Текст книги "Пятнистый сфинкс. Пиппа бросает вызов (с иллюстрациями)"
Автор книги: Джой Адамсон
Жанр:
Природа и животные
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
Интересно, что гепарды совершенно не обращали внимания на трех буйволов, хотя один раз те оказались совсем рядом. Несколько дней спустя котята так же игнорировали пару слонов, которые подошли так близко, что мы поспешно ретировались. Однако стоило им услышать хотя бы негромкий голос льва, и они тут же удирали, но возвращались, как только львы уходили. Молодые затевали чудесные игры на деревьях и кустах; собственно говоря, они больше времени проводили в воздухе, чем на земле. Мне никогда не надоедало смотреть на их выходки. Иногда Пиппа – видимо, из ревности – тоже присоединялась к общему веселью. Молодые, как мартышки, носились вверх и вниз по ветвям; случалось, что они прыгали прямо на мать или лазили друг через друга, как по ступенькам. Пиппа была намного крупнее, и это ей очень мешало. Они были по-настоящему счастливы – стоило только послушать, как они мурлыкали хором! Я старалась приносить мяса больше, чем они съедали, и все-таки часто оказывалось, что они сосали Пиппу – должно быть, просто для удовольствия.
Мы уже два месяца не видели отца семейства и вот однажды обнаружили его след возле Кенмера – он шел в другую сторону от семьи. Как и обитавший здесь лев, гепард обходил свою территорию за две-три недели. Он был вынужден скитаться, чтобы добывать пищу, потому что животные, естественно, покидали места его недавней охоты. Он долго не приходил к собственному семейству, но причиной было не только наше присутствие. Скорее всего это объяснялось привычками кормящих львиц и самок гепарда – они обычно не спариваются, пока все их внимание поглощено воспитанием молодых. У львов этот период добровольного «регулирования рождаемости» продолжается два-три года, а вот как долго он длился у гепардов – до сих пор не было известно.
Пиппа пробыла в «логове буйвола» двенадцать дней, но это место наводнили муравьи, и семейству пришлось «переехать». Насколько мне известно, это был самый долгий срок, когда гепарды не трогались с места, – несомненно, только потому, что мы приносили им еду. Маленький Дьюме опять был нездоров – очевидно, у него начался рахит, при ходьбе передние лапы выгибались наружу. Джордж посоветовал мне прибавить к мясу и поливитаминам еще и фарекс. Малыши были в восторге от этой еды, особенно Дьюме, – он никак не мог оторваться от миски с молоком, в которое я подмешивала это детское питание.
Как-то в дождливое утро я приехала в зеленом плаще из пластика. Молодых как ветром сдуло, они обнаружились только после того, как я сняла незнакомое одеяние. Конечно, я тут же промокла насквозь – впрочем, это даже приятно, когда тепло, – но меня очень встревожило, что Дьюме дрожит. На другой день он сильно прихрамывал на правую переднюю лапу, а когда я дотронулась до его плеча, ему явно стало больно. Температуры у него не было, ел он с аппетитом, и я решила, что он просто растянул связки, прыгая с дерева. На следующее утро ему стало хуже и он, как будто сознавая св ою уя звимость, старался спрятаться. Я боялась, что в таком состоянии он станет легкой добычей для хищников, и мне хотелось взять его в лагерь, пока он не выздоровеет, но Гаиту воспротивился – он считал, что, если я его заберу, Пиппа перестанет мне доверять. Понаблюдав за Дьюме два часа, я поехала к директору парка за советом. Он тоже считал необходимым оставить Дьюме с матерью – разве что она его бросит. Было решено охранять семейство от опасности, но когда я вернулась после обеда, то не нашла ни следа, хотя вряд ли им удалось уйти далеко – ведь с ними был больной Дьюме.
