Текст книги "Амето"

Автор книги: Джованни Боккаччо

Он с радостью, страшными клятвами, поклялся мне в том, чего я просила. И тогда я, больше не колеблясь, удостоила его желанной награды; с тех пор он мой и пребудет моим всегда, послушный мне и моим наставленьям. Так я стала служить Венере, а видя, как она печется о своих подданных, я с еще большим усердием чту ее как мою богиню; и тем ревностнее, чем дольше не решалась ей покориться. А, для того чтобы угодить Калеону, который называет меня Фьяметтой, и в память о том, что до пашей любви он увидел меня в зеленых одеждах, я с радостью одеваюсь только в зеленое; и еще в память начала нашей любви и в вечную честь богини я радостно посещаю ее храмы. После этого ей оставалось только пропеть стихи, и она начала:

XXXVI

 
Венец бесценный Ариадны, словно
великий символ, с неба светит нам,
и он обещан мне не пустословно;
 
 
ко многим добродетельным делам
он вел героев; он подвиг Персея,
который пожелал его и сам,
 
 
Палладою научен, не робея,
убить Горгону, а минойский бык
был побежден уловкою Тесея.
 
 
Персей, победоносен и велик,
с освобожденной Андромедой милой
супружества счастливого достиг.
 
 
И Юний Брут[193]193
  Юний Брут – римлянин, вошедший в историю как образец гражданской добродетели: убил обоих сыновей за то, что они примкнули к царю Тарквинию Гордому.


[Закрыть] с неслыханною силой
секирой сыновьям нанес удар,
дабы коварностью, ему постылой,
 
 
не предали свободу – божий дар.
Катон Утический[194]194
  Катан Утический – иначе Катон Младший, римский государственный деятель (95-46 гг. до н. э.); не пережив крушения республики, покончил с собой в Утике.


[Закрыть] и Цензор[195]195
  Катон Цензор – иначе Катон Старший, римский государственный деятель (234—149 гг. до н. э.), образец республиканских добродетелей.


[Закрыть] – оба
являли свету мужественный жар,
 
 
с младых ногтей труждаясь и до гроба,
дабы пресекся на земле порок
и миру зло не диктовала злоба;
 
 
их труд святой принес немалый прок —
Кипр с Утикой и с Ливией Ахайя[196]196
  …Кипр с Утиной и с Ливией Ахайя… – места, где особо отличились оба Катона.


[Закрыть]
тому и подтвержденье и залог.
 
 
Был праведен Фабриций[197]197
  Фабриций – римский полководец (III в. до н. э.), прославившийся своим бескорыстием.


[Закрыть], отвергая
самнитов деньги, эллинов дары;
а жадный взял бы – сделка неплохая!
 
 
И речи Цицерона столь мудры,
и честь Эмилия[198]198
  Эмилий Павел – по прозвищу Македонский; победитель Персея, последнего царя Македонии.


[Закрыть], и жизнь Торквата[199]199
  Торкват – Тит Манлий Торкват (IV в. до н. э.), римский консул, приговоривший к смерти сына за нарушение приказа.


[Закрыть]
прославились премного в те поры,
 
 
и Сципион[200]200
  Сципион – Сципион Африканский Старший (III в. до н. э.), победитель Ганнибала, либо его сын, разрушитель Карфагена, Сципион Африканский Младший.


[Закрыть], стремившийся когда-то
венца достигнуть, – все сии мужи
влеклись к нему, хоть исподволь, но свято.
 
 
И в срок ему Дидона послужи,
когда ненужной сделалась Энею,
уплывшему в чужие рубежи,
 
 
и, может, поступила бы умнее,
и душу исцелила бы тогда,
и с исцеленной бы смирилась с нею.
 
 
И скорбная Библида никогда
от света б не отторглась, твердо зная,
что мир душа обрящет навсегда.
 
 
Так, вред себе немалый причиняя,
иные жизнь и скорбь свою клянут,
себя из жизни сами изгоняя.
 
 
Безумные! Неужто же от пут
и тягот нету лучше исцеленья?
Не лучше ль к мукам притерпеться тут,
 
 
чем смертные умножить прегрешенья
и душу блага вечного лишить —
себя сгубить и не найти решенья?
 
 
И мне, ища любовь, пришлось пролить
немало слез: не безмятежна доля
тех, кто, любя, предполагает жить;
 
 
но жду венца, и пусть страданьям воля
подвластна будет – оборовши страх,
уйду победно с боевого поля
 
 
и заслужу венец и жизнь в веках.
 

