лотта придет к пяти; он ужасно огорчился, что именно сегодня не может уйти из конторы пораньше. Через пять минут перезвонил, попросил передать Эстер, чтобы она приготовила на ужин телятину по-пармски – любимое блюдо Лотты.) Борис играл в парке с приятелями. Я провела Лотту в гостиную.

– Ты, наверное, хочешь пить. Налить тебе лимонаду?

– Джина с тоником, пожалуйста, – без тени улыбки ответила она.

– Извини.

Я наполнила два бокала и подошла к дивану. Она взяла свой и молча кивнула, явно не имея желания поддерживать беседу.

– Что собираешься делать летом? – Вопрос прозвучал не совсем естественно: я успела подружиться с Хелен Штамм, но в обществе ее дочери по-прежнему чувствовала себя неуютно.

– Не знаю. Может, поработаю, если удастся найти что-нибудь приличное. Скажем, в издательстве или в рекламном агентстве. А работать просто так, лишь бы время убить – этого мне не надо. Мне и без работы есть чем заняться.

Я кивнула. Она пристально рассматривала свой бокал.

– Мы в этом году хотим пораньше уехать на озеро. Такая жара стоит!.. Мы с Борисом пробудем там все лето.

Никакой реакции. Загородный дом остался Уолтеру: Хелен заявила, что в ее возрасте лишняя собственность ей ни к чему. Они договорились, что она будет пользоваться домом во время лыжного сезона, но оплачивать счета должен Уолтер.

– Приезжай, если надумаешь.

– Уже надумала, – ответила она чуть быстрее, чем следовало, и даже немного с вызовом, давая понять, что не нуждается в моем приглашении – как-никак, это дом ее отца. Но тут же покраснела.

– Вот и отлично. Будем рады.

Она отвела взгляд. Минута прошла в неловком молчании.

– Кое-кто из моих друзей тоже приедет, – объявила она.

– Очень хорошо.

Пробормотав что-то нечленораздельное, она закурила.

Когда пришел Борис, я крикнула ему, что мы в гостиной. Он вернулся потный и усталый, явно не ожидая увидеть сестру. Я предупреждала его, что она придет к ужину, но он напрочь забыл об этом.

– Господи, ну и вырос же ты! – воскликнула Лотта. – Иди-ка сюда, дай я тебя поцелую.

Он остолбенел. Ему шел тринадцатый год, по росту он догнал Лотту. Они одиннадцать лет прожили под одной крышей, и все это время Лотта была к нему совершенно равнодушна. Из-за разницы в возрасте, из-за того, что брат мало ее интересовал, а может, она просто неосознанно подражала матери. С тех пор как Уолтер женился на мне, Лотта и Борис ни разу не встречались. Кроме того, мальчишки в двенадцать лет вообще терпеть не могут нежностей. Чтобы сгладить неловкость, я объяснила, что от Бориса теперь не добьешься ласки; он с благодарностью взглянул на меня, а лицо Лотты словно окаменело. Как будто, если бы не я, Борис тут же забрался бы к ней на колени. Я повернулась и вышла из комнаты. Борис тут же пошел за мной, чем разозлил Лотту еще сильнее.

– Ты куда? – шепотом спросила я его в прихожей. Он пожал плечами:

– А вы?

– В кухню, надо проверить, как дела с ужином. Хочешь кока-колы?

Он кивнул.

– Сейчас принесу.

– Я сам, – ответил он. И тут появился Уолтер.

– Привет, – сказала я с облегчением. – Лотта уже здесь. В гостиной.

– Все в порядке? – с тревогой спросил он.

– По-моему, да. Сделать тебе мартини?

– Будь добра. А Лотте что-нибудь предложила?

