Текст книги "Школа обольщения"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
–…Эта твоя грязная французская шлюха.
– Серджио, я запрещаю тебе говорить так!
– Ой, напугал! Ты мне запрещаешь! Мистер Праведник мне запрещает! Если и есть что-то более трогательное, чем педик, старающийся себя убедить, что может делать это с женщиной…
– Слушай, Серджио, только потому что…
– Потому что – что? Потому что у тебя на нее встает? Конечно, встает, это неудивительно. На Синди у тебя десять лет вставал, разве нет? Частенько вставал, раз ты сумел заделать двоих детей, ведь так? Но почему же Синди развелась с тобой, Алан, жалкий ты ханжа? Разве не потому, что, когда ты узнал, чего тебе на самом деле хочется, у тебя на нее вставать перестал? Или ты думаешь, что, раз ты делаешь это со мной, а не я с тобой, то ты от этого не становишься педиком?
– Серджио, заткнись! Я признаю, что ты прав, но это все в прошлом – древняя история. Вэлентайн другая, свежая, юная…
– Иисусе Христе! Только послушайте первейшего вруна из всех педиков. До того, как она тут маячила, тебе меня все время не хватало, правда? А где ты был прошлой ночью? Мне кажется, я припоминаю, как ты всаживал эту свою громадную штуку в мою задницу, я думал, я взорвусь, а после этого кто сосал меня, стонал и рычал – Санта-Клаус? Это был ты! Ты, дерьмо собачье, и тебе это очень нравилось!
– Это был рецидив. Больше этого не случится – все кончено.
– Кончено! Как же! Только взгляни на меня, Алан, взгляни на мой член. Разве тебе не хочется взять его в рот? Такой красивый, сочный? Посмотри на мою задницу, Алан, я сейчас перегнусь через этот стул и раздвину ее, такую красивую, открытую, такую, как ты любишь. Или ты скажешь, что у тебя еще не встал? Ну?! Да тебе до смерти хочется. Только этого тебе и хочется, и хватит обманывать себя. Я сейчас запру дверь, а ты трахнешь меня в зад прямо на полу – как угодно, Алан, как захочешь. О, что ты сейчас со мной сделаешь! Правда, Алан? А?!
Вэлентайн услышала сдавленное «Да, да!» – сигнал унизительной и радостной капитуляции, и лишь тогда вышла из транса и выбежала в вестибюль.
* * *
Дойдя до дому, Вэлентайн отключилась. Ее хватило лишь на то, чтобы почистить зубы и умыться. Два дня и две ночи она пролежала, свернувшись калачиком на постели, накрывшись одеялами и пледом, надев самый теплый халат, но ни на секунду не могла согреться. Она ничего не ела, только выпила несколько стаканов воды. Время остановилось. Ей казалось, что у нее внутри завязались два огромных узла: один в голове, другой в сердце. Если она попытается думать, один из узлов развяжется, а она не могла представить, к чему это приведет. Страх парализовал ее.
Утром на третий день Спайдер забеспокоился всерьез. Он замечал, что с ее чердака не доносится признаков жизни, но он нечасто видел ее с тех пор, как она начала встречаться с Уилто-ном. Однако все равно должен же быть хоть какой-то свет, не могла же она уехать отдыхать среди недели. Эти два дня он допоздна проработал у Хэнка Леви, но на третий вдруг понял: что-то не так.
Он подошел к двери Вэлентайн и долго стучал. Ответа не было, но он был уверен, что внутри кто-то есть – Вэлентайн или кто-то еще. Несколько месяцев назад они дали друг другу ключи от своих квартир. В экстренных случаях, говорил он ей, чувствуя себя способным выжить и на улице, всегда полезно иметь соседа, который может попасть к тебе в дом. Никто из других соседей по этажу не заслуживает доверия. Кто знает, может, их и нет вовсе? Он достал ключ, постучал еще раз и, не получив ответа, вошел. Сначала ему показалось, что комната пуста. Озадаченный, он внимательно огляделся. Никого. Ни звука, только холодильник гудит. Потом он понял, что едва возвышавшийся холмик под пледом – это тело. В ужасе он подобрался на цыпочках, понимая, что должен выяснить все. С крайней осторожностью он потянул одеяло на себя, и ему открылся затылок Вэлентайн – лицо ее было прижато к матрацу так, что едва оставался промежуток, чтобы дышать.
