Текст книги "Амето"

Автор книги: Джованни Боккаччо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

XXVI

– Разве не благоразумнее было бы мне промолчать, после того как от двух подруг мы выслушали о подобной любви? Так бы я и поступила, если бы не боялась нарушить нами же заведенный порядок. Но раз на то пошло, расскажу и я о своем, не столь жарком, как у них, любовном пламени. Отец мой родом с Кипра, богатого городами; происхождением и душой он благороден, но ремеслом простолюдин. Рыцарское достоинство он сложил с себя вместе с родовым могучим щитом, где в лазурном поле изображены лучи Феба и зверь, под чьим знаком[73]73
  …и зверь, под чьим знаком… – лев; под знаком Льва солнце находится летом; здесь содержится намек на герб флорентийскбго рода Джанфильяцци.


[Закрыть] солнцу весело в небе; а все силы положил на стяжание благ Сатурнии[74]74
  …благ Сатурнии… – то есть благ Юноны, богатств.


[Закрыть], дабы обогатиться. Разбогатев, он присватал мою мать, слывшую в ту пору по всему Кипру красивейшей нимфой, и брак их оказался счастлив и угоден богам: кроме меня, у них родилось много других детей, обликом подобных родителям. Покуда я, юная и резвая, подрастала, простодушно вытягивая нити Лахесис, заботливая Помона[75]75
  Помона – богиня садов, супруга бога Вертумна.


[Закрыть] в просторных садах приметила славного мальчика, который родился от соков молодого отпрыска старинной крепкой груши и от силы солнечных лучей у некой нимфы; выпестовала его как рожденного среди ее нег, а так как он был кроток и миролюбив, то и нарекла ему имя Пачифико[76]76
  Пачифико – смирный (итал.).


[Закрыть]. Подрастая, он оправдал свое имя, и, когда достиг возмужалости, богиня сделала его служителем Вертумна, а потом – ибо мы были ровесники – моим супругом. Он мне понравился и нравится больше всех, и никто другой не заставил и не заставит меня о нем позабыть. Любимая им, я решила служить Помоне так же, как он служит Вертумну, чтобы, обучившись ее ремеслу, бежать праздности; как надумала, так и сделала, с благословения богини. По лику Дианы она назвала меня Адионой[77]77
  Адиона. – Биографы Боккаччо отождествляют ее с Дианорой или Алианорой ди Никколо Джанфильяцци; здесь она олицетворяет Умеренность. Сиринга – нимфа, которую преследовал Пан; наяды превратили ее в тростник.


[Закрыть] и однажды, взяв за руку, сказала: «Пойди со мной, взгляни на дело моих рук, увидишь, на что я не жалею трудов».

И она подвела меня к вратам сада, за которыми мне открылось немало чудес. Следуя по нему за богиней, я подивилась, в сколь стройном порядке содержит она угодья, особенно прекрасные в лучах Аполлона, который тогда находился в той же части неба, что нынче. На глаз сад представился мне квадратным и в меру просторным; каждой стороной в ограде высоких стен он обращен к одной из стран света, а внутри его нет ни одного праздного или неразумно занятого уголка. Кругом вдоль стен бежит ровная тропа шириной как та, что ведет отсюда к храму. Поверху она, уподобясь галереям дворца, крытым каменными сводами, защищена от солнца тростником Сиринги, а к нему искусной рукой привязаны виноградные лозы, оплетшие его стеблями и листьями, что выткали дочери царя Минея[78]78
  …дочери царя Минея… – Вакх, превратил их в летучих мышей, а их ткани – в виноградные лозы в наказание за то, что они ткали в день его празднества (см. Овидий, Метаморфозы, IV, 89415).


[Закрыть]; в раннюю пору года лозы благоухают цветами, а позже отягощаются золотистыми и рдяными гроздьями; побеги их соприкасаются со стеной, а проход под сводом остается свободным. Вдоль стены для отдохновения на небольшом уклоне расставлены изящные каменные скамьи, которые отстоят от нее настолько, чтобы по ширине быть удобными для сидящих и позади оставлять простор для разнотравья.