– Да, Уолтер, – медленно и отчетливо сказала я. – Я предложила Лотте джину с тоником, как она и просила. – Я знала, что ей все слышно, но его тон вывел меня из терпения, я не могла больше сдерживаться. – Кроме того, я очень вежливо побеседовала с ней, уверила ее, что мы будем рады видеть ее летом на озере. И я не понимаю, почему она теперь сидит там с таким видом, будто я ее смертельно оскорбила, но вам с ней, без сомнения, удастся выяснить причину…

Он не дослушал. Рванулся в гостиную, словно ожидал увидеть там что-то ужасное.

– Ты забыл прихватить аптечку для оказания первой помощи! – крикнула я ему вслед.

Из гостиной донеслось воркование. Я взглянула на Бориса. Почти одного со мной роста. Через год перерастет.

– Пойду прогуляюсь. – Я повернулась и пошла к двери. Он догнал меня у лифта.

– Тебе бы лучше вернуться, милый. Отец и так будет сердиться.

– А с вами нельзя?

– Можно. – Хотя следовало бы твердо запретить. – Но, пожалуй, лучше не надо.

Двери лифта открылись, я вошла. Он последовал за мной.

На следующей неделе мы уехали на озеро. А еще недели через две, лежа на причале с журналом в руках, я услышала чьи-то шаги – и села. Ко мне приближался незнакомый мужчина. Вокруг никого не было – Борис с приятелем катался на катере где-то далеко.

– Привет, – сказал мужчина.

Я кивнула. Он был недурен собой, но страшно грязен: белая рубашка и солдатские брюки были какие-то замызганные, изжеванные, из драных кроссовок торчали пальцы, лицо покрывала многодневная седая щетина, хотя редеющие волосы на голове были еще темные.

– Я ищу владения Штаммов, – протянул он и присел в нескольких шагах от меня, небрежно оглядев меня с головы до ног.

– Считайте, что нашли.

– В самом деле? – Он перестал разглядывать мои ноги и осмотрелся. – Миленько. – Уставился на мое лицо.

Поборов раздражение и любопытство, я не ответила.

– Где малышка?

– Малышка? – удивилась я. – Какая еще малышка?

– Их что, здесь много?

– Послушайте, – начала я сердито, но он жестом остановил меня.

– Ладно-ладно, мир. Приношу свои извинения. Безоговорочно капитулирую. Не злитесь. Лотта. Мне нужна Лотта. Я ее… э-э-э… друг. Звать Том Краузе.

Я вспомнила, что Лотта говорила о каких-то друзьях, которые могут приехать, и, не сводя с него глаз, размышляла, как ей удалось подцепить эту потасканную личность на изумрудных холмах Вассара. Он протянул мне руку. Я сделала вид, что не замечаю ее.

– К сожалению, Лотта в Нью-Йорке. Она обещала приехать, но не могу сказать, когда именно.

Ничуть не смутившись, он кивнул и дружелюбно пояснил:

– Я не собирался сюда так рано. Думал, в конце июля.

Я не ответила.

– Ноги затекли, – сообщил он. – Вы не свернете мне шею, если я их тут ненадолго вытяну?

– Ни за какие блага я не дотронулась бы до вашей шеи голыми руками.

Он присвистнул, растянулся на досках и опустил ноги в воду – прямо в кроссовках.

– Девственная природа, озеро, загородный особняк и прекрасная девушка, готовая разорвать меня на части.

Я встала, подобрала журнал и полотенце, перешагнула через него и пошла к дому.

– Эй, кто же вы? С кем я разговаривал?

– Меня зовут Руфь Штамм, – ответила я, не повернув головы.

– Руфь Штамм, Руфь Штамм… Кузина? Сестра? Мисс Руфь, эй! – Он крикнул так громко, что я против воли обернулась. Довольная ухмылка. – Неужели мамочка Руфь? Не может быть!

– Я жена отца Лотты, если именно это вас интересует, – сухо ответила я, призвав на помощь всю гордость своих двадцати двух лет, чтобы отплатить ему за нахальство и скрыть от себя, как я польщена. Снова повернулась к нему спиной и через лужайку направилась к дому.

