Текст книги "Призраки двадцатого века"

Автор книги: Джозеф Хиллстром Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

МАСКА МОЕГО ОТЦА

По дороге на озеро Биг-Кэт мы играли в игру. Ее придумала мама. Когда мы выехали на федеральную трассу и в небе не осталось света, за исключением холодного бледного сияния на западе, она сказала, что за мной гонятся.

– За тобой гонятся карточные люди, – объяснила она, – дамы и короли. Они такие плоские, что могут проскальзывать под закрытыми дверями. Они двигаются нам навстречу, со стороны озера. В поисках нашей машины. Хотят перехватить нас. Ты должен прятаться всякий раз, когда покажется встречный транспорт. Мы не можем защитить тебя от них на дороге. Ой, скорее ложись. Вон едет один из них.

Я растянулся на заднем сиденье и смотрел, как по потолку движется свет фар приближающейся машины. Я не знал, подыгрываю ли я маме или просто устроился поудобнее для долгой дороги. Я хандрил. Меня пригласил в гости с ночевкой мой друг Люк Редхилл, вечер я надеялся провести за игрой в пинг-понг, а потом до утра смотреть телевизор вместе с Люком, его длинноногой старшей сестрой Джейн и пышноволосой подружкой Джейн – Мелиндой. Но когда я вернулся из школы домой, то обнаружил, что на крыльце стоят чемоданы. Отец загружал их в машину. Только тогда я узнал, что мы едем в домик дедушки на озере Биг-Кэт. Сердиться на родителей за то, что они не предупредили меня о своих планах заранее, я не мог – скорее всего, они и сами о них не знали. Это вполне в их стиле – придумать поездку на озеро за обедом. У моих родителей не было планов. У них были импульсы и тринадцатилетний сын, и они не видели никаких причин для того, чтобы последний как-то помешал первым.

– Почему вы не можете меня защитить? – спросил я.

Мама ответила:

– Потому что есть вещи, от которых материнская любовь и отцовская храбрость не в силах спасти. И потом, кто мог бы сразиться с ними? Ты ведь знаешь, какие они, эти карточные люди. Всегда ходят с золотыми секирами и серебряными пиками. Ты никогда не обращал внимания на то, как хорошо вооружены старшие карты в колоде?

– Недаром первая карточная игра, в которую учатся играть дети, это «Война», – вставил отец, небрежно придерживая руль одной рукой. – Вариации вечной темы: метафорические короли сражаются за ограниченные запасы денег и девиц в этом мире.

Мать развернулась на сиденье и посмотрела на меня серьезными, светящимися в темноте глазами.

– У нас проблемы, Джек, – сказала она. – У нас ужасные проблемы.

– Понятно, – кивнул я.

– Это продолжается уже несколько лет. Мы не говорили тебе раньше, потому что не хотели тебя пугать. Но ты должен знать. Ты имеешь право. Мы… э-э… видишь ли… у нас больше нет денег. Виной тому карточные люди. Они вредили нам, губили наши инвестиции, истощали в канцелярских проволочках наш капитал. Они распространяли мерзкие слухи о твоем отце у него на работе. Не стану огорчать тебя подробностями. Они угрожали нам по телефону. Звонили мне, когда я была дома одна, и рассказывали, что они собираются сделать со мной. И с тобой. Со всеми нами.

– Буквально вчера они подсыпали мне что-то в соус из моллюсков. Как же мне было плохо! – добавил отец. – Я думал, что умру. А недавно из химчистки нам вернули одежду в каких-то странных белых пятнах. Это тоже их рук дело.

Мама засмеялась. Говорят, что у собаки есть шесть разновидностей лая, каждый со своим значением: «вот чужак», или «давай играть», или «мне нужно справить нужду». У моей матери имелось несколько разновидностей смеха, и все они имели собственное значение и звучание. Таким смехом, как этот, – заливистым и конвульсивным она отвечала на грязные шутки, а также на обвинения, когда ее уличали в шалости.

Я засмеялся вместе с ней и сел. Мой желудок успокоился. У нее был удивленный и торжественный вид, и на миг я забыл, что она все придумала.

Она потянулась к отцу и провела пальцем по его губам, будто закрывая их на «молнию».