Там произрастает и горячащая сальвия с белесой кустистой головкой, над которой простер стебли с узкими листиками розмарин; и в изобилии шалфей, известный множеством целебных свойств; должное место отведено и мяте с душистым майораном в мелких листочках; целый угол там занят холодной рутой и высокой горчицей, которая враждебна носу, но отменно прочищает мозги. В изо-билии растет там тмин, змеясь по земле тонкими побегами, и шершавый базилик, ароматом подражавший когдато гвоздике, и буйный сельдерей, которым Геракл некогда увенчал главу. И мальва, и настурции, и укроп, и пахучий анис с холодящей петрушкой. Но зачем перечислять все травы одну за другой. Сколько я могу их назвать, все там были, и еще сверх того немало. Но слушайте дальше: по правую руку проход надежнее защищен от жгучих лучей Аполлона, ибо вдоль тропы не тесно и не слишком просторно рассажены разные деревья; служа опорой обильным лозам, они вместе с тонким тростниковым плетением, подобным сети, в которую обманом уловляют бегущих зверей, отгораживают тропу от грядок и борозд. Но не бородавником и не бедой бирючиной оплетена изгородь, а, как вяз плющом, сверху донизу увита густым жасмином и колючими розами. Как ясное небо в звездах радует зренье, так радует его эта зеленеющая изгородь, усыпанная цветами; белыми и алыми розами, которых так желал Люций[79]79
  Люций – герой «Золотого осла» Апулея; превращенный в осла, мог вновь обрести человеческий облик, отведав свежих роз.


[Закрыть], когда, превращенный в осла, утратил людское обличье, и кое-где белыми лилиями. Да и сама тропа не поросла сухим пыреем или цепким чертополохом, а весело пестреет цветами. Здесь и Нарцисс, и оплаканный Адонис[80]80
  Адонис – был превращен в анемон.


[Закрыть], и Клития[81]81
  Клития – возлюбленная Аполлона, покинутая им; была превращена богами в подсолнух (см. Овидий, Метаморфозы, IV, 234—270).


[Закрыть], любимая Солнцем, – все в пышном изобилии, и несчастный Гиацинт[82]82
  Гиацинт – юноша, убитый Зефиром; был превращен богами в цветок (см. Овидий, Метаморфозы, X, 162—219).


[Закрыть], и превращенный Аякс[83]83
  Аякс – греческий герой, превращенный богами в алый цветок (см. Овидий, Метаморфозы, XIII, 382—398).


[Закрыть], и многие другие, любезные взору, отчего вся тропа столь многоцветна, что с ней едва ли сравнятся турецкие ковры или пестротканые полотна Минервы.

Обойдя сад кругом, как было угодно Помоне, мы отправились в глубь его по тропе, выходящей из середины одной из четырех сторон; тропа эта во всем подобна описанной, только та с одного боку ограждена стеной, а эта с обоих – цветами. По ней мы вышли на прекрасную лужайку, по величине соразмерную саду, от середины которой отходили еще три такие же тропы, выводящие каждая к середине одной из сторон сада. Но я прежде обратила взгляд вверх и увидела, что сверху лужайка, как и тропы, закрыта от солнца и видом напоминает растянутый на поле боя шатер.

Этим и всем прочим виденным я не могла нахвалиться; но когда я опустила взгляд ниже, то увидела диво, достойное еще большей хвалы, из-за которого чуть не позабыла обо всем остальном. Посреди лужайки располагался многоводный фонтан из белого резного мрамора с множеством отделений, по желанию Помоны то обильных, то скудных водой. Струя била из тонкой трубки к небу и опадала в источник с нежным журчаньем, а когда надо, через маленькие отверстия разбрызгивалась далеко по траве и тем самым, неприметно снаружи, орошала весь дивный сад, как объяснила мне и показала сама Помона. Долго я любовалась фонтаном, но наконец богиня через маленькую калитку вывела меня в ту часть сада, что не защищена от солнца, и оттуда я увидела, какого свойства деревья произрастают в саду, ибо их кроны прежде скрывала от меня благодатная тень. Все четырехугольное пространство занимали деревья разной породы; а их ветви так изгибались над подвязанными к стволам лозам, что все вместе являло подобие зубчатых стен, над которыми высятся башни с бойницами. В одном углу я увидела старинные стволы Бавкиды и Филемона[84]84
  Филемон и Бавкида – муж и жена, которым Юпитер в благодарность за гостеприимство позволил умереть вместе; были превращены богами в дуб и липу (см. Овидий, Метаморфозы, VIII, 611—724).


[Закрыть], в чьих вершинах будто бы различались сморщенные плоды пальм[85]85
  …плоды пальм – финики, которыми Филемон и Бавкида угощали Юпитера и Меркурия.