Вечером я позвонила Уолтеру и попросила его передать Лотте, что приезжал ее друг Том Краузе. Она приехала с отцом в пятницу. Ей приготовили комнату, я даже попросила миссис Банион постелить свежее белье. Но Лотта робко, как всегда в присутствии отца, осведомилась, нельзя ли ей пожить в коттедже. Уолтеру это не понравилось: он испугался, что я выживаю его дочь из дома. Она объяснила, что после университетской суеты и шума хочется покоя и уединения. Уолтер согласился: ему не пришло в голову, что уединение грозит ей меньше всего. Я хотела помочь ей привести домик в порядок, но она отказалась с таким возмущением, словно я пыталась грубо вмешаться в ее личную жизнь. Она пропадала в коттедже до обеда, мы даже сели за стол на полчаса позже. Сразу после обеда снова ушла к себе.

– Что скажешь об этом ее друге? – спросил Уолтер, как только она ушла. – Похоже, он ей нравится.

– Я говорила с ним всего несколько минут.

– Но у тебя же наверняка сложилось какое-то впечатление, – настаивал Уолтер, который в последнее время неоднократно упрекал меня за то, что я слишком доверяю первому впечатлению. – Твое первое впечатление, как правило, бывает верным.

Я пожала плечами:

– Мне он не понравился.

– Вот как? Это почему же?

– Не будем об этом, Уолтер. Если у Лотты с ним серьезные отношения, она наверняка вас познакомит. Может, даже завтра. Сам тогда и суди.

– Что значит «серьезные отношения»? У тебя это прозвучало как-то зловеще.

– Извини, – не выдержав, раздраженно ответила я. – Он на добрых десять лет старше меня и, похоже, все эти десять лет менял женщин чаще, чем белье. Буду рада, если ты окажешься менее придирчивым.

Уолтер побледнел, и я пожалела о своей вспышке.

– А ты не ошиблась?

– Может, и ошиблась. Или дала волю своему воображению. Ты же знаешь – со мной это бывает.

– Он из хорошей семьи. Отец профессор. Лотта слушала его лекции, кажется, по социологии. Мать психолог или что-то в этом роде. Ведет колонку в каком-то журнале. По-моему, о браке и семье. Дядя – судья Краузе – известный либерал. – Уолтер тогда активно поддерживал демократов, и это была одна из его расхожих характеристик. – У судьи поместье в Уилксборо. Там, вероятно, юноша…

Он запнулся, вспомнив, что Краузе далеко не юноша. Ждал, что я возражу или как-то поддержу разговор, но мне не хотелось, и мы некоторое время сидели молча, пока Борис не пришел узнать, готовы ли мы идти купаться. Обрадовавшись, что можно уйти, я быстро переоделась и спустилась к воде. Мы немного поплавали и подумывали, не взять ли лодку, когда я увидела на лужайке возле дома Лотту и Краузе.

– Ну что, покатаемся? Борис кивнул.

– Тогда пошли.

Мы дошли до края причала и забрались в лодку. Сидя на корме, я специально направляла лодку так, чтобы ее не было видно со стороны дома; мне не хотелось, чтобы Лотта думала, будто я ее избегаю. Мы еще немного покружили по озеру и направились к причалу, потому что солнце зашло за тучи и в мокрых купальниках стало холодно.

Целая компания в купальных костюмах дружески беседовала на лужайке. Пронюхав о приезде Лотты, явилась Нина Лойб. Они с матерью приехали на озеро раньше нас, потому что Нина была на восьмом месяце. Прошлой осенью она поступила в колледж и нашла там комнату, хотя до дома было двадцать пять минут езды, а ко дню рождения ей подарили машину. В начале ноября она с кем-то переспала, в Рождественские каникулы быстренько выскочила замуж и в январе получила академический отпуск на год. Я знала эту историю, потому что до приезда Лотты мать и дочь посвятили меня во все подробности, хотя я их ни о чем не спрашивала. Они изливали душу по очереди, и каждая просила ее не выдавать. («Мамуля хотела, чтобы я сделала аборт, но папуля сказал, что тогда разведется с ней и женится на мне.