На следующее утро мы увидели их на расстоянии ста ярдов от прежнего места. Моросило, малыши, освеженные дождиком, носились друг за другом, разбрызгивая мелкие лужицы, и извозились по уши. Маленький Дьюме тоже хотел поиграть, но сделал всего несколько шагов и свалился. Он сам понимал, что с ним что-то неладно, и старался держаться в стороне, но потом подошел и лизнул мою руку. А Пиппа тем временем затеяла борьбу с Уайти из-за куска мяса. Стараясь вырвать мясо, она ходила вокруг дочери, а та, лежа на спине, крепко держала кусок и при этом перекатывалась с боку на бок, чтобы не терять мать из виду, и защищала мясо когтями и зубами, когда Пиппа пыталась его выхватить. В конце концов победила Уайти, и Пиппе пришлось уйти ни с чем. Я подумала, что это, возможно, хорошо продуманный урок – Пиппа учила детей защищать свою добычу.
Меня беспокоил Дьюме, и я поехала к Скале Леопарда, чтобы вызвать по радио доктора Харторна. Но он уже уехал в новогодний отпуск и мне пришлось поговорить с другим ветеринаром, который посоветовал прибавлять в еду Дьюме распаренную костяную муку и от матери его не забирать. Он считал, что Дьюме растянул сухожилие и недели через две-три будет здоров. На следующий день, к моей радости, Дьюме как будто чувствовал себя лучше, но ни на шаг не отходил от матери и бродил за ней как привязанный. Она даже отвесила ему оплеуху, и это меня подбодрило: она не обращалась бы с ним так, если бы он был серьезно болен.
Вернувшись в лагерь, я нашла там Джорджа. Он был в глубоком отчаянии – дикий лев убил Сэма. Я понимала, что творится с Джорджем. Мы оба любили этого славного львенка – он был весьма незаурядной личностью. Нам было очень тяжело, что он погиб так нелепо и, так же как Тага, в канун рождества. К счастью, 24 декабря Дьюме стало легче, он даже немного поиграл с сестрами; Уайти все время была рядом с ним. Надеясь, что он скоро совсем поправится, я вернулась домой и занялась рождественским обедом. Я ждала Джорджа с братом и Кена Смита, который, как помнят те, кто читал «Рожденную свободной», дважды сыграл существенную роль в жизни Эльсы. С ними приехал молодой Аран, и мы провели этот вечер как нельзя лучше.
13. Смерть маленького Дюмье
В день рождества у Дьюме отнялась задняя лапа. Меня мучил страх за него, и я хотела взять его в лагерь, но нужен был ветеринар, чтобы дать ему снотворное, иначе все попытки изловить его принесли бы больше вреда, чем пользы. Как и следовало ожидать, все учреждения по случаю рождества были закрыты и любая связь, даже по радио, была практически прервана. Пока я добивалась, чтобы к нам вылетел ветеринар – а на это ушло три дня, – Гаиту с рассвета до заката не отходил от гепардов, охраняя их от хищников и следя за переходами, которые Пиппа свела к минимуму. Дьюме день ото дня становилось хуже. Теперь он мог легко попасться в зубы любому льву. Я больше не решалась оставлять его на ночь в зарослях и попросила Джорджа помочь мне поймать его. Но, чтобы не встревожить гепардов, как в прошлый раз, Джордж не стал подходить и наблюдал за ними в бинокль. Я протянула малышу кусок мяса, но, несмотря на все мои старания вести себя как можно непринужденнее, он все же что-то заподозрил и заковылял прочь на двух здоровых лапах, да так торопливо, что у меня не хватило духу преследовать его – это было бы жестоко. Я решила пойти на риск и переждать еще одну ночь, последнюю ночь в зарослях – утром должен был прилететь доктор.