[Закрыть], в другом высокую с вечнозеленой листвой все еще гордую Дафну, в третьем – дерево, вершиной достигшее неба, в чей ствол обратился юноша Кипарис[86]86
  Кипарис – юноша, которого Аполлон превратил в дерево (см. Овидий, Метаморфозы, X, 106—142).


[Закрыть]; в четвертом – критскую ель, скорее приятную глазу, чем полезную шишками. Середину занимали апельсиновые деревья, отягощенные разом цветами, зелеными и золотыми плодами; между ними, с большими промежутками, виднелись деревья, в которые обратилась горестная Филлида, ожидавшая Демофонта, там и сям росли фиги, чьих плодов поджидал ворон[87]87
  …фиги, чьих плодов поджидал ворон… – Ворон, ожидая, пока созреют фиги, опоздал принести воду Фебу, за что был превращен в созвездие, которое, пока не созреют фиги, не погружается в воду, то есть не заходит за горизонт (см. Овидий, Фасты, II, 243—266).


[Закрыть], и приветливые каштаны с одетыми в твердую скорлупу плодами, любимыми Амарилис[88]88
  …плодами, любимыми Амарилис… – то есть каштанами (см. Вергилий, Эклога, II, 52).


[Закрыть], а посредине поляны высился дуб, ростом, может быть, не ниже того, что святотатственно срубил безумный Эрисихтон, – прекраснейший из. дубов, щедро дающий тень раскидистыми ветвями, покрытыми молодой листвой и завязями – веселым предвестьем обильного потомства. Но и почва под деревьями не пустовала: разные злаки, посеянные во вспаханные борозды, уже начали, наливаясь, желтеть. Из этой части сада я перешла в противоположную, тоже окаймленную деревьями. Там в одном из углов Помона показала мне обремененную плодами старую грушу, от чьего отпрыска произошел мой муж, в другом углу – бледную оливу, любезнейшую Палладе, ветвистую и многолиственную, сулящую богатый урожай. В третьем углу – расхолаживающий орех, чьи плоды задают немало трудов; в четвертом – величественный вяз, увитый дружественным плющом и виноградными лозами, а между ними в изобилии сливы с колючими ветками, отрадные глазу белыми цветами и зеленой листвой. Там же виднелись густые заросли орешника, а ближе к обильным водой канавкам, питаемым от фонтана, я увидела несчастных сестер Фаэтона[89]89
  Сестры Фаэтона – пирамидальные тополя либо ивы (см. прим. Боккаччо к «Фьяметте»).


[Закрыть], слезную Дриопу[90]90
  Дриопа. – Оплакивавшая мертвого сына Дриопа была обращена в ливийский лотос – черное дерево (см. Овидий, Метаморфозы, IX, 324—393).


[Закрыть] и плакучую иву. А если бы скорбный Идалаго[91]91
  Идалаго – персонаж «Филоколо» Боккаччо, в котором он вывел себя.


[Закрыть] и впрямь обратился в сосну, я сказала бы, что и его вижу посреди поляны, засеянной по порядку дремотным маком, легкой фасолью, слепой чечевицей и круглым горохом с уже высохшими стручками.

Третью часть сада окаймляли гранаты, среди которых я увидела сначала плакучее дерево превращенной Мирры, запятнавшей себя грешной любовью, потом корни, ствол и плоды дерева, в которое превратились вавилонские любовники[92]92
  Вавилонские любовники – Пирам и Тисба.


[Закрыть], все в цветах и плодах. А на грядках под деревьями сидели разлатые кочаны капусты, и буйный салат, и толстобокая свекла, и едкий огуречник, и тонкий латук, и много других овощей. В последней части сада росли ладанные деревья, в которые солнце обратило Левкотою[93]93
  Левкотоя – возлюбленная Аполлона (Солнца), превращенная в ладанное дерево (см. Овидий, Метаморфозы, IV, 167—233).


[Закрыть], и кизил, не так давно внимавший пенью Орфея[94]94
  …кизил… внимавший пенью Орфея… – аллюзия, объясняющаяся неправильным прочтением места в рукописи «Метаморфоз». Эвр – сирокко, юго-восточный ветер. Австр – южный ветер. Борей – северный ветер.