– Я сама все расскажу, – объявила она. – А тебе говорить запрещаю.

– Если у нас так плохо с деньгами, я могу пожить некоторое время у Люка, – предложил я. «И у Джейн», – добавил я про себя. – Не хочу сидеть у вас на шее в трудное время.

Мама снова оглянулась на меня.

– Деньги меня не волнуют. Завтра в домик у озера приезжает оценщик. В этом доме масса замечательных вещей, оставшихся от твоего прадедушки. Часть из них мы попытаемся продать.

Мой прадедушка Аптон умер годом раньше, причем смерть его оказалась так ужасна, что мы предпочитали не говорить о ней. Этой смерти не нашлось места в его жизни, как в развеселой комедии неуместен финал из фильма ужасов. Это случилось в Нью-Йорке, где он имел квартиру на пятом этаже особняка в Ист-Сайде, одну из множества других его квартир. Он вызвал лифт и, когда двери раскрылись, шагнул внутрь. Только лифта за дверями не было, и Аптон летел пять этажей вниз. Падение не убило его. Он прожил еще целый день на дне шахты. Лифт в особняке был старым и медленным, он громко жаловался каждый раз, когда ему приходилось двигаться (как и многие жильцы этого дома). Криков Аптона никто не слышал.

– А давайте продадим коттедж! – осенило меня. – Тогда мы будем купаться в золоте.

– О, продать его мы не можем. Во-первых, он не наш. Он – общая семейная собственность: моя, твоя, тети Блейк, близнецов Гринли. Но даже если бы он принадлежал нам, мы бы его не продали. Он всегда был в нашей семье.

Впервые с того момента, как мне объявили о поездке на озеро, я догадался, зачем на самом деле мы туда едем. Наконец-то я увидел, что мои планы на выходные принесены в жертву интерьерному дизайну. Моя мать обожала заниматься дизайном жилья. Она любила выбирать занавески, стеклянные абажуры для настольных ламп, уникальные железные ручки для шкафчиков. Кто-то поручил ей заново обставить домик на озере. А вероятнее всего – она сама поручила себе это. А начать решила с избавления от старого хлама.

Я чувствовал себя полным болваном из-за того, что позволил ей выманить меня из мирка дурного настроения и увлечь в одну из своих игр.

– А я хотел остаться на ночь у Люка, – сказал я.

Мать бросила на меня хитрый всезнающий взгляд из-под полуопущенных ресниц, и я вдруг смутился. Этот взгляд говорил, что она догадывалась об истинных причинах моей дружбы с Люком Редхиллом – грубоватым и добродушным увальнем, которого я считал гораздо ниже себя по интеллектуальному развитию.

– Там ты подвергался бы опасности. Карточные люди нашли бы тебя, – сказала она весело и несколько жеманно.

Я посмотрел на потолок машины.

– Ладно.

Некоторое время мы ехали молча.

– А что им от меня нужно? – спросил я, хотя игра мне надоела и я хотел закончить ее.

– Все из-за того, что нам необычайно везет. Никто не должен быть таким удачливым, это вызывает у них ненависть. Но если они заполучат тебя, счет сравняется. Не важно, что раньше тебе везло: как только ты теряешь ребенка, ты в проигрыше.

Конечно, мы удачливы; возможно, мы удачливее всех. И дело не только в том, что мы хорошо обеспечены, как и наши многочисленные родственники, живущие на доходы от ренты. Мой отец имеет возмояшость посвящать мне больше времени, чем другие отцы – своим детям. На работу он едет после того, как я ухожу в школу, а когда я возвращаюсь, он уже дома. Если других дел у меня нет, мы садимся в машину и едем в гольф-клуб закатить по парочке мячей. Мама моя – красивая молодая женщина (ей всего тридцать пять лет) с врожденной склонностью к озорству, из-за чего она пользуется огромной популярностью среди моих друзей. Подозреваю, что кое-кто из них, и в том числе Люк Редхилл, включали ее в свои эротические фантазии, чем и объясняется их хорошее отношение ко мне.

– Ну и почему же на озере Биг-Кэт я буду в безопасности? – спросил я.

– Кто сказал, что там ты будешь в безопасности?