Только, ради всего святого, не говорите мамуле». – «Пусть все думают, что у моей дочери родился самый большой в истории человечества семимесячный ребенок»).

– А вот и наши беглецы, – тоном радушного хозяина произнес Уолтер.

– Прости, я не знала, что у нас гости. Здравствуй, Нина, добрый день, мистер Краузе.

Он выглядел приличнее, чем в прошлый раз. Побрился, отмылся в озере, расстался со своим грязным тряпьем, и оказалось, что у него неплохая фигура.

– Приготовить тебе коктейль, дорогая? – спросил Уолтер так нежно и заботливо, как давно уже не говорил со мной. Он был в прекрасном настроении.

– Спасибо, не беспокойся. Сначала переоденусь.

Лотта не удостоила меня взглядом. Впрочем, она не сводила глаз с Краузе, словно во всем мире для нее существовал только он. Смотрела на него так же, как полтора года назад на Мартина, – с неприкрытым обожанием. Похоже, оно приносило ей больше радости, чем способен был дать сам предмет.

Я пошла к дому, а Краузе продолжил прерванный разговор:

– Верно, существует тенденция рассматривать Калифорнию как совершенно другую страну. На самом деле это не так. Калифорния – та же Америка, только все там доведено до идиотизма. Глупость, комплексы разные, полный разрыв с традицией. Для них Европа – это Восточное побережье. Они так же неустанно болтают о Нью-Йорке, как жители Нью-Йорка о Европе, только в Нью-Йорке Европой восхищаются, а в Калифорнии Нью-Йорк ненавидят…

Сама того не желая, я остановилась послушать, но вдруг поняла, что стою ко всем спиной, и пошла в дом. Поднялась наверх, сняла купальник и, чтобы согреться, натянула черные шерстяные брюки и красный свитер с длинными рукавами. Причесалась и зачем-то впервые за много дней подкрасила губы. Спустилась в кухню, смешала себе коктейль, вышла на крыльцо, но не испытывала ни малейшего желания присоединяться к остальным. Я чувствовала себя среди них чужой: что-то похожее случалось со мной и прежде, но в те времена причина была всегда одна и та же – бедность.

За Ниной приехал «бедняжка Ирвин» – приятный широкоплечий молодой человек в роговых очках. Казалось, он до сих пор не понимает, как же это с ним такое произошло. Нина неуклюже поднялась, изобразила величественное презрение к мужу, зевнула ему в лицо, неохотно попрощалась со всеми, бросила призывную, хотя и не слишком уместную улыбку Краузе и царственной поступью направилась к машине чуть впереди «бедняжки Ирвина». Я скрылась в кухне, куда вскоре пришел Уолтер и сообщил, что молодой Краузе, конечно, останется к ужину.

– Даже не помню, когда встречал такого интересного собеседника.

Я что-то пробормотала в ответ.

– Надеюсь, ты изменила о нем мнение? – У него заплетался язык, и я поняла, что он крепко выпил.

– Сегодня он выглядит получше, – признала я.

Уолтер достал из холодильника вино и направился с ним в столовую.

– Будь добр, разожги камин, – крикнула я ему вслед.

– Конечно, дорогая.

Они успели переодеться и сидели на крыльце, когда я объявила, что ужин готов. Лотта надела синие джинсы и толстый черный свитер с высоким воротом, вероятно решив, что в столь зрелом возрасте уже не носят ни голубое, ни розовое, ни хвостик на затылке. Но ее лицо оставалось по-детски круглым и трогательно-веснушчатым; она напомнила мне куклу, которую отец во время войны выиграл для меня в лотерею. У куклы были соломенного цвета кудри, пустые голубые глаза и губки бантиком, а военная форма придавала ей ужасно нелепый вид. Лотта бросила на меня мимолетный взгляд и опять уставилась на Краузе, словно желая еще раз подчеркнуть, что в его присутствии я ее нисколько не интересую. Зато я интересовала Краузе, и он ясно дал это понять, разглядывая меня тайком от Лотты и Уолтера.