[Закрыть], и мирты, любезные нашей богине, и благородная вишня, и худородная рябина, и земляничное дерево с пышной листвой, и высокий бук, и бледный самшит, и другие деревья – всех не назвать, а на земле под ними расположились луковицы в сотне одежек и головастый порей; и дольчатый чеснок, а кроме того, длинные дыни, и желтые тыквы, и круглые арбузы, и пупырчатые огурцы, и лиловые баклажаны, и разное другое, что тешило взгляд. Даже то немногое, что названо, я насилу упомнила после того, как не раз повидала, но не будь мои глаза правдивым свидетелем всех этих красот и дивного устройства сада, кто бы поверил мне на слово?

Однако к чему многоречиво описывать каждую мелочь? Вашему воображению достанет и того, что я уже рассказала. Обойдя со мной сад и восхвалив свои труды, Помона вопросила, по душе ли мне увиденное, и я ответила ей чистосердечно. Потом она усадила меня подле себя на мягкие травы и показала, какие части сада полезны различным деревьям и какие надо оберегать от Эвра, а какие от Борея или Австра и куда должно открывать беспрепятственный доступ Зефиру; глубоко ли вскапывать землю под молодые деревца, сажать ли растения с корнями или без корней да при какой луне, как потом за ними ухаживать, и зачем вяз сочетать с лозами, и в какое время их прививать. Объяснила и когда древесные почки под нежной корой усыновившего их дерева набираются сил. А после того открыла, как сделать, чтобы на сливах рождался миндаль, чтобы крепкие груши и всякие прочие деревья вскармливали чуждых питомцев; рассказала, как кривым ножом подрезать буйные отпрыски растений и как их подвязывать, в какое время орошать жаждущие влаги грядки и семена, какие травы выпалывать, а каким оставлять простор, как сады замыкать и от кого охранять и как управляться с взращенным урожаем. Каждое ее слово было для меня драгоценно, и я прилежно внимала, стараясь все удержать в памяти.

Потом вместе с Помоной я предалась новым трудам в благодатном саду, и если порой нас одолевала усталость или полдневный зной, мы присаживались отдохнуть на мягкой траве, слушая пение птиц, а то за беседой не замечали, как проходило время, бесполезное для трудов. Иной раз Помона услаждала меня рассказами, говоря: «О юная дева, кою я ценю как самое себя, ты, конечно, видя молодой сад и мое гладкое лицо без морщин, думаешь, что я летами юна, но нет, я древняя годами богиня; мой прекрасный облик я похвальным образом сохранила благодаря трудам, однако мне хотелось бы поведать тебе о более чудных делах. Я рождена в первые века, и отрочество мое прошло среди первых людей, которые не знали во кне нужды, а почему, сейчас услышишь. Моя мать произвела меня на свет, когда царил золотой век и Сатурн правил людьми по законам правды, так что благоденствовал каждый населенный край. Земля тогда больше изобиловала богатствами, чем людьми и сама без понуждения давала пропитание девственным народам, ибо ветвистые дубы родили тогда столько желудей, что одни могли прокормить голодных. В те времена живущие на земле радостно славили священную рощу Додоны и за приносимую ею великую пользу. В ту пору охотники, добыв зверя, съедали его, кое-как сварив мясо или обжарив на костре, и сырые корни диких растений почитали благословенной пищей. Ни одна река не отказывала в сладчайших водах своим народам: Ганг, текущий среди любезных песков, откуда начинает путь солнце, отрадно утолял жажду прозрачными струями, и за то же был любезен жителям того края Инд. полезный своими водами. Нифат светлыми водами укрощал жажду обитателей Армении, блаженные Тигр и Евфрат услаждали персов, и египетский Нил семью рукавами орошал сухие земли и серебристыми струями увлажнял пересохшее горло жаждущих. Кто усомнится в том, что и Танаис[95]95
  Танаис – древнее название Дона.


[Закрыть] под холодным небом был тем же дорог его народам, если таковые там обретались. И в царства Даная[96]96
  Царство Даная – Греция.


[Закрыть] и многих других, омытые Ахелоем, Алфеем, Инахом и Пенеем, еще не породившим упрямую деву, за той же надобностью стекалось немало людей. И Ксанф с Симоентом[97]97
  Ксанф с Симоентом – реки в Малой Азии, под Троей


[Закрыть], в которых еще не отражались возведенные Нептуном стены[98]98
  …возведенные Нептуном стены… – стены Трои.


