Текст книги "Знак обнаженного меча"
Автор книги: Джослин Брук
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Джослин Брук
Знак обнаженного меча
1. Лис, его тотем
Осенние сумерки сгущались над низиной, когда Рейнард Лэнгриш соскочил с автобуса, идущего из Глэмбера, и зашагал по тропинке к деревне. С одной стороны тропинку окаймляли буки: между их прямыми, стройными стволами, блестя, как вода, просвечивало закатное небо; с другой ее стороны поля плавно спускались к низине, где, укрытая среди деревьев, в дымке речных испарений смутно виднелась деревня.
На той стороне низины, чуть повыше уровня других домов, сквозь надвигающийся сумрак ярко сияло освещенное окно. Вид его Рейнарду был приятен: он знал, что мать уже, должно быть, накрывает на стол и что через какие-нибудь десять минут он сам войдет в гостиную и его в который раз поглотит безмятежный, объятый теплом очага комфорт дома. Однако приятное это чувство умалялось полуосознанным пониманием его обманчивости; желание скорее прийти домой было по большей части привычкой, уцелевшей от прежних, более счастливых времен. Сейчас, торопясь к дому, он внезапно уступил смутной, непроизвольной неохоте: остановился на середине пути и оперся о калитку, ведущую в поля. До конца себе в том не признаваясь, он в последнее время стал испытывать необъяснимый ужас перед ежедневным возвращением домой. Он знал, что, не пробыв там и десяти минут, начнет досадовать на присутствие матери, на теплую, замкнутую атмосферу гостиной, на знакомые предметы, незыблемо застывшие на своих местах. Рано или поздно он сбежит оттуда на бесцельную вечернюю прогулку вдоль опустевших улочек и проселочных дорог, охваченный неодолимой тягой оказаться как можно дальше от дома.
В Глэмберском банке, где он работал, ежедневная рутина заглушала это беспокойство; он сознавал его в полной мере лишь вечерами. Опираясь сейчас о калитку, он ощутил, как сама сельская местность словно бы незримо, неописуемо на него давит, порождая в усталом мозгу невыносимое чувство плена. В то же время очертания пейзажа приобрели странную нереальность, будто он видел их сквозь искажающую линзу или на плохой фотографии.
Подобное ощущение, при всей его малоприятности, Рейнарда не удивило: вот уже несколько недель он страдал от этого тревожного чувства «нереальности» и отчасти с ним свыкся. Ему казалось, что он живет под стеклянным колпаком, позволяющим воспринимать нормальные свойства мира, но не дающим вступить с ним в непосредственный контакт. Иллюзию усиливало действительное притупление чувств, незначительное, но безошибочное: ухудшилось обоняние – возможно, из-за хронического катара, – и слух тоже был слегка нарушен. Привыкнув в последние годы к проблемам со здоровьем (его комиссовали из армии во время войны, после приступа ревматизма), он до сих пор не озаботился тем, чтобы обратиться к врачу; у него, казалось, и правда не было на это особой причины: симптомы были чуть серьезней ощущения легкого недомогания; и все же состояние здоровья на самом деле беспокоило его сильнее, чем ему хотелось бы признать.
Он устремил взгляд на землю у своих ног, где в сгущающихся сумерках едва виднелась поросль робертовой герани: ее изящные розовые цветки смутно выделялись на фоне более темной массы листьев. Это, такое знакомое ему растение, со столь естественной грацией укоренившееся в насыпи живой изгороди, принесло ему некое мимолетное утешение. Словно бы желая подтвердить свою связь с внешним миром, он вытащил сигарету и закурил; однако сигарета была безвкусной – с некоторых пор он утратил способность ощущать аромат табака – и привычные движения казались ему странно нереальными, будто он смотрел на кого-то за этим занятием в старом дерганом фильме.
Он снова поднял глаза к освещенному окну на той стороне низины, но последние остатки удовольствия от этого зрелища уже растаяли, и теперь он осознавал лишь невыносимое чувство плена, ожидающее его в теплой комнате, озаренной светом камина.
Он резко отбросил безвкусную сигарету, посмотрев, как она, брызнув искрами, ударилась о дорогу. Затем, не найдя утешения, продолжил спускаться с холма. Когда он подошел к деревне, какой-то рабочий прошаркал мимо в полутьме, приветствовав его на ходу:
– Вечер добрый, мистер Рейнард!