– Вэлентайн! – Он обошел кровать и наклонился, чтобы послушать, дышит ли она. Он внимательно вгляделся в ее лицо. – Вэлентайн, ты заболела? Ты слышишь меня? Вэлентайн, крошка, дорогая, постарайся сказать что-нибудь! – Она лежала неподвижно, не отвечая, но теперь Спайдер был уверен, что она слышит его. – Вэлентайн, сейчас все будет в порядке. Я сейчас позвоню в «Сент-Винсент» и вызову «Скорую помощь», что бы ни случилось, о тебе скоро позаботятся. Не волнуйся, я уже звоню!
Едва он повернулся к телефону, она открыла глаза.
– Я не больна. Уходи… – скрипучим голосом произнесла она.
– Не больна! Боже, если бы ты себя видела! Вэлентайн, я сейчас же вызову тебе врача.
– Пожалуйста, пожалуйста, оставь меня. Клянусь, я не больна.
– Тогда что с тобой? Расскажи, детка.
– Не знаю, – пробормотала она и разразилась потоком слез, впервые пролитых ею с того вечера.
Больше часа Спайдер сидел на кровати, крепко обняв ее, не зная, что сказать или предпринять, чтобы успокоить ее. Она плакала ожесточенно, рыдая и стеная, но не произнесла ни одного вразумительного слова. Он был совершенно сбит с толку, но продолжал держать этот маленький мокрый дрожащий комочек в объятиях и терпеливо ждал, время от времени думая о своих сестрах. Скольких маленьких девочек, несчастных маленьких девочек с разбитыми сердцами приходилось ему утешать?
Когда ее всхлипы вроде утихли настолько, что она могла слышать его, Спайдер попытался задать несколько вопросов. Плохие новости из Парижа? Она потеряла работу? Что он может для нее сделать?
Она подняла глаза, распухшие так, что они еле открывались, и произнесла с жесткостью, которой он никогда не слышал в ее голосе:
– Никаких вопросов. Все кончено. Ничего не было. Никогда и ничего!
– Но, Вэлентайн, дорогая, проблема не исчезнет оттого…
– Эллиот, ни слова больше! – Он застыл на полуслове. Что-то страшное и грозное в ее голосе заставило его понять, что, если он задаст еще хоть один вопрос, он больше не увидит ее.
– Знаешь, что тебе нужно, крошка? – сказал Спайдер. – Я сделаю тебе томатный суп «Кемпбелл» и намажу маслом крекер «Риц». – Мать Спайдера считала, что такое сочетание чересчур целебно, чтобы давать его кому-то, кроме очень больного ребенка, и все семь ее отпрысков считали эти продукты крайним средством.
Всю следующую неделю Вэлентайн питалась только томатным супом, кукурузными хлопьями с молоком и еще одним блюдом, которое умел готовить Спайдер, – сандвичами с плавленым сыром. Подчинившись его настояниям, она позволила ему поднять себя с постели, отвести в душ и усадить в ее любимое кресло, но наотрез отказалась одеться. Каждое утро он приносил ей горячий чай и кукурузные хлопья. Она целыми днями сидела в кресле, глядя в пространство, терзаясь возвращавшимися спазмами утраты, сожалея о выпавшей на ее долю участи и страдая от отвратительного, ужасного унижения, потому что чувства, подаренные ею Алану Уилтону, обернулись под ударами реальности пародией, все оживавшей в ее памяти. Каждый вечер после работы Спайдер спешил домой, готовил суп и сандвичи с сыром и сидел с Вэлентайн до полуночи, время от времени меняя пластинки, но чаще просто разделяя ее молчаливое общество.
