Текст книги "Одержимые"

Автор книги: Джойс Кэрол Оутс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Ведущий «Бинго»

Вдруг появляется Джо Пай, ведущий «Бинго», опоздав на целых десять или пятнадцать минут, и каждый в бинго-холле, кроме Роуз Малоу Одом, восторженно кричит, приветствуя его, или хотя бы широко улыбается, показывая, как ему рады и что прощают его за опоздание.

– Только глянь, что на нем сегодня! – восклицает толстая молодая мамаша с ямочками на щеках, сидящая напротив Роуз, сияя, как ребенок. – Это что-то! – бормочет женщина, видя равнодушные глаза Роуз.

Джо Пай – ведущий «Бинго». Джо Пай у всех на устах в Тофилде, или в некоторых районах Тофета. Он тот, кто купил на улице Пурслейн возле гостиницы «Веселые перышки» (которую, как думала Роуз, давно заколотили или даже снесли, но, оказывается, она все еще работает) старую аркаду «Забавы Арлекина» и так преуспел со своим бинго-холлом, что даже старые друзья ее папы в церкви или в клубе поговаривали о нем. Совет города Тофет прошлой весной пытался запретить заведение Джо Пая. Во-первых, потому, что в холле собиралось слишком много людей, возникала угроза пожара, во-вторых, потому, что он не заплатил какой-то налог или еще что-то («Или, – злобно думала Роуз, – не дал взятку») в «Совет здравоохранения и санэпидемнадзора», чей инспектор якобы был «неприятно поражен» состоянием сортиров, качеством стульев и пиццы с колбасой и сыром, подаваемой в буфете.

Две или три церкви, завидующие прибылям Джо Пая, которые могли бы из-за него потерять свои собственные доходы (поскольку вечера по четвергам для большинства церквей Тофилда были главным денежным источником, но, слава Богу, не для епископальной церкви Святого Маттиаса, прихожанами которой были Одомы), старались выжить Джо за пределы города. Так они уже избавились от всех этих книжных магазинов для «взрослых» и от откровенных кинофильмов. В печати появлялись передовицы и письма «за» и «против». И хотя Роуз Малоу не питала к местной политике ничего, кроме отвращения, и едва знала, что происходит в ее родном городе – ее мысли, как говорили папа и тетя, всегда где-то витали, – даже она с интересом следила за «Спором вокруг Джо Пая». Ей понравилось, что бинго-холл не закрыли, в основном потому, что это расстроило бы жителей ее квартала, обитателей районов гольф-клубов, парка и бульвара Ван Дусен. Если бы кто-нибудь мог предположить, что она посетит этот холл и даже будет сидеть, как теперь, за невозможно длинным, покрытым клеенкой столом, под этими ужасно яркими огнями, среди шумных веселых людей, которые, казалось, все друг друга знают и которые счастливо пожирают «прохладительные», – хотя всего лишь семь тридцать и, конечно же, они пообедали заранее, и почему они так таращат глаза на идиотского Джо Пая? – Роуз Малоу просто рассмеялась бы, отчаянно размахивая руками так, как, по мнению ее тетушки, было «непристойно».

Ну вот Роуз Малоу Одом сидит в бинго-холле у Джо Пая. Вообще-то она приехала рано и теперь смотрит, сложив руки под грудью, на легендарного Джо. В это время здесь были другие посетители – старшеклассницы с вытравленными волосами и в серьгах, с ужасно размалеванными лицами, и даже одна-две пожилые женщины в ярко-розовых халатиках с зелеными виньетками Джо Пая на воротничках. Впереди восседал учтивый молочно-шоколадный молодой человек в тройке, чьей обязанностью являлось, как догадалась Роуз, просто приветствовать игроков «Бинго» и, может быть, выставлять хулиганов, белых и черных, поскольку этот холл совершенно непристойное место. Но Джо Пай в центре внимания. Джо Пай являет собой все. Его быстрая доброжелательная болтовня в микрофон так же глупа и бессвязна, как монолог каждого местного диск-жокея, которых наобум вспоминала Роуз, чтобы отвлечься. И все же каждый жадно внимает ему и начинает смеяться, еще не дослушав шутку до конца.

