Текст книги "Знак обнаженного меча"

Автор книги: Джослин Брук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

13. Бутоны нарциссов

Землянка, когда он в нее вошел, оказалась чуть ли не в точности такой же, как он и ожидал: пол был усыпан толстым слоем листьев, потолок нависал прямо над головой. Мгновение он стоял неподвижно, затем с некоторым удивлением сообразил, что с другого конца землянкипросачивается дневной свет. Никогда раньше он не замечал, что у нее есть два входа; и действительно, он почти готов был поклясться, что это не так. Тем не менее, свет был виден – к тому же, казалось, что он пробивается снаружи несколько подальше от того места, где стоял Рейнард, словно землянку в свое время расширили, чтобы соорудить проход или крытую тропу.

Он с любопытством двинулся к свету. По мере приближения к нему пол круто пошел вверх – Рейнард вот-вот должен был снова очутиться снаружи. Однако, к его удивлению, источника света он достиг лишь через несколько минут: проход оказался гораздо длиннее, чем он предполагал.

Наконец он достиг проема и довольно неуклюже выбрался из землянки. На миг его охватило кошмарное чувство нависшей опасности, словно в каком-то страшном сне, где он падал в пропасть. Совсем как во сне, этого потрясения оказалось достаточно, чтобы Рейнард полностью очнулся – или, по крайней мере, объективно воспринял окружающее. Несколько секунд он не мог понять, где находится; потом, оглянувшись назад, различил холм землянки и буки над ним; между их стволами он смог мельком разглядеть обнадеживающие очертания деревенской церкви и высоких холмов за ней.

Он понял, что очутился на противоположном конце рощи: подземный коридор насчитывал из конца в конец как минимум полсотни ярдов. Казалось непостижимым, что на предыдущих прогулках он не заметил другой вход… Рейнард с любопытством двинулся прогулочным шагом вдоль лесной опушки и, войдя в ворота, окаймленные высокими живыми изгородями, ступил на тропу через кое-где поросший деревьями луг между рощей и железной дорогой. Но, едва миновав ворота, он, к своему изумлению, оказался лицом к лицу с солдатом – тот стоял навытяжку со штыком на ружье, словно готовый окрикнуть «Стой! Кто идет?».

Рейнард остановился как вкопанный, недоверчиво уставившись на фигуру в хаки. Солдат в ответ уставился на него: Рейнард увидел маленькие невыразительные свинячьи глазки на грубом красном лице.

– Покажи-ка увольнительную, кореш, – сказал тот наконец.

Рейнард шагнул вперед.

– Увольнительную? – изумленно переспросил он.

– Так точно, приятель.

– Какая у меня может быть увольнительная – у меня ее нет. Я гражданский.

– Приказ – все увольнительные проверять. Рейнарда захлестнул самый настоящий ужас: он помедлил, уверяя себя, что это не сон и восприятие ему не изменило. Унылые деревья спокойно высились на фоне зябкого пасмурного неба; в тишине чирикала птица; ничто в пейзаже не выглядело ни в малейшей степени странным. Тем не менее, часовой продолжал стоять перед ним, как скала, – враждебный и властный, преграждающий путь.

– Что за глупости, – запротестовал Рейнард с большей убежденностью в голосе, чем в душе. – Нету у тебя права останавливать гражданских на общественной дороге да еще в мирное время.

– А это уж, парень, не мое дело. Давай-ка лучше покажи документ.

Тут к солдату подошел капрал и обменялся с ним парой слов. Рейнард остановился в нескольких ярдах от часового и потому не мог расслышать, о чем они говорят. Он увидел, как капрал бросил на него быстрый взгляд и кивнул солдату, затем шагнул к Рейнарду с начальственным видом.

– Придется пройти в караулку, – сказал он. Это был плотно сложенный мужчина со светлыми волосами, лет тридцати; вел он себя резко и официально, но без неприязни.

Рейнард не тронулся с места.

– Я – я не знаю, что все это значит, – пробормотал он. – Бред какой-то – нет у вас никакого права задерживать гражданских без объяснений.

Капрал старательно сохранял на лице начальственное выражение, лишь на миг позволив себе быструю ироничную усмешку.