Наутро мы едва отыскали семейство – несомненно, они стали осторожнее после нашей попытки изловить Дьюме. Я приготовила совсем немного мяса, чтобы спрятанное в нем снотворное подействовало скорее. Но Дьюме не давал себя одурачить и изо всех сил ковылял в сторону, как только я подходила. Пиппа тоже забеспокоилась и увела детей. Около полудня я встретила ветеринара в Кенмере и сразу же привезла его к гепардам. Не успели мы показаться, как Дьюме пустился наутек, а за ним – Уайти, и оба исчезли из виду. Меня очень беспокоило, что бедняга Дьюме вчера поел совсем немного, а сегодня у него ни кусочка во рту не было. Но нельзя было пугать его еще больше, и мы решили сначала добиться доверия Пиппы. Мы осторожно подошли поближе, присели в двух ярдах от нее и заговорили с ней очень спокойно, так что она немного спустя разрешила ветеринару погладить себя и даже слегка прикусила его руку. Мы не ожидали такого успеха: теперь, когда нам была обеспечена ее дружба, мы ушли домой. Утром к нам на помощь приехал Джордж, и, захватив в Кенмере козу, мы проехали примерно полдороги до логова гепардов. Там я попросила Джорджа и ветеринара подождать, пока я не сообщу им, как обстоят дела. Мы с Гаиту пошли вперед, нагруженные козьей тушей, и едва не налетели на спящего носорога – его невозможно было отличить от термитника, пока он не зашевелился. Два часа мы бродили, таща на себе тяжеленную тушу, пока не отыскали гепардов и не избавились от нее. Все семейство набросилось на мясо, но маленький Дьюме где-то скрывался. Неужели он опять испугался? Я послала Гаиту за ветеринаром – тот должен был подойти на пятьсот ярдов и спрятаться, чтобы гепарды его не видели. Ему пришлось просидеть там два часа – как раз столько, сколько понадобилось, чтобы Дьюме отважился подойти ко мне. Он был очень голоден – два дня без еды! – и все же отшатывался, как только я протягивала ему миску с молоком, в котором было подмешано снотворное. Чтобы завоевать его доверие, пришлось дать ему небольшой кусочек печенки с таблетками поливитаминов. Но мне понадобилось величайшее терпение, чтобы скормить ему снотворное: я проливала молоко прямо ему на лапы, а он слизывал его – да так и принял всю порцию.
Потом я отошла к ветеринару, и мы стали ждать, пока Дьюме хотя бы задремлет. У кошек вообще неожиданные реакции на все лекарства, и ветеринар рассчитал дозу снотворного на минимальный вес в 10 фунтов, чтобы в случае необходимости увеличить ее. Этого явно оказалось недостаточно: через два часа я застала Дьюме вполне бодрым; единственным признаком действия ларгактила было то, что мигательная перепонка (третье веко) слегка прикрывала глаза. Козу доели, и Пиппа, спрятав остатки, перешла с молодыми в кусты ярдов на сто дальше. Мы с ветеринаром завтракали тут же, на траве, чтобы дождаться действия снотворного, но маленький Дьюме засыпать не собирался. Мы не видели никакой возможности увеличить дозу, поэтому решили поймать его и впрыснуть быстродействующее снотворное. Мы стали подходить ближе. Увидев ветеринара, все самки удрали в кусты, ярдов за сто, а я погналась за Дьюме. Он отчаянно ковылял, словно спасая свою жизнь, и так быстро, что мне было нелегко нагнать его. Только когда он, видимо прибегая к последнему средству спасения, попытался вскарабкаться на дерево, я стащила его вниз. Совершенно обессиленный, он лежал без движения, только сердце отчаянно билось. Пиппа, бежавшая за ним рядом с нами, теперь села в трех футах от нас и смотрела, как я глажу маленького Дьюме, чтобы хоть немного успокоить его. Она не мешала нам – даже когда подошел ветеринар и, впрыснув быстродействующее снотворное, стал вместе со мной осматривать лапы малыша. К, сожалению, он не мог установить степень повреждения и заявил, что Дьюме необходимо сделать рентген в Найроби. Он советовал поторопиться, воспользовавшись полубессознательным состоянием Дьюме, и ехать прямо на аэродром к Скале Леопарда, откуда директор доставит их обоих в Найроби. Я послала Гаиту за Джорджем, чтобы он подбросил нас на своей машине.
