Текст книги "Один под парусом вокруг света"

Автор книги: Джошуа Слокам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Слокам Джошуа
Один под парусом вокруг света

Джошуа Слокам

ОДИН ПОД ПАРУСОМ ВОКРУГ СВЕТА

ГЛАВА 1

Происхождение и склонности. Ранняя привязанность к морю. Капитан судна "Морзерн Лайт". Гибель "Аквиднека". Возвращение из Бразилии на "Либердаде". Как мне подарили "судно". Перестройка "Спрея". Загадка с конопачением и сомнения в целесообразности затрат. Спуск "Спрея" на воду

На прекрасном побережье полуострова Новой Шотландии есть горная гряда Норт, обращенная одним склоном к заливу Фанди, а другим к плодородной долине Аннаполиса. На северных склонах гряды растет отличный канадский корабельный лес, из которого построено немало самых различных судов.

Дюжие и отважные обитатели побережья были всегда готовы оспаривать первенство в мировой торговле, и ничего нельзя было возразить против капитана торгового судна, в документах которого указывалось, что он родился в Новой Шотландии.

Я родился в самом холодном месте этой холодной горной гряды в холодный день 20 февраля и являюсь гражданином Соединенных Штатов – вернее, натурализовавшимся американцем, так как уроженцы Новой Шотландии не считаются подлинными янки. Мои предки как по отцовской, так и по материнской линии моряки. А если кто-либо из Слокамов не был мореплавателем, то он по крайней мере строил модели кораблей и замышлял далекие путешествия. Мой отец принадлежал к числу людей, которые, попав после кораблекрушения на необитаемый остров, сумели бы вернуться домой, если бы имели в кармане только складной нож и нашли бы подходящее бревно. Отец знал толк в кораблях, хотя в силу случая его якорной стоянкой стал старый глинобитный фермерский дом. Отец никогда не пугался шторма на море, как никогда не плелся позади на полевых работах или на старомодной фермерской гулянке.

О себе скажу, что море покорило меня сразу, и в восемь лет я вместе с другими мальчишками плавал по заливу, постоянно рискуя утонуть. Став подростком, я занял важный пост кока на рыболовецкой шхуне. Правда, место на камбузе я занимал недолго, так как экипаж шхуны взбунтовался, попробовав поданные на стол образцы моего творчества, и меня вышвырнули прежде, чем я проявил блистательные способности художника кулинарного дела. Следующий шаг к заветной цели я сделал в качестве матроса на отлично оснащенном паруснике, ходившем в дальнее плавание. Так постепенно я продвигался от палубы к капитанскому мостику.

Лучшим судном, которым мне пришлось командовать и совладельцем которого я стал, был великолепный парусник "Норзерн Лайт". Я имел право им гордиться, так как в те времена – в восьмидесятые годы – это было лучшее американское парусное судно. После него я плавал на собственном маленьком барке "Аквиднеке", который, на мой взгляд, был едва ли не совершенством по качеству постройки и, если только дул ветер, оставлял позади даже пароходы. На протяжении почти двадцати лет я командовал этим барком и покинул его палубу лишь после кораблекрушения у берегов Бразилии. Вместе с моей семьей я без особых приключений вернулся в Нью-Йорк на деревянном суденышке, называвшемся "Либердаде".

Все мои плавания на грузовых и торговых судах были дальними, и пути мои лежали в Китай, Австралию, Японию, на Молуккские острова. Мне было не по душе, когда причальные канаты находились на берегу, а жизнь на суше и ее обычаи постепенно становились мне чуждыми.

И когда в конце концов дела грузовых парусников пришли в упадок и надо было попрощаться с морем, что мне – старому моряку – оставалось делать? Я был рожден под бризом и, пренебрегая всеми радостями жизни, изучил море, как, пожалуй, мало кто на свете. После мореплавания следующим по привлекательности было для меня кораблестроение. Я страстно стремился быть мастером того и другого. С течением времени я отчасти осуществил свое желание.