XXXVII

Распорядившись, кому из нимф рассказывать в свой черед, Амето удобно расположился на зеленой траве среди пестрых цветов, уставил в землю локоть и подпер левой рукой белокурую голову. Глазами, ушами и помыслами он тотчас обратился к лицу, речам и страстям прекрасной девы, отвлекшим его от прежних раздумий, и подчинился теченью ее рассказа. С наслаждением внимая повествованью о древности благородной Партенопеи, он восхвалял ее про себя и вспоминал, что не раз слышал про то, какая превосходная охота в этом крае, прославленном обилием молодых резвых козочек, проворных, быстроногих косуль и ланей, зрелых годами, знающих, как увернуться от сетей, собак и охотничьих стрел. Потом стал раздумывать о дерзости Калеона и, поначалу сочтя ее безрассудной, под конец восхвалил, решив, что Фортуна на стороне дерзких, да и со столь прекрасной дамой осторожность куда предосудительней, чем безумная смелость. Но больше всего он подивился вещему сну и рассудил, что его, без сомнения, промыслило небо; с пылким желанием он подумал: «А что, если бы на месте Калеона был я, и все завершилось бы худшим из того, чем могло завершиться, то есть смертью, ибо что хуже смерти? Ничто. Ее все почитают наивысшим несчастьем, но такой конец то ли ждал бы меня, то ли нет. А если бы он все же меня настиг, я принял бы его с благодарностью, хотя говорят, что умирать хорошо, спасая другому жизнь. Однако разве есть надежнее путь в жилище богов, чем расстаться с душой на руках у такой прекрасной нимфы или хотя бы ради нее? Нет, конечно, а значит, Калеон был мудр, а не безрассуден».

Но пока он рассуждал таким образом, прекрасная дама, окончив повесть, начала стихи, и ему пришлось, отвлекшись от своих дум, оглядеть оставшихся, чтобы решить, чей черед продолжать. Оказалось, что нет больше никого, кроме Лии; взглянув на нее, он залюбовался ее красотой: и, дивясь ей больше прежнего, пораженный, молчал. Ее одежды всюду блистали золотом, прекрасные волосы обвивал дубовый венок, а лицо будто озарял дивный свет. Долго созерцая ее, он увидел, что она так же прекрасна, как ее подруги; и, почувствовав, как он богат ее милостью, отдал ей всю свою душу и укорил себя за недавние мысли, когда с пылким желаньем хотел то быть на месте Аффрона, то превратиться в Ибрида, то стать Дионеем, то поменяться местами с Апатеном. Апиросом и Калеоном. Нельзя сказать, чтобы ему вдруг стало в тягость представлять себя возлюбленным этих нимф или чтобы он их отверг, но он устыдился того, что полагал других счастливей себя. Тут, однако, услышав, что нимфа окончила песнь, он очнулся и со смиренным видом просил Лию последовать примеру подруг; улыбнувшись, она так начала:

XXXVIII

– История моей любви заключена в немногих словах, а так как до прохладных сумерек еще далеко, и я осталась одна, то я постараюсь занять время беседой так, чтобы оно протекло не праздно. Повесть моя будет долгой. Сначала я расскажу о происхождении нашего города, а потом постепенно дойду и до того, как Венера явила мне свое пламя. Никто еще не успел прослышать о том, что Юпитер похитил Европу, когда обеспокоенный Агенор, достойный жалости и безжалостный одновременно, отдал жестокий приказ сыну Кадму[201]201
  Агенор, достойный жалости… отдал жестокий приказ сыну Кадму… – Агенор, отец похищенной Юпитером Европы, приказал Кадму отыскать пропавшую сестру, запретив без нее возвращаться (см. Овидий, Метаморфозы, III, 1 и далее).


[Закрыть], и тот, повинуясь отцу, стал изгнанником. Скитаясь в поисках пропавшей сестры, он благородной душой постиг высокую мысль – возвести для себя и своих сидонских товарищей новый град. Наученный Аполлоном, он устремился за телкой, не знавшей ярма, через Ионийские горы и долы и там, где она с мычанием прекратила свой бег, он вместе с мужами, выросшими из драконьих зубов[202]202
  …с мужами, выросшими из драконьих зубов… – Убив дракона, Кадм посеял его зубы; из них выросли воины.


[Закрыть], основал беотийский град[203]203
  Беотийский град – Фивы.


[Закрыть], которому, не родись в его стенах столь красивые девы, суждено было бы, кто знает, более долгое процветание. Выдержав гнев Юноны, может быть, за Данаго и бедняжку Семелу, опоясанный после бед Атаманта стенами под звук Амфионовой лиры, он перешел наконец в руки Лая; под его властью, огромный и многолюдный, выстоял против всех могучих соседей и радостно приносил жертвоприношения Вакху. За несколько дней до гибели от руки сына Лай успел выдать младшую сестру Ионию за Оркама, знатнейшего человека в царстве. Достигнув середины жизни, чета уже начала клониться к печальной старости, не имея потомства, когда Иония, несмотря на плачевное положение города из-за вечных распрей враждующих братьев[204]204
  …из-за… распрей враждующих братьев… – Имеются в виду Этеокл и Полиник, сыновья Иокасты и Эдипа.


[Закрыть], со слезами вознесла Вакху жалостные мольбы, прося остаток дней не дать ей прожить бездетной. Как ни утомили бога непрестанные мольбы фиванцев о благоденствии родины, он приклонил слух к жалобам Ионии и явил милость чете, обреченной не увидеть своего сына. Возрадовавшись, Иония во тьме ночи отрадно зачала с мужем желанный плод, после чего раскинулась на широком ложе и долгим молчанием приготовилась к безмятежному сну. Но когда он проник в ее ревностную душу и объял отяжелевшие члены, бодрствующим очам души предстало такое видение: будто бы, выносив плод, она сама призвала Люпину и – подобно тому как во сне Астиага Мандана разрешилась лозой, осенившей всю Азию[205]205
  …во сне Астиага Мандана разрешилась лозой, осенившей всю Азию… – По преданию, Астиаг увидел этот сон, когда жена его Мандана носила во чреве Кира, будущего основателя персидской державы.


[Закрыть], – разрешилась облаком дивных размеров, которое одним концом облегло небо, а другим придавило землю и простерлось за видимые пределы; дважды его раскололи ужасные молнии, но оно снова сходилось, в третий раз его пронзило и воспламенило могучим огнем, после чего оно изошло паром, и все кругом прояснилось. Это диво прервало ее сон, и, пробудившись, она в испуге чуть было не раскаялась в своих мольбах. Но вскоре вещее предзнаменование раскрыло ей судьбу будущего потомства, и она стала радостно дожидаться срока тягостных родов. Однако прежде, чем он подошел, Оркам, раненный, пал на кровавых полях от руки Тидея, и тогда, в скорби, надев траурные одежды, Иония стала торопить время, надеясь, что плод ее чрева возместит Фивам потерю Оркама. Срок пришел, но Люпина, призванная к печальному ложу, не даровала ей беспечальных родин за то, что она больше радела о своем благе, чем о благе отечества, и, позволив сотворенному сыну беспрепятственно явиться на свет, отняла душу у матери. Тогда Йемена[206]206
  Йемена – дочь Эдипа и Иокасты.


[Закрыть], зная об уготованной младенцу судьбе, заботливо взяла его на свое попеченье, вскормила как собственного сына и нарекла Ахеменидом. Но после того как пагубные распри, несмотря на мольбы Иокасты, окончились гибелью братьев, узнавших равную участь, и при Тесее рухнули бряцанием лиры возведенные стены, Йемена бежала сначала от гнева Креонта[207]207
  Креонт – брат Иокасты, ставший царем Фив после гибели Этеокла и Полиника.


[Закрыть], а потом от гнева богов и укрылась вместе с Ахеменидом в царстве Лаэрта[208]208
  Царство Лаэрта – остров Итака.


[Закрыть], где он едва остался жив без материнского молока; там, бедствуя, Йемена взрастила его как человека простого звания до возмужалости, после чего вручила ему отцовское оружие и доспехи. Меж тем Фортуна, рушительница земных благ, зажгла меж Фригией и Аргосом смертную распрю[209]209
  …зажгла… смертную распрю… – Имеется в виду Троянская война.


[Закрыть] за похищенную Елену и содвинула в битвах рати. Славные мужи со всей Греции устремились туда, и с ними славнейший средь всех красноречивый Улисс; он-то и увлек за собой в троянские битвы возмужавшего и стойкого в сражении Ахеменида, полагаясь на его юную доблесть. А когда хитростью взятая Троя лежала в огне и крови и страдалец Эней, изгнанный из отечества, начал свои скитанья в морях, Улисс со спутниками взошел на корабль и после многих бурь, заброшенный против воли в Тирренское море, сошел на Тринакрийский берег[210]210
  Тринакрийский берег. – Тринакрия – Сицилия.


[Закрыть]. Там он выжег глаз Полифему и поспешно отплыл в море, по забывчивости оставив безоружного Ахеменида между жизнью и смертью во власти разъярившегося Циклопа. Оттуда его, натерпевшегося страху, спасли враждебные корабли Энея и как союзника в будущих битвах доставили в спасительные гавани Тибра, где он, памятуя о благодеяньях Энея, славно отличился в его победах. Но когда тот, утвердившись в Лавренте, стал радостно и безраздельно владеть Лавинией, Ахеменид, послушный воле судеб, расстался с сыном Анхиза; не уступая предкам в величии духа, он пожелал исполнить обеты, данные в пору бедствий среди слепых угроз Полифема, и под лучшим небом восстановить павшие Фивы. Получив испрошенное согласие, а сверх него оружие, лошадей, сокровища и многочисленных спутников, он отъехал прочь, и божественный промысел привел его в эти места, где в те времена по полю было рассеяно всего с десяток домов. А надо вам знать, что на Корит, прекраснейший холм, что виден отсюда, недолгое время спустя после похищенья Европы взошел Атлант, сын Япета (хотя некоторые говорят, что Корит – муж Электры), и там от него родилось три сына: Итал, Дардан и Сикул, и каждый после смерти отца стал домогаться власти. Но боги устами оракула судили ее Италу, а двум другим братьям повелели в иных пределах искать владений, которые уготованы им судьбой для великих дел. Собравшись в путь, братья с большей частью людей прибыли в это самое место: в ту пору здесь не было ни храма, ни дома, ни деревца, дающего тень, а только один исполинский дуб, выросший, по преданию, еще до того, как Юпитер обрек мир потопу; высился он примерно в трехстах шагах отсюда, далеко простирая ветви, густо покрытые листьями и желудями. Под ним и расположились братья со своими людьми, затеплили жертвенные алтари, возложили на них внутренности ста закланных ярок и стольких же тельцов и возгласили благочестивыми голосами: «О могучий владыка, о предводитель в сраженьях, о чтимый Марс, чей пламенный луч привел сюда наших предков, прими благосклонно наши молитвы; и добровольные жертвы, как они ни просты, прими от нас с тою же радостью, с какой мы их возносим: ради могущества твоих царств, ради великих побед, коим свидетельства – рассеянные кости гигантов на Флегрейских полях; ради священной любви твоей к матери Купидона благослови нас в путь и направь во славу себе; и пусть это место у пределов родного края, где мы принесли тебе первые жертвы, вечно будет твоим; и это древо, под чьей сенью мы благоговейно возносим тебе молитвы, уповая на лучшее время, пусть разрастется, а всю землю вкруг него на полет стрелы мы по наследственному праву посвящаем тебе, остальную же оставим под властью брата. Пусть это поле пребудет невозделанным во веки веков, и пусть ежегодно в этот же день вершатся на нем игры в честь твоей божественной силы как вечное напоминание о нашем исходе».

Так рекли они, и небо, излив яркий свет, осияло всю местность и тем подало знак, что обет услышан, и тут же воспряла сникшая под солнцем листва. Тогда все, кто там был, радостно уселись вкруг пировать, исполненные лучших надежд; а после того как все было съедено, братья и спутники их обняли тех, кто оставался с Италом, и, нежно простившись со всеми, отправились прочь и достигли краев, где до сих пор жива слава об их деяньях. А коритяне с тех пор чтут это поле, обведя его межой по завету братьев, и вершат на нем молебствия и игры, посвященные могучему богу, и оберегают его землю от прикосновения гнутого плуга и иных посягательств; тяжкая кара ждет всякого, кто осквернит Марсово поле. Здесь коритяне и их соседи рядили нужды убогой жизни, сюда собирались толпы праздновать свадьбы; сюда в дни торжеств приходили девы с возлюбленными под благодатную сень дерева, чтя сокрытую в нем священную силу Марса, и под ним на зеленой траве предавались веселым забавам. Но шли века, и однажды – Эней к тому времени одержал не одну победу – в день, когда умножившиеся толпы стеклись для молебствий и, звонкими голосами оглашая округу, стали готовить все нужное для приношений и игр, с великой пышностью собираясь воздать почести богу, появился Ахеменид с множеством всадников. Радуясь празднику, они захотели приблизиться к дубу, чтобы вблизи получше все рассмотреть, но по веленью жрецов, служителей Марса, их предупредил человек, сказавший: «Кто бы вы ни были, о юноши, остановитесь, не оскверняйте копытом коня священного поля Марса, убоявшись гнева его и здешнего люда». И показал им рубеж, который возбранялось переступать верхом на коне; при этих словах рыцари натянули поводья и замедлили шаг, опасаясь обидеть бога; после чего стали издали наблюдать торжество и посматривать на собравшихся нимф. Но пока они смотрели по сторонам, Ахеменид верхом на статном темно-гнедом коне, могучий, в прекрасных, сияющих золотом латах, подаренных, должно быть, Энеем, не удержав поводьев, перелетел, никого не задев, через указанную борозду и оказался перед священными алтарями средь праздничного народа и готовивших обряды жрецов; вскинув голову и звонко заржав, конь встал, подобно Пегасу в высоких горах, и ударом копыта взрыл неприкосновенную землю; толпа содрогнулась в ужасе и онемела от удивленья, Но, видя, что все приостановилось, а священная земля попрана копытом коня, они со смятенным ропотом обратились к Ахемениду; будь у них под руками камни или оружие, этот день стал бы для героя последним. Но он, не отступив перед ропотом, властно простер руку, и спутники его, ринувшиеся на помощь, уняли толпу; повинуясь увещеваньям жрецов, хотя и пылая негодованьем, она молча приготовилась слушать.

«О священный народ, жители этого края, знайте, что ваши обряды я чту превыше всего; вашему гневу нет причины, хотя есть повод, ибо я не по своей охоте нарушил запрет, а против воли влекомый конем, как вы сами могли видеть; и кто знает, не по внушению ли богов он влечет меня исполнить то, что завещано и чему надлежит совершиться. Пусть чтимое вами божество будет свидетелем правдивости моих слов; я, чужеземец, призываю его на помощь, и пусть истину оно подтвердит, а ложь чудесным образом покарает. Вы знаете, что боги разнообразны в замыслах и всегда готовят людям то, чего они не предвидят; если вы о том наслышаны, как я полагаю, то не слишком удивитесь моей судьбе и благосклонно исполните волю моего и вашего бога. Я родился от фиванского отца и младенцем в годину бедствий, постигших мой город, матерью его злополучных правителей был отправлен в столицу нарикийского вождя[211]211
  …нарикийского вождя… – то есть Одиссея, царя Итаки и прилегающих островов.


[Закрыть], где и вырос; а когда я последовал за ним, чтобы отомстить за позор ахейцев, то на обратном пути был забыт им на огненном острове и там питался травой, спасаясь от рук обезумевшего слепого Циклопа; и много круговращений солнца провел в ужасных невзгодах. Я оброс бородой и космами, ветхие одежды не скрывали уже моей наготы, и весь я больше походил на зверя, чем на человека; при мне Полифем диким напевом изливал любовь к Галатее, а потом, скорбя о том, что лишился света, еще сильней распалялся гневом. Много раз я увертывался из-под самых его мерзких рук, щупавших каждый кустик, и не однажды был близок к тому, чтобы своим телом утолить его яростный голод; в страхе и отчаянии, не ведая, что предпринять, я пал на колени средь диких трав и, возведя глаза к небу, простер к нашему богу такие мольбы: „О Марс, тебе служил мой отец, павший у Огигирских гор, и я пошел по его стопам, вступив в жестокие битвы, и продолжил бы его дело, не окажись я здесь, так обрати же сострадательный лик к моим бедам. И если ты наделен той божественной властью, которую воспел Агамемнон, не допусти, чтобы я превратился в зверя или чтобы безоружным был погребен в жестоких недрах Циклопа. Приди мне на помощь, иначе я, не стерпев тоски, в отчаянии сам отдамся в руки, от которых бежал, чтобы смертью положить конец ужасным мученьям“.

Проговорив все это, как мне казалось, на ветер, я уже собрался без промедленья лишить себя жизни, обливаясь слезами от жалости к самому себе, когда горы внезапно расселись, деревья с треском пошатнулись, и грозный голос, подобный тому, что поразил Кадма[212]212
  …голос, подобный тому, что поразил Кадма… – Убив дракона, Кадм услышал голос Аполлона.


[Закрыть], взиравшего на дракона, изрек, потрясая слух: „О сын Ионии, сохрани жизнь для высокого жребия. Тебя выручит с острова сын нашей Венеры[213]213
  …сын нашей Венеры… – Эней, рожденный Венерой от Анхиза.


[Закрыть], который плывет сейчас в Италийский край; с ним на полях Лациума в моих доспехах ты стяжаешь дивную славу. А после того в Этрурии, среди народов, угодных мне, ты воздвигнешь стены и храмы, мне посвященные, в том месте, где конь твой, встав, мощным копытом взроет землю пред моим алтарем, который некогда затеплил Дардан под сенью плодоносного древа; там ты в угоду мне воссоздашь павшие Фивы“.

Скорбной волей я укротил слезный ток и с надеждой долго взирал на водны до тех пор, пока обещанные корабли не приплыли к дикому острову и не увезли к тем полям, где при содействии Марса стяжал предреченную славу троянский вождь и я вместе с ним. Но, верный завету, я расстался с ним, получив дары, и прибыл сюда отнюдь не со злом, как подтвердит вам божественная птица, в лучах Аполлона меня хранящая, но для того, чтобы с миром обрести то, что завещано мне божественными устами и чего я покуда нигде не отыскал. А Этрурия ли это, и это ли алтари, освященные некогда Дарданом, то вы знаете лучше меня, и если это они, значит, путь мой окончен по знаку коня, здесь щедротами Марса нас ждет пристанище, и я прошу без обиды уступить нам поле; а ты, священный бог, опора в нужде, явись и благослови дары, обещанные твоему оруженосцу».

Только Ахеменид промолвил эти слова, как старый дуб дрогнул до основанья, светильники запылали ярче, на священном поле запестрели цветы, кони, стоявшие смирно, вдруг мощно заржали, а сердца людей объял трепет. Тут все жители убедились в чудесной правдивости Ахеменида, не откладывая дела, почтительно заключили с ним мир, и все вместе с еще большим весельем возобновили обряды и игры. А когда наступил конец дня, толпы людей, изъявив герою преданность, отправились по домам. Но неподалеку от того места над приветливыми водами Сарно в просторных домах жила с домочадцами благородная родом и нравом нимфа Корита по имени Сарния, отчего все то место прозывалось Сарнским селением. Услышав о благородном пришельце, она с подругами приветила его на празднике, а потом радушно приняла со спутниками под свой кров. Чая навсегда поселиться в обретенной земле, Ахеменид сочетался с ней, еще девственной, браком, и она зажила с ним, довольная таким мужем. А когда он отдохнул от трудов, то обдуманно приказал закладывать новые Фивы; расчислив созвездия, он, при содействии Марса, воздвиг в его честь стены, поначалу небольшие в охвате, так что только обнес ими священное урочище. А после того как определил места воротам и башням, срубил древний дуб и на его месте воздвиг Марсу храм круглой формы, украшенный мрамором, до сей поры являющий свое величие. Потом он выстроил улицы, высокие башни и дома горожанам, собрав в стены города и жителей Сарнского селения, и разный окрестный люд, и добрым правлением возрадовал подданных. Уже престарелый и убеленный сединами, видя, что возведенный им город полон народу и что переженившиеся его спутники тоже обильны потомством, он, довольный, отдал душу богам. Ему наследовал Иолай, старший сын, а тот, в свою очередь, умножившись годами и достатком, передал власть наследникам. Но к ним Фортуна оказалась не столь благосклонна. Одарив их сначала слишком щедрой рукой, она возбудила к ним зависть в коритских соседях; вспыхнула смертная распря из-за рубежей городских владений, и началась междоусобная брань, которую Фортуна не раз, отдернув благословляющую руку, обращала в урон горожанам. Опечаленные, непривычные к бедам, они пали духом; и часто пеняли на гнев небожителей, которых, казалось, не могли умилостивить ни мольбы, ни жертвы, и были бессильны уразуметь, за какие грехи обрушился на них праведный гнев богов. После долгих споров они пришли к тому, что рок преследует злополучное имя их города, так говоря: «Богам все еще ненавистно имя Фив, и беды, постигшие Кадмово семя, постигнут и нас: по неосмотрительности мы навлечем на себя ту же погибель, какая суждена была детям того, кто решил все загадки Сфинкса[214]214
  …погибель, какая суждена была детям того, кто решил все загадки Сфинкса… – то есть детям Эдипа, чье потомство за грехи отца обречено было на бедствия и гибель.


[Закрыть], если надолго оставим городу прежнее имя».

После этого дня, с общего согласия, порешили дать городу новое имя, в надежде ублаготворить Фортуну. Но так как на совет собрались люди разного звания, то и желания их оказались различны. Одни желали, чтобы город назывался Маворция по имени чтимого бога, другие говорили, что столь воинственное имя не погасит, а разожжет распрю, и предлагали назвать город Сарния по имени великой жены, третьи желали увековечить имя Ахеменида, четвертые – старейшие – Дардана, и так разошлись во мнениях, что ни жребий, ни что другое не могло их привести к согласию; видя это, они единодушно порешили отдаться на суд богов. Но так как в городе воскуряли фимиам не одному только Марсу, а по обилию ремесел служили разным богам и всем посвятили по храму, то каждый затеплил свои алтари и благочестиво изрек своему богу просьбы. Клубы дыма рассеялись, и боги, тронутые куреньями, жертвами и мольбами, как их просили, сошли туда, где сейчас сидим мы с вами. Тут горожанам предстал и Марс во всеоружии среди ярких лучей с огромным багряным щитом в левой руке, и Сатуриова дщерь Юнона, величавая осанкой и убором, и сдержанная Минерва в блеске доспехов, и хитроумный Меркурий с жезлом и в крылатой шапочке, а за ними прекраснейшая Венера с открытой взору красой и, наконец, Вертумн, который сбросил личины и принял свой истинный облик. Эти шестеро, как поведала нам седая древность, держали совет, но хоть и были исполнены разума, все же не пришли ни к какому решенью. Тогда они призвали в судьи Юпитера, и каждый изложил убедительно свои доводы, но и судья, колеблясь, воздержался от приговора. Однако, измыслив способ положить конец спорам, сказал: «Никто не может справедливо судить о том, чья речь мудрее, когда все боги равно одарены красноречием и ученостью. Пусть дело покажет, на чьей стороне правота; кто в деле одержит верх, тому и подобает дать новое имя Фивам. А чтобы это узнать, мы установим такой порядок: каждый возьмет в руки небольшой посох и ударит им в землю там, где стоит; перед кем от удара возникнет самый похвальный предмет, тому и присудим право увековечить желанное ему имя». Сказав так, он встал, божественными руками сломил молодую ветку кизила и разломил ее на шесть частей, каждому дал по одной и повелел ударить; все разом ударили. В тот же миг перед Марсом между травами и цветами разверзлась земля, и оттуда с гуденьем вырвалось пламя, подобное, быть может, тому, что в клубах дыма являл нашим предкам Везувий; не колеблясь, оно сияло и при дневном свете. Перед священной Юноной от легкого удара, как перед Арионом[215]215
  Арион – греческий поэт и музыкант (VII в. до н. э.); по преданию, спасаясь от спутников, грозивших его убить, бросился в море и был спасен дельфином, привлеченным его пением.


[Закрыть] на водной глади выгнутый дугою дельфин, явился маленький холм и, сбросив листву, засиял чистым золотом. Перед мудрой Минервой, сидящей от нее по левую руку, травы приняли форму одежд, дивных искусной работой и красотой, изменив вид подобно тому, как полотна, сотканные дочерьми Миноя, за грех против Вакха превратились в виноградные лозы и листья.

С восхищением смотрел Меркурий на то место, куда ударил, ибо, как некогда перед фессалнйским юношей[216]216
  …как некогда перед фессалийским юношей… – Имеется в виду Язон в Колхиде.


[Закрыть] на вспаханном поле из змеиных зубов выросли воины, так перед ним возникла из земли всклокоченная борода, острые плечи и все неуклюжее туловище сатира, который, не сказав ни слова, дико озираясь, тотчас уселся. Перед милосердной Венерой вытянулись прямые стебли с яркими зелеными листьями, увенчанные ослепительно-белыми цветками лилий, точно волей Феба – побег ладанного дерева над могильным холмом Левкотои. И наконец, как под ударом Нептунова трезубца из земли возник конь, так перед Вертумном возник вислоухий осел, огласивший ревом округу. Рассмеялись боги, а когда смех утих, вопрошающе взглянули на Юпитера, ожидая его решенья. Погрузившись в высокие думы, Громовержец размыслил над всем, что увидел, и про себя вынес непререкаемый приговор. Прежде всего он отверг, как недостойного, осла, убогого и ленивого, от которого больше шума, чем толка; потом лилии, хоть и прекрасные, но недолговечные и бренные; сатира, скверного и злобного, неуклюжего видом и любителя пакостить, он счел дурным предзнаменованьем; отверг он и одежды, хоть и полезные, но быстро ветшающие, и гору золота за то, что располагает к безделью и вызывает раздоры и беды и только глупцам кажется благородным; и наконец, после долгих раздумий, заключил, что всего полезней огонь, который к тому же вечен и сроден божественным его перунам. Так он и возгласил ожидавшим богам: «О вы, кто вместе со мной пребывает в горних жилищах, окончательным приговором мы даруем честь переименовать этот город воинственному Марсу: он явил дела более замечательные, чем каждый из вас».

Ни малейшего ропота не поднялось в ответ, все, затаив дыхание, ждали, какое же имя произнесет Марс. А он от слов Юпитера озарился светом и запылал, но оглядел богов и увидел, что лик его возлюбленной омрачился, ибо она сама втайне пламенно желала удостоиться этой чести. Посмей он ослушаться Юпитера, он великодушно уступил бы ей свое право, но, не смея, измыслил другой способ ей угодить.

«Вот мне дана власть избрать городу имя, над которым ломало голову столько людей. Я бы охотно назвал его в свою честь или в честь свойственных мне деяний, но так как они грозны и напоминают о битвах, я желал бы избрать более приятное имя, – и, взглянув Венере в лицо, взял в руку ее цветы и продолжил: – Время года и эти цветы располагают к тому, чтобы по ним наименовать город: пусть же отныне он зовется Флоренцией[217]217
  Флоренция – от лат. flos – цветок.


[Закрыть]. И пусть это имя пребудет вечным и неизменным в веках. Но так как жители его склонны к битвам и восстают непрестанно против врагов, то залогом побед я оставлю ему свой щит; а для того чтобы согласить мой дар с новым именем, я хочу к его алому цвету прибавить одну из этих ослепительно-белых лилий».

Так он и сделал. От этих слов, а еще больше от дел прояснилось лицо Венеры. Земля вновь поглотила явленное богами, а их самих приняло небо; только Марс явился народу в храме, дабы объявить новое имя, и, оставив щит, довольный последовал за богами в горние сферы. А веселые горожане, ликуя, вознесли хвалы за полученный дар, новыми жертвами восславили своего бога, увеличили число жрецов его храма и учредили в этот день ежегодные празднества, имя города и щит они сочли за доброе предзнаменование и от цветка стали всей душой ожидать дивных плодов. В скором времени жители города ощутили милость Фортуны, и все благородной душой предались высоким делам: расширили сенат, увеличили число патрициев и, выйдя на бой, сбросили тяжкое иго коритян; и раньше силой духа и доблестью они превосходили соседей, а теперь разбили их наголову – так что те едва смели показаться из-за горы; и прочим соседям, если те нападали, они давали отпор. Люцина тоже не оставила города милостями; спустя недолгое время в старых стенах им стало тесно, и они расселились до самого берега Сарно; благоденствие их росло с каждым днем, и вскоре, если не считать Рима и великой Капуи, их город вознесся над всеми италийскими городами. Но Фортуна не долго длит свои милости, и чем выше возносит на своем колесе, тем скорее приуготовляет крушенье; не пощадила она и города: как раз когда всем казалось, что дела идут как нельзя лучше, она зажала руку и отказала в щедротах, показав людям, как переменчиво счастье. На горожан пала немилость Луция Суллы[218]218
  На горожан пала немилость Луция Суллы… – Луций Корнелий Сулла, римский диктатор (81-79 гг. до н. э.), наказал тосканские города, выступившие союзниками его соперника консула Гая Мария.


[Закрыть], и многолюдные толпы рассеялись, а богатства пошли с молотка; этот первый удар, как многие предрекали, был лишь началом погибели; покинутый богами, охваченный пожаром, он обратился в пепел, оставив по себе единственный след: древний храм Марса. И Сарно, видя, что город постигли крайние бедствия, не стал удерживать в берегах своих вод, в досаде на людей за то, что они не призвали его вместе с другими богами на суд, и, дождавшись своего часа, явил долго скрываемый гнев; воды его вздулись и, выйдя из берегов, затопили равнину; замутившись от легкого пепла, осевшего на месте печальных развалин, они понеслись в Океан, там очистились и, радостные, вернулись в свои пределы. В столь плачевном виде город просуществовал до времен Катилины, который был вынужден скрыться во Фьезоле после того, как заговор его был разоблачен Цицероном[219]219
  …Катилины, который был вынужден скрыться во Фьезоле после того, как заговор его был разоблачен Цицероном… – Римский патриций Катилина, готовивший заговор против сената (63 г. до н. э.), был разоблачен Цицероном, бежал во Фьезоле, который намеревался сделать оплотом борьбы с Римом; погиб в сражении близ Пистории (ныне Пистойя). Об этом рассказывает Виллани в хрониках (кн. I, гл. 31-37).