Случившаяся с Вэлентайн трагедия не только встревожила Спайдера, но и возбудила жгучее любопытство. Он знал, что медицинская помощь ей не нужна. Раз она так непреклонно молчалива и так страстно хранит свою тайну, он не смел и заикнуться о психиатрической помощи. Поэтому он сделал единственное, до чего додумался: в поисках ключа к разгадке принялся просматривать «Вумен веар», потому что было ясно, что у Уилтона она больше не работает. Шесть дней он ничего не мог найти. Начали появляться отчеты о весенних коллекциях американских модельеров. Дважды в год в течение нескольких плотно забитых недель покупателям и прессе демонстрировались новые коллекции; расписание было составлено так, чтобы каждый мог увидеть как можно больше. На период демонстрационной недели «Вумен веар» отводила разворот, иногда два, эскизам и фотографиям лучших моделей новых коллекций. Шестой день журнал посвятил коллекции «Уилтон Ассошиэйтс», обрушив на нее шквал неординарных восхвалений. Коллекции был отведен целый разворот, приводились четыре подробных эскиза. Три из них Спайдер узнал сразу – они были взяты из папки Вэлентайн, хотя ее имя не упоминалось ни разу. Но ему казалось невозможным, чтобы ее срыв объяснялся этим. В конце концов, он знал, что с другими ассистентами модельеров обращаются так же. Однако он не мог отталкиваться только от этого. Спайдер сделал несколько телефонных звонков.
* * *
Однажды вечером, сидя рядом с Вэлентайн, Спайдер мягко начал:
– Завтра в три у тебя встреча с Джоном Принсом.
– О, конечно… – Она даже не заинтересовалась. Она едва слышала.
– Сегодня я звонил ему и поговорил с ним.
– О чем ты?
Принс, как и Билл Бласс или Хэлстон, был одним из крупнейших модельеров, чьи имена имели такую значимость, что они могли продавать их для чего угодно, от духов до чемоданов, зарабатывая иногда на розничной торговле до ста миллионов долларов в год, не считая денег, вырученных за модели.
– Я позвонил Принсу и сказал ему, какая часть коллекции Уилтона принадлежит тебе. Он справился у Уилтона, тот подтвердил, и теперь Принс хочет поговорить с тобой о месте главного ассистента с окладом двадцать тысяч долларов в год, начиная прямо с этого дня. Завтра он ждет тебя в своем кабинете.
– Ты совсем с ума сошел! – В первый раз с тех пор, как он обнаружил ее в депрессии, на лице ее появилось какое-то оживление.
– Спорим? Я сказал ему, что я твой агент. Значит, мне причитаются комиссионные. Я еще не решил сколько. Но не думай, что я их не возьму.
Ничто так не похоже на правду, как правда. Вэлентайн сразу поняла, что Спайдер ничего не выдумывает, хоть и притворилась, что не верит, не желая покидать свою скорлупу из страданий и скорби.
– Но мои волосы! – вскричала она, внезапно вернувшись на грешную землю.
– Почему бы тебе не вымыть голову? – предложил рассудительный Спайдер. – Можно даже воспользоваться косметикой. А также снять халат. Не похоже, чтобы тебе нечего было надеть.
– О, Эллиот, почему ты сделал это для меня? – спросила она, чуть не разрыдавшись снова.
– Мне осточертело готовить сандвичи с плавленым сыром, – рассмеялся он. – А если я увижу у тебя еше хоть одну слезу, я больше никогда не приготовлю для тебя томатный суп.
– Ради бога, – вздохнула она, – что угодно, только не надо больше томатного супа! – И побежала в ванную мыть голову.