В самые сильные штормы, находясь на палубах прочных кораблей, я делал расчеты размеров и типов судов, наиболее безопасных для плавания в любую погоду и во всех морях. Поэтому путешествие, о котором я собираюсь рассказать, было естественным следствием не только моей любви к приключениям, но и моего жизненного опыта.

В зимний день 1892 года, находясь уже год-другой в Бостоне, куда, говоря образно, меня выбросил океан, я раздумывал о дальнейшей судьбе и решал вопрос: искать ли мне свой кусок хлеба в далеком море или поступить на судостроительную верфь. И тут я встретил своего старого знакомого-капитана китобойного судна, который сказал мне:

– Приезжайте в Фэрхейвен, и я дам вам судно... Но, – добавил он, – оно требует некоторого ремонта.

Условия, предложенные капитаном, оказались более чем подходящими, и мне даже было обещано полное содействие в деле оснащения судна. Я с радостью принял это предложение, так как уже знал, что получение какой-либо работы на судостроительной верфи связано с уплатой 50 долларов в гильдию кораблестроителей. Что касается получения капитанского места, то это было еще сложнее – парусных кораблей осталось мало. Почти все наши великолепные парусники были превращены в угольные баржи. Их позорно тащили за нос из порта в порт, а многие опытные капитаны искали любого пристанища.

Уже на следующий день я высадился в Фэрхейвене, расположенном напротив Нью-Бедфорда, и сразу понял, что мой друг сыграл со мной злую шутку. Впрочем, сам он уже семь лет был жертвой такой шутки. Так называемое судно было очень древним одномачтовым парусным шлюпом, называвшимся "Спрей". Местные жители высказывали предположение, что он построен в первый год нашей эры. Шлюп был почтительно водружен на подпорки в поле, подальше от морской волны, и закрыт парусиной.

Нет нужды говорить, что жители Фэрхейвена были наблюдательными и бережливыми людьми. На протяжении семи лет они задавались вопросом, что намерен предпринять капитан Эбен Пирс со стариком "Спреем"? В тот день, когда появился я, разговоры о том, что приехал человек, намеревающийся что-то всерьез делать со "Спреем", приняли оживленный характер.

– Думаете ломать?

– Нет, хочу перестроить. Изумление стало всеобщим.

– Стоит ли?.. – последовал вопрос, на который я потом на протяжении более года отвечал, что стоит.

Неподалеку я срубил крепкий дуб, который пошел на изготовление киля, а фермер Хоуард за скромную мзду не только доставил его мне, но еще привез столько дерева, что его хватило бы для остова нового судна. Я смастерил паровую камеру и котел. Заготовки для шпангоутов – прямые стволы молодых дубов – обтесывались и пропаривались до тех пор, пока не становились мягкими, после чего выгибались по лекалам шпангоутов.

С каждым днем плоды моего труда были заметнее, а навещавшие меня соседи не давали мне скучать. В один прекрасный день новый форштевень "Спрея" был установлен и прикреплен к новому килю. Капитаны-китобои приехали издалека, чтобы посмотреть на мою работу: все они дружно заявили:

– Высший класс... хоть во льдах плавай!

Старейший из капитанов, посмотрев на прилаженные брештуки, тепло пожал мне руку и сказал, что не видит причин, почему бы "Спрею" не отправиться на промысел к берегам Гренландии.

Более всего был оценен форштевень, сделанный из комля отличного, росшего в поле дуба. Впоследствии, когда я плавал в районе Кокосовых островов, он надвое расколол коралловый выступ, не получив повреждения. Право, нет лучшего дерева для корабля, чем дуб, растущий в открытом поле!

Шпангоуты и носовые брештуки были сделаны из такого же дерева.

В марте я начал работать всерьез. Несмотря на холодную погоду, я не ощущал недостатка в зрителях, дававших мне множество советов. Но когда появлялся какой-нибудь капитан-китобой, я откладывал в сторону инструменты, чтобы поговорить с гостем по душам.