Пока мы ждали машину, маленький Дьюме лежал у меня на коленях. Эта поездка в Найроби приводила меня в ужас, потому что там он будет оторван от всего, что ему привычно и дорого; но ведь иного выхода не было, надо было думать только о его спасении. Пиппа уже отошла к оставшимся малышам, и все они напряженно следили, как мы забирали Дьюме. До Скалы Леопарда мы ехали минут пятнадцать; бедный Дьюме все время рычал каким-то странным голосом: наверное, ему не нравилось ехать на машине – он впервые в жизни знакомился с этим способом передвижения. В Скале Леопарда мы взвесили его, и ветеринар ввел ему очередную дозу ларгактила уже в расчете на истинный вес гепарда – 18 фунтов. Лететь вместе с Дьюме я никак не могла: во-первых, самолет был двухместный, а во-вторых, нужно было остаться с Пиппой, чтобы помочь ей преодолеть беспокойство и сохранить ее доверие. Поэтому я договорилась с доктором, что он будет ежедневно связываться с нами по радио, а он заверил меня, что я напрасно беспокоюсь, что они сами с женой будут ухаживать за Дьюме, держать его дома и следить, чтобы он не слишком нервничал. Я понимала, что отдаю Дьюме в хорошие руки, но как знать: что если я вижу его в последний раз?.. Нелегко было у меня на сердце, когда я проводила глазами взлетающий самолет.
Я сразу пошла к гепардам – они оставались на том же месте, откуда мы увезли Дьюме. Увидев нас, они бросились врассыпную, и прошло не менее получаса, прежде чем вернулась одна Пиппа. Она обнюхивала землю там, где лежал Дьюме, продиралась сквозь заросли, где он прятался, и не переставая звала: «И-хн, и-хн». Мучительно было смотреть, как она ищет сына. Наконец она взобралась на дерево, с которого я стащила Дьюме, и стала осматриваться. Я предложила ей воды – она к ней не притронулась. Я гладила ее и шепотом объясняла, что забрала маленького Дьюме, чтобы он опять стал здоровым, что больной он вряд ли выжил бы и другие малыши из-за него тоже были бы в опасности, ведь ей пришлось бы в первую очередь его защищать от врагов. Она как будто поняла меня и тихо замурлыкала. Солнце уже заходило, и я представила себе, как маленький Дьюме приземляется – он крепко спит и знать не знает, какой страшный зверь доставил его в Найроби. Размышляя о его болезни, я вспомнила, что он девять дней волочил переднюю лапу, а потом отказала и задняя; из-за этих больных лап он не мог драться за пищу – несомненно, именно поэтому он так быстро сдал.
Утром я надела тот же костюм, что и вчера, надеясь, что запах Дьюме обеспечит мне доверие Пиппы. Она опять была на дереве, где я изловила Дьюме; молодые сразу же убежали. Пиппа долго обнюхивала мои шорты, а потом принялась за еду. Позже появились и молодые, но они вели себя очень осторожно, не стали играть и, сидя на поваленных деревьях, все время оглядывались. Их мать тоже поминутно озиралась и все время звала: «И-хн, и-хн». Вечером директор передал нам сообщение ветеринара. Рентген обнаружил перелом предплечья на передней ноге и перелом задней голени. В фиксирующей повязке нет необходимости, ни гвоздей, ни гипса не будет, потому что переломы легкие, но задняя нога все же останется более короткой – хотя и не настолько, чтобы сильно мешать ему. Через десять дней сделают новый рентгеновский снимок и, если он покажет улучшение, мне отдадут Дьюме, но придется недели три-четыре подержать его в лагере, перед тем как снова выпустить на свободу. В конце разговора доктор попросил меня не волноваться: он сделал Дьюме прививку против болезни, от которой в Найроби страдали многие кошки.
Разговор этот меня успокоил. Конечно, я все равно рвалась в Найроби, чтобы как можно скорее подбодрить маленького Дьюме, но стоило мне увидеть Пиппу на следующий день, как все планы вылетели из головы. Она все еще оставалась на том же месте, где был поймай малыш, вынюхивала его следы на песке и звала не умолкая: «И-хн, и-хн». А остальные дети тихо сидели на деревьях и смотрели в пространство.