Ведущий «Бинго» очень интересный мужчина. Роуз сразу это заметила и приняла к сведению. Не важно, что у него черные, будто выкрашенные чернилами волосы, эспаньолка и совершенно черные брови. Кожа у него гладкая, как отшлифованный, какой-то ненастоящий камень, и такая загорелая, как у одного из тех мужчин, что смотрят на солнце с рекламных щитов, закуривая сигарету. Не важно, что губы у него слишком розовые, а верхняя губа загнута чересчур сильно, будто он дуется на кого-то, и его наряд (где взять более мягкое выражение? – бедняга одет в поразительно белый тюрбан и в тунику с серебряным и розовым люрексом, и еще на нем черные широкие, как пижамные, брюки из ткани воздушной, как шелк), от которого Роуз хочется закатить глаза и удалиться. Но все же он привлекателен, даже красив, если привыкнуть – Роуз пока еще не привыкла – называть мужчин красивыми. Его глубоко посаженные глаза горят неподдельным энтузиазмом, или почти неподдельным. Его костюм, абсурдный, как он есть, сидит на нем отлично, удачно подчеркивая широкие плечи, тонкую талию и узкие бедра. Его зубы, которые он часто, слишком часто обнажает в улыбках, предположительно сногсшибательных, безупречно белые и ровные, какими обещали быть зубки Роуз Малоу. Правда, она уже в двенадцать или около того лет знала, что ужасный мост и еще более ужасный «прикус», от которого глаза лезли на лоб, не сделают ее зубы более привлекательными – да они вовсе и не были привлекательными. Зубы произвели на нее впечатление, вызвали зависть, настороженность. И невыносимо, что Джо Пай так часто улыбается, манерно потирая руки и разглядывая восторженную хихикающую публику.

Естественно, голос у него мелодичный и задушевный, когда не вынужден быть «зажигательным», и Роуз думает, что если бы он говорил на другом языке – если бы ему не нужно было производить дешевых эффектов, говоря о «прекрасных дамах», «джек-пот-призах», «таинственных картах» и об «удовольствии на сто тысяч всего за сто» (в некоторых ситуациях она не совсем понимала, о чем речь), – то она могла бы считать его голос вполне приятным. Могла бы, если бы постаралась, если подумать, что он сам очень приятный. Между тем глупая болтовня не вредит его соблазнительной силе, или силам, и Роуз обнаруживает, что забылась и подает деньги розовой девице в обмен на грязную бинго-карточку, покраснев от смущения.

Конечно, этот вечер экспериментальный, правда, эксперимент не очень серьезный: она приехала сюда на автобусе, без сопровождения, в чулках, на довольно высоких каблуках, с накрашенными губами, надушенная, менее домашняя на вид, чем обычно, для того чтобы лишиться, как принято говорить, своей девственности. Или, возможно, выражаясь точнее, менее самовлюбленно, она приехала сюда, чтобы найти любовника?..

Но нет. Роуз Малоу Одом не нужен любовник. Ей вообще не нужен мужчина, ни в каком виде, но она полагает, что один все-таки необходим для ритуала, который она намерена совершить.

– А теперь, леди и джентльмены, если вы готовы, если вы все готовы начать, – поет Джо Пай, а в это время девица с прической в форме морковки и широченной алой улыбкой поворачивает ручку барабана, в котором сгрудились белые, как в пинг-понге, шарики, – я приступаю, и желаю от всего сердца вам всем и каждому в отдельности удачи. Помните, что в каждой игре более одного победителя, и десятки победителей каждый вечер, и вообще у Джо Пая есть железное правило, чтобы никто не ушел с пустыми руками. О, ну вот, давайте посмотрим: первый номер…

Роуз Малоу машинально, закусив нижнюю губу, склоняется над своей грязной карточкой, зажав между пальцами зерно кукурузы. Первый номер…

Это случилось накануне ее тридцать девятого дня рожденья, почти два месяца тому назад, когда Роуз Малоу Одом постигла необходимость пойти и «лишиться» своей девственности.

Возможно, решение не было только ее, полностью ее. Оно пришло в голову, когда она писала одно из своих потрясных, безрассудных писем (за которые, она знала, друзья ценили ее – до чего же Роуз веселая, любили говорить они, до чего же она смелая) на этот раз Жоржине Вескот, которая вернулась в Нью-Йорк Сити со вторым разводом за плечами, с новой сложной, престижной, но не очень денежной работой (подозревала Роуз) в Коламбии [1]1
  Коламбия Бродкастич Систем – радио и телевизионная компания в США. – Прим. ред.


[Закрыть]и с новой книгой, сборником эссе по современным художницам, только что заключив контракт с «Издательским Домом» Нью-Йорка. «Дорогая Жоржина, – писала Роуз. – Жизнь в Тофилде забавная, как прежде, с папиными, тети Оливии и моими перекрестными походами в дорогую клинику, о которой я тебе рассказывала. И, похоже, случился скандал эпического масштаба в „Женском Клубе“ Тофилда, на том основании, что родственный клуб, который сдает помещение (догадываюсь, что они левацкого типа, ты, Хэм и Каролина обязательно примкнули бы, если бы имели несчастье обитать в этих местах) внес в свои списки двоих или троих тайных членов. Что, хотя и не нарушает устава клуба, конечно же, ранит его дух». «И еще, – продолжала Роуз очень поздно, когда ее тетушка Оливия отошла ко сну и даже папа, страдающий бессонницей, так же как Роуз, пошел спать, – и еще я сообщала тебе о конференции НСПБЛ… в Холидей Ин… (которую еще не построили, когда вы с Джеком приезжали)… по общегосударственному „Экспрессу“?… Тем не менее (боюсь, я говорила тебе, или это была Каролина, или вы обе), конференция была назначена, номера и банкетный зал заказаны, но какой-то предприимчивый энергичный репортер из „Международного Времени“ (который потом перебрался в Норфолк на более денежную работу) обнаружил, что НСПБЛ означает „Национальная социалистическая партия белых людей“ (я не преувеличиваю, Жоржина, хотя вижу, как ты морщишь нос на еще одну глупую фантазию Роуз Малоу. „Почему она не свалит все это в одну историю или в символическую поэму, как она сделала однажды, чтобы ей было чем оправдать затворничество, молчание и коварство“. Слышу, как ты ворчишь, и ты права на сто процентов) и есть не что иное, как (ты готова???) „Американская нацистская партия“! Да. На самом деле. Есть такая партия, и папа говорит, она перехлестывается с Кланом [2]2
  Имеется в виду ку-клукс-клан – тайная расистская организация в США. – Прим. ред.


[Закрыть]и некоторыми граждански настроенными организациями в нашей округе, которые, он полагает, специфичны, возможно, потому, что его старая дева дочь выглядела слишком восторженной и авантюрной. Как бы там ни было, но нацистам отказали в Холидей Ин, и на тебя произвели бы впечатление передовицы газет, резко их порицающие (я слышу, как говорят – но может, это сюрреалистический юмор, – что нацисты не только носят на руках повязки со свастикой, но имеют еще маленькие значки на внутренней стороне отворотов пиджаков, натуральная свастика…).» А потом она сменила тему, сообщая новости о друзьях, мужьях и женах друзей и бывших мужьях и женах, о последних делах знакомых, скандальных и прочих (поскольку среди жизнерадостной, общительной, гениальной группы, которая сложилась сама собой в Кембридже, Массачусетс, почти двадцать лет тому назад, Роуз Малоу была единственная, кто любил писать письма, кто держал всех вместе по почте, единственная, кто продолжал писать, не получая ответа по году, а то и по два), и в наглом постскриптуме она добавила, что стремительно приближался ее тридцать девятый день рожденья, и она решила избавиться от своей проклятой девственности, в качестве подарка самой себе. «Поскольку моя железная фигура стала еще более гладкой, чем когда-либо, а груди размером с походный котелок, то после весенней простуды и рецидива противного бронхита такой поступок будет хорошим испытанием».

Конечно, это была не более чем шутка, одна из причудливых, самоиздевательских шуток Роуз – постскриптум, нацарапанный, когда ее веки начали сами закрываться от усталости. И все же… И все же, когда она написала: «Я решила избавиться от своей проклятой девственности», – и запечатала письмо, она поняла, что осуществление плана было неизбежно. Она мужественно пройдет через это. Много лет назад, когда Роуз была самым многообещающим молодым писателем в своем кругу и награды, дружеская поддержка и призы сыпались ей в руки, она заставила себя довести до конца все бесчисленные проекты только потому, что они были рискованные и могли причинить ей боль (хотя Роуз презирала пуританское равнодушие Одомов к удовольствиям, по соображениям ума, но верила, что болезненные ощущения и даже сама боль имели целебный эффект).

Таким образом, она решилась на следующий вечер, в четверг, сказав папе и тете Оливии, что идет в городскую библиотеку. Когда они, как она и ожидала, с тревогой спросили, почему, в самом деле, она отправилась туда в такое время, Роуз ответила, насупившись, как школьница, что это ее дело. «Но разве библиотека открыта в такой странный час», – хотела знать тетя Оливия. «По четвергам она работает до девяти», – ответила Роуз.

В тот первый четверг Роуз направилась в бар для одиноких, о котором была наслышана. Он находился на первом этаже нового высотного административного здания. Но сразу ей не удалось найти его, она долго ходила вокруг огромной башни из стекла и бетона на своих неудобных высоких каблуках, бормоча, что ничто не стоит таких усилий, даже если они так болезненны. (Конечно, она была целомудренная молодая женщина, чье представление о сексе не сильно продвинулось с уровня средней школы, когда более грубые, более безрассудные и более осведомленные дети, выкрикивая определенные слова, могли заставить Роуз Малоу Одом зажать уши руками). Потом она нашла этот бар, вернее, нашла длинную очередь молодых людей, которая вилась по темным бетонным ступенькам в переулок, и по переулку на сотни ног. Это были страждущие попасть в «Шантеклер». Она испугалась не только очереди, но обилия молодых в толпе: все не старше двадцати пяти, все одеты не так, как она (она оделась как в церковь, которую ненавидела. Но как еще следует одеваться?). Поэтому она повернулась и отправилась в библиотеку, где сотрудники знали ее и уважительно расспрашивали о «работе» (хотя давным-давно она ясно дала понять, что больше не «работает» – требование ее мамы, когда она сильно болела. Потом ненадежное здоровье папы, и, конечно же, ее собственная история респираторного заболевания. Вдобавок анемия и ломкие кости не позволяли ей сконцентрироваться). Избавившись от заботливого кудахтанья старых дам, она провела остаток вечера вполне продуктивно – она прочла «Антигону» в новом для нее переводе, сделала записи, как всегда, вызванные случайными мыслями, для статей, рассказов или поэм, а затем, как всегда, смяла эти записи и выбросила. Но вечер не прошел зря.

В следующий четверг она отправилась в отель в Тофилде, намереваясь посидеть в полумраке бара, пока что-нибудь не произойдет. Но едва она ступила в вестибюль, как ее окликнули Барбара и ее муж. В итоге ей пришлось пообедать с ними. Они на несколько дней приехали в Тофилд навестить родителей Барбары, которые ей всегда нравились. Хотя она не виделась с Барбарой пятнадцать лет и не думала о ней ни разу за все эти пятнадцать лет (если не считать того, что она помнила, как близкий друг Барбары на шестом курсе придумал жесткое, но, вероятно, очень точное прозвище для Роуз – «Устрица»), она действительно хорошо провела вечер.

Любой, кто наблюдал бы их столик в сводчатом, с дубовыми панелями, ресторане «Парк-Авеню», обратив особое внимание на высокую, тонкую, немного нервную женщину, которая часто смеялась, обнажая десны, и которая, казалось, не могла постоянно не трогать свои волосы (шелковые, как у ребенка, светло-коричневые, никак не уложенные, очень шедшие ей к лицу) и поправляла свой воротничок или серьги – этот человек был бы просто потрясен, узнав, что женщина (неопределенного возраста: ее «нежные» выразительные шоколадно-коричневые глаза могли принадлежать и неуклюжей шестнадцатилетней девчонке, и элегантной пятидесятилетней женщине) собиралась провести вечер в поисках мужчины.

Потом, в третий четверг (четверги стали теперь традицией: ее тетя протестовала очень слабо, а папа дал ей книгу для возврата), она пошла в кино, в тот самый кинотеатр, где в тринадцать или четырнадцать с подругой Дженет Броум она повстречала… или почти повстречала… что называлось тогда «старших», семнадцати-восемнадцатилетних мальчиков (больших мальчиков, с ферм, проводивших день в Тофилде, бродивших в поисках девочек. Но даже в темноте «Риальто» ни Роуз, ни Дженет не походили на девушек, которых искали те мальчики). И ничего не случилось. Ничего. Роуз ушла из кинотеатра посреди фильма – простоватой самодовольной комедии о прелюбодеяниях на Манхэттене – и уехала на автобусе домой, присоединившись к тете и папе, когда подали мороженое и бисквиты.

– У тебя слезятся глаза.

Роуз отрицала, но на следующее утро слегла с простудой.

Она пропустила один четверг, но на следующей неделе снова рискнула. С пристрастием и без тени симпатии разглядев себя в зеркале спальни (которое казалось тусклым и затертым – но разве зеркала могут стариться, думала Роуз), придя к выводу, что, да, ее можно было назвать хорошенькой, с точки зрения человека, взглянувшего на нее при достаточно тусклом освещении, с ее большими, как у креветки, глазами и высоким ростом, этим весьма неуклюжим достоинством. Теперь она поняла, что ее проект был погибельный, но решение вернуться в отель «Парк-Авеню» давало ей «чувство злого удовлетворения за черта ради», как сформулировала она в более позднем письме (на этот раз к девушке, женщине, с которой она делила комнату на последнем курсе в Радклиффе. В то время она была такой же девственницей, как Роуз, и, возможно, еще более запуганной мужчинами, чем она, а теперь Паулина была в разводе, с двумя детьми, жила с ирландским поэтом и несколькими его детьми на севере Слиго в башне, но не как у Ито). [3]3
  Ито Сэй – японский писатель-модернист. – Прим. ред.


[Закрыть]

И поначалу вечер был обещающим. Совершенно случайно Роуз забрела на «Вторую ежегодную конференцию сторонников эволюции» и села в уголке переполненного зала, слушая, как читал с листа осанистый представительный джентльмен в пенсне и с красной гвоздикой в петлице. Она даже потом воодушевленно аплодировала (доклад был, смутно вспоминала Роуз, о необходимости межпланетных контактов – или такие контакты уже являются реальностью, а ФБР и «университетские профессора» объединились против этого?) Второй докладывала женщина ее возраста с тростью и, похоже, придерживающаяся мнения, что Христос обитает в космосе – «там, в космосе», – что следует из внимательного чтения «Евангелия от Иоанна». Аплодисменты были еще более бурными. Однако Роуз хлопала лишь из вежливости, поскольку она сама в течение нескольких лет много думала об Иисусе из Назарета и размышляла над своими мыслями. В конце концов в один прекрасный день она тайно пришла к психиатру в госпиталь «Маунт Яроу», в слезах признавшись, что все знала – все-все – о том, что это чепуха, к тому же скучная чепуха, но все же она порой ловила себя на том, что «верила». «Была ли она клинически невменяемой?» Некоторое дрожание ее голоса, закатывание глаз, должно быть, насторожили врача и убедили его в том, что Роуз Малоу Одом была вроде него самого – она ходила в школу на севере? – поэтому он развеял ее тревоги и сказал, что, конечно, это все была чепуха, да, хочется с ней поспорить и говорить ужасные вещи, но понимание и поддержка семьи не иссякнут. Он выпишет ей успокоительное, если она страдает бессонницей, и не следует ли ей пройти общее обследование? Она выглядит (он хотел быть вежливым и не знал, как ранил ее сердце) усталой. Роуз не сказала, что недавно прошла полную диспансеризацию и была в отличной форме: никаких проблем с дыхательными органами, анемия под контролем. Под конец разговора врач догадался, кто она была.

– Как, вы знаменитость? Не вы ли написали новеллу, от которой все были в шоке?

Роуз взяла себя в руки и сухо сказала, что в этой части Алабамы никто не считался знаменитостью, после чего причина ее визита была забыта. Теперь уже Иисус из Назарета плавал в космосе… или облетал какую-то луну… или он находился в космическом корабле (слова «космический корабль» употреблялись выступающими часто), ожидая первых пришельцев с планеты Земля.

Роуз познакомилась с седовласым джентльменом лет семидесяти, который пересел через два-три откидных стула, чтобы быть поближе к ней. Позже к ним присоединился более молодой мужчина, возможно лет пятидесяти, с сальными слипшимися волосами и легким заиканием, по значку которого она узнала, что он Г. Спидвел из Сиона, Флорида, и который предложил угостить ее чашечкой кофе после конференции. Роуз ощутила – что? – интерес, любопытство, отчаяние? Ей пришлось по-школьному приложить палец к губам, поскольку престарелый господин справа и господин Г. Спидвел разговаривали слишком оживленно, пытаясь произвести на нее впечатление, рассказывая о своем опыте встреч с НЛО, а между тем к выступлению готовился третий докладчик.

На этот раз тему «Следующая и финальная стадия эволюции» представлял Реверенд Джейк Кромвель из Института новой Голландии по религиозным исследованиям в Стоунсид, Кентукки. Роуз сидела очень прямо, сложив на сдвинутых коленях свои руки (потому что, должно быть случайно, к ним прижималось колено мистера Спидвела) и делала вид, что слушает. В голове у нее царил полный беспорядок, точно в курятнике, куда забралась собака. Она никак не могла сообразить, что чувствовала, пока наконец мысли не улеглись.

Все-таки она была в зале отеля «Парк-Авеню» сентябрьским вечером в четверг и слушала доклад свиноподобного мужчины в тесном серо-красном клетчатом костюме и ярко-красном галстуке. Она заметила, что многие из присутствующих были инвалидами – с тросточками, на костылях и даже в инвалидных колясках (одна такая коляска, управляемая молодым человеком с птичьим хищным лицом, который мог быть ее ровесником, но выглядел лет на двенадцать, была просто совершенством: с блоком управления, при помощи которого он мог делать все, что захочет. Роуз самой довелось пользоваться инвалидной коляской несколько лет тому назад, когда у нее защемило нерв в спине, но у нее коляска была совсем простая). Большинство из них были в возрасте. Присутствовали и мужчины ее лет, но они не вызывали никакого вдохновения. А мистер Спидвел, пропахший чем-то странным, вроде тапиоки, [4]4
  Тапиока – крупа из крахмала клубней маниока съедобного. – Прим. ред.


[Закрыть]так же исключал малейшие фантазии. Роуз, разглядывая декор зала, посидела еще несколько минут, из вежливости, чтобы не повредить своему имиджу, позволяя монотонному голосу Реверенда Кромвеля убаюкать себя. (На ковре колыхались флуоресцентно-оранжевые, зеленые и фиолетовые змеи. От слабых дуновений едва колыхались чувственные сорокафутовые бархатные драпировки. Там был даже кричаще-несуразный, но гипнотизирующий зеркальный потолок с освещением «звездная пыль», от которого у присутствующих был фантастический, даже неземной вид, несмотря на их костыли, лысые головы и трясущиеся шеи). Потом она потихоньку сбежала.

А теперь Роуз Малоу Одом сидит за длинным столом в бинго-холле Джо Пая, ощущая неудобство в желудке после натурального апельсинового сока, который только что выпила, с обещающей, многообещающей карточкой перед ней. Она думает, естественно ли нахлынувшее возбуждение или это результат апельсиновой кислоты, или всего лишь реакция мозга, поскольку, конечно, ей не хочется выиграть. Она никак не может представить себя выкрикивающей: «Бинго!» – достаточно громко, чтобы ее услышали. Уже десять тридцать вечера, и уже кое-кто выиграл, даже опоздавшие. Постепенно ее окружают визжащие, радостные: «Бинго!», ревущие: «Бинго!» и, пожалуй, два-три разочарованных вздоха. Вдобавок ей действительно надо бы домой. Джо Пай – единственный привлекательный мужчина (мужчин здесь не больше дюжины). Но вот только не похоже, что Джо Пай, в его потрясающем костюме, в ярко-белом тюрбане с золотой заколкой, с его грациозными плечами и сладким голосом, обратит на нее внимание. И любопытство, а может быть, инерция продолжали держать ее на месте. Какого черта, думает Роуз, двигая кукурузные зерна по грязным квадратикам толстой карточки, знакомясь с парнем по имени Тофетианс. Конечно, есть куда более плохие способы провести вечер… На неделе она отстрочит письма Гамильтону Фраю и Каролине Сирс, хотя теперь их очередь писать. Она опишет в деталях этот вечер и своих новых друзей (толстую, потную, добрую женщину по имени Лобелия, что сидит напротив, и забавно, что Роуз преуспевает в игре, потому что только что Лобелия обменялась с ней карточками, просто так. «Ты дай мне свою, а я тебе свою, Роуз!» – попросила она, очаровательно и широко улыбнувшись. И, конечно же, Роуз немедленно повиновалась), а также невозможно ярко освещенный холл, с его непропорционально большим американским флагом над сценой Джо Пая, и всех странных, чудаковатых, печальных, нетерпеливых, заядлых игроков. Некоторые из них очень старые, с умудренными лицами и парализованными руками. Есть здесь и инвалиды, карлики или увечные каким-то другим непонятным образом, есть и очень молодые (вообще-то просто скандал, дети, так поздно, играют в бинго рядом со своими матерями, часто на двух-трех карточках, в то время как их мамаши сразу на четырех. Неужели нет никаких ограничений?). И, ко всему, отвратительные музыкальные записи, назойливо звучащие на фоне неустанного голоса Джо Пая. Конечно же, она не обойдет вниманием самого Джо Пая, ведущего «Бинго», у которого для каждого присутствующего в холле припасена теплая, зубастая улыбка и который – если только ее слабые глаза из-за яркого освещения не обманулись – послал ей особенный взгляд и подмигнул в начале вечера, вероятно заметив нового посетителя. На базе этих заметок она сочинит забавный, прелестный анекдот. К себе она будет совершенно безжалостно беспощадна и сделает упор на феномен неизвестности, феномен ее психологического значения (нет ли здесь смысла, означающего, что всякая неизвестность, а не только неизвестность бинго-холла просто глупа?). Затем опишет неудачников, которые, даже если выигрывают, все равно остаются неудачниками (ибо какая существует разница между всеми этими людьми и электросушилкой, или стодолларовой купюрой, или уличным барбекю-грилем, или груженым электропоездом, или огромным томом Библии с иллюстрациями в белой кожаной обложке?). Она опишет стоны разочарования и недовольства, когда кто-то в толпе кричит: «Бинго!». Она опишет шелестящее ворчание, когда номера победителя после проверки усталой девицей оказываются верными: слезы победителей, сердечные рукопожатия и поцелуи, раздаваемые Джо Паем, будто каждый победитель был особенно ему дорог – старый друг, жаждущий поддержки. В ее повествовании будет и светло-желтая горчица на сосисках и булочках, и несколько младенцев, которым, к несчастью, подгузники меняли на скамейке совсем рядом от нее, и суеверное прикосновение Лобелии к кресту на цепочке вокруг шеи, и маленькая усталая девочка, уснувшая на полу, положив головку на розового мишку, которого выиграл кто-то из ее родственников несколько часов назад, и…

– Ты выиграла! Вот здесь, эй! Она выиграла! Прямо здесь! Вот карточка, вот! Ну вот же! Джо Пай, сюда!

Пожилая женщина слева от Роуз, с которой в самом начале она обменялась несколькими приятными словами (выяснилось, что ее имя Корнелия Тизл. Она когда-то убирала дом у соседей Одомов, у Филари), вдруг кричит и хватает руку Роуз, от возбуждения сметая все зерна с карточки. Но это ничего, ничего, у Роуз действительно выигрышная карточка, она сделала игру, и никуда не денешься.