[Закрыть], в ту пору были любезнее людям, поселившимся на их берегах, чем потом, когда они заливали ахейское пламя[99]99
  Ахейское пламя. – Имеется в виду сожжение Трои, которым завершилась война греков-ахейцев с троянцами.


[Закрыть]. И Рубикон, которому в будущем суждено было предоставить себя для дерзкого перехода Цезарю, и того же Цезаря ожидавшая Альбула[100]100
  Альбула – древнее название Тибра, по преданию, получившего новое название мифического царя Тиберина.


[Закрыть], еще до того как получила от царя новое имя и приняла почести от всего покоренного мира, если и не были заселены людьми, то зверям давали напиться из своих волн. И бурный Дунай, вздымавшийся от растопленных снегов, и Изар[101]101
  Изар – приток Роны.


[Закрыть] поили радостные народы, ныне ставшие врагами их вод, и так же поступал с лигурийцами Эридан. Повсюду Фетида оказывала милости своими благодатными водами, не возбуждая пороков. А люди, чьим телам был не страшен суровый холод, покрывались мохнатыми шкурами львов и других зверей; они еще не ведали и не ценили пурпурной крови моллюска, красящей шерсть; не стригли овец и разводили их ради молока, а не ради шерсти. Высокие сосны давали овцам благодатную тень в зной и укрывали от бури, густые травы служили им ложем для сна, и каждая по примеру других зверей не иначе как ради потомства предавалась похотливым желаньям.

В те времена никто не нуждался в моих трудах, ибо люди ограничивались потребностями естества. Но Земля, уготовляя себе беды, низвергла Сатурна и призвала править Юпитера, чьи законы были менее строги, а век не столь счастлив. Церера, рожденная Юпитером, впрягла в свои колесницы драконов, дотоле не касавшихся вспаханной под желтеющий злак борозды, и на них объехала мир; после того девственную землю, обреченную терпеть все тяготы, распахал Сатурн гнутым плугом, она приняла в себя семя, а за труды с лихвой воздала колосящимся злаком. Но когда от Цереры явилось неведомое до той поры изобилие, люди перестали быть неприхотливыми в пище. А за Церерой пришел Вакх, родившийся от испепеленной Семелы[102]102
  Семела – возлюбленная Юпитера; Юнона из ревности уговорила ее просить Юпитера явиться в божественном величии. От молнии Юпитера Семела обратилась в пепел, из которого явился на свет Вакх (см. Овидий, Метаморфозы, III, 259—315).


[Закрыть], бог, особо чтимый фиванцами; в свои юные годы он обошел разные края и осыпал дарами Наксос и Хиос, Нису и Элею, горы Фалерн и Везувий[103]103
  …Наксос и Хиос, Иису и Элею, горы Фалерн и Везувий… – места, прославленные винами.


[Закрыть] и другие места; и обычаи его распространились до самой Индгш. Мир, уже наполнившийся людьми, он научил на разный лад пользоваться его дарами, придал ароматы и крепость различных пряностей своим напиткам, и всюду, где мог, постарался лишить силы и без того уж немощную Фетиду. Люди изобрели тысячу способов новыми яствами угождать ненасытному чреву: превращенные в дельфинов спутники Акета, и Дирцея, дочь надменного Нина[104]104
  …Дирцея, дочь надменного Нина… – Здесь смешение различных мифологических персонажей в результате неправильного прочтения текста «Метаморфоз». У Овидия – Деркетида; от стыда за любовь к юноше она бросилась в воду и была превращена в рыбу (см. Овидий, Метаморфозы, IV, 45-47).


[Закрыть], и неразумная Наида[105]105
  Наида – нимфа, превращавшая волшебными травами юношей в рыб; была сама превращена в рыбу (см. Овидий, Метаморфозы, IV, 49-50).


[Закрыть] с робкими юношами наполнили собою водные глуби. Лен, взросший в полях и уготовивший силки птицам, ломаный в горах камень, обожженная глина с обработанными смолами дали кров, заменивший древесную сень. Минерва, прежде не слишком опекавшая людей, довольных тем, что имели, обучила их тонкостям своего ремесла, показала, как собранную шерсть спрядать в тонкую нить, как из нитей делать ткани, более пригодные для одежд, чем дикие шкуры. Познакомила с травами, пестреющими в полях, и научила окрашивать ими шерсть в разные цвета; меж людей нашлись такие, что жадными руками украли тех червячков, которые выпрядают более драгоценную нить. До той поры Купидон, еще не умея летать на слабых крылах, кормился материнской грудью; но вот он подрос, окреп и полетел, куда вздумается, по всему миру, грозя и раня своими стрелами. Потом явился Сарданапал, показавший, как украшать покои, Гай Пенсилий[106]106
  Гай Пенсилий – несуществовавшая личность, возникшая в результате неправильного прочтения места из Валерия Максима.