Мы выпили три бутылки вина, потом принялись за бренди. Уолтер отключился около десяти, пытаясь объяснить, какие шансы у Стивенсона на предстоящем съезде демократов. За ужином он развеселился и ударился в воспоминания о том, как в годы его юности демократы победили на выборах в Йорквиле. После ужина, сообразив наконец, что здорово накачался, он попробовал взять себя в руки и завел серьезный разговор о политике. Вскоре Борис ушел спать, а через некоторое время и Уолтер тяжело поднялся, пожелал всем спокойной ночи и удалился. Голова Лотты склонилась на плечо Краузе.

– Отваливаются, как насосавшиеся пиявки, да, Мамочка? – спросил он.

Лотта, не выдержав, улыбнулась и с трудом открыла глаза, чтобы посмотреть, как я реагирую на прозвище. Она явно ни о чем не подозревала. Я пошла мыть посуду. Скоро в кухне появился Краузе, держа в руке полный бокал. Лотта, должно быть, уснула.

– Наконец-то мы одни, – заявил он, подтащив стул к раковине и не сводя с меня глаз.

Я не обращала на него внимания и с удовольствием дрызгалась в теплой воде.

– Поговори со мной, – потребовал он.

– Что-то не хочется.

– Расскажи мне о своей жизни, о своих надеждах и разочарованиях. Короче, как тебе удалось стать таким крепким орешком в столь нежном возрасте.

– Пошел к черту.

– При чем тут черт?

– А при чем тут я? Оставь меня в покое.

– Не могу – ты меня околдовала.

– Слушай, ты большой нахал, – резко сказала я. – Не говоря о том, что я замужем, мой муж, между прочим, отец твоей подружки, и ты у него в гостях.

– Я так и знал! Любая порядочная девушка в твоем возрасте умерла бы от возмущения, а тебе хоть бы что. Подозреваю, что, если бы я тебе нравился, мы бы давно уже резвились где-нибудь на сеновале и плевала бы ты и на мою подружку, и на ее отца, и на его дом, и на все остальное в придачу.

Я разозлилась, но вдруг поняла, что это правда и он даже постарался более или менее пристойно ее преподнести. Справившись со смущением, я продолжала мыть посуду уже без прежнего озлобления.

– Если ты понял, что противен мне, чего липнешь?

– Натура такая, жажду нравиться. Особенно женщинам. Женщины – моя слабость.

– Что ты говоришь? Никогда бы не подумала.

Он пожал плечами:

– Мужчине не приходится быть слишком разборчивым. Малышка гонялась за мной, будто на мне свет клином сошелся. Что поделаешь, ей нужен жеребец. С возрастом это пройдет.

– Ничего не поделаешь, – пробормотала я. – Я, по крайней мере, не собираюсь в это вмешиваться. Не моя забота.

– Вот и ладненько. За это надо выпить. Налить тебе, Мамочка?

Я не ответила.

– Обещаю не считать это знаком особого расположения ко мне, – продолжал он, и я почувствовала себя полной дурой. – Ты меня ненавидишь. Сейчас запишу это на манжете, чтобы не забыть ненароком.

– Давай, пиши.

Он принес мой бокал и ждал, пока я домою посуду.

– О чем бы нам поговорить, Мамочка? – спросил он, когда я села за стол напротив него.

– Говори о чем хочешь.

– Боюсь тебя утомить.

– Предпочитаю утомляться от чужой болтовни, а не от собственной.

– Так-так, с чего бы начать? Как я дошел до жизни такой – это в двадцать-то восемь лет?..

– Ты выглядишь старше.

– …Перед вами автор неоконченной книги о Дэниеле Вебстере,[13]13
  Дэниел Вебстер (1782–1852) – известный американский государственный деятель, юрист.


[Закрыть] окончить которую представляется все менее возможным, как бы ни стремился к этому автор, ставший объектом матримониальных намерений симпатичной восемнадцатилетней наследницы…

– Что ты мелешь?