Как обычно, стоны, рыдания, ворчание злого разочарования, но розыгрыш завершается, и девушка в медном шлеме волос и с жвачкой во рту считывает номера Роуз Джо Паю, который не просто комментирует их: «Да» – или: «Нет», – а: «Да, верно!», «Продолжай, детка», – и: «Вот умница». Он ослепительно широко улыбается, будто никогда не был свидетелем чего-то более замечательного в своей жизни. «Выигрыш в сто долларов! Впервые у нас (если только глаза меня не обманывают) и выиграла сто долларов!»

Лицо Роуз горит от смущения, сердце сильно бьется, она должна подняться на сцену Джо Пая и получить чек. Джо Пай сердечно ее поздравляет, его шумный влажный поцелуй неуклюже попадает где-то рядом с ее губами (ей следует сопротивляться и сердито отстраниться – мужчина так близок, так реален).

– Ну вот вы и улыбаетесь, милая, не так ли? – радостно говорит он.

Рядом он кажется еще красивее, правда, белки его глаз слишком белые, а золотая заколка на тюрбане в виде поющего петуха… Кожа у него очень загорелая, а эспаньолка еще чернее, чем предполагала Роуз.

– Я следил за тобой весь вечер, детка, и ты была бы гораздо милее, если бы расслабилась и больше улыбалась, – шепчет Джо Пай ей в ушко. От него сладко пахнет, как от фруктовой конфеты или вина.

Обиженная Роуз отступает, но Джо Пай останавливает ее, снова взяв за руку, за ее холодную тонкую руку, которую он потирает между своими ладонями.

– Ты здесь впервые, да? В первый раз сегодня вечером? – спрашивает он.

– Да. – Роуз отвечает так тихо, что он наклоняется, чтобы услышать.

– Ты из Тофета? В городе живут родственники?

– Да.

– Но ты раньше не была в бинго-холле Джо Пая?

– Нет.

– И вот ты выиграла сто долларов! Как ты себя чувствуешь?

– О, прекрасно…

– Что?

– Замечательно. Я не ожидала…

– Ты любишь играть в бинго? Я имею в виду в этих церквях в городе или еще где-то.

– Нет.

– Не любишь? А здесь просто ради забавы? Выиграла сто долларов в первый же вечер. Какая удача, не правда ли? Знаешь, крошка, ты действительно хорошенькая, разрумянившаяся. Хотел бы знать, не побудешь ли здесь еще полчасика, пока я закончу. Рядом есть уютный бар. Я понял, что сегодня ты одна, а? Может, мы выпьем по чашке кофе, просто мы вдвоем?

– О, я не думаю, мистер Пай…

– Джо Пай. Меня зовут Джо Пай, – жарко шепчет он, улыбаясь и наклоняясь к ней. – А как зовут тебя? Что-то похожее на цветок, не так ли? Какой-то цветок…

Смущенная, Роуз хочет убежать. Но он крепко держит ее руку.

– Слишком застенчивая, чтобы сказать Джо Паю свое имя? – спрашивает он.

– Меня зовут… Меня зовут Оливия, – заикается Роуз.

– О, Оливия, Оливия, не так ли? – произносит Джо Пай, сдерживая улыбку. – Разве Оливия… Ну, иногда я ошибаюсь, сама понимаешь: замкнет иногда, и я ошибаюсь. Но я никогда не утверждал на сто процентов, что не ошибаюсь. Тогда Оливия. О'кей, замечательно, Оливия. Почему ты такая пугливая, Оливия? В микрофон не слышно, о чем мы говорим. Ты свободна около одиннадцати, чтобы выпить чашечку кофе? Да? Рядом с «Веселыми перышками», возле бинго-холла, там очень уютно, мило и по-домашнему, только мы вдвоем, безо всяких сложностей…

– Меня ждет папа, и я…

– Ну что ты, Оливия, ты же из Тофилда, разве тебе не хочется быть гостеприимной с приезжим?

– Просто я…

– Ну хорошо, согласна? Да? Договорились? Как только закончу? Рядом с «Веселыми перышками»?