[Закрыть] устроил бани; и еще много изобрели люди такого, что проторило путь спесивым гигантам и сотворившему зло Ликаону[107]107
  Ликаон – царь Аркадии, превращенный в волка за то, что принес в жертву Юпитеру сына (см. Овидий, Метаморфозы, I, 163249).


[Закрыть] и всем другим; отчего случилось так, что земля, прежде не знавшая вкуса человеческой крови, напиталась ею после Флегрейскон битвы. От всех этих дел, от бога, которого люди стали чтить себе на беду, родились потопы и разные превращения людей, и зло укрепилось в людских помыслах; в этот-то разнузданный век и явилась нужда во мне, вот отчего я радею о моих садах, как ты могла видеть».

Всем этим речам я внимала с должной верой и своими ответами подтверждала их правдивость. Но после того, как за такими или подобными рассуждениями усталость проходила, мы со свежими силами снова брались за труды, так чтобы ни один миг необратимого времени не прошел впустую. Вместе с Помоной или одна я обходила сад, открывая воду, подрезая разросшиеся ветки, закрепляя отвязавшиеся, и вот однажды, после того как я срезала кривым ножом липшие миртовые ветки и сплела из них венок, мне внезапно, как некогда Помоне Вертумн в чужом обличье[108]108
  …Вертумн в чужом обличье… – Бог Вертумн, чтобы покорить Помону, являлся ей в разных обличьях (см. Овидий, Метаморфозы, XIV, 623—698).


[Закрыть], предстала в собственном обличье та богиня, о которой мы сегодня ведем разговор; она явилась во всем блеске своей божественности и. мне, изумленной, рекла голосом, не похожим на голос смертных: «О дева, неужто ты, чья замечательная красота достойна наших царств, доживешь до холодной старости, не изведав нашего пламени?» От таких непривычных речей я оробела и, опасаясь худшего, задрожала, как гибкий камыш под порывом ветра, нож выпал у меня из рук, и сама я едва устояла на ногах. Но как ни велик был испуг, я пала на колени между вспаханными бороздами и сказала: «Да будет надо мной твоя воля».

Тогда она с радостным ликом подступила ко мне, я было подумала, что она меня поцелует, но она только вдохнула мне что-то неведомое в уста; и тотчас я почувствовала, как изнутри вся занялась и запылала огнем, подобно соломе на полях Гаргана[109]109
  …на полях Гаргана… – то есть в Апулии, где находится гора Гарган.


[Закрыть], когда крестьянин подносит к ней зажженный факел. А когда святая богиня скрылась, меня объял еще больший страх, однако тут подоспела моя Помона и, ободрив меня, пожелала, чтобы это пламя исторгла наружу красота какого-нибудь юноши; впрочем, по неопытности в этих делах я не поняла, о чем она говорит. Но вот однажды, когда мы вместе обходили сад, мне предстал юноша замечательной красоты, чей подбородок был гладко выбрит искусной рукой. Его волосы, золотясь, в дивном порядке ниспадали ему на плечи, а разноцветные одежды сияли золотом и драгоценными камнями; в таком убранстве, подобно женщине, осоловевшей от излишней пищи, разнузданный, несвязно бормоча что-то и сквернословя, он растянулся на траве в прохладной тени. Он мне понравился, но наружностью своей, а не повадками, от которых я решила его отучить; однако мне это удалось не скоро, так что не раз я прокляла себя за столь скверный выбор. Когда бы я могла подавить жгучее влечение, я бы так и сделала, но пламя уже пылало во мне так сильно, что только разгоралось от ветерка, который хотел его погасить. Тогда я, побежденная любовью, решила упорствовать в начатом деле; иной раз мне удавалось то томным взором, то иными способами зажечь его тем же желанием, какое сжигало меня, но до меня ему не было дела, и он с усердием предавался одним своим непотребствам.