В канун Нового года я попросила у директора парка проигрыватель и, как только стемнело, поставила фонограмму из «Рожденной свободной». Музыка приобрела особую глубину в безмолвии африканской ночи, и я вспомнила о молодом авторе – Джоне Хэминвее; он совсем недавно навещал нас. Он тогда писал книгу о тех, кто посвятил жизнь дикой природе, и после разговора со мной, Джорджем и еще несколькими людьми сказал так: «Жители зарослей стремятся к той неограниченной свободе, которую может дать только жизнь среди дикой природы». И, сознавая, как я счастлива, что могу вести именно такую жизнь, несмотря на все заботы и огорчения, которые порой приносит близость к диким животным, я предложила тост за новое счастье для всех – и особенно для маленького Дьюме.
Целых шесть дней семейство не уходило с места, где был пойман Дьюме; они постоянно звали и искали его. Только теперь, когда я увидела всю семью в подавленном состоянии, я поняла, как необходим был им этот маленький предводитель. Их отчаяние разрывало мне сердце.
В праздники мне не удалось связаться с ветеринаром, а когда я наконец поговорила с ним 3 января, оказалось, что Дьюме в первые дни объявил голодовку и только сейчас стал понемногу успокаиваться и брать еду. К его возвращению мы подготовили вольер примерно в двадцать квадратных ярдов, в котором было небольшое деревце и закрытое помещение для сна. Вольер был недалеко от моей палатки. 6 января ветеринар сообщил, что Дьюме быстро поправляется и можно надеяться, что 9-го числа после рентгена я смогу его забрать. Он посоветовал мне приготовить клетку 6 на 6 футов, чтобы подержать в ней Дьюме три-четыре недели, перед тем как выпустить в большой вольер.
Утром я смотрела, как малыши прыгают с деревьев и лупят друг друга почем зря, – и меня поражало, как они ухитряются не повредить свои хрупкие лапки. В последнее время Пиппа очень сурово обращалась с детьми, а иногда решительно нападала на них, и я пришла к выводу, что она обучает их приемам самозащиты.
Ночью с 8 на 9 января я внезапно проснулась от сильной тревоги за Дьюме. Наутро я связалась по радио с ветеринаром и вот что услышала: «Ночью Дьюме умер. До 6-го все было хорошо, оба перелома почти срослись. Вечером его тошнило, но я дал ему лекарства, и он снова стал есть. Сегодня утром я нашел его мертвым. Вскрытие показало, что он умер от инфекционного кошачьего энтерита, хотя я ввел ему 4 кубика вакцины Хехста». Сдерживая слезы, я спросила: «Значит, Дьюме погиб от болезни, которой заразился в Найроби?» Доктор ответил: «Да». Я знала, каким молодцом был наш маленький Дьюме, и поняла, что он так легко поддался болезни только потому, что тоска понизила его сопротивляемость и ему не хотелось больше жить. Мне было невыносимо трудно показаться его семье. Они ждали еду, оставаясь все еще возле того места, где мы забрали Дьюме. Когда они наелись, я села рядом с Пиппой. Казалось, она поняла мое горе и догадалась, что произошло, потому что не мурлыкала и не лизала мне руки, как в тот раз, когда я рассказывала ей о выздоровлении Дьюме.
Слишком расстроенная, чтобы заниматься повседневными делами, я решила поехать в лагерь Эльсы и постараться воспоминанием о ней развеять свое горе. Меня преследовала мысль, что я должна была поехать в Найроби, чтобы маленький Дьюме воспрянул духом, увидев рядом знакомое лицо.
Многие люди считают, что животные ничего не чувствуют, когда умирает кто-то из них, разве что иногда немного скучают. Но я видела, как вели себя дети Эльсы после ее смерти, я видела и то, как Пиппа с дочерьми искала и звала Дьюме, и теперь убеждена, что они способны на гораздо более глубокие чувства. Моя уверенность в этом только возросла, когда на следующее утро мы обнаружили гепардов далеко за пределами той территории, где бывал Дьюме. Можно ли считать это простым совпадением или они ушли, как только Пиппа поняла по моему поведению, что Дьюме никогда уже не вернется?