Нью-Бедфорд – родина капитанов-китобоев – соединен с Фэрхейвеном мостом, прогулка по которому очень приятна. Посещения капитанами-китобоями моей верфи я никогда не считал обременительными; их чудесные рассказы о промысле китов в Арктике вдохновляли меня все сильнее, и я ставил на "Спрее" двойное количество брештуков, чтобы плавать в полярных льдах.

За работой время летело быстро, и когда зацвели яблони, шпангоуты моего суденышка стояли на своих местах. Затем зацвели маргаритки, а потом и вишни. Рядом с местом, где лежал старый, разобранный на части "Спрей", покоились останки почтенного Джона Кука – одного из первых колонистов Америки. Таким образом, "Спрей" возрождался к жизни на освященной земле. С палубы моего нового судна я мог рвать вишни с деревьев, росших вокруг маленькой могилы.

Сосна, привезенная из Джорджии, пошла на изготовление полуторадюймовых досок для обшивки. Установить их было нелегко, но зато упрощалось конопачение. Внешняя кромка

досок имела незначительный зазор для конопачения, а внутренняя прилегала настолько плотно, что не пропускала дневного света. Все стыковые планки крепились сквозными болтами с гайками, затягивающимися до отказа. В других частях моего судна я также поставил болты с гайками, израсходовав их более тысячи штук. Моей целью было построить выносливое и крепко слаженное судно.

Деталь поперечного разреза .Спрея"

В правилах Ллойда предусмотрено, что судно, называемое, скажем, "Джейн", ставшее после капитального ремонта совершенно новым, продолжает именоваться "Джейн". Тоже самое произошло с моим судном. Замена деталей производилась постепенно, и трудно установить, когда умерло старое и родилось новое. Впрочем, это и неважно.

Фальшборт я соорудил на стойках белого дуба высотой в четырнадцать дюймов и обшил флоридской сосной толщиной Ув дюйма. Стойки были пропущены в планшире в два дюйма и в дюйм расклинены тонкими кедровыми клиньями; на протяжения всего путешествия клинья прекрасно держали. Палубу я сделал из досок флоридской сосны размером полтора на три дюйма, прикрепленных ершами к бимсам из желтой сосны, имевшим шесть на шесть дюймов и отстоявших на три фута.

Палубные надстройки находились одна над проемом главного люка, размером шесть на шесть футов (?1,83 X 1,83 м) для камбуза и ближе к корме – полурубка размером около 10 на 12 футов (?3,05 X 3,65 м) для жилой каюты. Оба помещения возвышались на три фута над уровнем палубы и были утоплены достаточно глубоко, чтобы в них можно было стоять в полный рост. По бокам каюты, вдоль подпалубной части, я оборудовал койку для спанья, полки для разных мелких вещей, не позабыв о специальном месте для аптечки. В средней части судна, под палубой между каютой и камбузом, было отведено место для запаса воды, солонины .и. всего прочего на долгие месяцы путешествия.

Когда корпус "Спрея" был собран с прочностью, которую допускали дерево и железо, и все переборки поставлены на место, я приступил к конопачению. Было высказано много мрачных предположений о моей неизбежной неудаче в этом деле. Я и сам подумывал обратиться к специалисту-конопатчнку. Как только я первый раз ударил молотком по лебезе, забивая в пазы хлопок, который считал подходящим материалом для конопачения, кругом послышались возгласы, что я поступаю неправильно.

– Конопатка вылезет... – закричал житель Мериона, проходивший мимо с корзиной креветок за плечами.

– Конопатка вылезет... – вторил ему уроженец Уэст-Айленда, увидев, что я конопачу пазы хлопком. И даже. пес Бруно помотал хвостом.

Конопатка вылезет... – закричал житель Мериона

Сам мистер Бен Джи – известный авторитет среди китобоев – тоже заколебался и спросил меня конфиденциальным тоном, не думаю ли я, что хлопок "вылезет".

– Как быстро он вылезет? – крикнул в ответ мой старый приятель капитан, которого не раз уносили в море загарпуненные им кашалоты. – Как быстро, скажите на милость? Может быть, за это время успеем добраться до порта.

На всякий случай я поверх хлопка проконопатил слоем пакли, как с самого начала и собирался сделать. И на этот раз пес Бруно помахал хвостом. Хлопок впоследствии ни разу не "вылез". Когда с конопачением было покончено, я окрасил дно двумя слоями медной краски, а надводный борт и фальшборт свинцовыми белилами. Руль был поставлен на место и окрашен, а еще через день "Спрей" был спущен на воду и, стоя на старом, изъеденном ржавчиной якоре, напоминал лебедя.

После окончания работ "Спрей" имел длину 36 футов 9 дюймов, наибольшую ширину 14 футов 2 дюйма, а осадка его составляла 4 фута 2 дюйма. Вместимость нетто – 9 регистровых тонн, брутто – 12,75 регистровых тонн.

Затем я установил мачту из прекрасной нью-хемпширской ели и вооружил "Спрей" всем необходимым для недалекого путешествия. Я и мой друг капитан Пирс поставили паруса и птицей полетели в пробное плавание вдоль залива Баззардс. Все было в полном порядке!

Единственное, что смущало моих друзей на побережье, – окупят ли себя понесенные мною затраты. В мое судно я вложил 553 доллара 62 цента на приобретение материалов и 13 месядев собственного труда.

Пробыв еще несколько месяцев в Фэрхейвене, я время от времени работал по оснастке находящихся в порту китобойных судов, и это дало мне дополнительный заработок.

ГЛАВА 2

Рыбак-неудачник. Я обдумываю кругосветное путешествие. От Бостона до Глостера. Снаряжение океанской экспедиции. Половина рыбачьей плоскодонки вместо судовой шлюпки. От Глостера до Новой Шотландии. В родных водах. Среди старых друзей

Целый сезон я рыбачил на "Спрее", покуда окончательно не убедился в моей неспособности правильно наживлять крючки. Наконец, наступила пора поднять якорь и отправляться в настоящее плавание. Твердо решив предпринять кругосветное путешествие, я воспользовался благоприятным ветром и в полдень 24 апреля 1895 года снялся с якоря, поставил паруса и вышел из Бостона, где "Спрей" всю зиму покоился у причала. Полдневные фабричные гудки раздались как раз в тот момент, когда мое суденышко, совершив небольшую лавировку, под всеми парусами идя левым галсом, взяло курс в открытое море и, бодро пройдя мимо паромов, устремилось вперед. Какой-то фотограф, находившийся на внешнем волнорезе Ист-Бостона, сфотографировал "Спрей" с поднятым флагом, и надутыми парусами.

Ощущая сильное биение пульса, я бодро шагал по палубе. Со всей ясностью я понимал полную невозможность отступления и значительность предпринятого мною путешествия. Мало с кем посоветовавшись, я решил положиться на собственный мореходный опыт. Примером того, что даже опытнейшие моряки могут совершать худшие ошибки, чем я – одинокий мореплаватель, был выброшенный на берег невдалеке от бостонского порта большой пароход, располагавший экипажем, командным составом и лоцманами. Этот пароход, носивший название "Венешиен", попал на риф и раскололся надвое.

В первый час моего путешествия я получил неоспоримые доказательства, что "Спрей" может плавать увереннее иных больших пароходов, поскольку я проплыл дальше, чем потерпевшее аварию судно.

– Берегись, "Спрей", и будь внимательней! – сказал я громко, когда в волшебной тишине мы скользили по заливу.

Ветер стал свежеть, и "Спрей", имея ход семь узлов, обогнул маяк на острове Дир. Миновав его, я взял курс на Глостер, где собирался приобрести разные рыболовные снасти. Восторженно пляшущие волны залива Массачусетс встретили приближавшегося "Спрея" мириадами сверкающих самоцветов, повисавших на груди судна после каждого удара волны. День был блистательно солнечным, и каждая подброшенная кверху капля воды превращалась в драгоценный камень. "Спрей", оправдывая свое название*, выхватывал у моря одно драгоценное ожерелье за другим и так же стремительно отбрасывал непонравившиеся. Частенько приходится видеть миниатюрные радуги вокруг носа корабля, но то, что происходило сейчас, я видел впервые. Видимо, добрый ангел отправился вместе с нами в путешествие.

* Спрей – брызги (англ.)

Вскоре впереди показался высокий берег Наханта, а Марблхед остался позади. Все другие суда шли мористее, и только "Спрей" одиноко плыл своим курсом. Проходя мимо Норманс-Воэ, я услышал печальный звон сигнального колокола, а риф, на котором разбилась шхуна "Гесперус", мы прошли почти вплотную. Ветер все больше свежел, и мне пришлось убавить грот и тем облегчить управление рулем. Шедшая впереди меня шхуна убрала все паруса и, пользуясь попутным ветром, направлялась с оголенными мачтами в порт. Когда "Спрей" проходил мимо шхуны, я увидел, что многие паруса на ней сорваны, а лоскуты болтаются на снастях: видимо, судно попало в шквал.

Направив "Спрей" к берегу, я выбрал для Стоянки небольшую бухточку в отличной глостерской гавани. Там я предполагал еще и еще раз осмотреть "Спрей", взвесить все обстоятельства, проверить мои личные чувства и все, что связано с предстоящим путешествием. Сейчас, когда "Спрей" входил в бухту, он весь был в белоснежной пене. Я впервые прибывал в порт на судне, не имеющем экипажа.

Старые рыбаки поспешили к пристани, куда я держал курс, видимо считая, что "Спрей" твердо решил размозжить себе голову. Не знаю, как удалось предотвратить катастрофу. У меня душа ушла в пятки, когда я, оставив рулевое управление, бросился спускать кливер. С уменьшенной парусностью судно медленно продолжало двигаться вперед и коснулось бортом причальной сваи на подветренной стороне пристани с такой легкостью и осторожностью, при которой нельзя разбить даже яичной скорлупы. Не спеша я надел швартов на причальную тумбу, и "Спрей" уверенно встал у причала. Тогда я услышал восторженные приветствия небольшой кучки людей, стоявшей у пристани.

– Лучше и быть не может... – вскричал старый шкипер. – Даже если бы вы весили всего одну тонну!

В этот момент мой вес составлял менее одной пятнадцатой тонны, но я промолчал об этом и ограничился безразличным взглядом, который красноречиво говорил за меня: пустяки! Лучшие в мире моряки смотрели на меня, и я вовсе не хотел показаться перед ними новичком, тем более что собирался пробыть в Глостере несколько дней. Скажи я в этот момент хоть одно слово, я выдал бы себя, так как все еще был взволнован и прерывисто дышал.

В Глостере я пробыл около двух недель, приобретая все необходимое для предстоящего плавания. Владельцы пристани, у которой я пришвартовался, а также местные рыбаки доставили мне огромное количество вяленой трески и даже бочку нефти, чтобы успокаивать волны. Будучи старыми морскими волками, они проявили большой интерес к моему путешествию и подарили "Спрею" настоящий рыбацкий фонарь, бросающий свет на большое расстояние. Тот, кто налетит на судно с таким фонарем, наскочит и на плавучий маяк. Кроме того, на борт "Спрея" были погружены острога и прочие рыболовные снасти, без которых, как утверждал один старый рыбак, нельзя пускаться в плавание. С противоположного берега бухты мне привезли ящик очень стойкой медной краски – великолепного средства против обрастания дна. Когда "Спрей" во время отлива очутился на грунте, я покрыл днище двумя слоями этой краски.

Брошенную плоскодонную лодку я распилил поперек, сколотил из досок новую корму и превратил свою находку в судовую шлюпку.

Такую половину я всегда мог самостоятельно с помощью гафель-гардели вытащить из воды, а с целой плоскодонкой одному справиться было бы трудно из-за ее тяжести и громоздкости. Да и на палубе хватало места только для половины лодки, которой вполне достаточно для одного человека; лучше иметь половину лодки, чем ничего. Одновременно я предвидел, что сооруженное мною плавучее средство будет отличным корытом для стирки белья, а также ванной для мытья. Такое предназначение плоскодонки было настолько очевидным, что когда на островах Самоа явилась местная прачка, она без малейшего возражения принялась стирать в плоскодонке мое белье. Прачка несомненно приняла ее за новое изобретение, гораздо более существенное, чем все предметы галантереи, которые американские миссионеры доставляют на острова.

Единственное, что теперь меня беспокоило, – это необходимость приобрести хронометр. В наших новомодных правилах кораблевождения говорится, что без хронометра нельзя определить свое местонахождение, и даже я сам дал себя убедить в этом. Мой прежний отличный хронометр давно находился в бездействии, а за чистку и регулировку надо было уплатить пятнадцать долларов. Целых пятнадцать долларов! По вполне понятным причинам я оставил хронометр дома, подобно тому как "Летучий Голландец" поступил со своим якорем.

Одна бостонская дама прислала мне денег на покупку двухгорелковой лампы, которая по ночам освещала каюту, а днем при небольших ухищрениях служила кухонной плитой.

Закончив на этом оснащение, я был готов к отплытию и 7 мая вышел в море. Не имея достаточно места для разворота, "Спрей", набирая ход, по пути содрал краску на старом прогулочном судне, которое красили к летней навигации.

– Кто нам уплатит за это? – зарычали маляры.

– Я уплачу... – ответил я.

– Разве что грота-шкотом... – отозвался капитан "Блюберда", проходившего рядом с нами, намекая на то, что я отплываю.

Впрочем, платить было не за что, разве каких-нибудь пять центов за краску. Но между малярами со старой калоши и капитаном "Блюберда", неожиданно принявшим мою сторону, поднялась бурная словесная перепалка, в ходе которой была забыта основная тема происшествия. Никто так и не прислал счета за причиненный убыток. '

В день отплытия из Глостера погода была тихая. У выхода из бухты, откуда отправился "Спрей", я увидел интересную картину: вдоль высокого фасада здания фабрики трепетали платки и шапки. Изо всех окон смотрели приветливые лица;

все желали мне счастливого плавания. Кое-кто окликал меня, как бы спрашивая, куда и зачем я плыву в одиночестве. Я делал вид, будто хочу причалить, и тогда сотни рук тянулись, демонстрируя готовность плыть вместе со мной. Но берег был слишком опасен!

Идя в крутой бейдевинд при слабом юго-западном ветре, "Спрей" вышел из бухты, и в полдень я миновал Истерн Пойнт, получив сердечный прощальный привет – последний из многих знаков внимания, оказанных мне в Глостере.

Ветер засвежел, и, бодро рванувшись вперед, "Спрей" скоро очутился на траверзе маяка Тетчерс-Айленд. Взяв курс на восток и пройдя к северу от банки Каш-Ледж и скал Амен Роке, я еще и еще раз задавал себе вопрос, не лучше ли держаться подальше от скал и баров. Ответив самому себе, что обязуюсь совершить на "Спрее" кругосветное путешествие вопреки опасностям, таящимся в море, я сказал это со всей серьезностью. Таким образом, застраховав самого себя, я отправился в плавание. Вечером, находясь невдалеке от банки Каш-Ледж, я привел "Спрей" к ветру, насадил наживку на рыболовную снасть, опустив ее на 30 морских саженей (?55 м), и принялся ловить глубоководную рыбу. Я рыбачил с отменным успехом до наступления темноты и поймал три трески, двух пикш, одну морскую щуку и, что было приятнее всего, небольшого, но жирного и юркого палтуса. Решив, что я нахожусь на самом удобном месте, где можно пополнить запас продовольствия, я отдал плавучий якорь, который должен был удерживать нос "Спрея" против ветра. Юго-западное течение также было противоположно ветру, и это давало мне уверенность, что наутро "Спрей" будет находиться почти на том же месте. Затем я выставил мой большой сигнальный фонарь и впервые в полном одиночестве среди морского простора улегся, но не спать, а лишь дремать и мечтать.

Где-то я читал, как одна рыбацкая шхуна, бросив якорь, зацепилась за спину кита, который с бешеной скоростью унес ее в открытое море. Именно это случилось и со "Спреем" – во сне, конечно! Я не мог отделаться от этого впечатления, даже когда проснулся и обнаружил, что ветер дует вовсю и что разгулявшееся море потревожило мой краткий отдых. Луна освещала гонимые ветром облака: надвигался шторм. Тогда, оставив лишь самую малость парусов, я зарифил их, выбрал плавучий якорь и направился к маяку на острове Монхеган, которого достиг на рассвете 8 мая. Идя полным ветром, я вошел в гавань Раунд-Понд маленький порт к востоку от Пемакуид. Здесь я пробыл весь день, пока ветер бушевал среди прибрежных сосен. На следующий день погода стала достаточно хорошей, и я вышел в море, предварительно внеся все записи в судовой журнал, не позабыв упомянуть о моем "приключении с китом".

Скользя вдоль берега по спокойной поверхности моря, "Спрей" держал курс на восток, проходя мимо множества островков. К вечеру 10 мая мы достигли большого острова, который остается в моих воспоминаниях под названием Лягушачьего, так как он пытался очаровать "Спрей" миллионами лягушачьих голосов. От Лягушачьего острова мы поплыли к Птичьему, называемому также скалами Геннета. На нем установлен сильный мигающий маяк, яркими вспышками освещавший плывущий мимо "Спрей".

Отсюда я взял курс на о-в Брайер-Айленд и во второй половине следующего дня очутился среди рыбачьих судов на западной рыболовной банке. Поговорив со стоявшим на якоре рыбаком, который дал мне неправильный курс, я поплыл вдоль юго-западной оконечности бара через самую поганую быстрину, какая только имеется в заливе Фанди, и угодил прямо в Уэстпорт в Новой Шотландии, где когда-то в юные годы провел восемь лет.

Возможно, что рыбак сказал мне "ост-зюйд-ост", то есть подтвердил правильность направления, которое я держал в момент подхода к нему, а мне почудилось, что он сказал "ост-норд-ост", и я изменил курс. Прежде чем вообще ответить на мой вопрос, он воспользовался представившейся возможностью удовлетворить собственное любопытство и выяснить, откуда я плыву, почему путешествую в одиночку и почему не имею на борту ни кота, ни собаки.

Почему на борту нет ни кота, ни собаки?..

Впервые на протяжении своей морской жизни я на вопрос получил вместо ответа целую кучу вопросов. Думаю, этот тип был не из здешних мест. Во всяком случае он родом не с о-ва Брайер-Айленда, потому что, увертываясь от волн, хлеставших через поручни, и вытирая руками брызги воды с лица, он упустил отличную, пойманную им было треску. Хорошо известно, что жители о-ва Брайер-Айленда, независимо от того – сидит ли у них рыбка на крючке или нет, никогда не отворачиваются от морских брызг. А этот только болтал руками и невнимательно перебирал снасть. Помню, как мой старый приятель дьякон со здешних островов, даже слушая проповедь в церкви и задремав, непрерывно перебирал руками воображаемую рыболовную снасть, чем доставлял молодежи неописуемое удовольствие.

Я был рад неожиданному приходу в Уэстпорт. Впрочем, любой порт привел бы меня в восторг после отчаянной взбучки, которую получил "Спрей" от свирепого зюйд-оста. В Уэст-порте я очутился среди своих школьных друзей; это событие произошло 13 мая, а тринадцать – самое счастливое число в моей жизни. Это установлено задолго до того, как доктор Нансен отправился к Северному полюсу во главе экспедиции, состоявшей из тринадцати человек. Возможно, он слышал о том, как я с экипажем такой же численности совершил необычный бразильский рейс.

Как рад был я снова увидеть родные камни о-ва Брайер-Айленда, которые знал наперечет. На углу была все та же маленькая лавчонка, которую я не посещал 35 лет, но теперь она мне показалась гораздо меньше. Даже черепица на ней была той же. Я узнал ту же самую крышу, на которой мы, мальчишки, темными ночами охотились за шкурой черного кота, чтобы сделать из нее пластырь для бедного хромого человека.

Здесь же жил портной по имени Лоури. В те давние дни он очень гордился своим ружьем, а порох носил в заднем кармане куртки. В зубах у него всегда торчала короткая глиняная трубка, которую он в злополучный день сунул непотухшей в карман с порохом... мистер Лоури всегда отличался эксцентричностью поступков.

На о-ве Брайер-Айленда я еще раз внимательно осмотрел "Спрей", особенно его пазы, и убедился, что трепка, которую он получил от свирепого зюйд-оста, ничуть ему не повредила.

Плохая погода и неблагоприятный ветер заставляли меня не торопиться с отплытием, и вместе с несколькими друзьями я совершил прогулку по бухте Сент-Мери.

На следующий день после прогулки я воспользовался благоприятным ветром и вышел в море, а еще через день из-за тумана и встречного ветра подошел к Ярмуту, где провел несколько приятных дней, купил на дорогу запас масла, баррель картофеля, взял еще шесть бочек воды, разместив все это под палубой.

В Ярмуте я приобрел свои знаменитые жестяные часы – единственный указатель времени на протяжении всего моего путешествия. Часы стоили полтора доллара, но корпус был помят и продавец уступил их за один доллар.

Хронометр капитана Слокама

ГЛАВА 3

Прощай., американский берег! В тумане, далеко от острова Сейбл. В открытом море. Госпожа Луна проявляет интерес к моему путешествию. Первое ощущение одиночества. "Спрей" встречается с "Ла Вагизой". Испанец дарит бутылку вина. Словесная перепалка с капитаном "Явы". Разговор с пароходом Олимпия". Прибытие на Азорские острова

Меня ожидал бурный Атлантический океан, и я тщательно закрепил весь груз, опустил стеньгу, придав тем самым "Спрею" большую устойчивость. Затем я подтянул и закрепил талрепа, проверил все найтовы и надежность скрепления бушприта с водорезом, так как при переходе через океан даже в летнее время можно повстречаться с плохой погодой. На этот раз плохая погода преобладала. Лишь 1 июля после сильного шторма прояснилось и задул благоприятный северозападный ветер. На следующий день, когда встречная волна уменьшилась, я отплыл из Ярмута, попрощавшись с Америкой.

Запись в судовом журнале о первом дне моего плавания в Атлантике гласит: "В 9.30 утра отплыл из Ярмута. В 4.30 пополудни прошел мыс Сейбл; расстояние от берега три кабельтова. Ход восемь узлов. Северо-западный ветер".

Незадолго до захода солнца я выпил чай с клубникой, а "Спрей" неторопливо скользил по спокойной воде под прикрытием тянущегося к востоку берега.

В полдень 3 июля я был на траверзе островов Айронбаунд, и "Спрей" вновь шел отличным ходом. Утром я увидал большую шхуну, шедшую в восточном направлении из Ливерпуля – порта в Новой Шотландии. Через пять часов хода "Спрея" корпус шхуны скрылся за горизонтом.

В 6.25 вечера показался огонь маяка на Чебукто-Хэд, поблизости от порта Галифакс. Подняв флаг, я воспользовался ветром, дувшим прямо в корму, и до наступления темноты миновал остров Джордж. Вдоль всего побережья видно много маяков. Отличный маячный огонь имеется на Самбро, называемом также Скалой Плача, хотя даже этот огонь не был замечен товаро-пассажирским пароходом "Атлантик" в ночь его ужасной катастрофы.

Держа курс в открытое море, я наблюдал, как один сигнальный огонь за другим исчезали за кормой, покуда маяк Самбро не скрылся за горизонтом. Теперь "Спрей" остался один и бодро шел своим курсом.

В 6 часов утра 4 июля я взял вторые рифы, а в 8.30 уже шел с полностью зарифленными парусами. В 9.40 вечера я увидел проблеск маяка на западной оконечности острова Сейбл, который можно с успехом называть островом трагедий.