6
Особняк в Бель-Эйр, который Линди выбрала для больного Эллиса Айкхорна, был построен в конце 1920-х годов для нефтяного магната, угодившего под чары гранадской Альгамбры. Замок в испанско-мавританском стиле, достоверная архитектура которого обошлась во много миллионов, стоял на вершине холма над Лос-Анджелесской бухтой. Его окружал огромный английский регулярный парк, где играли и переливались струи множества фонтанов. Аллеи, усаженные по бокам тысячами кипарисов и олив, разбегались от крыльца во все стороны, спускаясь вниз, потому что дом стоял на самой вершине. С других пиков Бель-Эйр особняк казался мелькавшим то тут, то там, но никогда не показывался весь целиком, мучительно романтический в своей чуждости. Он слыл самым отдаленным гнездом в этом отдаленном прибежище миллионеров. Найти путь к воротам можно было только с картой: он пролегал по запутанному лабиринту заросших, извилистых, опасных тропок. Если случайный турист и попытается подобраться к дому, он лишь упрется в массивные ворота и сторожку перед ними – единственный проем в высокой массивной стене, окружавшей поместье. Должно быть, у нефтяного магната было много врагов, подумала Билли, поняв, насколько хорошо дом защищен от незваных гостей.
Но, несмотря на неудобства, связанные с местоположением, особняк, который часто и не без основания именовали цитаделью, крепостью или замком, имел решающее преимущество: климат тех мест. Весна там длилась круглый год, лишь зимой выпадало несколько дождливых дней. Даже в зиму многочисленные балконы, террасы и внутренние дворики были так хорошо укрыты от ветра, что Эллис мог почти целыми днями сидеть на теплом солнышке. Летом, когда с Санта-Аны дули жаркие ветры, в окруженных аркадами патио, усаженных древовидными розами и засеянных душистыми травами, стояли тень и прохлада, оживляемая шумом падающей воды. Когда над городом повисал смог, они видели лишь желто-коричневый слой воздушного пирога далеко внизу, а туманы с Тихого океана никогда не поднимались до вершины холма. В мрачном июне, когда солнце на улицах Беверли-Хиллз гуляет всего по часу в день, воздух в горах чист и напоен запахом весны.
Когда Билли сообразила, как много народу должно поселиться в особняке, она оценила правильность выбора Линди. В доме жила вся прислуга, кроме пяти садовников, и в крыле для слуг комнат было больше чем достаточно. Там разместились все пятнадцать человек: шеф-повар, дворецкий, помощники по кухне, прачка, служанки и экономка, имевшая собственные покои. В распоряжении слуг в их свободное от работы время постоянно находились пять машин. Никто в особняке не оставался без средств передвижения, потому что до Восточных и Западных ворот Бель-Эйр, что на бульваре Сансет, и до ближайшей автобусной остановки было добрых четыре километра. В крыле для гостей поселились три медбрата. Каждый из них работал по восемь часов в день, так что Эллис Айкхорн ни на минуту не оставался без присмотра, и всем им необходимо было жилье и стол в соответствии с графиком их работы. Им тоже предоставлялись автомобили, чтобы они не страдали от изоляции, удалявшей их от соблазнов Уэствуда и Побережья. В отдаленной цитадели на вершине холма двадцать человек по три раза в день садились за общий стол.
Миссис Поуст, экономка, все утро принимала доставлявшиеся заказы от «Юргенсенс» и от «Швабе», а также от «Юнайтед Лондри», где стирали все полотенца, простыни и униформу медбратьев, получала вещи из химчистки и поставки из «Пайонир Хардвеар», державшую весь Беверли-Хиллз жесткой монопольной хваткой.
Подготавливая огромный особняк к приезду хозяев и слуг, Линди творила чудеса: отстроили новую кухню, старый бассейн, что помещался в конце аллеи, обсаженной высокими темными кипарисами, снабдили новой фильтрующей и нагревательной системами, переоборудовали купальню. Многие служебные помещения огромного дома были закрыты, но жилые комнаты отделали по-новому, нарядно, празднично и роскошно, и яркий испанский стиль сменил старинную мавританскую мрачность, господствовавшую некогда в интерьере. Правда, ни прежнее, ни нынешнее убранство не соответствовало вкусу Билли, но ей не хотелось вмешиваться. Сады наполовину обновили, в крыльях для слуг и гостей кипела работа. К счастью, в старых гаражах хватало места для дюжины машин.