– Тогда зачем мы туда едем?

Она отвернулась от меня.

– Затем, чтобы вечером посидеть перед уютным камином, утром подольше поспать, съесть омлет на завтрак, до обеда ходить в пижаме. Даже если наша жизнь под угрозой, это не повод портить выходные. – Она положила ладонь на шею отца и стала играть с его волосами. Потом она напряглась, и ее ногти впились в его затылок. – Джек, – сказала она мне. Она глядела мимо отца, через водительское боковое окно куда-то в темноту. – Ложись, Джек, скорее!

Мы ехали по трассе 16 – ровному длинному шоссе с узкой разделительной полосой, поросшей травой. На разрыве для разворота стоял автомобиль, и когда мы проезжали мимо, его фары зажглись. Я повернул голову и проводил их взглядом, а потом снова упал на сиденье, чтобы меня не увидели. Автомобиль – обтекаемый серебристый «ягуар» – выехал на дорогу и полетел за нами.

– Я же говорила, что тебя никто не должен видеть, – сказала мама. – Поезжай быстрее, Генри. Мы должны оторваться от них.

Наша машина прибавила скорости, прорезая темноту. Цепляясь за обшивку сиденья, я встал на колени и осторожно приподнял голову, выглядывая в заднее окно. С какой бы скоростью мы ни ехали, «ягуар» держался за нами на одной и той же дистанции, проходя изгибы дороги с холодной и грозной уверенностью. Я не дышал, завороженный. Дорожные знаки проносились мимо так быстро, что я не успевал их читать.

«Ягуар» следовал за нами три мили, а затем свернул на парковку перед придорожной закусочной. Когда я повернулся вперед, мама зажигала сигарету от оранжевого пульсирующего кольца прикуривателя. Отец тихо напевал что-то и потихоньку сбавлял газ. Он покачивал из стороны в сторону головой в такт мелодии, что мне показалась незнакомой.

Я мчался сквозь ночь, опустив голову, чтобы спрятаться от кинжальных ударов ветра, и не глядя перед собой. Следом за мной бежала мама. Мы наперегонки неслись к крыльцу. Коттедж на берегу был погружен во тьму. Отец выключил зажигание и фары, а дом стоял в лесу, в конце грунтовой дороги, где не было ни единого фонаря. Сразу за домом я уловил блеск озера – этой дыры посреди мира, где плескалась чернота.

Мать открыла дверь и пошла зажигать везде свет. В центре коттеджа была большая квадратная комната; потолок пересекали мощные балки; с бревенчатых стен свисали рыжие ошметки коры. Слева от двери стоял комод с зеркалом, скрытым за двумя черными покрывалами. Спрятав руки в рукавах куртки, чтобы согреться, я медленно подошел к комоду. Сквозь полупрозрачную ткань я увидел смутные контуры человеческой фигуры, шедшей из зеркала мне навстречу. При виде своего отражения меня охватило неприятное чувство: я не знал эту безликую тень, что кралась ко мне из-под черного шелка, Я отбросил покрывала в сторону, но увидел лишь себя самого. Мои щеки были обожжены ветром.

Я уже хотел отойти прочь от комода, когда заметил маски. Зеркало удерживалось на двух изящных стойках, и с каждой свисало несколько масок – того типа, что прикрывают глаза и часть носа, как у Одинокого Рейнджера. У одной из масок имелись усы, и всю ее покрывали блестки – наверное, для создания образа мыши в драгоценностях. Другая, сделанная из черного бархата, подошла бы для куртизанки на эдвардианском маскараде.

Масками был искусно украшен весь коттедж. Они болтались на дверных ручках и на спинках стульев. Огромная алая личина мрачно взирала с каминной полки сюрреалистическим демоном из лакированного папье-маше, с изогнутым клювом и перьями вокруг глаз – идеальный костюм для того, кто получит роль Красной Смерти в постановке по рассказам Эдгара По.

Самая пугающая маска свисала со шпингалета на одном из окон. Она была сделана из мятого, но абсолютно прозрачного пластика и выглядела как человеческое лицо, отлитое из тонкого льда. Она почти сливалась с оконным стеклом, и я вздрогнул, заметив ее краем глаза. Мне показалось, что это человек – призрачный, бесплотный, парящий за окном и наблюдающий за мной.