Когда мы подошли, гепарды лежали на термитнике. Вдруг появились три буйвола, и так близко, что нам стало не по себе. Но гепарды не обратили внимания на этих мощных животных – их гораздо больше интересовала кобра, которая, извиваясь, ползла у подножия термитника: вытянув шеи, они следили за страшной змеей. Эта кобра была длиннее всех, каких мне только приходилось видеть, и толщиной с мою руку. Я закричала, чтобы малыши не вздумали сунуться к ней, но, к счастью, змея быстро заползла в какую-то дыру. Земля вокруг этого термитника была изрыта трубкозубами, и змеи здесь явно водились во множестве, так что я стала волноваться за жизнь гепардов. Но им это место нравилось, и они часто там играли. В этот день малышей так и распирала энергия, и они носились вокруг термитника, вверх и вниз по его склонам, пикировали друг на друга с верхушки или скатывались кучей вниз к подножию. Наконец, набегавшись, они разлеглись на термитнике, и тут Уайти в первый раз взяла мою руку в пасть, а Мбили даже позволила погладить себя. Только Тату по-прежнему оставалась нелюдимой – она отползала, даже когда я на нее пристально смотрела.
14. Спасение Уайти
Вечером этого дня мой лагерь посетила группа из Швейцарии. Среди туристов был доктор де Ваттвиль, всемирно известный гинеколог и большой любитель животных. Мы заговорили о том, что препятствует размножению гепардов в неволе, и он высказал предположение, что на поведение самки сильно влияет окружающая обстановка. Гепарды чувствуют себя хорошо только тогда, когда могут беспрепятственно бегать на свободе, кроме того, для них характерна инстинктивная потребность скрываться, так что искусственные условия могут повлиять на самку очень неблагоприятно.
Чем дольше я жила рядом с семейством Пиппы, тем больше меня поражала их тончайшая восприимчивость не только по отношению друг к другу, но и ко всему, что их окружало. Потому для меня было совершенно неожиданно, что они реагировали гораздо больше на цвет, чем на остальные признаки. Молодые каждый раз удирали, увидев мой зеленый плащ или защитного цвета костюм вместо привычного кремового полотняного пальто. Хотя и для нас цвет тоже не безразличен, но все же людей мы узнаем скорее по их облику или характерным движениям. Конечно, мои выводы основаны только на наблюдениях за львами и гепардами, но они определенно не узнавали нас в незнакомой одежде. В последнее время, начитавшись самых противоречивых статей о том, что полосы, пятна и многие другие отметины у животных служат для того, чтобы остальные узнавали их по незначительным индивидуальным вариациям этого узора, я углем нарисовала на своем кремовом пальто полосы. На моих сотрудников этот маскарад произвел потрясающее впечатление, но гепарды не обратили на полосы никакого внимания и даже не заметили мой «индивидуальный узор».
Привычка удирать от незнакомых людей целиком зависит от того, насколько животные приручены. Это проявилось особенно наглядно, когда приехала киногруппа, чтобы заснять нашу работу по возвращению животных к дикой жизни. Джордж в последнее время позволял всем посетителям общаться со львами, даже разрешал им ходить среди животных, и его прайд отнесся к группе спокойно. Но я не подпускала к гепардам чужих и теперь согласилась на съемки лишь при условии, что снимать будет только один оператор и только в том случае, если его присутствие не обеспокоит гепардов. Мы потратили бездну терпения и проявили величайший такт, но все-таки Пиппа с молодыми на второй день скрылась и не появлялась целую неделю. Однажды вечером мы наконец отыскали их, но и тут за нами пошла только Пиппа. Она подошла к лагерю примерно на полмили и уселась на земле. Пока я готовила еду, стало почти совсем темно, и лай павианов показывал, что молодые где-то неподалеку. Они не получали мяса из моих рук целую неделю и все-таки не вышли из укрытия. Я прождала два часа и ушла домой. Весь следующий день мы провели в поисках. Когда стемнело, Пиппа опять появилась одна, оставив молодых в укрытии. Прошло немало времени, прежде чем она разрешила им подойти своим «прр-прр», и все отлично пообедали.
На обратном пути нам попались пять зебр Греви с жеребенком, который ковылял на трех ногах – одна из передних ног у него беспомощно болталась. За последние три недели мы не раз встречали эту компанию – они держались на одном месте, видимо выжидая, когда поправится жеребенок. Я подумала о том, как хорошо зебра защищает своего сосунка, который был гораздо серьезнее искалечен, чем Дьюме, и поняла, что нельзя было разлучать его с Пиппой. Вообще, какое мы имели право вмешиваться в жизнь другого вида? Разве каждый вид не приспособлен к тому, чтобы слушаться своих инстинктов и бороться за существование только вместе со своими сородичами? Неужели у нас мало доказательств, чтобы осознать, к каким опаснейшим последствиям приводит наше вмешательство в природное равновесие? Как нам удалось примирить свою совесть с этим постоянным превышением наших прав? И все же – могу ли я поручиться, что не стану вмешиваться, если что-нибудь снова стрясется с моими гепардами? Даже теперь я не сумела бы ответить на этот вопрос.
На другой день мы обнаружили, что гепарды ушли еще дальше, к густому лесу, который мы прозвали Буйволиной чащей, потому что там всегда было полно следов буйволов. От лагеря туда было полчаса ходу – лес находился примерно на полпути между ручьем и Ройоверу. Молодые с упоением прыгали с поваленного дерева. Вдруг я заметила, что одна из передних лап у Мбили слегка вывернута наружу. Немного погодя она присела в сторонке, и ее начали корчить судороги – точно такие, как у Дьюме в начале болезни. Это было ужасно! Ведь малыши великолепно развивались четыре месяца – откуда вдруг эти признаки рахита? Что я могла сделать – только давать ей двойную порцию фарекса, который она очень любила; но, чтобы уговорить ее есть поливитамины и костную муку, я истощила всю свою изобретательность. Только впоследствии я у знала, что в период бурного роста кошки нуждаются в большом количестве минеральных солей и стараются получить их, поедая глину и слизывая песок друг с друга. Несколько дней гепарды провели в этом месте, не обращая внимания на множество буйволов. Мбили вела себя спокойно, и я с радостью заметила, что ее лапа поправляется. К счастью, она так обожала молоко с фарексом, что каждый раз неслась ко мне со всех ног и успевала наесться, пока не налетали ее сестрички и не поднимали свару из-за остатков. Они разом залезали головами в маленькую миску и разбрызгивали все содержимое друг на друга.
Но этому мирному существованию пришел конец – началось нашествие львов, которых привел сюда охотничий инстинкт. По дороге к Пиппе мы встретили пять львиц, а потом чуть не столкнулись с пятью слонами в Буйволиной чаще, так что я не удивилась, обнаружив исчезновение гепардов. Во время поисков мы разбудили дремлющего льва; его темногривая голова внезапно поднялась над травой не больше чем в двадцати ярдах от нас. Он посмотрел на нас долгим взглядом и удалился рысцой. В другой раз мы видели двух львиц на водопое у Ройоверу – а Пиппа особенно любила это место. Немного погодя мы заметили гепарда, который прыжками несся прямо в ту сторону, где были львицы. Может быть, это был спутник Пиппы; он был очень темный, и недалеко от его следов мы нашли следы Пиппы с детьми. Ночью львы прошли мимо нашего лагеря и ушли по дороге к Кенмеру. В противоположной стороне мы нашли гепардов – на девятый день. После мучительных поисков мы возвращались домой и вдруг увидели вдали кружащихся грифов. Пройдя немного в том направлении, мы нашли Пиппу, отчаянно защищавшую от грифов остатки водяного козла. Молодые с набитыми животами отдыхали, слизывая друг с друга кровь. Они очень хотели пить, сразу бросились к знакомой миске с водой и лакали не отрываясь. Я внимательно следила, чтобы они не проливали драгоценную воду, которую мы полдня таскали с собой, и была так поглощена этим, что не заметила, как из зарослей вышли три слона: я увидела их, только когда они подошли к нам вплотную. Мы бросили все и обратились в бегство.
На следующее утро, когда мы вернулись за миской для воды, все семейство бесследно исчезло; мы нашли только остатки цесарки, которую, должно быть, убила Пиппа. Следующую неделю она провела под акацией, которая росла в одиночестве на краю Буйволиной чащи. Мы назвали ее Угловой акацией. Это была типичная зонтичная акация – прямой ствол без единого сучка переходил в плоскую крону. Разумеется, для молодых было непреодолимым искушением взобраться вверх по двадцатифутовому стволу – в ловкости они теперь почти не уступали Пиппе. Вцепляться когтями в кору и дюйм за дюймом подтягиваться вверх по стволу было не так уж трудно, а вот спускаться – совсем другое дело. Чтобы спуститься, они сползали по стволу, потом прыгали и приземлялись на прямые ноги. Нужно знать строение лап гепарда, чтобы оценить эту эквилибристику; я всегда поражалась, как это их тонкие косточки выдерживают такое приземление и не ломаются.
Примерно в десяти минутах ходьбы было еще одно, более удобное убежище под большим тамариндом, в тени которого располагался термитник – идеальное место для отдыха и осмотра местности. Дерево росло там, где равнина Гамбо начинала полого спускаться к Ройоверу, текущей на расстоянии полумили. Логово было скрыто нижними ветвями, и гепардам был виден не только прибрежный кустарник, но и вся равнина в той стороне, где был наш лагерь – до него было не больше двадцати минут ходу. Несколько раз мы находили следы гепардов на узкой звериной тропе, ведущей от тамаринда к нашему лагерю, но ни разу Пиппа не позволила детям подойти ближе чем на четыреста ярдов. Им уже исполнилось пять с половиной месяцев, и мне было очень любопытно вычислить площадь, на которой они находились со дня рождения, – оказалось, что Пиппа обвела их вокруг лагеря по кругу диаметром примерно в пять миль.
После окончания дождей вернулись слоны и небольшими стадами то там, то тут переходили равнину. Они двигались совершенно бесшумно, и мы однажды едва спаслись, столкнувшись нос к носу со слоном, затаившимся в зарослях. Каждую ночь я теперь могла наблюдать, как они собираются у своего «любимого дерева» на другом берегу, – я поставила кровать так, что могла освещать их фонариком, не поднимая головы. Но, несмотря на это, мне приходилось бодрствовать и держать ухо востро. Как я завидовала полному равнодушию гепардов к слонам (и к прочим толстокожим)!
16 февраля мы нашли семейство под небольшим кустом возле Угловой акации. Я положила мясо на землю, и все бросились к нему – кроме Уайти. Когда она появилась, я похолодела от ужаса – она еле ковыляла, а левая передняя лапа волочилась, болтаясь у запястья. Подозрительно косясь на меня, она подобралась к Пиппе и все время пряталась за нее. Уайти всегда была очень приветлива, а теперь она яростно зашипела, стоило мне взглянуть на нее; когда же я попробовала подойти, она совсем взбесилась. Что мне оставалось делать? Она не могла наступать на лапу – очевидно, это перелом. Я решила оставить ее с Пиппой. Потом я вызвала по радио доктора Харторна, и он одобрил мое решение, но на всякий случай предложил прислать снотворное – вдруг Уайти станет хуже и мне придется взять ее в лагерь.
Я вернулась из этой экспедиции как раз вовремя, чтобы помочь отгонять слона, который направлялся на кухню, – налетев на дерево в каких-нибудь двадцати ярдах от палатки рабочих, он затопал прочь. Как только стемнело, со всех сторон зарычали львы и совсем близко послышался отчаянный вопль зебры. Почти всю ночь я слышала вой гиен и тявканье шакалов, сбежавшихся к добыче. Утром мы со всякими предосторожностями пошли к этому месту – оно находилось ярдах в двухстах выше по течению, и его легко было обнаружить, потому что на деревьях в огромном количестве расселись грифы. Подойти поближе нам не удалось – львы все еще были возле добычи, – но на том месте, где происходила борьба и откуда львы оттащили тушу в кусты, мы увидели переднюю ногу молодой зебры Греви, на которой ясно различался старый перелом. Сомневаться не приходилось – это был тот самый бедняга жеребенок, за которым мы следили семь недель. Увечье все же стало причиной его гибели.