Это обращение по имени неожиданно доставило ему наивное удовольствие, напомнив о том, что он, служащий банка, принадлежит к этой сельской местности и, более того, воедино связан с ней остатками тех отношений, которые можно было бы назвать почти феодальными. Лэнгриши веками владели здесь землей, а его двоюродный дед (от которого он унаследовал имя Рейнард) жил в особняке; за два поколения семья рассеялась: землю распродали, сыновья пошли в коммерцию или на службу – но среди работников постарше феодальная традиция была еще жива.
Рейнард вдруг живо прибавил шагу, чувствуя непривычную гордость за своих предков и за необычное имя, перешедшее к нему от последнего владельца особняка. Рейнард – то была эмблема его хитрости, символ-тотем [2]2
«Роман о Лисе» (Roman de Renart) – памятник французской городской литературы, получившей распространение в XII–XIII веках. Произведение состоит из 27 ветвей, или независимых рассказов, написанных попарно рифмующимися стихами. Объединяющим сюжетом является борьба лиса Ренара с его заклятым врагом, волком Изенгрином (триумф хитрости над силой). Здесь и далее прим. пер.
[Закрыть], служащий ему подспорьем в герилье против угнетающих его сил. Он пересек деревенскую улицу и со вновь обретенной уверенностью двинулся к дому, обнадеженный покровительством лиса – его тотема.
2. Прямой пробор
Пока он шел к дому, быстро стемнело: тяжелая масса облаков сгустилась в зените, и с неба посыпались крупные капли дождя – их наискось бросал ему в лицо поднимающийся юго-западный ветер. За несколько секунд ветер, казалось, усилился до урагана, набросившись на величественные каштаны у церкви, – их древние ветви отчаянно скрипели вверху, когда Рейнард проходил мимо. Когда он добрался до дома, дождь лил вовсю. Он толкнул дверь и шагнул в озаренную теплым светом комнату; мать, седовласая и безмятежная, подняла голову, и он, наклонившись, поцеловал ее, по обыкновению, молча: вот уже много лет миссис Лэнгриш была абсолютно и неизлечимо глуха.
Она невозмутимо продолжала накрывать стол к ужину: расставляла чайные принадлежности, выкладывала холодное мясо и столовые приборы, с безмолвной сноровкой сосредоточившись на этом занятии. Рейнард бросился в кресло и, взяв дневную газету, рассеянно пробежал взглядом заголовки, едва осознавая смысл прочитанного. В последнее время чтение газет стало для него почти невыносимым трудом – периодически, стыдясь своей глубокой неосведомленности о текущих событиях, он решал начать новую жизнь и прочитывал «Таймс» от корки до корки – однако часом позже едва ли мог вспомнить хоть одну новость. Приемника в доме также не имелось, поскольку миссис Лэнгриш, при всей своей глухоте, воспринимала радиоволны несколько болезненно, а Рейнард был преисполнен готовности отказаться от чего угодно, лишь бы не нарушать материнский комфорт, и жалел о том, что не может ощутимее скрасить ее недуг.
Отложив газету, он бесцельно обвел взглядом комнату, в очередной раз отметив до боли знакомые предметы, находящиеся строго на привычных местах: эстампы Анжелики Кауфман, бенаресскую медь, фотографию отца в парадной форме… С проблеском интереса заметил он одно небольшое изменение, произошедшее со вчерашнего вечера: в кованом медном горшке вместо виргинских астр стояла высокая, раскидистая ветка бересклета. Ягоды сияли в мягком свете необычайно ярко, будто подсвеченные изнутри. Увидев устремленный на них взгляд сына, миссис Лэнгриш сделала неопределенный поясняющий жест и коротко улыбнулась.
– Это Джон Квестед принес, – сказала она.
Чуть погодя мать с сыном молча сели за ужин. Ветер с нарастающей яростью бушевал вокруг дома, и дождь злобно плевался в окна. Еще до конца ужина Рейнард понял, что не в силах оставаться на месте; он сознавал, что отправляться на привычную вечернюю прогулку в такую погоду – чистое безумие, и все же чувствовал решимость сбежать как можно скорее из слишком уютной комнаты, от стесняющего присутствия матери. Однако миссис Лэнгриш ела медленно, и обыкновенная вежливость требовала дождаться, пока она закончит. Лишь после того, как она проглотила последний кусок, он начал нетерпеливо убирать со стола; когда же она добралась до кухни, он уже перемыл половину посуды. Быстро покончив с этим, он знаком предложил матери вернуться в гостиную. Войдя туда вслед за ней, он по привычке двинулся к фортепьяно и, усевшись за него, сразу же начал играть сонату Моцарта, механически и почти без выражения.
Его мать, заключенная в тюрьму глухоты, могла, однако, опытным глазом следить за движениями его пальцев. Сама бывшая некогда прекрасной пианисткой, она порой даже критиковала его исполнение, замечая, что такой-то пассаж следовало сыграть более легатоили что он взял неправильный темп. Этим вечером, впрочем, она не прервала его игру ни единым словом. Вскоре музыка ему прискучила, и он вернулся в свое кресло у камина.
Расслабившись физически, он опять с беспокойством ощутил, как им завладевает чувство «нереальности», уже испытанное по дороге к дому: индийская чаша, фотография отца, бересклет, казалось, подрагивали, будто тающий мираж; словно бы личность Рейнарда – или же чувственные образы, придающие ей форму и плотность – переживала некий процесс дробления; словно бы отдельные части его самого оказались разбросаны по периметру постепенно растущего круга… Ему также казалось (как это случалось в последнее время уже не раз), что, если он не совершит неимоверное усилие и не вберет обратно в себя эти disjecta membra [3]3
Разъятые части (лат.).
[Закрыть], то обнаружит – слишком поздно, – что процесс уже вышел из – под его контроля… И не впервые он задавался вопросом, а оправданы ли, в конце концов, его усилия: имеет ли, в итоге, эта драгоценная «индивидуальность», за которую он, как оказалось, цепляется столь упорно, такую уж редкостную ценность?
Он привычно обнаружил, что неотрывно смотрит на первый же попавшийся его ленивому и неизбирательному взгляду предмет. На сей раз это оказалось выцветшее изображение отца в дешевом паспарту. Он вяло отметил висячие усы эпохи Эдуарда, выступающий подбородок, кисть, сжимающую рукоять шпаги…
Вдруг, так громко, что он вскочил на ноги, на весь дом прогремел звонок входной двери. Неслыханный в этот час и в такой вечер звук дошел даже до сознания миссис Лэнгриш – или так показалось Рейнарду, хотя ее внимание, возможно, было привлечено его собственным испуганным движением; так или иначе, ее безмятежное лицо впервые за вечер заметно оживилось. Мать и сын мгновение смотрели друг на друга, встретившись взглядами во внезапной общности опасения. Рейнард несколько секунд стоял недвижно под фотографией отца; его охватило необъяснимое искушение не отвечать на призыв, притворившись перед матерью, что его вспугнул некий примерещившийся шум. И в тот же миг, острее, чем когда-либо, его поразило чувство грядущего колоссального разрушения: словно бы у него в мозгу зарождалось сейсмическое возмущение, некий природный катаклизм, которому он не в силах был сопротивляться.
Нетвердо, будто сама земля колебалась у него под ногами, он двинулся в коридор, включив по дороге свет. Когда он проходил через прихожую, снова раздался звонок, и к его раскатам прибавился громовой стук. С опаской, словно его действие было исполнено какого-то огромного, чреватого мировым потрясением смысла, он откинул щеколду входной двери…
И тут же отшатнулся, с трудом удержавшись от падения. В тот миг, когда он откинул щеколду, особо яростный порыв ветра обрушился на дом, и под его ударом дверь распахнулась с неудержимой силой. Натиск ворвавшегося воздуха был таким мощным, что ваза с далиями рухнула со столика в прихожей и циновка приподнялась над полом, словно в нее вселился некий демонический дух.
Свет пролился в открытый дверной проем и зажег внезапным блеском косые острые иглы дождя. На фоне этого сверкающего металлического занавеса высилась фигура молодого мужчины – в обрамлении узкого проема он казался огромным, непомерным: видение, вызванное из ночной пустыни. Его подпоясанный светлый макинтош влажно поблескивал, бусины дождя сияли в белокурых волосах, подобно бриллиантам, щеки светились ярким блеском омытых дождем осенних ягод.
Несколько секунд мужчины стояли, безмолвно глядя друг на друга. Затем, внезапно овладев собой, Рейнард отступил назад.
– Заходите, не стойте под дождем, – пригласил он.
Незнакомец в конечном счете оказался не демоническим видением, а вполне обычным молодым человеком. И все же первое впечатление отчего-то не покидало Рейнарда, и он ощущал странную экзальтацию, смешанную со смутным безотчетным страхом. Этот человек, подумалось ему, наделен властью; какой именно, он угадать не мог, но все же был уверен в точности своего впечатления.
Мужчина шагнул вперед.
– Э-э, простите меня ради Бога, – произнес он с запинкой, дружелюбно улыбнувшись. – По-моему, я заблудился.
Рейнард снова встретился с ним взглядом: эти глаза отличались необычайной глубиной и блеском и, казалось, отражали всю пустынную темноту и влажность ночи.
– У меня тут машина на улице, – сказал посетитель. – Я ехал из Глэмбера, завернул в Стеллинг Миннис повидаться с одним парнем и, похоже, проскочил свою дорогу. Знаете старый «Пес» в Клэмберкрауне? Я, наверное, на том перекрестке не туда свернул… Мне, собственно, надо в Ларчестер – я там должен быть в половине восьмого.
– Времени у вас полно, – уверил его Рейнард слегка нетвердым голосом. – Заходите.
– Понимаете, мне ужасно неудобно к вам врываться… Но здесь, похоже, свет только у вас и горит – в этом местечке, как видно, рано ложатся. Как оно, кстати, называется?
– Прайорсхолт. Отсюда до Ларчестера всего мили три – дорогу я вам могу показать. А там добраться уже легко. Зайдите на пару минут, погрейтесь.
– Правда, мне в самом деле неудобно…
– Заходите же, – настойчивость Рейнарда удивила его самого. Ему вдруг показалось важным познакомиться с пришельцем. – Давайте я вам помогу снять плащ, – добавил он гостеприимно.
Он помог молодому человеку освободиться от промокшего макинтоша, и на миг их взгляды встретились вновь. И тут их осенило взаимное узнавание.
– Да вы же мистер… то есть капитан Арчер, – воскликнул, запнувшись, Рейнард.
– Да, моя фамилия Арчер – Рой Арчер. Я вас где-то видел, только не помню где…
– Я работаю в «Юнайтед Мидленд», в Глэмбере, – пояснил Рейнард.
– А, конечно – я вас узнал в лицо, как только вы мне открыли. Извините, не знаю, как вас зовут.
Рейнард сообщил.
– Ах да, Лэнгриш, – тихо проговорил тот, устремив на Рейнарда странно испытующий взгляд. Его следующие слова прозвучали столь неожиданно, что Рейнарду показалось, что он ослышался:
– Я ждал, что мы когда-нибудь столкнемся.
– Ждали? – эхом откликнулся изумленный Рейнард.
– Ну, в общем… – Голос Арчера зазвучал вдруг неопределенно; он издал мягкий дружелюбный смешок. – Никогда не знаешь наверняка, – прибавил он без особого смысла. Но Рейнард уже уловил замешательство, промелькнувшее в его взгляде, словно те слова вырвались у него ненароком.
Рейнард провел его в гостиную и быстро объяснил матери, что случилось, говоря на низких тонах, которые ей легче всего было понимать. Он представил их друг другу: Рой Арчер приветствовал хозяйку с тактом и выдержкой, однако миссис Лэнгриш, с непредсказуемостью очень глухого человека, уже погрузилась в одно из тех состояний, в котором казалась более, чем обычно, отрезанной от внешнего мира, и, похоже, едва осознавала присутствие посетителя.
– Мама совсем ничего не слышит, – объяснил Рейнард, – но не надо напрягаться и кричать – лучше всего она читает по губам.
Подойдя к буфету, он достал бутылку хереса (хранимого для торжественных случаев) и три бокала. Наливая вино, заметил, что руки дрожат. Его не покидало необычное чувство экзальтации, вызванное появлением Роя Арчера; кроме того, он сознавал, хотя и повторял себе, что это абсурд, некое присутствие опасности, таящейся в их встрече, – опасности неопределимой и все же странно волнующей.
– О, страшно признателен, – воскликнул посетитель, когда Рейнард протянул ему херес. – Ночка сегодня ненастная – меня чуть в кювет не сдуло на холмах. Знаете тот кусок дороги у Римского Лагеря?
Рейнард кивнул.
– Там ураган задувает изо всех сил – старый автобус чуть было не опрокинулся. Напрасно я там поехал – хотя эту часть дороги я знаю отлично.
– Лагерь вообще-то не римский, – сказал Рейнард, чтобы как-то поддержать разговор.
– Да, я знаю. Но так его называют. Может, он датский или саксонский.
– Британский, – возразил Рейнард.
Собеседник встретился с ним взглядом.
– Интересуетесь такими вещами?
– Да, я этим немного занимался, – признался Рейнард.
Арчер обернулся к хозяйке, и, пока он с ней говорил, Рейнард изучал его с пристальным интересом. Высокий, атлетического сложения, гость явно был очень силен, хотя мягкие его движения и сдержанные манеры как будто нарочно это скрывали. Та же потаенная телесная сила отражалась и в его чертах: на вытянутом, довольно хищном лице сохранялась не слишком подобающая ему мягкость. Вот и сейчас на губах под короткими белокурыми усами играла чуть ли не по-женски милая улыбка; однако создавалось впечатление, что тем же самым губам, при иных обстоятельствах, вполне достанет и твердости, и решимости. Его волосы, все еще блестевшие каплями дождя, выглядели примечательно: светло-соломенные и слегка вьющиеся, они были очень коротко подстрижены и разделены прямым пробором.
Вскоре Арчер поднялся, собираясь уходить.
– Теперь мы чаще будем видеться, – заметил он спокойно, точно констатируя очевидный и бесспорный факт.
И вновь на Рейнарда накатило странное волнение, уже испытанное в момент появления Арчера.
– Жаль, что вам надо идти, – сказал он.
– Это да – дело в том, что я обещал заглянуть на турнир по боксу – кое-кто из нашего полка будет драться. Не знаю, интересуетесь вы этим или нет, но один из них – Спайк Мандевилл, наш классный тяжеловес – боксирует отлично, на него-то уж точно стоит посмотреть… Ого! – оборвал он себя, вдруг заметив фотографию отца Рейнарда. – Послушайте, не сочтите за дерзость – он вам, случайно, не родственник?
– Это мой отец.
– Господи, ну да – я ведь помню его с тех пор, как поступил в полк. Он, конечно, давно уже в отставке, но с нынешним полковником они были друзья, это факт, и мы его не раз видали.
Он повернулся к миссис Лэнгриш и, как мог, повторил ей только что сказанное. Затем, снова обернувшись к Рейнарду, дружелюбно ему улыбнулся.
– Ну конечно, – пробормотал он, – поэтому-то командир так хотел, чтобы мы – то есть я… – Он внезапно умолк, и Рейнард снова, озадачившись, уловил тень смущения на его лице, будто последние слова были оплошностью. – Ну что же, – сказал он с неожиданным воодушевлением, – не буду вас задерживать. Вы меня не проводите до дверей?..
– Если хотите, я с вами немного проеду и покажу дорогу.
– Да нет, что вы, не стоит.
– Я правда готов, – настоял Рейнард. – Все равно я выхожу воздухом подышать примерно в это время. И лить перестало, судя по звуку.
– Ну что ж, спасибо за выручку. Я полагаю… – он сделал паузу и устремил на Рейнарда пристальный взгляд блестящих глаз, темных, как дождь. – Я полагаю, ты не против сгонять в город и посмотреть на бокс?
У Рейнарда забилось сердце; его вдруг охватило необъяснимое счастье. Он встретился взглядом с новым приятелем и безмолвно согласился.
– Если ты уверен, что с мамой все будет в порядке, – спокойно сказал Арчер.
Склонившись над материнским креслом, Рейнард быстро объяснил, что уйдет на час-другой и попросил его не дожидаться. Миссис Лэнгриш безмятежно кивнула: она не была нервной и привыкла оставаться одна.
Мужчины вышли из дома. Снаружи ветер утих и шел тихий дождик. В низине залаяла собака, и издалека, откуда-то со стороны Глэмбера, еле слышно донесся звук горна.
Рейнард прислушался к нему с некоторым удивлением.
– Впервые слышу оттуда горн, – заметил он.
– Да? – переспросил Арчер, придерживая для него дверцу машины.
– Глэмбер ведь далеко – горн оттуда вряд ли услышишь.
– Откуда ты знаешь, что это из Глэмбера?
– Ну, ближе солдат здесь нет, насколько я знаю.
– Надо думать, ты прав, – как-то вдруг сразу согласился Рой. – Ну неважно. Залезай – а то мы уже опаздываем.
3. Не отмечен на подробной карте
Турнир по боксу проходил в Военном манеже городка. Рейнард с приятелем заняли места у арены: когда они пришли, матч уже начался, но Арчер заверил его, что самое интересное еще впереди.
Происходившее было Рейнарду в новинку: на боксерские матчи он, в общем-то, не ходил и знал о них очень мало. Вскоре, однако, зрелище полностью его захватило. Обнаженные фигуры под сверкающими лампами наступали и отступали, сцепляясь, делая обманные выпады, нанося внезапные удары; они то застывали неподвижно, как статуи, то вдруг впадали в буйство. Толпа подбадривала их криками, воздух все больше густел от дыма; Рейнарду казалось, что бой становится яростней с каждой схваткой. Вместе с возбуждением толпы росло его собственное; если бы ему пришло в голову задуматься над этим, он вряд ли узнал бы в себе того Рейнарда Лэнгриша, который всего несколько часов назад, тем же самым вечером, мучился боязнью «распада» или потери того, что считал своей «индивидуальностью»…
В один из коротких перерывов он повернулся к Арчеру, охваченный внезапной признательностью.
– Здорово, что ты меня сюда привез, – сказал он.
– Рад стараться, – ответил Арчер, дружески усмехнувшись.
Оглядывая переполненный зал, Рейнард проникся необычным ощущением того, что теснящуюся здесь публику связывают какие-то глубинные и неназванные узы, которые он не мог определить – казалось, это было нечто иное, чем просто интерес к боксу. Он сообщил об этом впечатлении своему спутнику – тот бросил на него быстрый взгляд и улыбнулся. – Ты сегодня кой-чему научился, а? – усмехнувшись, сказал он. Затем – следующий поединок должен был вот-вот начаться – отвернулся к арене, уже не впервые за этот вечер оставив Рейнарда в легком недоумении.
Настал черед выступать Спайку Мандевиллу, парню из полка Арчера. Ему предстояло драться со знаменитым местным тяжеловесом – схватка обещала стать гвоздем программы.
Спайк Мандевилл оказался плотным, очень мускулистым мужчиной лет тридцати, с рыжеватыми волосами, красным лицом и малость щербатым ртом. Он выглядел типичным профессиональным боксером старой школы. Его противник с одного из местных угольных рудников был выше ростом, не так мощно сложен, смугл и темноволос.
В первом раунде оба боксировали осторожно; шахтер, казалось, нервничал. Во втором раунде солдат пошел в атаку, нанеся противнику серию точных ударов. Это наконец-то подхлестнуло шахтера – он неистово начал третий раунд, и на гладкой белой коже солдата вскоре запылали красные пятна. Лицо Спайка походило на лишенную выражения маску – он выжидал.
– Погоди немного, – пробормотал Арчер сквозь зубы. – Вот сейчас он как выдаст свой хук левой… Ну что я говорил! Ух, молодчина! Нет, ты глянь! Нокаут! Все, ему крышка!
Толпа ревела; рука рефери, словно цеп, отбивала счет: пять, шесть, семь… Шахтер поднялся на ноги, лицо у него было в крови, тусклые темные волосы свисали на глаза. С яростным отчаянием ринувшись в атаку, он пробил защиту солдата и пару раз ударил Спайка по голове. Однако было ясно, что шахтеру конец – дело быстро двигалось к развязке. Спайк будто играл с ним, как кошка с мышкой: представление продолжалось почти до конца раунда, когда внезапно, словно устав от своей забавы, солдат впечатал прямой удар левой в подбородок шахтера. Толпа взревела; шахтер снова лежал распростершись на полу, грудь его вздымалась, а темные спутанные волосы покрывали лицо в синяках и крови. Рефери отбил похоронный такт; Спайк встал перед толпой, подняв руку. Глядя на него, Рейнард со странным чувством отметил чем-то значимую деталь – татуировку на его предплечье: красно-синяя змея обвилась вокруг обнаженного меча.
После бокса Арчер предложил зайти выпить в паб неподалеку.
Непривычно взбудораженный зрелищем, Рейнард вскоре обнаружил, что пиво ударило ему в голову. За последнее время он отвык от алкоголя, да, возможно, и нервное напряжение предшествующих недель подорвало его силы. Во всяком случае, оказалось, что к новому своему приятелю он обращается с непринужденностью, удивившей его самого. Он уже несколько раз успел поблагодарить Роя – которого теперь называл по имени – за его любезное приглашение, и как раз повторял это снова.
– Рад, что тебе понравилось, – ответил Рой по обыкновению спокойно. – Надеюсь, не в последний раз… Сдается мне, – переменил он тон, – сдается мне, ты ведь служил – в войну, я имею в виду?
Рейнард согласно кивнул.
– В армии?
– В армии, а то как же. Я был в Н-ском полку. Понимаешь, я… я был солдатом. Не в офицерском составе.
Рой кивнул.
– Да, понимаю, – негромко проговорил он. – Я хочу сказать, – он располагающе улыбнулся, – ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. От офицерства, вообще-то, одна морока.
Снова озадачившись реакцией Роя и осмелев от выпитого пива, Рейнард решился отважиться и спросить кое-что напрямую.
– Хотелось бы мне знать, – сказал он, – что ты тогда имел в виду – перед тем как мы вышли из дома?
– Да? А что я сказал? – Рой улыбался так простодушно, что выглядел чуть ли не дурачком. – Надеюсь, ничего обидного?
– Нет, ты что-то такое сказал – о командире – о том, что ты и я…
– Да? Ну, по крайней мере, никакого криминала. Но что именноя сказал? Хоть убей, не припомню.
– Что-то о командире, который говорил, что ты и я… – Рейнард в замешательстве умолк: странное замечание Роя не давало ему покоя весь вечер – уже не раз он пытался собраться с мужеством, чтобы спросить, что тот имел в виду, а теперь, в нужный момент, память начисто ему отказала. Бесполезно было ломать голову: загадочные слова Роя от него ускользали. Может быть, в конечном итоге, тот и вовсе их не произносил; возможно, он сказал что-нибудь вполне обычное, а Рейнард его совсем не так понял…
Сознавая, что Рой может счесть его поведение глупым, он помотал головой и вдруг рассмеялся.
– Черт побери, и я не помню, – сказал он.
Рой фыркнул.
– Ну тогда не особо важно и было. – По-прежнему улыбаясь, он, однако, смотрел на Рейнарда необычайно внимательно. Чуть погодя он перевел взгляд, и, глянув в ту же сторону, Рейнард увидел, что Рой разглядывает мужчину, только что подошедшего к стойке. Тот был без пиджака, и руки его покрывала замысловатая татуировка.
– Никогда не пробовал? – внезапно спросил вполголоса Рой.
Рейнард вздрогнул.
– Что не пробовал? – переспросил он. Рой кивнул на мужчину у стойки.
– Татуировку – вон как у того парня, – пояснил он.
– Вот еще. Зачем это мне? – Произнеся эти слова, Рейнард вдруг с особой ясностью вспомнил знак на руке боксера Спайка Мандевилла, замеченный им в конце схватки: змею, обвившую меч.
– Ну, не знаю – у многих ребят она есть. – Рой на миг умолк, затем небрежно обронил: – Снова записаться не думал?
– В армию? Вот уж точно не думал. – Рейнард сознавал, что голос его звучит слишком громко: пиво, без сомнения, ударило ему в голову – следовало быть осмотрительней.
– Ну знаешь, бывают вещи и похуже, – сказал Рой.
– Но меня тогда комиссовали, – пояснил Рейнард. – У меня был ревматизм.
– Да, я знаю… то есть понимаю; могу себе представить – но теперь-то ты снова в форме, так ведь?
– Э, ну, наверно, да – вообще-то, скорее в форме. Рой заказал еще по пинте.
– Я так напьюсь! – воскликнул Рейнард, с неловкостью сознавая, что говорит громче, чем следует.
– Иногда можно, это не смертельно, – Рой заплатил за пиво и протянул Рейнарду стакан. – Но придется, знаешь ли, заняться твоей физподготовкой, если ты к нам вернешься, – сказал он вдруг серьезно.
Рейнард уставился на него в изумлении.
– Да не собираюсь я возвращаться! – воскликнул он почти сердито, во власти внезапного раздражения.
Рой рассмеялся.
– Ладно, старина – не злись. Я только хотел сказать – ну, в общем, ты знаешь, – и его худое хищное лицо снова расцвело любезной улыбкой.
– Не знаю– понятия не имею, к чему ты клонишь, – отрезал Рейнард. Озадаченный и раздраженный поведением Роя, он рассеянно гадал, в чем тут дело: говорил ли тот всего лишь бессвязную чушь, или же его слова имели какой-то скрытый смысл?
– Я хочу сказать, – продолжал ходить вокруг да около Рой, – мне просто в голову пришло, что служба тебе ведь, наверное, по душе, и – в общем, дело в том…
– Но я не…. – снова начал Рейнард и замолчал: в бар вошел молодой мужчина и громко приветствовал Роя. Их с Рейнардом наскоро представили друг другу – слишком уж наскоро для Рейнарда, не расслышавшего, как того зовут, но он решил – как оказалось, правильно – что молодой мужчина – младший офицер из полка Роя. Тот тоже был на турнире по боксу, и на несколько минут разговор стал узкоспециальным. Рейнард, которого пиво привело в состояние мирной терпимости, молча слушал. Молодой офицер был низким коренастым мужчиной с твердыми, довольно суровыми чертами лица и черными усиками. Рейнард заметил, что его темные волосы были, как и у Арчера, разделены прямым пробором: необычное совпадение для нынешних времен, когда такая прическа в общем-то вышла из моды. Вскоре разговор переключился на армейские дела: Рейнард, слушавший без особого интереса, уловил упоминания о какой-то учебной операции и заметил, что Рой (уже второй раз за вечер) сослался на «Пса» в Клэмберкрауне – давно заброшенный паб в сельской глуши за Прайорсхолтом. Какой-то отряд, похоже, разместили там на время интенсивных учений… Необычное название пробудило у Рейнарда смутное воспоминание детства: он припомнил, как неоднократно пытался найти это место, всякий раз дни напролет бродя по пустынным, поросшим лесом холмам, – увы, безуспешно. Уже в то время постоялым двором, именуемым «Пес», давно никто не заправлял, а название Клэмберкраун было, пожалуй, самым неясным из возможных указаний, обозначая не что-либо определенное, вроде деревни или села, а всего лишь некий участок лесистой местности, без установленных границ, не отмеченный на подробной карте. Рейнарду показалось странным, что «Пес» в Клэмберкрауне служит теперь ориентиром для армейских маневров.
В пабе было накурено и душно, и Рейнард почувствовал, что явно напился; до него дошло, что оба офицера к нему обращаются, однако он потерял нить разговора и отвечал «да» и «нет» с видом напускного понимания, который, как ему казалось, вряд ли кого – либо мог обмануть.
Однако Роя и его приятеля эти ответы, похоже, вполне устроили.
– Ну и прекрасно, – воскликнул темноволосый молодой офицер. – Значит, скоро увидимся.
Предполагая, что, должно быть, принял какое-то приглашение, не уяснив, в чем дело, Рейнард сильно покраснел и, чтобы скрыть смущение, ретировался в уборную. Когда он вернулся, темноволосый уже ушел, и вскоре Рой сказал, что пора собираться обратно. К тому времени пиво нагнало на Рейнарда сонливость, и по дороге домой, в машине, он впал в полудрему. Тогда он этого не осознавал, но на следующий день только так смог объяснить навязчивое странное воспоминание – замечание, сделанное Роем в тот самый момент, когда машина остановилась у ворот материнского дома: «Надо будет решить насчет начала твоих тренировок». Он предположил, что, должно быть, задремал перед тем, как машина затормозила, и абсурдные слова были частью какого-то короткого, увечного сна.