Когда Линди подготовила дом к заселению, Билли, Эллис и Дэн Дормен вылетели на самолете компании, переоборудованном для перевозки инвалида. Салон разделили на два больших отсека: в одном устроили удобную спальню с больничной кроватью для Эллиса и кушеткой для Билли, в другом – жилую комнату, где разместили очень мало мебели: только легкие стулья и боковые столики, чтобы по проходу легко могла проехать коляска Эллиса. Для трех медбратьев выделили специальный отсек спереди, рядом с кабиной экипажа.
У Билли не оставалось времени подумать о переменах в своей жизни, так как возникшие заботы поглощали все силы. Ей предстояло нанять медбратьев, переоборудовать самолет, одобрить выбранный Линди дом, законсервировать нью-йоркскую квартиру, продать дома на юге Франции и Барбадосе. Под крылом надежной заботы и любви Эллиса, а он был ей любовником, мужем, братом, отцом и дедушкой, Билли расцвела, но, в сущности, абсолютно не повзрослела. Все семь лет она оставалась той же женщиной-девочкой, что и в двадцать один год, когда вышла замуж, и так и не посолиднела, не превратилась в умудренную жизненным опытом даму, что наверняка произошло бы, будь ее муж молод. Напротив, за время их женитьбы Эллис помолодел, она же осталась прежней.
Теперь, в замке на вершине холма, очутившись в трех тысячах километров от нью-йоркских знакомых, вдали от нью-йоркской жизни, она оказалась одна в доме, одна среди слуг, медбратьев, одна в крепости, где жил парализованный старик. Ее охватила паника, она не была готова к такой ответственности. Ее пугало все, нигде она не находила успокоения, не чувствовала себя в безопасности, не ощущала опоры. Потеряна. Потеряна, да еще и солнце заходит, там вдали даже солнце садится в Тихий океан. «Прекрати, Билли!» – приказала она себе резко, как тетя Корнелия. Тети Корнелия, решила она, должна быть ей примером до тех пор, пока она не найдет себя. Она поспешно включила все лампы в спальне и гостиной, отогнала темноту – отгородилась от внешнего мрака ночи шторами. Что делала тетя Корнелия каждый божий день в своей жизни? Чем занималась изо дня в день? Билли села за стол, взяла блокнот и карандаш и начала составлять список. Во-первых, найти книжный магазин – завтра же. Во-вторых, научиться водить машину. В-третьих, приступить к занятиям теннисом. В-четвертых… Она не могла придумать, что же в-четвертых. Нужно составить список телефонов, но поблизости не было никого, с кем она была настолько душевно близка, чтобы ей хотелось позвонить. Но страхи отступили. Как хотелось Билли, чтобы тетя Корнелия была жива! Можно позвонить в Нью-Йорк Джессике: может, удастся уговорить ее оставить пятерых детей и приехать в гости…
За месяц Билли сумела выработать вполне приемлемый распорядок. Прежде всего она каждый день проводила по четыре-пять часов с Эллисом, читая вслух или про себя, смотря телевизор или просто тихо сидя подле него в одном из многочисленных садов и держа его за здоровую руку. Она находилась рядом с ним по два часа каждое утро, затем с трех до пяти днем и по часу после ужина, перед сном. Она говорила с ним, сколько могла, но он все реже отвечал ей. Оказалось, что ему легче составлять слова из маленьких магнитных букв на металлической доске, чем учиться писать левой рукой. Но даже это стоило ему все больших усилий. Во время одного из ежемесячных визитов Дэн Дормен объяснил Билли, что с течением времени в мозгу Эллиса с неумолимостью происходят множественные мелкие кровоизлияния и количество пораженных участков мозга все увеличивается. Общее состояние здоровья человека, перенесшего удар, может оставаться вполне приличным, а тело достаточно сильным. В зависимости от условий и обстоятельств, подумал Дормен, Эллис может прожить еще лет шесть или семь, а то и больше, но он не сказал Билли об этом.
Билли последовала совету Дормена не сидеть при муже неотступно. Каждый день она брала уроки тенниса в лос-анджелесском «Кантри клубе», три раза в неделю занималась в студии Рона Флетчера в Беверли-Хиллз. И тут, и там у нее появились приятельницы, и несколько раз в неделю она обедала то с одной, то с другой из них. Эти обеды и составляли почти всю ее светскую жизнь.
Эллис не хотел, чтобы она присутствовала при его кормлении, а после обеда подолгу спал, и потому в полуденные часы она не считала себя обязанной присутствовать в особняке. Лишившись поддержки родственников и старых друзей, не имея свободного времени для серьезной благотворительности или какой-нибудь добровольной деятельности, обеспечивавшей неполную недельную занятость, Билли осознала, что ей остались три способа времяпрепровождения: книги, тренировки и покупки.
В ежедневном хождении по лавочкам и универмагам Беверли-Хиллз было что-то приносящее облегчение. Покупать, все время покупать, – какая разница, нужна ей эта вещь или нет? У нее были сотни элегантных платьев для ужина, десятки пар прекрасно сшитых брюк, сорок теннисных платьев, сотни шелковых блузок, полные ящики белья ручной работы из «Джуэл-Парк», где трусики стоят по двести долларов. У нее были и шкафы, полные вечерних платьев по две тысячи долларов из ателье индивидуального пошива мисс Стеллы в «И. Магнии», три дюжины купальников. Она держала их в искусно оборудованной купальне и переодевалась каждый день, чтобы поплавать. Теперь для хранения новой одежды были отведены три пустовавшие спальни особняка.
Направляясь в Центральный универмаг, «Дорсо» или «Сакс», Билли прекрасно понимала, что ударилась в обычное занятие праздных богатых женщин: покупка совершенно ненужной одежды помогает насытить, но не заполнить пустоту внутри. «Или это, или снова растолстеть», – говорила она себе, шагая по Родео или Кэмден; осматривая витрины в поисках новой покупки, она ощущала почти сексуальный зуд. Удовольствие заключалось в поиске, в процессе приобретения. После приобретения новая вещь теряла для нее смысл в следующий же миг, поэтому назавтра она вновь шла за покупками, терзаемая той же жаждой. Но она скупала не все подряд. Вещь должна стоить того, чтобы ее купить. Воспитанная в Париже способность выбирать вещи по качеству и по тому, как они сидят, показалась ей еще важнее с тех пор, как она заметила небрежность в манере одеваться у женщин Беверли-Хиллз. Если она хоть раз позволит себе выйти на улицу в джинсах и футболке, какой тогда смысл ходить за покупками? День ото дня она становилась все более сложной и капризной покупательницей. Недостающую пуговицу или плохо заделанный шов она воспринимала как личное оскорбление. Если обнаруживались какие-то недостатки, ее полные губы в ярости вытягивались в ниточку.
Время от времени «Вумен веар» публиковала обзоры о том, как одеваются дамы в Калифорнии, и фотографии Билли всегда подавались в качестве примера – шикарная женщина Западного побережья. Содержать свое тело в идеальном состоянии, ухоженным, оставаться в списке женщин, одетых лучше всех, заниматься спортом, заботясь о силе, крепости и гибкости мышц, наносить частые визиты к парикмахеру, маникюрше, педикюрше – все эти увлечения превратились у Билли в навязчивую идею, почти заглушив позывы отчаянного, все возраставшего сексуального голода. До первого удара Эллис вполне соответствовал, чтобы в достаточной степени гарантировать Билли сексуальные удовольствия, по крайней мере мог удовлетворить ее, если не пресытить. Однако вот уже больше года она совершенно не вела сексуальную жизнь, если не считать случайные мастурбации. Даже это слабое облегчение отравляло глубоко укоренившееся чувство вины, знакомое с детства: сколько она себя помнила, она считала мастурбацию грехом. Против кого или чего, оставалось неясным, но Билли не могла побороть ощущения подавленности и тоски, когда прибегала к мастурбации, чтобы хоть как-то облегчить непрестанно терзавшую ее потребность в сексе.
Долгими часами она раздумывала, как обеспечить хоть мало-мальски нормальную сексуальную жизнь. Она пробовала, как повелось, представить, как бы на ее месте поступила тетя Корнелия, но очень скоро оставила эти мысли – ей почудилось, что она словно нечаянно подобрала на улице комок нечистот. Если бы мечты о сексе зародились в мозгу у тети Корнелии, она, несомненно, подавила бы их.
Билли попыталась представить, как повела бы себя Джессика. Джесси, конечно, не стала бы терять времени на подобные размышления, она вышла бы на улицу еще много месяцев назад и как следует переспала бы с кем-нибудь. Но она не Джесси. Она все еще замужем за человеком, которого глубоко любит, пусть даже сейчас он жив меньше чем наполовину. Билли не может, не станет предавать эту любовь ради неразумного поступка, бессмысленной авантюры. Она не решится переспать с кем-нибудь из профессионалов из клуба или мужем одной из приятельниц.
Однако, насколько она понимала, других возможностей не было. Билли принимала лишь некоторые из поступавших приглашений, наведывалась в гости только к тем женщинам, которые, как она чувствовала, не используют ее в качестве приманки, как сенсацию для развлечения гостей. Когда ее представляли незнакомым людям, она отмечала, что с ней обращаются как с вдовой, которой, как ни странно, нельзя высказать соболезнования. Они, а впрочем, и весь свет, видели в газетах фотографии, на которых Билли была изображена рядом с Эллисом, едущим в коляске к самолету, вылетавшему из Нью-Йорка в Калифорнию. Ей казалось, что, заслышав ее имя, люди при первом же рукопожатии вспоминают об умирающем человеке в замке. На чрезвычайно богатых обедах в Беверли-Хиллз, Бель-Эйр и Холби-Хиллз, куда Билли приглашали в качестве «лишней женщины», к ней подсаживали «лишнего мужчину», который оказывался либо гомосексуалистом, либо профессиональным «дармоедом», посещавшим званые обеды единственно по причине того, что он неженат и слегка симпатичен. Редкие не так давно разведенные мужчины всегда приводили с собой партнершу; обычно лет на двадцать моложе. Как бы там ни было, думала она, ее известность слишком велика, чтобы завести анонимную интрижку, даже если и нашелся бы подходящий мужчина.
Но необходимость защитить себя от сплетен, которыми могли неизбежно обрасти любые ее отношения с мужчинами, оказалась гораздо важнее для Билли, чем все существовавшие помехи. Она – миссис Эллис Айкхорн, и это само по себе делает ее неуязвимой, какой бы обделенной она себя ни чувствовала. Если бы она, принадлежа то одному, то другому, и превратилась просто в Билли Айкхорн саму по себе, то вся ее защищенность, высокое положение, амплуа юной королевы, в котором она охотно выступала на протяжении всех лет замужества, потонули бы в потоке презрительной, всезнающей, ханжеской злобы. Она кожей ощущала, как сплетни до поры притаились по углам, поджидая, когда она сделает неверный шаг.
Единственной мужской компанией Билли стали те трое, кто ухаживал за Эллисом, все трое дипломированные фельдшеры. Иногда она приглашала двоих, свободных от дежурства, пообедать с ней и наслаждалась их доброжелательным, веселым обществом. Все трое были гомосексуалистами и часто посещали определенные бары в Лос-Анджелесе и долине Сан-Фернандо.
Когда они поняли, что Билли нуждается в их дружбе, они отбросили скромность и принялись смешить ее, называя крыло для гостей «городком мальчиков», делясь с ней историями своих похождений, но всегда, однако, оставляя широкий простор для ее воображения. Пятнадцать сотен долларов в месяц, которые они получали за работу, плюс еда, жилье и пользование автомобилем – слишком хорошие деньги, и они не хотели ставить свое благополучие под угрозу из-за развязной фамильярности.
Билли не сознавала, в какую зависимость от этого трио она впала, пока двое из них не заявили, что уходят. Джим, родом из Майами, должен был вернуться домой по семейным обстоятельствам. Остряк Гарри, уроженец Запада, за последние месяцы стал любовником Джима и дал Билли понять, что слишком привязан к Джиму, чтобы отпустить его одного.
– Нам обоим действительно очень жаль, миссис Айкхорн, – убеждающим тоном извинялся он, – но в Лос-Анджелесе есть превосходное бюро по найму медбратьев. Вы без труда найдете нам замену: окрестности полны бывших медиков из Вьетнама, которые после возвращения еще и окончили медицинские курсы. Большинство из них были призваны из высшей школы, и сейчас это для них хороший заработок. Ведь тут потеть не приходится.
– О, Гарри, дело не в этом… Вы были с нами с самого начала. Мистеру Айкхорну тоже будет вас не хватать.
– Мэм, рано или поздно это все равно случилось бы. Мы как перекати-поле, через какое-то время начинает надоедать… Никаких обид – это лучшее место, какое у меня было.
Билли прекрасно понимала Гарри. Если бы она тоже могла куда-нибудь уехать! Но опереточный замок стал ее тюрьмой, и она оказалась в заточении на неопределенный срок. Она решила, что должна убедиться, приятные ли люди новые медбратья, ведь им предстоит занять такое важное место в ее мире.
До отъезда Джима и Гарри у Билли был месяц, чтобы провести собеседования с кандидатами на предложенные ею места. Она встретилась с пятнадцатью мужчинами и отобрала двоих, руководствуясь их прекрасной подготовкой и коммуникабельностью. Первый из них, Джон Френсис Кэссиди, или просто Джейк, напоминал веселого, лукавого уличного мальчишку, а «окрас» его был типично «черно-ирландским» – черные волосы, молочно-белая кожа и бесстыжие голубые глаза. Второй медбрат, Эшби Смит, родился и вырос в Джорджии: длинные рыжевато-каштановые волосы, тихий голос. Он был небольшого роста, с тонкими изящными руками, утонченный и горделивый. Оба они на войне служили медиками, и Билли подозревала, даже уверена была, что ни тот, ни другой – не гомосексуалисты.
Проходили месяцы, в Южной Калифорнии установилась необычно жаркая весна, а Билли все глубже впадала в депрессию. Каждый день ей приходилось делать над собой усилие, чтобы одеться и поехать на урок тенниса или на занятия. Но выезжать приходилось, потому что, оставшись дома, она потом не могла заснуть ночью. Когда стало слишком жарко, чтобы гоняться под солнцем за теннисным мячом, она стала до изнеможения плавать в бассейне, но, даже доплававшись до того, что все мышцы дрожали от усталости, она засыпала только после пилюли снотворного, а иногда и двух. Выяснилось, что ей помогает спиртное, хотя она знала, что это опасно. Она никогда не позволяла себе больше чем маленькую рюмочку теплой водки. Из-за отсутствия льда напиток напоминал лекарство, и она проглатывала водку залпом – неприятный вкус предшествовал наступавшему следом приливу непозволительного блаженства.
Билли все больше времени стала проводить в купальне. Выбранный Линди дизайнер дал волю фантазии, которой не позволили развернуться в особняке. Купальня представляла собой огромный павильон с большим центральным залом, предназначенным для приема гостей, и двумя отсеками, где помещались раздевалки и душевые для мужчин и женщин. Оглядывая праздничный, роскошно обставленный павильон, Билли уныло подумала, что оформитель, очевидно, надеялся, что она часто будет устраивать приемы с купанием. Три огромных мягких дивана были драпированы красной махровой тканью, кафельный пол украшали марокканские узоры в фиолетовых, розовых и белых тонах. Повсюду были раскиданы большие мягкие махровые подушки разных оттенков фиолетового цвета. Куполообразный потолок расписан стилизованными арабесками, занавеси из нанизанных бусин издавали шелест, когда кто-то проходил сквозь них. В одном углу помещался бар, Билли постепенно заполнила его книгами, которые приносила с собой. Ей очень нравилось читать в купальне, она сулила уединение, жизнь, скрытую от глаз людских. Так на многие часы она могла забыть о доме на холме со всеми его обитателями. Никому, даже садовникам, не разрешалось работать вблизи купальни позже чем ранним утром.