– О, у малышки большие планы. Ей так хочется меня захомутать, что она готова узаконить наши отношения.

– Ты не посмеешь. – Я тут же поняла, как нелепо это звучит.

– Черт меня знает, – вздохнул он, – я ведь не совсем равнодушен к малышке. И к ее денежкам. Не говоря уж о ее прелестной мачехе, к которой я совсем не равнодушен.

– Слушай, смени пластинку.

– Да я только хотел…

– Знаю, чего ты хотел. Давай о чем-нибудь другом. Расскажи-ка мне о своей жизни. – Я мило улыбнулась. – О своих надеждах и разочарованиях. Почему ты насквозь прогнил в столь нежном возрасте.

– Один-ноль в твою пользу, малышка, – скривился он.

– Ты запутался. Я не Малышка, я Мамочка.

– Ну да. – Он отъехал со стулом к стене и закинул руки за голову. – Ладно. В истории наше спасение. Итак. Я родился в Миннесоте, вырос в Сан-Диего и Лос-Анджелесе, переехал на Восток, когда мой папаша получил наконец место в Вассаре. Это было в сорок втором, тогда же мне исполнилось восемнадцать и я на три года стал солдатом дяди Сэма. Моя почтенная матушка не сразу поехала с отцом и еще два года жила в Лос-Анджелесе. Старушка «С уважением, Сара» почему-то боялась, что на Востоке не найдется охотников на то дерьмо, которым она зарабатывала на жизнь.

– С уважением, Сара? Он коротко рассмеялся:

– Я понял, в чем твоя беда, Мамочка. Ты не читаешь дамских журналов. Черт, а еще хочешь стать настоящей леди. Сара ведет отдел советов для дам. Учит их воспитывать детей.

– Ну да?

– Зря удивляешься. Хотя, конечно, трудно поверить, глядя на ее отпрыска. А ведь влезла она в это дело из-за нас. Честное слово. Она еще в Миннесоте поняла, что она плохая мать и никудышная хозяйка. И пошла работать в немецкую газету, принялась поучать всех остальных хаусфрау, как правильно вести хозяйство и воспитывать детей. «Муттер Хенне». То есть Матушка Наседка. Можешь себе представить, что это за бодяга. «Либе Муттер Хенне! Киндер всю жизнь спал в одна комната, а теперь девочки надо отдельная, и они говорит, чтоб мальчишки убирался в другая; но тогда поросята ночевать на улице, а там холодно, и от этого получаться плохой колбаса». «Милые мамаши! Возьмите несколько фруктовых корзин по числу киндер. Накройте каждую куском красивой клеенки, лучше разного цвета, и напишите на ней имя киндера. Объясните, что теперь у каждого есть маленькая отдельная комнатка, где можно спрятать от других самые ценные вещи. И пусть никто не сует носик в чужую корзинку – каждый должен знать, что у него есть право на частную жизнь. Это так важно для правильного развития личности! Ваша любящая Матушка Наседка».

Когда мы переехали в Сан-Диего, она перекинулась на английский и стала писать для разных газетенок Южной Калифорнии – «С уважением, Сара». Поумнела. Перестала рыться в отцовских книгах по социологии и целиком положилась на свой жизненный опыт. «Дорогая Мать-одиночка! Пусть бабушка убирается туда, откуда приехала, если не хочет смотреть за детьми», и тому подобное. – Он подтащил стул к столу и отхлебнул из бокала: – О чем это я? Да, так вот, после учебки три года прослужил в разведке. О причинах умолчу: все равно не поймешь. В сорок пятом демобилизовался с благодарностью от командования, чем несказанно удивил Сару и остальных придурков; пару лет бездельничал, болтался по стране, чем никого не удивил; осенью сорок седьмого поступил в Йелль,[14]14
  Один из старейших и самых престижных университетов США.


[Закрыть] в пятидесятом окончил… тебе еще не надоело?

Я пожала плечами.

– Ты неподражаема. Истинная женщина. Всю жизнь такую искал.