[Закрыть]; Фьезоле о ту пору был могучим городом, как еще и сейчас можно видеть, и укрыл у себя большую часть приверженцев Катилины. Но все они были разбиты на Эпиценском поле, и римские патриции, чтобы положить конец процветанию города, порешили восстановить павшие стены Флоренции[220]220
  …чтобы положить конец процветанию города, порешили восстановить павшие стены Флоренции. – Флоренция до разрушения соперничала с более могущественным Фьезоле.


[Закрыть]. Сюда явились, словно бы для того чтобы пополнить оскудевшие богатства республики, римские вожди: Гней Помпеи, Гай Цезарь и прочие; на тесном пространстве они возвели дивные здания, уподобив Флоренцию Риму, и, призвав римские знатные семьи и могущественнейшие из фьезоланских, возвратили городу некогда рассеянных горожан. После восстановления стен имя города вызвало в римском сенате ожесточенные споры, но спорящие не пришли к согласию и в течение века его величали кто так, кто этак. Однако в конце концов он обрел истинное имя, которое удерживает и поныне, и счастливо, но не расширяясь, дожил до времен жестокого вандала, губителя Италии и ярого врага Римской империи, еще раньше обратившись в веру того, кто создал все сущее. Но коварными деяньями подлейшего из тиранов после сражений, еще более кровопролитных, чем прежние, он снова был предан огню; только и осталось от города что несколько башен и круглый храм; заросший терновником и бурьяном, он оставил по себе не больше следов, чем павшая Троя. Однако после того, как великий предводитель галлов вместе с королем Дезидерием[221]221
  …великий предводитель галлов вместе с королем Дезидерием… – Имеется в виду Карл Великий (742—814) – основатель Священной Римской империи; Дезидерий – последний король лангобардов, е чьей смертью (774 г.) окончилось двухсотлетнее владычество лангобардов в Италии.


[Закрыть] прекратил распри лангобардов, город, с благословения патрициев, был возведен в третий раз; и населенный ими вместе с фьезоланцами с тех пор и поныне прозывается своим настоящим именем. И хотя его благополучие не раз пытались разрушить Вулкан ужасным огнем, Фетида – бурными водами, не чтимый более Марс – грозным оружием, Тисифона[222]222
  Тисифона – одна из трех Эринний, мстящих за убийство.


[Закрыть] – раздорами, Юнона – иными напастями, и не раз он стоял на краю гибели, владения его все разрастались, и, преодолевая невзгоды, он день ото дня становился прекраснее; стены его раздвинулись, и, многолюдный, он перебросился на другой берег враждебной реки. А в наши дни, достигнув могущества, какого прежде не знал, занял обширнейшее пространство; управляемый народом, он обуздал спесивую знать и соседние города, чем стяжал себе славу; он и большее совершит, если не помешают тому царящие в нем безмерная зависть, хищная алчность и нестерпимейшая гордыня. В этом городе, в заречной его части, и родились мои предки, а за ними отец мой и я, носящие имя, уменьшительное от слова «подарки»[223]223
  …имя, уменьшительное от слова «подарки» – то есть Регалетти, от итал. regalo – подарок.


[Закрыть]. Мой отец, которого нарекли по имени небесных посланцев[224]224
  Мой отец, которого нарекли по имени небесных посланцев… – то есть Анджело – ангел (итал.).


[Закрыть] с алыми и золотыми крыльями, на берегах той же реки женился на моей матери и породил меня, исполненную благости. В должный срок отдал и меня супругу, но век его был недолог, отчего мне пришлось теми же узами связаться с другим, а как мне с ним живется, здесь не место рассказывать. С самого детства я всей душой предалась Кибеле и по ее наставленьям с луком и стрелами обошла горы и долы, а недавно, сама не ведаю как, возгорелась огнем Венеры. И хотя лицом я не выдала любовного пламени, голос мой бессилен был его скрыть; распевая часто на берегу ближней реки, я полюбила Амето, а он меня, как вы можете видеть. Он невежественный охотник и родился от простолюдина-отца неподалеку от моих родных мест; предки его, может быть, за добродетели, носили имя «лучший»[225]225
  …предки его… носили имя «лучший»… – то есть Оттимо – лучший.


[Закрыть], а мать его – благородная нимфа. Родители его матери, люди почтенного и старинного рода, проживают на берегах Сарно в нижнем конце города на противоположной отсюда стороне; и если бы у первой буквы его имени была еще одна черточка, то он прозывался бы как зубцы на городских стенах[226]226
  …и если бы у первой буквы его имени была еще одна черточка, то он прозывался бы как зубцы на городских стенах. – Зубцы по-итальянски merli; по-видимому, речь идет о флорентийском семействе Nerli.


[Закрыть]. Но, служа мне, он прозрел от умственной слепоты[227]227
  Но, служа мне, он прозрел от умственной слепоты… – Лия олицетворяет Веру, побеждающую невежество.


[Закрыть]; я даровала ему свет и обратила к высоким помыслам, к которым он охотно устремился по моим наставленьям; теперь из грубого и неотесанного он стал способен к совершенствованию, кроток и благороден. Вот почему я не меньше вашего благодарна Венере и, подобно вам, чту ее приношеньями и всегда буду чтить.