– Давай, знаешь, без этого обойдемся, – сказал он. – Пройдем-ка лучше со мной тихо-мирно. Мне тут скандалов не надо.

Рейнард чувствовал, как яростно колотится у него сердце. Он на секунду опустил глаза, сделав величайшее усилие, чтобы собраться. Что значит это необычная проверка увольнительных? Что вообще военные здесь делают? По какому праву его хотят задержать? Он снова испытал ужас и глубокую, смутную убежденность в неминуемости этой ситуации – чувство, что он должен был знать,отчего так случилось. Он напрягал память в поисках какой-нибудь подсказки, вспоминая свои «учения», странные намеки Роя на тех,неудачу с записью первого декабря… Неужто память ему отказала? Или все это – какая-то хитроумная шутка?

– Ну что, пойдем по-тихому? – повторил капрал. – Или тебе охота, чтоб я вызвал пикет?

В его тоне слышалась безошибочная властность – чем бы ни была эта история, на простой розыгрыш она точно не походила.

Рейнард собрался с силами и вновь посмотрел капралу в глаза.

– Я хочу знать, по какому праву вы меня берете под стражу, – сказал он. Однако, произнося это, он понимал, что голос его отчего-то звучит не слишком убежденно. Он проклинал свою нервозность, мешавшую говорить твердо и властно, как и требовалось в такой ситуации.

Капрал нетерпеливо прищелкнул языком.

– Слышь, приятель, – повторил он. – Ты себе только жизнь усложняешь. Устав ты не хуже моего знаешь. Мне-то в этом радости мало, но у меня приказ, и препираться тебе тут последнее дело: давай-ка пройдем по-тихому, и всем будет спокойней.

– Понятия не имею, о чем речь, – ответил Рейнард. Сбитый с толку и раздраженный, он тщетно пытался говорить тверже, понимая, однако, что голос его звучит испуганно и пронзительно и что обоим военным это даже слишком хорошо заметно.

Капрал ненадолго погрузился в раздумья: он от природы был явно тугодум, но до крайности добросовестный.

– Слушай, парень, – сказал он, и голос его зазвучал убеждающе, почти доброжелательно, – для тебя же самого гораздо лучше пойти со мной по-тихому… Честно тебе говорю. Сам потом увидишь.

– Я же сказал, – воскликнул Рейнард, и от раздражения голос его зазвучал еще выше. – Не имею ни малейшего понятия, о чем речь. Почему вы мне не можете сказать, в чем дело, – что, трудно объяснить?

Лицо капрала внезапно потемнело: он будто внутренне собрался, готовясь перейти к действию. Руку он протянул к свистку, прикрепленному шнуром к погону.

– Погоди, скоро узнаешь, – сказал он, и в голосе его послышалась новая, жестокая нотка. – Даю тебе еще один шанс: сам пойдешь в караулку или нам тебя отвести?

Рейнард молчал; его сознание обморочно валилось в невообразимые бездны. День вдруг словно померк: Рейнард качнулся вперед, будто по нему неожиданно ударили чем-то тяжелым, – и секунду спустя почувствовал, как капрал ухватил его за руку у локтя. В тот же миг он вдруг остро ощутил запах чужого тела: слабый животный душок высохшего пота, табака, застарелой мочи. Он осознал, что, шатаясь, идет через луг, а капрал по-прежнему сжимает его руку; ему стало ясно, что он, против своей воли, поддался какой-то непонятной и, вероятно, не вполне полномочной власти и фактически был уже пленником.

Они медленно шли через луг, минуя знакомый пояс деревьев; тут Рейнард впервые увидел, что широкий участок мелового пастбища, всего лишь в прошлое воскресенье бывший совсем пустынным, занят теперь под военный лагерь. Правильными рядами располагались круглые палатки, а на дальней стороне, у железной дороги, выросли ниссеновские бараки. Рабочая команда рыла траншеи; несколько человек подняли глаза, когда капрал с пленником проходили мимо, и один из них дружески, как сообщник, подмигнул Рейнарду. Солдаты были раздеты по пояс; в этот холодный зимний день их голые руки и плечи смотрелись, как показалось Рейнарду, до странного неуместно, «не по сезону» – словно бутоны нарциссов, слишком рано пробившихся сквозь заледенелую землю.

Рейнарда не оставляло ощущение кошмарного сна – и все же с каждым неуклюжим шагом он все более уверялся в подлинности происходящего. Хватка капрала на его руке и армейский душок, исходивший от чужого тела, были слишком уж реальными для сна; и такими же, коли на то пошло, были набухшие почками живые изгороди, глыбы кремня, рассеянные по пастбищу, и кустик цветущей пурпурной яснотки на краю тропы. Яснотку он приметил в прошлое воскресенье, и теперь увидел, что за неделю она расцвела еще заметней.

Рейнард решил, что с капралом спорить бесполезно – лучше уж дождаться случая и изложить свое дело начальству повыше. А может, он и правда страдает «провалами» в памяти? Это было вероятным и даже довольно утешительным объяснением – однако события последних часов да и, собственно, дней и недель предстали перед ним в безупречном порядке. Его не отпускали нестерпимые угрызения совести: какое-то отступничество, глубокое и постыдное упущение в нем самом завело его в этот тупик. Он также смутно ощущал, что течение времени неуловимо нарушилось: ему казалось, что он вошел в землянку месяцы, чуть ли не годы назад. А может, он улегся на кучу листьев и заснул? Путь от одного конца прохода до другого действительно показался ему на удивление долгим – однако он все время (в этом он был уверен) видел свет на другом конце…

Упорные попытки вспомнить крайне его утомили; он едва передвигал ноги и был признателен державшему его капралу. Они приближались к одному из ниссеновских бараков, на двери которого красовалась надпись: КАРАУЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. Ко входу прислонился рядовой – бывалый солдат, судя по двойному ряду орденских планок, украшавших его китель. Что-то странно знакомое в его фигуре заставило Рейнарда взглянуть на него еще раз – и тут он неожиданно узнал красное лицо, рыжеватые волосы и рубцеватую шею: это был Спайк Мандевилл!

Спайк, однако, посмотрел на него совершенно неузнающим взглядом и обратился к капралу.

– Здорово, капрал. Никак, опять из этих попался?

– Ага – у ворот взяли. Полковой старшина на месте?

– Так точно, капрал. Я ему только что чаю отнес.

– Отлично. Сейчас я этого парня к нему доставлю и оформлю, а ты его потом отведи в каптерку да сообрази ему там обмундировку.

– Сделаем, капрал.

Рейнард, парализованный усталостью, мог бы уснуть прямо тут же, стоя без поддержки в дверном проеме. Если бы ему сейчас предложили на выбор: вернуться домой как ни в чем ни бывало или же поспать где-нибудь здесь на кровати, он бы, несомненно, предпочел второе.

– Давай, парень, шагай, – сказал капрал, спускаясь впереди него по короткому проходу. – Слышь, – добавил он потише, – серьезно тебе говорю – не гони ты старшине пургу. Ему это не по нутру, можешь мне поверить.

Сразу же за этим открылась какая-то дверь, и Рейнарда провели в комнатку, обставленную под канцелярию. За столом сидел мощного сложения мужчина средних лет с цепкими голубыми глазами и щетинистыми усиками.

– Что, капрал, еще один попался? Ладно, сейчас разберемся.

Старшина взял из боковой стопки чистый машинописный бланк, занес над ним авторучку и безразлично глянул на новоприбывшего.

– Фамилия? – спросил он голосом, не выражающим ничего, кроме желания разделаться с рутинным делом как можно скорее.

На Рейнарда вдруг накатила тошнота, голова у него шла кругом; он сделал последнее, предельное усилие собраться. Он ощущал почти необоримое искушение уступить, без дальнейших протестов сдаться этой власти, перед беспристрастными требованиями которой он был абсолютно беззащитен.

– Язык, что ли, проглотил? – спросил старшина, все еще держа ручку над чистым бланком.

Нетвердо стоя навытяжку, Рейнард помедлил, пару раз сглотнул и наконец заговорил.

– Я хочу знать, по какому праву меня сюда привели и почему меня допрашивают.

Старшина быстро глянул на него и снова уставился в стол.

– Лучше б ты, сынок, жизнь себе не усложнял, – сказал он.

Рейнард глубоко вдохнул, понимая, что следующие его слова будут решающими: ему придется или окончательно смириться со своим абсурдным положением, или же пробиться в какую-то лазейку среди преград недоразумений и беспочвенных предположений, быстро смыкающихся вокруг него. Он должен высказаться сейчас – иначе будет слишком поздно; но чем отчаяннее искал он слова, чтобы выразить свое возмущенное непонимание, тем бесповоротнее дар речи ему отказывал. Сам язык словно бы обесценился: одно слово, казалось, стоило не больше другого, и ни одно из них не выражало того, что он хотел сказать.

– Послушайте, – выдавил он из себя наконец и поразился резкому, неестественному звуку собственного голоса.

– Ну что еще? – старшина снова бросил на него нетерпеливый взгляд.

– Послушайте, я думаю, что произошла ошибка – очень серьезная ошибка.

Старшина коротко рассмеялся.

– Никаких ошибок, парень, – во всяком случае, не с нашей стороны. Если кто-то и ошибся, так это ты.

– Что вы имеете в виду?

– То, что и говорю, сынок. Какая нынче ситуация, ты знаешь – так что ты здесь только по своей вине. Правда, я-то думаю, тебе оно так и лучше, но дело в том, что мосты для тебя уже, так сказать, сожжены, и неплохо бы тебе с этим смириться.

– Но я не понимаю… Вы меня не можете заставить записаться: сейчас ведь не война. Почему вы мне не объясните, из-за чего меня тут держат?

Старшина цинично усмехнулся.

– Сам должен знать, – сказал он.

Рейнард помедлил.

– Послушайте, – сказал он спокойней. – Я хочу знать, почему меня зачисляют против моей воли. Я собирался записаться… первого декабря. Капитан Арчер мне вроде бы обещал – или почти что обещал…

– КапитанАрчер? – нетерпеливо перебил его старшина. – Какой такой капитан Арчер?

– Капитан Арчер – Рой Арчер – он…

–  РойАрчер?

– Ну да, он, может быть, теперь майор. Он сказал…

– Послушай, парень, единственный Рой Арчер, которого я знаю, это полковник Арчер, исполняющий обязанности командира района, так что думай, что говоришь.

– Но он был моим другом. Он… понимаете, я проходил курс обучения, с новым батальоном… Мы должны были записаться первого декабря, но я болел и…

– Ну теперь-то ты зачислен, – отрубил старшина, – так что кончай пороть чушь про полковника Арчера.

Рейнарду снова показалось, что он видит страшный сон. Он смотрел на полное, обветренное лицо, одновременно сознавая, как смыкаются вокруг преграды. За окном, на фоне темнеющего неба спокойно высились голые, неподвижные в безветренном воздухе деревья.

– Но я не понимаю, о чем вы говорите, – пробормотал он утомленно. – Что, вообще, произошло? Почему вы…

Старшина резко его оборвал, сделав знак капралу.

– Достань-ка нам копию той инструкции военного совета – ну ты знаешь: Z – косая – семь – ноль – один.

Капрал шагнул к буфету, вытащил из какой-то папки отпечатанный документ и протянул его через стол. Почти сразу же старшина принялся читать его вслух; относившийся к делу текст явно был довольно длинным, и он проговаривал его быстро, с особой монотонной интонацией, с какой зачитывал бы присягу или, допустим, предписание нарушителю. Какие-то отдельные фразы достигали сознания Рейнарда: что-то об «обязательной регистрации гражданских кадров… части на оккупированной территории уполномочены зачислять на военную службу или производить мобилизацию… вступающий в силу первого декабря… предписания на период чрезвычайного положения… под охраной армии на неопределенное время… дисциплинарные меры» – но об основном смысле всего отрывка он не мог составить ни малейшего понятия. Наконец старшина закончил.

– Ну что, доволен? – спросил он, глянув на Рейнарда с иронической усмешкой.

Тот, ища опоры, прислонился к столу.

– Я – я желаю побеседовать с офицером, – пробормотал он. Преграды смыкались; во тьме его сознания повторялись все одни и те же слова: слишком поздно… слишком поздно… слишком поздно.Старшина откинулся на спинку стула.

– Ты, конечно, можешь просить о беседе с ротным командиром, – сказал он. – Но на твоем месте я бы бодягу разводить не стал. Серьезно, не стал бы: ничего хорошего тебе от этого не будет, и, как пить дать, получишь только нагоняй за то, что у армии время отнял.

– Я настаиваю на беседе, – повторил Рейнард внезапно окрепшим голосом.

– Ладно, парень, – но не думай, что это будет сегодня. Я поговорю с ротным командиром завтра утром. А теперь, черт побери, давай-ка закончим с этим. – Он опустил глаза к бланку. – Фамилия?

Рейнард покачал головой, с трудом выдавливая слова из пересохшего, сжавшегося горла.

– Я отказываюсь – отвечать – на вопросы – пока мне – не устроят – беседу с офицером.

Старшина пристально на него посмотрел.

– Это твое последнее слово? – спросил он с любопытством.

Рейнард кивнул.

– Ну ладно, парнишка. Извини уж, но ты, знаешь, сам напросился… Ладно, капрал, – отряди-ка двоих в пикет. Нет, лучше четырех. Треугольник [11]11
  Приспособление из трех жердей (или алебард), воткнутых в землю и соединенных вверху, к которому в британской армии прежде привязывали солдат, подвергаемых телесному наказанию.


[Закрыть]в порядке? И предупреди рядового Мандевилла, пока будешь там разбираться.

Старшина неожиданно поднялся на ноги; он был массивно сложен и походил на боксера-тяжеловеса торсом и стойкой, как у гориллы. Он смотрел сверху вниз на Рейнарда с выражением, казавшимся почти жалостливым.

– Я полагаю, тебе известно, во что ты себя втравил? – спросил он мягко; затем, видя пустой непонимающий взгляд Рейнарда, добавил:

– На случай, если ты не знаешь, – своим поведением ты навлекаешь на себя дисциплинарное взыскание по статье 44 параграфа 6Б предписаний на период чрезвычайки. Теперь тебе ясно?

Рейнард покачал головой.

– Нет? Ну хорошо – я тебе скажу; но боюсь, что это твое незнание ой как тебе отольется…

Когда старшина заговорил снова, в его тоне слышалась странная неохота: будто он, из чувства долга, принуждает себя делать нечто, лично ему неприятное.

– Раз уж ты не знаешь, – продолжал он, – нарушителей по этой статье подвергают телесному наказанию в мере, не превышающей, – здесь его голос снова зазвучал монотонно-официально, – не превышающей двести ударов «кошкой».

Рейнард, до которого стало доходить, посмотрел в его бесстрастные глаза.

– Ясно теперь? – буркнул старшина.

Рейнард пошатнулся, вдруг почувствовав дурноту.

– Вы не можете этого сделать, – прошептал он. – Вы не можете этого сделать – в британской армии такого нет – вы не можете…

– Боюсь, что можем, – прервал его старшина на удивление тихим, почти извиняющимся голосом.

В этот момент в комнату снова вошел капрал и с ним четверо мужчин. На них были шинели, ремни от снаряжения и краги, в руках они держали ружья с примкнутыми штыками. Когда они, по команде капрала, грохнув каблуками, стали по стойке «смирно», Рейнарду показалось, что от глухого стука тяжелых ботинок в его мозгу что-то распалось, словно лопнула последняя прядь каната, предав его в конце концов во власть полной анархии духа. И тут же он испытал необычайный спазм, подобие оргазма, сродни некому позорному и принудительному сексуальному акту. Этот миг прошел, лишив его последних жизненных сил. Голова у него закружилась, ему стало до ужаса дурно. Рядом со столом был стул – Рейнард кое-как его нашарил и сел так неловко, что соскользнул набок и тяжело рухнул на пол.

Поднявшись на ноги с помощью капрала, он ухватился за спинку стула и снова встретился взглядом со старшиной, который теперь смотрел на него вопрошающе, с какой-то сочувственной насмешкой.

– Ну что, хорошенько подумал? – спросил тот.

Рейнард кивнул.

– Ладно, – пробормотал он. – Я отвечу на ваши вопросы.

14. Раздетый перед схваткой

Анкета оказалась короткой, и с ней вскоре было покончено: имя-фамилия, адрес, род занятий, день рождения, девичья фамилия матери, адрес ближайшего родственника и так далее. Старшина заполнил последнюю графу со вздохом облегчения.

– Ну все, – буркнул он. – Времени ты у меня отнял черт знает сколько… Ладно, капрал, – забери его и уладь там все. Смотри, чтобы ему дали нормальное снаряжение: завтра у нас построение в ремнях и крагах. И проверь, чтобы ему в медкабинете уколы сделали в девять ноль-ноль. И (повернувшись к Рейнарду) на случай, если ты, парень, не в курсе, все чины на время чрезвычайки размещаются в казармах. Ладно, с этим все.

Следующие несколько часов протекли для Рейнарда как-то несвязно, словно бы во сне; он невыносимо устал и большую часть времени и впрямь, должно быть, спал на ходу, выполняя требуемые действия с автоматизмом лунатика. Он помнил, что ходил на интендантский склад, где ему выдали обмундирование и одеяла; потом он вроде чего-то поел – ему припомнился котелок, наполненный жирным желтым рагу. В какой-то момент ему выделили койку в одном из ниссеновских бараков, и он обнаружил, что его сосед – не кто иной, как Спайк Мандевилл.

– Здорово, паря, – приветствовал его Спайк с веселым добродушием. – Ну как, обживаешься помалеху?

Рейнард повернулся к нему.

– Твоя фамилия не Мандевилл? – спросил он. – Спайк Мандевилл?

Спайк довольно кивнул, очевидно ничуть не удивившись тому, что Рейнард его узнал.

– Он самый, – ответил он. – Спайк Мандевилл – для друганов Спайк.

Рейнард поколебался, не вполне желая признаваться в знакомстве, о котором мог потом пожалеть.

– Я видел, как ты боксировал, – сказал он осторожно.

– А-а – давненько, небось.

– Несколько месяцев назад, в Ларчестере. Я тогда пришел с… я там был с другом – он меня взял в манеж.

– А, да, старый манеж – знаю его, – эхом откликнулся Спайк. – Как он, все стоит? Я там не бывал с тех пор, как батальон был в учебной части – лет пять уж, поди.

– Но я видел, как ты там дрался.

– Не, кореш, это не я. У меня уж пару лет как нормального боя не было.

– Но я тебя точно видел. Я отлично помню.

Спайк покачал головой.

– Чудно – иной раз такая путаница выходит, – сказал он. – Вот тебя я железно раньше видел, только не помню где.

– В бараке – наверху на холмах! – нетерпеливо воскликнул Рейнард. Почему бы, решил он, и не выложить карты на стол.

Спайк выглядел озадаченным.

– В бараке? В каком бараке?

– Ну ты же знаешь – барак, в котором мы тренировались – на глэмберских холмах, у Римского Лагеря. Ты там был одним из инструкторов.

– Погоди-ка минутку. Что-то ты меня запутал. Глэмбер, говоришь, – а, да, понял. Это, небось, когда батальон там стоял в сорок первом.

– Да нет – это было-то всего несколько месяцев назад.

– Не, меня там быть не могло – я был в Кеттерике, покуда нас сюда не перевели. Но инструктором я работал, это точно: новичков у нас было хоть отбавляй, и старшина полка тоже боксом увлекался, так что я обычно нескольких пацанов по вечерам тренировал.

– Ну да, – быстро откликнулся Рейнард. – А я приезжал с… – Внезапно он осекся, почувствовав, что говорить о Рое на людях, может быть, неразумно. – Я проходил обучение – должен был записаться первого декабря, но заболел.

– А, да? – ободрил его Спайк, не слишком заинтересованный, но явно расположенный быть дружелюбным. – Так вот, небось, где я тебя видел – давно это было, а? Лет десять назад. – Он прищелкнул языком. – Да, давненько.

– Но это было совсем недавно, – упорствовал Рейнард.

– Как время-то идет, а, – продолжал Спайк, казалось, едва замечая недоумение Рейнарда и разглагольствуя в одиночку исключительно для себя. – И война эта – шесть гребаных лет, а как вспомнишь, кажется, всего-то года два или три.

Сбитый с толку, Рейнард решил отложить тему их предыдущего знакомства до того времени, когда Спайк будет в настроении слушать. Речь боксера была довольно нечеткой, и Рейнард заключил, что тот, возможно, выпил. Ничем другим, похоже, нельзя было объяснить странные провалы в его памяти.

Рейнард механически стянул с себя гражданскую одежду и влез в грубую полушерстяную рубашку и штаны из хаки. Затем, по указанию Спайка, отнес свое тесьмяное снаряжение – ремень и краги – в санитарно-бытовую комнату и принялся за грязную работу по его отбеливанию. Усталость уже превратилась у него в своего рода патологическое состояние, которое он мог контролировать и даже в известной степени игнорировать; он, безо всякого разумного основания, связывал это со вспомнившимся ему рисунком на предплечье у Спайка – змеей и мечом. Он был не слишком удивлен, увидев у большинства мужчин в казарме подобную татуировку.

При всей своей самодовольной невразумительности, Спайк был щедр на предложения помощи и без устали изливал поток дружеской, но исполненной раздражающего самомнения болтовни, на которую Рейнард оказался почти не в силах отвечать дружелюбно или – из-за крайней усталости – хотя бы связно. Он решил, что доверится Спайку попозже: уж кто-кто, а тот наверняка сможет объяснить ему фантастичные обстоятельства его пленения и последовавшего за ним «зачисления».

А между тем, сидя на корточках в бытовке, он старательно начищал свой новый ремень щеткой с «Бланко» [12]12
  Торговая марка средства, использовавшегося в британской армии для отбеливания ремней и другого обмундирования.


[Закрыть]зеленоватого цвета. Ощущение полной безысходности его положения принесло ему странное облегчение; он снова был в армии – это, по меньшей мере, было фактом; почему и в силу какого необычайного стечения событий он тут оказался, осмыслению не поддавалось; но пока что, как минимум, ему следовало приспособиться к обстоятельствам.

Чуть позже он прилег на койку и, должно быть, на часок задремал; проснувшись, он обнаружил все того же Спайка, сидящего на соседней койке и занятого штопкой носков.

– Ну что, кимарнул? – спросил тот. – Тут с этим блеск: перебора точно у тебя не будет.

Рейнард сел на койке и, внезапно решившись, обратился к соседу; говорил он, однако, понизив голос, чтобы другим в помещении было не слышно.

– Слушай, – начал он, – ты не мог бы мне кое-что объяснить?

– Запросто – чем могу, помогу. Снаряжение собрал как надо?

– Да, спасибо, – я про другое. Дело в том, что… случилась, кажется… какая-то нелепая ошибка.

Спайк ободряюще кивнул.

– Ничего странного, – сказал он. – В этой долбаной армии чего только не бывает.

– Понимаешь, – продолжил Рейнард, – меня сюда доставили сегодня днем – совершенно неожиданно – я просто гулял, всего в полумиле отсюда – и – и – в общем, меня притащили к старшине полка и и сказали, что я мобилизован. Все это как-то нелепо – то есть я вообще никаких предупреждений не получал…

Рейнард умолк, видя, что Спайк, озабоченный своей штопкой, слушает его вполуха. Он также сознавал, что излагает свою историю весьма несвязно; казалось почти невозможным найти нужные слова, соответствующие фактам: какое-то странное оцепенение тяготило его ум, превращая саму речь в проблему. Он знал, что его туманный и сбивчивый рассказ звучит, должно быть, фантастично и до смешного наивно.

– Понимаешь, дело в том, – продолжал он, тщетно пытаясь придать своим словам правдоподобное звучание, – дело в том, что все это явная ошибка – они наверняка не того схватили – может, решили, что я дезертир или еще кто. Что ты на это скажешь?

Но теперь Спайк, казалось, вообще перестал слушать, и, когда Рейнард с некоторым нетерпением повторил свои последние слова, тот глянул на него, удивленно вскинувшись, будто бы слегка возмущенный тем, что его потревожили.

Медленно и все более несвязно Рейнард повторил свою историю, заново описав произведенный капралом арест и детали последующего «зачисления».

Спайк, слушавший теперь более внимательно, был этим рассказом, казалось, не слишком удивлен.

– Точно, – сказал он. – Я видел, как ты входил – я тогда у караулки стоял. Они меня предупредили насчет треугольника. Они двух или трех таких поймали за вчера-позавчера.

– Да, но почему? —воскликнул Рейнард. – Вот что я хочу знать. Войны-то нет – или, если есть, я об этом ничего не знал. Они все твердят про «чрезвычайку», но никто ведь не объяснит, что все это значит. А я хочу знать, почему конкретно я вообще здесь оказался.

Спайк пожал плечами и понимающе подмигнул.

– Это нам, кореш, всем бы охота знать. Нынче дела такие, что обычным парням, вроде нас с тобой, ни хрена в них понять не светит. Я тебе скажу, кореш, мутотня эта у меня уже вот где сидит; только от жалоб толку никакого – сам знаешь не хуже меня, ты ж бывалый. У меня раньше тоже кой-какие претензии были: я в эту хренову канцелярию ходил, бляха-муха, каждое утро по целому месяцу – и чего добился? Да ничего.

– Да, но… – Рейнард поколебался и решил испробовать другой подход. – Ты понимаешь, – начал он, – мне кажется, у меня случилась какая-то болезнь – потеря памяти или не знаю что – и вот я, понимаешь, вроде как проснулся и уже очутился здесь.

Спайк кивнул с сочувственным видом.

– Да уж я-тознаю, – сказал он, – у меня у самого такое бывало. Вдруг, типа, как проснешься – а тебя и сцапали уже. Менятак сцапали, это точно: я в субботу вечером пошел в паб по соседству, а утром, едрит твою, просыпаюсь – хрясь, а я уже в этой долбаной команде. Ну, я еще до того, типа, решил записаться… Но вот как сцапают тебя, так прям понять не можешь, что за хренотень на тебя нашла.

Рейнард молчал. Им овладело тупое, отчаянное чувство тщетности этих расспросов; не имело смысла спорить, протестовать и даже спрашивать в лоб. Так или иначе, все равно он неминуемо натыкался на твердокаменные преграды непонимания или ложных предположений. Каждое его слово толковалось отлично от вложенного в него смысла, словно люди изъяснялись каким-то кодом, к которому у него не было ключа, или словно он оказался в некой пещере, где его голос бесконечно отражало одно и то же неизменное эхо.

– Но послушай, – настаивал он без особой надежды, охваченный близким к истерике порывом, с которым был совершенно не в силах совладать, – ты же помнишь – когда ты обучал новобранцев, – тут он снова понизил голос, – я обычно приходил с капитаном Арчером.

– С капитаном Арчером? – эхом откликнулся Спайк. – Это который? Случайно, не Билл Арчер, который с нами был на Гибралтаре?

– Рой Арчер – он теперь майор; хотя старшина вроде бы сказал, что он полковник…

– А-а, полковник Арчер? Командир района, вот он кто. Приятель, значит, твой по гражданке?

– Не то чтобы приятель, но…

– Ясное дело, старину Арчера я помню, – перебил Спайк, – за пятнадцать-то лет мы с ним не раз встречались. Он, кстати, парень неплохой, коли с ним поладить.

– Но ты разве не помнишь – в учебном бараке, когда он туда приходил…

– Да уж, он там тогда частенько бывал. Он сам классный боксер: я помню, он дрался как-то с одним черномазым – в Александрии это было – так он его прямо вусмерть измордовал.

В конце концов Рейнард оставил свои явно безнадежные попытки; то ли из хитрости, то ли просто по глупости Спайк упорно продолжал уходить от любого вопроса. Он, казалось, был неспособен сосредоточиться на сути дела: о чем бы не зашла речь, он неизменно находил какой-нибудь способ переиначить все по-своему и завести нескончаемые воспоминания или бессмысленные обобщения про армию. Для него, бывалого солдата, армия была естественной для мужчины стихией: вопросы типа «почему» или «для чего» казались ему, безусловно, непостижимыми и потому не стоящими беспокойств.