Хлопнула входная дверь, и в дом вошел отец, нагруженный нашим багажом. В тот же миг у меня за спиной зазвучал мамин голос:

– Когда мы были молодыми, совсем еще детьми, мы с твоим отцом любили приезжать сюда потихоньку от всех. Погоди-ка… Погоди, я придумала! Давай сыграем в игру. Ты должен угадать, в какой комнате тебя зачали.

Ей нравилось время от времени смущать меня непрошеными интимными подробностями их с отцом отношений. Я нахмурился и сурово, как я надеялся, посмотрел на нее. Она снова залилась смехом, и мы остались довольны друг другом: в очередной раз идеально разыграли свои роли.

– А почему здесь все зеркала закрыты?

– Не знаю, – пожала она плечами. – Может, тот, кто приезжал сюда перед нами, сделал это в память о твоем дедушке. Есть такая еврейская традиция: когда кто-то умирает, скорбящие прикрывают зеркала во избежание тщеславия.

– Но мы же не евреи, – заметил я.

– Все равно традиция хорошая. Надо поменьше о себе думать.

– А при чем тут маски?

– Во всяком доме, куда люди приезжают на отдых, должны быть маски. А вдруг тебе захочется отдохнуть от собственного лица? Лично мне смертельно надоедает изо дня в день быть одним и тем же человеком. Кстати, как тебе эта маска, нравится?

Я рассеянно водил пальцем по прозрачной маске, висевшей на окне. Когда мама обратила внимание на то, что я делаю, я тут же отдернул руку. По моему телу пробежал мороз.

– Примерь-ка ее, – воскликнула мама настойчиво и нетерпеливо. – Надо посмотреть, пойдет ли она тебе.

– Гадкая маска, – сказал я.

– Я приготовила тебе комнату. Ты не будешь бояться спать на непривычном месте? Если что, перебирайся к нам. Между прочим, ты так и сделал, когда мы были здесь в прошлый раз. Правда, тогда ты был гораздо моложе.

– Ничего, как-нибудь сам. Не хочу мешать вам, вдруг вы захотите зачать кого-нибудь еще.

– Будь осторожен в пожеланиях, – сказала мать. – История повторяется.

В маленькой комнате, отведенной мне, стояла лишь узкая кровать с пахнущими нафталином простынями и шкаф. На одной из стен – зеркало, спрятанное под шаль. С карниза свисала полумаска: зеленые листья, скрепленные вместе и украшенные изумрудными блестками. Она понравилась мне, но, когда я выключил свет, темнота все изменила. Листья превратились в панцирь некоего ящероподобного существа с черными провалами вместо глаз. Я снова включил свет и вылез из кровати, чтобы развернуть маску к стене.

Деревья подступали к самому дому, и иногда от ветра по стенам стучали ветки. От каждого их удара я просыпался, думая, что кто-то стучится в дверь. Я просыпался, задремывал, просыпался опять. Ветер усиливался, его шум перешел в высокий вой, и откуда-то доносился равномерный металлический скрип: пинг-пинг-пинг, – словно вращалось велосипедное колесо. Я подошел к окну и выглянул наружу, не особенно надеясь что-то увидеть. Однако луна стояла высоко; когда деревья гнулись под порывами ветра, ее белый свет пробегал по черной земле стайками серебристых рыбок, что живут на глубине и светятся в темноте.

Возле одного из деревьев стоял велосипед – старинная модель с огромным передним колесом и до смешного маленьким задним. Переднее колесо вращалось: пинг-пинг-пинг. По траве к велосипеду шагал светловолосый мальчик в белой ночной сорочке. При виде мальчика меня почему-то охватил первобытный ужас. Он взялся за руль велосипеда, а потом вдруг склонил голову, будто прислушиваясь, и я отпрянул от стекла. Мальчик повернул голову и уставился на меня своими серебряными глазами, а я мгновенно очнулся в пахнущей нафталином постели. В моем горле еще хрипели сдавленные стоны.

Когда наступило утро и в последний раз за ночь я вынырнул из сна, оказалось, что я лежу в комнате родителей под толстым стеганым одеялом и мне на лицо падают косые лучи солнца. На подушке рядом со мной еще сохранился отпечаток головы матери. Я не помнил, как перебрался сюда во мраке ночи, и был этому рад. В тринадцать лет я оставался ребенком, но знал, что такое гордость.

Как ящерица на камне, я нежился на солнце – не до конца проснувшийся, но уже не спящий, и вдруг в другом конце комнаты вжикнула «молния». Я обернулся и увидел отца; он открывал сумку, стоящую на комоде. Шуршание одеяла привлекло его внимание, он поднял голову и взглянул на меня.

Он был обнажен. Утреннее солнце золотило его невысокое ладное тело. Лицо скрывала прозрачная пластиковая маска, которая вечером висела на окне в большой комнате. Она смяла лицо, до неузнаваемости сплющила отцовские черты. Он посмотрел на меня безучастно, словно не видел, что я лежу в кровати, или вообще не знал меня. Его толстый пенис покоился среди густых рыжеватых волос. Я довольно часто видел его голым, но в маске он стал чужим, и его нагота смутила меня. Он молча смотрел на меня – и это тоже внушало мне странную тревогу.

Я открыл рот, чтобы поздороваться, но в горле у меня все пересохло. Мне вдруг пришло в голову, что это действительно незнакомец и я его никогда раньше не видел. Я не мог выдержать его взгляда, поэтому отвернулся, затем выскользнул из-под одеяла и прошел в большую комнату, с трудом удерживаясь от того, чтобы припустить со всех ног.

На кухне звякнула посуда. С шипением полилась из крана вода Звуки привели меня к маме – она наполняла водой чайник. Она услышала шлепанье моих босых ног и глянула на меня через плечо. При виде ее лица я застыл как вкопанный. Она надела маску черной кошки с блестящими усами, отделанную по краю стразами. На матери была футболка, доходящая до середины бедра, а ноги оставались голыми. Когда она наклонилась над раковиной, я заметил полоску узких черных трусов. Меня немного успокоило, однако, что она усмехнулась мне, а не просто молча смотрела, как будто мы раньше никогда не встречались.

– Омлет в духовке, – сказала она.

– Зачем вы с отцом носите маски?

– Так Хэллоуин же!

– Ничего подобного. Хэллоуин в следующий четверг.

– А что, есть какой-то закон, запрещающий начинать праздновать пораньше? – спросила она И замолчала: прихватка в одной руке, чайник в другой. Потом снова бросила на меня косой взгляд. – В самом деле? В самом деле.

– Начинается. Грузовик сдает назад. Кузов приподнимается. Сейчас на землю повалится дерьмо.

– В этом доме всегда Хэллоуин. Он так и называется: Дом маскарадов. Но это тайна. И в этом доме есть одно правило: каждый, кто в нем живет, должен носить маску. Так было всегда.

– Я предпочту дождаться Хэллоуина.

Она вытащила из духовки блюдо с омлетом, положила мне кусок, налила чашку чая. Потом села напротив меня и стала смотреть, как я ем.

– Ты должен надеть маску. Карточные люди видели тебя вчера. Теперь они найдут тебя здесь. А если ты будешь в маске, они тебя не узнают.

– Ага, как же. Я же узнал тебя, хоть ты и в маске.

– Это тебе только кажется, – сказал она, и в ее глазах с длинными ресницами вспыхнуло озорство. – Карточные люди не узнают твоего лица под маской. Это их ахиллесова пята. Они обо всем судят по внешности. Они мыслят в одном измерении.

– Ха-ха, – сказал я. – Когда придет оценщик?

– Придет когда-нибудь. После обеда, точно не знаю. Я даже не уверена, что оценщик существует. Может, я придумала его.

– Я проснулся всего двадцать минут назад, и мне уже скучно. Неужели трудно было оставить меня дома? Ехали бы вдвоем на свой дурацкий уик-энд-маскарад и без помех делали бы ребенка.

Я сказал это и тут же почувствовал, что краснею. И все же я был доволен, что сумел поддеть ее и насчет масок, и насчет черного нижнего белья, и насчет их карикатурной игры – они думали, будто я слишком мал, чтобы понять ее.

Она сказала:

– Мне хотелось взять тебя с собой. Чтобы ты не натворил дел с этой девчонкой.

Румянец на моих щеках вспыхнул еще жарче, как раздутые угли.

– Какая еще девчонка?

– Какая именно – не уверена Или Джейн Редхилл, или ее подружка. Скорее всего, подружка. Та, из-за которой ты все время рвешься в гости к Люку.

Мелинда, подружка Джейн, нравилась Люку; мне же нравилась Джейн. Тем не менее мамина догадка была достаточно близка к истине, чтобы встревожить меня. Чем дольше длилось мое потрясенное молчание, тем шире становилась ее улыбка.

– А она симпатичная, эта подружка Джейн, а? Они обе красотки. Но подружка, мне кажется, больше тебе подходит. Как ее звать? Мелинда? Она носит мешковатые штаны и, должно быть, целыми днями сидит в домике на дереве, что построила с отцом, и читает. Наверняка сама насаживает червей на крючок и гоняет в футбол с мальчишками.

– Люк запал на нее.

– Значит, Джейн.

– С чего ты взяла, что мне нравится одна из них?

– Должна же быть причина, почему ты вечно торчишь у Люка. Кроме самого Люка. – Потом она сказала: – Несколько дней назад Джейн заходила к нам. Продавала подписку на благотворительный журнал для своей церкви. Такая активная. Жаль, что у нее нет чувства юмора. Вот тебе мой совет: когда станешь чуть постарше, как бы нечаянно столкни Люка Редхилла в старый карьер. Несчастная Мелинда упадет в твои объятия, и вы вместе будете скорбеть по безвременно ушедшему другу. Скорбь бывает очень романтична. – Она взяла мою пустую тарелку и встала. – Найди себе маску. Включайся в игру.

Она поставила тарелку в раковину и вышла. Допив сок, я побрел в большую комнату вслед за ней, но успел лишь увидеть, как она приоткрывает дверь и скрывается в спальне. Там ее ждал тот, кого я принял за своего отца. Он по-прежнему был в маске из мятого льда, однако уже натянул джинсы. На мгновение, пока открывалась и закрывалась дверь, наши взгляды встретились – его глаза оставались бесстрастными и незнакомыми. Он по-хозяйски положил руку на бедро матери. Потом дверь закрылась, и они исчезли.

Я пошел в свою спальню, сел на кровать, сунул ноги в кроссовки. Под навесом крыши завывал ветер. Меня одолевали смутное беспокойство и скука, я хотел домой, не представлял, чем занять себя. Поднимаясь с койки, я глянул на зеленую маску из шелковых листьев. Она вновь была развернута лицом в комнату. Я взял ее, потер между пальцами, словно проверяя ее гладкость. Потом, почти безотчетно, я надел маску.

Мама сидела в гостиной, выйдя из душа.

– Это ты, – протянула она. – Вылитый Дионис. Или Пан. Нужно найти подходящее полотенце и сделать тебе симпатичную тогу.

– Ага, будет здорово. Пока не наступит переохлаждение.

– Да, сквозняки здесь сильные. Давай-ка разожжем камин. Правда, кому-то придется сходить в лес за сушняком.

– Ума не приложу, кто бы это мог быть.

– Подожди. Мы превратим это в игру. Будет очень интересно.

– Я не сомневаюсь. Что может быть интереснее, чем бродить утром по холодному лесу в поисках дров.

– Послушай. Главное – не сходи с тропы. В лесу реальна только тропа, остальное – иллюзия. Дети, которые сворачивают с тропы, теряются навсегда. А еще самое важное: нельзя, чтобы тебя увидел кто-нибудь, кроме людей в масках. Все, кто в масках, прячутся от карточных людей, как и мы.

– Если лес так опасен для детей, не лучше ли мне остаться дома, а тебе или папе – отправиться за дровами. Он вообще сегодня выйдет из спальни?

Но она качала головой:

– Взрослым нельзя в этот лес. Для людей моего возраста нет спасения даже на тропе. Я ее просто не увижу. Когда становишься взрослым, она для тебя пропадает. Я знаю про нее, потому что мы с твоим отцом гуляли по ней раньше, когда приезжали сюда в детстве. Только юные способны найти путь сквозь чудеса и иллюзии темного леса.

Под голубиного цвета небом было сыро и холодно. Я обошел дом по периметру, надеясь обнаружить поленницу дров. Когда я проходил мимо окна спальни, в стекло изнутри постучал мой отец. Я приблизился к окну, чтобы узнать, чего он хочет, и был немало удивлен собственным отражением: я до сих пор не снял маску из зеленых шелковых листьев и забыл о том, что она на мне.

Отец опустил верхнюю половину рамы и высунулся на улицу. Его лицо по-прежнему подминала под себя маска из прозрачного пластика. В льдисто-голубых глазах застыла отрешенность.

– Ты куда?

– Пройдусь по лесу. Мама послала меня за дровами для камина.

Он положил руки на край рамы и направил взгляд на двор. Он долго следил за тем, как ветер несет по траве листья цветы ржавчины.

– Как бы мне хотелось погулять по лесу.

– Так пойди и погуляй.

Он глянул на меня и улыбнулся, впервые за весь день.

– Нет. Не сейчас. Знаешь что? Ты иди, а я найду тебя попозже.

– Хорошо.

– Забавно. Как только уезжаешь из этого места, тут же забываешь, как… чисто здесь. Как пахнет воздух. – Он смотрел на траву и на озеро еще несколько секунд, затем повернул голову, поймал мой взгляд. – Забывается и многое другое. Джек. Послушай, мне бы не хотелось, чтобы ты забыл о…

У него за спиной в дальнем конце спальни открылась дверь. Отец замолчал. В дверях стояла мама. Она уже надела джинсы и свитер и теребила пальцами широкую пряжку на ремне.

– Мальчики, о чем разговор? – спросила она.

Папа не оглянулся на нее, а продолжал смотреть на меня, и под его новым лицом из мятого хрусталя я уловил то ли смущение, то ли досаду, словно его поймали на каком-то мелком обмане вроде жульничества в пасьянсе. И я вспомнил, как прошлым вечером мама провела пальцем по его губам, закрывая воображаемую «молнию». В голове моей возникла неприятная пустота и легкость. Мне подумалось, что передо мной разыгрывается очередной эпизод их нездоровой игры, и чем меньше я буду знать об этом, тем лучше.

– Ни о чем, – сказал я. – Я сказал папе, что иду погулять. Так я пошел. Гулять. – Я говорил это, одновременно пятясь от окна.

Мать кашлянула. Отец медленно поднял раму на место, не отводя от меня взгляда. Он повернул ручку замка и прижал ладонь к стеклу в прощальном жесте. Когда он отнял руку, на стекле остался ее отпечаток. Эта призрачная рука таяла у меня на глазах, пока не исчезла вовсе. Отец закрыл занавески.

Я почти сразу забыл о том, что меня отправили собирать дрова. Насколько я мог судить, родители просто хотели выпроводить меня из дома, чтобы им никто не мешал, и эта мысль раздражала меня. В самом начале тропинки я стянул с головы маску и повесил ее на первую попавшуюся ветку.

Я шагал, опустив голову и засунув руки в карманы куртки. Поначалу тропа бежала вдоль озера – за зарослями болиголова проглядывали осколки холодной синевы. Слишком занятый брюзгливыми размышлениями о том, почему родители не нашли способа уехать на озеро Биг-Кэт без меня, если так стремились поразвлечься, я не сразу заметил, что тропа повернула прочь от воды. Я не поднимал головы, пока не услышал приближающиеся звуки – стальной скрип, хруст нагруженной металлической рамы. Прямо передо мной тропа разделялась и с двух сторон огибала валун, размером и формой похожий на полузакопанный в вертикальном положении гроб. За валуном тропа сливалась воедино и убегала в сосны.

Непонятно отчего, я встревожился. То ли всему виной внезапный порыв ветра, заставивший деревья хлестать ветвями по небу. То ли мне передалось беспокойство опавшей листвы, прошелестевшей мимо моих щиколоток, словно она спешила убраться с моего пути. Я безотчетно присел за валуном спиной к камню, поджав колени к груди.

Через секунду из-за моего левого плеча появился мальчик – тот самый, что приснился мне ночью, и на том же старинном велосипеде. Он даже не взглянул в мою сторону. Он был так же одет в ночную сорочку. Белые ремни удерживали у него на спине два скромных белых крыла. Может быть, ночью я не заметил их из-за темноты. Он с шумом проехал мимо меня, и я успел разглядеть пухлые щеки в ямочках и белокурую челку. Его черты выражали спокойную уверенность, а взгляд был задумчивым и отстраненным. Я проследил за тем, как ловко он между камнями провел свой велосипед, напоминавший о фильмах Чаплина, повернул – и скрылся.

Если бы я не видел его ночью, то решил бы, что он едет на костюмированный праздник. Правда, было слишком холодно, чтобы дети разгуливали по лесу в ночнушках. Я захотел вернуться обратно в коттедж и спрятаться от завывающего ветра под крылом родителей. Эти деревья, хлещущие воздух и друг друга, наводили на меня жуть.

Но когда я снова тронулся в путь, я пошел в том же направлении, куда двигался раньше. Я поминутно оглядывался, не едет ли за мной велосипедист. Повернуть обратно я не посмел, потому что мальчик на двухколесном антиквариате был где-то там, между мной и коттеджем.

Я заторопился, рассчитывая выйти на дорогу или к одному из летних домиков на берегу озера; мне хотелось поскорее покинуть лес. Но куда бы я ни шел, минут через десять вновь и вновь возвращался к валуну в форме гроба. Камень был приметным – рядом с ним стояла сосна с прибитой табличкой, потемневшей от времени и дождей: «КУДА УГОДНО», а почва вокруг была вытоптана. Очевидно, здесь недавно разбивали лагерь. В черном кострище валялось несколько обуглившихся ветвей. Кто-то построил между двумя большими камнями навес – наверное, дети. Камни были примерно одного размера и стояли под углом друг к другу, так что положить между ними кусок фанеры не представляло сложности. Со стороны кострища к укрытию подтащили бревно. На нем могли сидеть люди, и одновременно оно служило барьером: нужно было перелезть через него, чтобы проникнуть под навес.

Я стоял у потухшего кострища и собирался с мыслями. От дальнего конца стоянки в лес уходили две тропки. Большой разницы между ними не было – два узких прохода в кустах, и ни единой подсказки, в какие места они ведут.

– Куда ты собираешься идти? – раздался слева от меня веселый девичий голос.

Я подпрыгнул, отскочил на полшага в сторону, оглянулся. Из укрытия между камнями выглядывала девочка, опираясь руками о бревно. Я не заметил ее раньше, мне помешала тень от фанеры. Черноволосая, немного старше меня – лет шестнадцати – и, как мне показалась, красивая. Точнее сказать я не мог, потому что она была в черной с блестками маске, украшенной по бокам пучками страусиных перьев. Сразу за девочкой, скрытый полумраком, сидел мальчик. Верхнюю половину его лица закрывала гладкая пластиковая маска цвета молока.

– Я ищу дорогу назад, – ответил я.

– Куда назад? – спросила девочка.

Мальчик, стоящий позади нее на коленях, медленно перевел взгляд на ее отставленный зад в потертых джинсах. Она, осознанно или нет, слегка водила бедрами из стороны в сторону.

– Здесь неподалеку наш летний домик. Только я не знаю, какая тропа туда ведет.

– Можешь пойти тем же путем, каким пришел сюда, – посоветовала она, но с озорными нотками в голосе – словно знала, что я боюсь той тропы.

– Нет, туда мне идти не хочется, – промямлил я.

– А зачем ты вообще сюда шел? – спросил мальчик.

– Мама послала меня набрать дров.

– Это что, начало волшебной сказки? – фыркнул он. Девочка бросила на него неодобрительный взгляд, который он проигнорировал. – Причем плохой сказки. Родители больше не могут прокормить своего ребенка и отсылают его прочь, чтобы он заблудился в лесу. В итоге его съедает на ужин ведьма. Варит из него похлебку. Надеюсь, эта сказка не про тебя.

– Хочешь поиграть с нами? – спросила девочка и показала мне колоду карт.