– Я устала. Мне что, восхищаться твоими россказнями и умолять, чтоб не закрывал рот до утра?

– Ну нет, это не твое амплуа. Я не хочу, чтобы ради меня ты выходила из роли. Оставайся самой собой – милой и ласковой.

Я выключила воду, вытерла руки и вышла из дома на лужайку. Вдохнула холодный свежий воздух. Услышала, что он вышел следом, и пошла по лужайке к дороге. Дойдя до нее, направилась вниз, туда, где дорога огибала озеро. Через минуту он меня догнал.

– Я чувствую себя дантистом, который вбурился в зуб и думает, что пациенту не больно, а тот вдруг выпрыгивает из кресла.

– Ты мало похож на дантиста, – ответила я и в темноте улыбнулась своим воспоминаниям.

Руфь: Я замерзла, как мороженое в холодильнике.

Дэвид: Точно, даже позеленела, как фисташковое.

Руфь: Я чувствую себя старой развалиной.

Дэвид: Ну что ты! Для своего возраста ты неплохо сохранилась.

Руфь: Моя жизнь – просто кино.

Дэвид: М-да… на кинозвезду ты вроде не тянешь.

– Сам знаю. От меня не пахнет эфиром.

Мы молча шли по дороге. Ярко светила луна, и в ее свете ровная гладь озера была еще красивее, чем днем. Спать уже не хотелось. Краузе не мог долго молчать.

– Давно ли вы замужем, миссис Штамм?

– Месяцев семь-восемь. С конца октября.

– А-а! Ну тогда все понятно, – негромко заметил он.

– Что тебе понятно? Лучше прикусил бы свой поганый язык! – сказала я и сама на себя разозлилась. Как я могла забыть, что в конце октября Хэллоуин![15]15
  Праздник, отмечаемый в ночь на 31 октября, когда, по поверью, духи умерших выходят из могилы. Вечером дети, нарядившись ведьмами и привидениями, ходят по домам и говорят хозяевам: «Выкуп – или пеняйте на себя!» И хозяева платят выкуп разными сладостями.


[Закрыть]

– Я не хотел никого обидеть.

– Ну да, просто пошутил.

– По крайней мере, не тебя.

– Если это намек на моего мужа, обойдусь без твоей помощи. Если понадобится – обижу сама.

– Зачем мне его обижать? Но что делать? Жена у него больно аппетитная. Он славный малый, не дурак. Меня принял намного лучше, чем заслуживаю. Простоват немножко, но с мужчинами это бывает. Опять же это не повод для упрека. Если подумать головой.

– А ты только этим и занимаешься.

– Нет. Всего раз в неделю.

Мы приближались к дому Лойбов. На крыльце никого не было, но я предпочла не рисковать и повернула назад.

– Эй, в чем дело?

– Ни в чем. Домой хочу. Холодно.

Он обнял меня и стал легонько растирать плечо, согревая. Я понимала, что должна отстраниться, но было так приятно. К тому же я в самом деле замерзла.

– Ты все лето будешь здесь? – спросил он.

– Наверно.

– Не надоест?

– Нет. Мне здесь нравится.

– Нравится уезжать от… – После многозначительной паузы: —…из города?

– Не только. Я ведь не просто убегаю оттуда сюда. Я люблю этот дом и все, что вокруг. Здесь я в первый раз увидела траву не на газонах.

– А воспоминания не мешают?

– Какие воспоминания? – искренне удивилась я.

– Ну, о братишке. Лотта мне рассказала.

– Но… я стараюсь не думать о том, что это произошло здесь. – Я вообще стараюсь не думать. – Зимой дом выглядит иначе. Осенью экономка вешает зимние шторы, снимает летние чехлы с мебели, расстилает в спальнях ковры. Вокруг тоже все по-другому. Озеро замерзает, его почти не видно. Деревья в снегу, а когда снега нет, сквозь ветки виден поселок. Самое обычное место – таких море в Новой Англии.

– Понятно. Если по-другому – легче все забыть.