Как я его ни преследовала, это было все едино, что пытаться сдвинуть скалу, и, наконец, я совсем отчаялась; но вот однажды, когда солнце стояло так же высоко, как сейчас, я нашла его в том священном храме, где мы недавно были, и решила прямо ему открыться, чтобы услышать, каков окончательный его ответ, ибо я твердо вознамерилась силой подавить в себе желанья, если он не захочет к ним склониться. Но для начала я придумала обратиться к нему с другими словами, чтобы язык мой не заплетался, когда я дойду до тех речей, к которым робела приступить; я позвала юношу, усадила его подле себя и сказала:

«Юноша, твой возраст, убранство и вид внушили мне желание узнать, кто ты, откуда и каково твое имя, соблаговоли же правдивым ответом утолить мое любопытство».

Он взглянул на меня и ответил:

«Нимфа, твои слова немало меня дивят, неужто ты ничего не слыхала обо мне на Кипре, где мы оба живем и где все меня знают; но если тебе это неведомо, я отвечу ради твоей красоты. Знай же, что имя мое Дионей[110]110
  Дионей – олицетворяет разнузданность.


[Закрыть], и приготовься услышать обо мне такое, чего ты прежде не слыхивала: я, сын двух богов, рожден ими смертным, и оттого скорблю; если бы я мог на них, как на смертных, выместить свою досаду, я бы не преминул это сделать». Он хотел продолжать речь, но я его перебила, спросив, кто же эти боги, на что он ответил:

«Кто они и как меня породили, ты сейчас услышишь. Отец мой Вакх, во всем мире славный за одержанные в Индии победы; когда однажды в Фивах, где ему поклоняются с особой страстью, праздновались его торжества, он явился в своем храме под звук литавр, хриплых рожков и звенящих кимвалов и увенчал себе, как положено, лоб рогами; тут, влекомая драконами, подоспела Церера со своими богатствами и умножила пышность священного празднества. Она была прекрасна собой, а искусством еще больше усилила свою красоту, а значит, и праздничное веселье. Шествуя в окружении свиты, она приглянулась моему отцу, и он с жгучим желаньем стал вожделеть ее объятий. А после того как в шумных играх и прочих забавах раскрылись души как смертных, так и богини, Вакх, видя, что благоприятный миг настал, благосклонно обнял несопротивлявшуюся богиню и увлек ее за собой туда, где, надо думать, вкусил желанной отрады; от них родился я, все блага унаследовав от родителей, кроме того, о котором уже сказал».

Он замолчал, и я продолжила:

«Юноша, твоя красота заслуживает бессмертия, и если ты будешь угождать моим желаниям, я сделаю тебя таким же бессмертным, как и твои родители. Не удивляйся этим словам, ибо моя власть простирается дальше, чем сулит язык.,Ты давно мне по сердцу, и если ты проницателен не меньше других, то, должно быть, сам это заметил: итак, если желаешь снискать обещанный дар, угождай моим желаниям. Тебе это, конечно, не будет в тягость, напротив, ты сочтешь это за особую милость, ибо к Елене в Спарте не сваталось столько знатных людей, и к Аталанте, проворной в беге, и к другим столь же знаменитым женщинам, сколько ко мне, а я из тысячи юношей одного тебя выбрала единственным господином моей души».

Выслушав мою речь, он перестал чваниться и смиренно сказал: «Я к твоим услугам, готовый исполнить все, что прикажешь; твой любезный взор проник в мое сердце и навеки связал меня с твоими желаньями». Такие слова мне пришлись по сердцу; со временем я показала ему, как лоза, и вязы, и всякое другое дерево после цветения, заботясь лишь о плодах, довольствуются одной листвой и как прекрасна Дафна, всегда в зеленом убранстве, после чего он уподобился им одеждой, избавившись от ненужных украшений. А когда узнал от меня про то, что растения порой отвергают влагу и, дабы не оказались затопленными их корни, в меру просят воды, отрекся от излишней сонливости и предпочел ей здоровое бодрствование; тогда, чтобы возбудить в нем еще большее усердие, я повела его за собой в сады. И, как я желала, приучив его к трезвости и порядку, теперь живу в совершенном довольстве; поэтому никто не должен дивиться тому, что я чту дарами богиню, которая радела об исполнении моих замыслов, и ревностно посещаю ее храмы.

И нимфа умолкла. А через промежуток, меньший, чем от того мига, когда занимается заря, до того, когда вершины гор окрашивают первые лучи Аполлона, за речью последовала песнь. Передохнув, она начала так: