Текст книги "Знак обнаженного меча"

Автор книги: Джослин Брук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

8. Темнеющая даль

На другое утро Рейнард проснулся с головной болью и воспаленным горлом. Спал он плохо и, едва открыв глаза, ощутил, что его гнетет мысль о вчерашнем обещании Рою; физические симптомы были словно бы продолжением его душевного смятения. Да, он не дал окончательного обязательства записаться при первой же возможности, но пообещал Рою принять решение к вечеру и знал, что стоит ему оказаться в обществе друга, и он будет уже бессилен противостоять влиянию этой энергичной и властной личности.

Позже утром его подавленность усугубилась – и вместе с ней физическое недомогание. К обеду стало ясно, что вечернюю тренировку ему не осилить; безусловно, было бы лучше совсем отменить и встречу с Роем. Это решение принесло ему глубокое облегчение: если бы он смог избежать свидания с Роем, то получил бы возможность оттянуть и исполнение своего вчерашнего обещания. Чувство облегчения и надежда на отсрочку на самом деле не были сформулированы им сознательно – они так и остались подспудными, хотя он, со смутным чувством стыда, отчасти и сознавал, что прибегает к самообману… Достаточным оправданием (так ему казалось) было его действительное нездоровье: Рой наверняка отнесется к этому с пониманием: он ведь и сам не далее как вчера предлагал Рейнарду пропустить тренировку-другую…

Отменить встречу с Роем оказалось, однако, труднее, чем он предполагал. Он решил, что лучше всего будет позвонить в казармы, но, едва вознамерился это сделать, как перед ним выросла масса мелких препятствий. Во-первых, было ясно, что из банка звонить ему нельзя; ближайший телефон-автомат, как выяснилось, не работал; когда же он, пройдя еще дальше, наконец отыскал другую будку, то обнаружил, что забыл вынуть двухпенсовик из первого автомата. Вдобавок, ему не сразу удалось разменять деньги, а, к тому времени, когда он добыл мелочь, будка была уже занята, что создало очередную задержку. Наконец, зайдя в будку, он принялся искать в справочнике номер Роя, но столкнулся с очередной проблемой: поскольку он никогда раньше не звонил Рою, то не был уверен насчет его части и дислокации. Оказалось, что в казармах размещалось два полковых батальона, и он со смущением понял, что забыл (или, возможно, так и не озаботился спросить), в каком из них служит Рой. Его первый звонок не принес результата: о капитане Арчере никто не слыхал. «Попробуйте второй батальон», – предложил голос в трубке. Рейнард так и сделал; ему ответили с задержкой и невнятно: нет, капитана Арчера во втором батальоне нет. Или ему нужен майорАрчер?

Он засомневался: может, подумал он, Роя повысили в чине; вполне вероятно, что прошлым вечером этот факт прошел для Рейнарда незамеченным. В конце концов он попросил соединить его с майором Арчером. Последовала очередная задержка, и в трубке раздался другой голос.

– Алло! Майор Арчер слушает – кто на проводе?

Голос показался Рейнарду похожим на голос Роя, хотя из-за помех на линии он не мог утверждать наверняка.

– Алло, – осторожно откликнулся он. – Это Рейнард Лэнгриш. Я звоню сказать, что я простыл – сегодня я прийти не смогу.

Трубка разразилась треском; наконец голос послышался снова.

– Как, вы сказали, вас зовут?

– Лэнгриш, – повторил Рейнард и произнес свою фамилию по буквам.

– Лэнгриш?Извините, не знаю такой фамилии. Вам, наверно, нужен кто-то другой. Это Рой Арчер. Что? Не слышу – как вас зовут? Нет, извините, я такого не знаю. Вы, должно быть, не туда попали.

Раздался щелчок: майор Рой Арчер повесил трубку.

Рейнард вышел из будки, сразу ощутив себя слабым и больным. Он на минуту опустился на сиденье у автобусной остановки, стараясь унять дрожь, сотрясавшую его конечности. В голове у него царило полное смятение: говорил он с Роем или нет? Голос, подозрительно похожий на голос друга, отчетливо произнес «Рой Арчер» – возможно ли тогда, что есть два Роя Арчера? Или же Рой так и не расслышал его фамилию? Без сил, в растерянности и все сильнее чувствуя себя больным, Рейнард поднялся на ноги и направился к банку. Ему пришло в голову еще одно возможное объяснение: может, притворное «незнакомство», которое они с Роем так долго изображали, было теперь обязательным не только в банке, но и за его стенами? В таком случае Рой наверняка бы его предупредил; хотя, решил Рейнард, полной уверенности в этом быть не могло, так как о молчаливом уговоре скрывать их отношения в банке они ни разу не обмолвились ни словом.

Не чувствуя из-за болезни никакого желания обедать, Рейнард вернулся на работу; к несчастью, в банке было больше посетителей, чем обычно, и ко времени закрытия стало ясно, что уйти удастся лишь под вечер. И снова Рейнард ощутил в глубине души постыдное облегчение: если ему придется задержаться в банке достаточно долго, Рой, несомненно, устанет ждать… Возможно, отчасти именно эта полуосознанная надежда подвигла его работать медленнее и усерднее, чем обычно; отчасти же, несомненно, затормаживал его действия все усиливающийся жар. Так или иначе, было уже полседьмого, когда он ушел с работы – гораздо позднее обычного и слишком поздно (решил он), чтобы торопиться на встречу с Роем.

Выйдя из банка, Рейнард, по привычке, зашагал вдоль Хай-стрит, к автобусной остановке у мэрии. Неожиданно он свернул в сторону и, срезав путь по боковой улочке, вышел к следующей остановке автобусного маршрута: он вспомнил, что ему нужны были бритвенные лезвия, а магазин, в котором он обычно делал покупки, находится неподалеку. Мысль о том, что Рой, возможно, все еще ждет его у остановки рядом с мэрией, беспокойно зашевелилась у него в глубине души, но он ее проигнорировал, уверив себя, что ему и правда нужны лезвия и чуть более дальняя, чем обычно, прогулка, возможно, пойдет ему на пользу.

К тому времени, когда он дошел до автобусной остановки, почти стемнело. Увидев неподалеку табачную лавку, он решил нарушить свои обеты и купить сигарет. Со странным чувством морального падения он приобрел упаковку «Голдфлейк» и коробок спичек и, ожидая автобуса, вытащил сигарету и закурил. Табак был еще более безвкусным, чем обычно, – несомненно, из-за болезненного состояния Рейнарда; он отбросил сигарету и нетерпеливо встал на краю тротуара, высматривая автобус.

Пока он ждал, мимо проехала машина – достаточно медленно, чтобы привлечь его внимание. Машина вдруг показалась знакомой; Рейнарда охватил приступ дрожи, и он чуть было не отвернулся, но что-то его удержало, и прежде чем он успел двинуться, водитель повернул голову и посмотрел ему прямо в глаза.

Это был Рой Арчер.

Рейнард тоже глядел на него, будто попав под гипноз знакомого темного взгляда. Это продлилось всего миг; лицо отвернулось, и машина быстро поехала к светофору, где как раз переключался свет. Мгновением позже у тротуара остановился автобус, и Рейнард шагнул внутрь. Больной, весь дрожа и еле осознавая где он и что с ним, он сел и принялся шарить по карманам в поисках билета; его парализовал страх, равного которому он не ведал и не испытывал – страх, что он, возможно, сходит с ума.

Ибо Рой посмотрел сквозь него;ни одним движением он не выдал, что заметил присутствие Рейнарда. Недели товарищества, «план учений», чай и выпивка в «Храбром солдате», «гимнастический зал» на холмах – все это словно превратилось в ничто, в смутные воспоминания, далекие, как память о детстве или о некой туманном предсуществовании. Быть может, в отчаянии думал Рейнард, все это никогда и не происходило: быть может, все его сложные отношения с Роем были иллюзией; и все же он не мог в это поверить – вспоминая рукопожатие Роя, привычные обороты его речи и дружелюбную дурацкую улыбку.

– Что стряслось, приятель, – нездоровится? – спросил кондуктор, беря у Рейнарда билет.

– Неважно себя чувствую – простыл, – еле слышно пробормотал Рейнард. – Сейчас я в себя приду…

Он выпрямился и уставился в окно, стараясь хоть немного упорядочить хаос в сознании. Автобус качнулся и, набрав скорость на окраине городка, размеренно покатил вперед, мимо огородных делянок, спортплощадок и участка новой застройки, в темнеющую даль.

9. Словно горемычный призрак

Случившийся у Рейнарда грипп (а это оказался он) продержал его дома следующие десять дней. Двое суток болезнь протекала в острой форме, и, казалось, могут начаться серьезные осложнения; однако мало-помалу, на пятый день, температура спала, и Рейнард стал медленно поправляться.

Болезнь странно затуманила в его сознании недавние события, и в течение нескольких дней воспоминания о Рое, да и обо всем времени их знакомства, оставались подспудными и неясными, словно это был сон. Вышло так, что вспомнить обо всем его невольно побудила мать. В начале болезни он слегка бредил и, по словам миссис Лэнгриш, беспрестанно повторял имя Роя Арчера; она сказала, что Рейнард будто бы вел какой-то нескончаемый телефонный разговор, в котором пытался доказать капитану (или порой майору) Арчеру, кто он такой. Она говорит ему об этом, добавила миссис Лэнгриш, лишь потому, что не уверена: вдруг это было что-то важное, по работе, о чем ему, возможно, следует напомнить.

Ему разом пришли на память все непостижимые происшествия того последнего дня в Глэмбере; однако сейчас, с этого расстояния, реальные события казались странно несущественными. Пронизавшее их, как ему тогда казалось, ощущение кошмарного сна можно было списать на то, что его уже одолевала серьезная болезнь. Даже странный телефонный разговор имел, вероятно, какое-нибудь довольно простое объяснение; а то, что Рой якобы проигнорировал его на автобусной остановке, запросто могло быть вызвано легкой близорукостью, которой, как было известно Рейнарду, страдал его друг.

– Это было совершенно не важно, – заверил он мать. – Я в тот день – когда я заболел, – пытался поговорить с Роем Арчером по телефону, но не смог дозвониться. Помнишь Роя – капитана Арчера – он зашел к нам как-то, вечером, спросить дорогу, а потом отвез меня в Ларчестер, на бокс.

– На бокс? – переспросила миссис Лэнгриш. – Про бокс я не помню.

– Ну ты ведь помнишь Роя – ну, Роя Арчера, – настаивал Рейнард. Ему вдруг показалось важным, чтобы мать вспомнила тот случай.

– Картер, ты сказал? – с сомнением уточнила она.

– Да нет, не Картер – Арчер, – нетерпеливо повторил Рейнард. – Рой Арчер.

Мать покачала головой.

– С таким именем я что-то никого не припоминаю, – пробормотала она.

– Но ты не можешь не помнить, – настаивал Рейнард. – Это было-то всего месяца полтора назад – он зашел в тот вечер, когда еще поднялся ураган и черепицу сорвало, помнишь? И он узнал отца на фото.

На лице миссис Лэнгриш все еще читалось сомнение; и чем больше настаивал Рейнард, тем труднее было ей, похоже, восстановить в памяти события той ураганной ночи.

– Но ты его точно должна помнить, – раздраженно воскликнул Рейнард. – Не так уж много народа у нас бывает.

– Я помню кого-то – но это было давно – из банка?..

– Ну да – он один из наших клиентов.

– Я помню, он мне показался странным, – задумчиво произнесла миссис Лэнгриш.

– Не сказал бы, что он такой уж странный. Вполне обычный парень – скорее офицерского типа. Со светлыми волосами, довольно высокого роста – с прямым пробором. Ну теперь-то вспомнила?

Миссис Лэнгриш покачала головой.

– Высокий, ты говоришь? – переспросила она.

– Да, довольно высокий. – Рейнард повторил описание еще раз, так как мать, словно бы из упрямства, казалась более непроницаемо глухой, чем обычно. В итоге, после того как он описал наружность Роя во второй и даже в третий раз, по-прежнему казалось сомнительным, что она все поняла; ему также не удалось добиться, чтобы она признала, что помнит человека, в точности отвечающего этому описанию.

Рейнард повторил атаку несколько раз: провал в памяти матери не давал ему покоя все время его выздоровления. Наконец он оставил свои попытки: подобные провалы были, насколько он знал, не столь уж редки: миссис Лэнгриш, в конце концов, было за семьдесят – и ему не хотелось незаслуженно донимать ее из-за такого пустяка. И все же полная ее неспособность припомнить его друга поселила в Рейнарде томительное беспокойство, связавшись в его сознании с неудачным телефонным звонком и безучастным неузнающим взглядом Роя на автобусной остановке.

В целом, Рейнард не огорчился, когда доктор разрешил ему вернуться на работу: все было бы хорошо, но атмосфера дома, и прежде довольно тягостная, стала почти невыносимо гнетущей в последние дни его выздоровления. Провалы в памяти матери и ее усиливающаяся глухота начали раздражать его нестерпимо, и возвращение в банк вызвало у него чуть ли не отпускное возбуждение.

Стоял пасмурный зябкий день, когда в середине ноября он в первый раз отправился в Глэмбер. Последние листья опадали с почти голых деревьев, и сам городок, когда он туда приехал, выглядел на редкость безлюдным, словно население сбежало из него, спасаясь от мора или перед угрозой войны.

Дела в банке шли довольно вяло – к счастью для Рейнарда, которому не сразу удалось втянуться в утомительный рутинный труд. Весь этот первый день он был постоянно настороже, ожидая, что объявится Рой Арчер: посматривал на двустворчатые двери всякий раз, как они распахивались, надеясь и в то же время страшась увидеть, что к стойке широким шагом приближается высокая атлетичная фигура. По причинам, о которых ему не хотелось задумываться, мужества эта перспектива ему не прибавляла; и все же он ощущал, что один лишь вид друга хоть как-то бы его успокоил, подтвердив реальность отношений, обретших, со времени его болезни, некую странную иллюзорность и призрачность.

Рой, однако, в этот день не заглянул. Когда пришло время идти домой, Рейнард, как обычно, направился к автобусной остановке у мэрии, опасаясь и одновременно надеясь, что машина Роя будет стоять на привычном месте. Как и следовало ожидать, ни Роя, ни его машины он не увидел: было маловероятно, что Рой знал о его выздоровлении, поскольку изначально был не в курсе его болезни. Рейнард, питавший безрассудную надежду, испытал, не увидев друга, столь же безрассудное разочарование; однако к этому разочарованию примешивалось и некоторое облегчение. Если Рой решил больше не приезжать к остановке, Рейнард не в силах был что-либо изменить. Во время выздоровления ему пришло в голову, что он мог бы написать Рою, но болезнь сделала его апатичным, и, в любом случае, он по-прежнему не был уверен, каковы нынешнее звание друга и его батальон, не говоря уже о точном адресе.

И все же, по дороге домой в автобусе, Рейнард продолжал размышлять о возможных способах снова наладить отношения с другом. Ему не хотелось опять отваживаться на телефонный звонок; казалось также маловероятным, что Рой снова появится на обычном их месте встречи. Он, без сомнения, зайдет в банк, но нет никакой уверенности в том, что он посчитает болезнь Рейнарда достаточной причиной нарушать установленные правила их взаимоотношений. Тем не менее, это представлялось единственной надеждой, и Рейнард решил, что в следующее посещение Роя изыщет какой-нибудь тайный способ с ним пообщаться. Он, например, мог бы (особенно если другие служащие будут заняты с клиентами), ухитрившись, передать через стойку записку, или же, если это не удастся, под каким-нибудь предлогом выйти из банка вслед за Роем.

Между тем до даты, назначенной для записи на службу, – первого декабря – оставалось меньше двух недель. Дата Рейнарду запомнилась, четко отпечаталась в мозгу, однако остальные подробности объявления улетучились у него из памяти – в частности, время и место явки призывников. Насколько он знал, в Глэмбере призывного пункта не имелось – ближайший находился в столице графства, милях в тридцати отсюда. Конечно, не исключалась вероятность, что каким-то образом будет специально организована запись на месте, но, не связавшись с Роем или другими призывниками, Рейнарду, похоже, не удалось бы выяснить это наверняка.

Позже вечером, шагая по тропинке к деревне, он вдруг заметил, что вечер пронизан странным беспокойством: птицы без умолку щебетали и пронзительно кричали в кустах и деревьях, и где-то далеко на ферме, словно предчувствуя опасность, выла собака. Луна, поднимаясь над холмами, сверкала серным сиянием сквозь буроватую завесу облаков, и налетевший с юго-запада ветер, холодный и напитанный дождем, судорожно вздыхал в голых буковых ветвях, словно горемычный призрак.

10. Чудные дела

Несколько дней Рейнард с беспокойством ждал, что Рой зайдет в банк, однако тот не появлялся; на прежнее место встречи у мэрии он тоже больше не приезжал.

По мере того как постепенно приближался день, когда он мог бы (если все еще желал) записаться в новонабранный батальон Роя, Рейнарда терзали разнородные чувства. Преобладал страх – сжимавший внутренности и напоминавший ему о детстве и ужасе перед походом в новую школу. В то же время, представься ему такая возможность – и он бы почти с готовностью пошел призывником: это было не столько актом сознательной воли, сколько чем-то вроде глубинной, бездумной тяги. Этот скрытый порыв сопровождался странным эмоциональным возбуждением, сравнимым со смутным брожением сексуальности у подростка; он был связан с идеей капитуляции, обречения себя на некий опыт, который, вероятно, окажется неприятным и даже опасным, но все же откроет путь к бегству. Гнет дома, монотонная и утомительная служба в банке, тусклое и ограниченное существование, которое он еле выносил и все же заставлял себя терпеть, – от всего этого странные предложения Роя Арчера сулили некое избавление. Не исключено, что он всего лишь сменит одну тягостную рутину на другую: предыдущий армейский опыт лишил его иллюзий насчет солдатской службы – и все же ему казалось, что он обрадовался бы любой перемене, какой бы неприятной она ни была.

Подвернись ему при таком настрое подходящий шанс – и он бы не долго думая записался; но отсутствие возможности и даже информации о положенной процедуре сдерживало его импульс; перспектива отдаться во власть жесткого, грубого, неуютного солдатского мира внезапно наполняла его ужасом, страх с новой силой сжимал внутренности – и, вновь прибегая к будничному здравому смыслу, он говорил себе, что предполагаемая «запись» – безумный поступок.

На день-два «здравомыслие» брало верх, а потом какое-нибудь слово или происшествие снова оживляли этот абсурдный порыв обречь себя на жизнь, которой он страшился и все-таки страстно желал.

Как-то вечером, когда он вышел из банка, колонна солдат прошагала мимо него походным порядком по Хай-стрит. Рейнард остановился посмотреть: они были в рубашках с закатанными рукавами (день стоял не холодный) и явно возвращались в лагерь после трудного марша. Глядя на них, он снова почувствовал, как в нем разгорается возбуждение и утверждается прежний импульс: на сей раз, решил Рейнард, «на попятный» он не пойдет – нужно немедленно найти призывной пункт, пока его намерение не ослабло.

Пылая решимостью, он зашагал к мэрии. Его опять охватила безрассудная надежда, что Рой, быть может, его там ждет. Убедившись, что друга нигде не видно, он в нерешительности помедлил мгновение на тротуаре. Внезапно его осенило: не став дожидаться автобуса на Прайорсхолт, он перешел улицу и сел на автобус, готовый отъехать в противоположном направлении… Рой, как видно, его покинул; явка на запись предстояла чуть больше чем через неделю; оставался единственный выход – он должен снова отправиться в загадочный «гимнастический зал» у Римского Лагеря.

Однако обнаружить его без провожатого, темным ноябрьским вечером, оказалось не так легко, как Рейнард предполагал. Он сошел с автобуса там, где, по его мнению, был поворот на Римский Лагерь, но не успел отойти далеко, как понял, что дорога не та. Вернувшись к шоссе, он прошел дальше, до другого поворота. Этот путь, похоже, был правильным, однако Рейнард все еще сомневался: прежде он всегда приезжал к «лагерю» в машине Роя и почти не обращал внимания на ориентиры. Он, правда, приходил сюда и до знакомства с Роем, но это было много месяцев назад и, естественно, в дневное время.

За ближним полем он вдруг увидел нечто напоминающее группу ниссеновских бараков и, не без риска сбиться с пути, устремился к цели напрямик, по отходящей от дороги тропинке. Бараки, однако, оказались до странности труднодостижимыми; с тех пор как он свернул с шоссе, сумерки сгустились почти до темноты, и над холмами стал подниматься легкий туман. Он шел оступаясь, обдирая голени о сломанную изгородь и спотыкаясь о кроличьи норы и незаметные пряди колючей проволоки. Вскоре он добрался до того, что посчитал бараками; к его разочарованию, строения оказались кучкой сараев вокруг небольшой фермы. Свет в доме не горел; однако, когда Рейнард проходил мимо, раздался яростный собачий лай и в одном из сараев захлопала крыльями и расшумелась домашняя птица.

Обойдя ферму, он очутился на более открытом месте и внезапно, к своей радости, почти с уверенностью узнал плато, окружающее Римский Лагерь. Он вообразил, что может даже разглядеть смутные очертания земляных укреплений и насыпей, и заспешил вперед, но ниссеновских бараков, похоже, нигде не было и следа. Он остановился, чтобы сориентироваться, потом двинулся вокруг края плато, не выпуская из вида центральную возвышенность. Так, подумалось ему, он неизбежно выйдет к баракам, если они там есть, – и через пять минут ходьбы его настойчивость была вознаграждена.

Группа бараков стояла слегка в низине – это, несомненно, и делало их почти невидимыми даже с близкого расстояния. Окно в одном из них слабо светилось; сердце у Рейнарда заколотилось от внезапной надежды – он поспешил вперед и, осторожно ступая по неровной земле, приблизился к темной, скученной массе строений. После мгновенной задержки он определил, из какого барака пробивается тусклый свет, и, решительно прошагав ко входу, толкнул дверь и вошел внутрь.

Поначалу он испытал горькое разочарование. Слабый свет одинокой свечи мерцал во мраке, делая очевидным тот факт, что барак был практически пуст. Канаты, брусья и «конь» исчезли; ничто внешне не напоминало о «гимнастическом зале», и можно было, в сущности, подумать, что сюда никто не заглядывал уже много месяцев.

За мерцающим пламенем свечи Рейнард едва смог различить нечто вроде кучи старых мешков и соломы; и пока он стоял в дверном проеме, жадно вглядываясь в сумрак, его неожиданно вспугнул звук человеческого голоса:

– Ты кто?

Слова прозвучали резко, с нотой угрозы: исходили они, по-видимому, из темной бесформенной груды за свечой. Рейнард шагнул вперед и увидел фигуру мужчины, сидящего, подавшись вперед, на груде мешков. У него было грубое небритое лицо; рваная, грязная рубашка распахнулась на груди, открывая черную волосяную поросль; блестящие пронзительные глаза уставились на Рейнарда с настороженной враждебностью.

– Ты кто? Чё те надо? – повторил он.

– Простите, – нервно отозвался Рейнард. – Я искал – я думал…

– Ща, кого тебе искать-то? – грубо прервал мужчина. – Нету тут никого, я один, и компанейщиков мне не надобно, понял?

– Я искал зал, – с запинкой проговорил Рейнард, понимая, как нелепо должны звучать его слова.

– Сказал? Чевой-то ты сказал? – грубо отозвался мужчина.

– Спортзал я ищу, тренировочный центр. Я здесь был пару недель назад, в этом бараке войска обучение проводили. Я подумал – мне показалось…

Явно посчитав Рейнарда каким-то безобидным полудурком, мужчина посмотрел уже не столь враждебно.

– Ну, войсков-то тут нынче нету, – сказал он. – Глянь вона, коли хошь. Прям в кондрашку вогнал – я-то думал, ты мусор. Мне-то, слышь, мусора бы и ничё, да тока я – бродяга, завернул сюда прикорнуть, ясно?

– Да, я понял, – прошептал Рейнард до странного безжизненным голосом, еле вслушиваясь в его слова. – Прости, что потревожил.

Внезапно его внимание привлекла вещь, лежащая на полу, рядом со свечой.

– Это твои? – спросил он бродягу и протянул ему для осмотра пару армейских тренировочных шорт.

– Неа, не нашенское. Никак, от солдат осталось. Слышь-ка, приятель, – голос его вдруг зазвучал дружелюбно и уговаривающе, – а у тебя полкроны лишней, часом, не найдется? А то у меня, вот ей-богу, один разнесчастный фартинг.

Рейнард сунул руку в карман и протянул ему полкроны.

– Ох, ну ты прям молодчина – вот спасибо те, кореш. Ты меня выручил будь здоров… Прости уж, помочь я те не могу – ты, видать, не туда притопал… Сам-то ты куда путь держишь?

– Я – никуда, – пробормотал Рейнард. Он вдруг почувствовал огромную усталость, будто перенес долгое и измотавшее ему нервы физическое испытание.

– Ну видок-то у тя, будто ты отмахал порядком, – заметил мужчина. Внезапно он протянул левую руку, чтобы поправить свечу, с которой почем зря капало на пол. Перед напряженным, пристальным взглядом Рейнарда со странной галлюцинаторной отчетливостью предстала голая рука; в нем проснулось внезапное возбуждение, едва он узнал впечатанный в белую кожу рисунок, идентичный тому, который, как ему вспомнилось, он видел у Спайка Мандевилла и некоторых других мужчин в «гимнастическом зале»: сине-красная змея, обвившая обнаженный меч.

– Присел бы ты, что ль, – пробурчал мужчина. – Видок-то у тя больно неважнецкий. Я тут какавы собрался сварганить – дак и те плесну, коли хошь.

Уступив необоримой слабости, Рейнард опустился на груду мешков. Мужчина встал и принялся готовить ужин. Должно быть, Рейнард задремал, потому что, когда он снова очнулся, его знакомец протягивал ему кружку с дымящимся какао.

– Держи-ка, кореш, – сказал он с грубоватым добродушием.

Рейнард его поблагодарил: голос ослаб, говорить удавалось только шепотом.

– Да ну, друган, ты ж мне подсобил, а я таких делов не забываю. Видок-то у тя больно чудной – чевой ты такое говорил там про спортзалы да про войска? Тя послушать – дак прям чудные дела – я уж думал, ты с приветом, чесслово.

Выпив какао, Рейнард почувствовал, как к нему разом вернулись силы. Им овладело странное ощущение благополучия: сидя на груде мешков и хлама, в обезлюдевшем остове «гимнастического зала», за компанию с бродягой, он впервые за последнее время испытывал такое довольство и покой.

– А кого-ты искал-то? – с любопытством повторил мужчина: его неухоженное, но не отталкивающее лицо, склонившееся над Рейнардом в тусклом свете, выглядело испытующим, однако же добродушным. Рейнард испытал внезапный порыв довериться бродяге. Вреда в этом не было; да и его знакомец (меченый изображением, которое, как уверился Рейнард, было отличительным знаком учебного батальона), вероятно, мог и сам кое-что знать об условиях записи или даже о местонахождении Роя.

Сбивчиво, с многократными остановками и повторами, он начал излагать свою историю; он понимал, что она, должно быть, звучит как бред сумасшедшего. Однако, усвоив основные детали, бродяга, похоже, счел ее понятной и вразумительной. Обретя уверенность, Рейнард рассказал ему о своей болезни («То-то я подумал, видок у тя неважнецкий»), об исчезновении Роя и о приближающемся дне записи.

– Первого декабря, говоришь? – эхом откликнулся мужчина. – Э, кореш, по мне, дак бросил бы ты это дело. Они и меня заполучить хотели, да я уж шесть годков отвоевался – в Африке, в Италии, в Германии и черт – те где, – так что с меня довольно. Мне и на гражданке-то не худо, хоть бы и шляться, как щас – работенка-то есть, для охочих, а мне впрягаться пока не к спеху… Слышь, кореш, коли те податься-то некуда, можешь хоть тут ночлежить – на двоих-то нам места хватит.

Рейнард представил себе, как будет шагать в потемках к шоссе, возвращаться в Глэмбер и долго ехать домой в Прайорсхолт, – предложение бродяги казалось необычайно заманчивым. На него мертвым грузом навалилась усталость: даже поднять руку и посмотреть на часы казалось непомерным усилием.

– Ну дак чё? – повторил его странный хозяин.

– Ладно, – слабо согласился Рейнард. – Я останусь.

– О'кей – вместе-то оно теплее будет, – радушно пообещал бродяга. Мешки и солому переложили заново; Рейнард снял пальто и галстук, и, загасив свечу, мужчины улеглись бок о бок.

Какое-то время они бессвязно переговаривались, обмениваясь короткими фразами: Рейнард снова сонно поинтересовался насчет записи, в робкой надежде, что его знакомец, быть может, все же сообщит ему нужную информацию. Однако бродяга, похоже, ничего не знал ни о призывном пункте, ни о процедуре записи. Мало-помалу мысли Рейнарда перетекли в сновидения: он снова брел, спотыкаясь, по темнеющим лугам в поисках барака; снова толкал дверь и видел одинокую свечу и неясную фигуру за ней – но на сей раз окликнувшим его мужчиной был не бродяга, а Спайк Мандевилл, боксер… Потом ему снилось, что он вернулся домой и обнаружил мать на кухне; она сидела к нему спиной, и он не сразу смог привлечь ее внимание. Когда же, наконец, ему это удалось и она к нему обернулась, он с ужасом увидел, что лицо ее обезображено какой-то отвратительной болезнью… Он проснулся в испарине, со странным чувством морального падения, осязая лежащее рядом тяжелое тело и теплое дыхание бродяги на своем незащищенном лице.