Текст книги "Соблазни меня(ЛП)"
Автор книги: Джорджия Ле Карр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
На ней одето красное платье, мне нравится, когда она в красном. Сейчас я с трудом уже вспоминаю те дни, когда она носила исключительно все в оттенках розового. Она очень сильно изменилась. У нее распущенны волосы, и красная помада на губах. В отблесках мягкого освещения ее кремовая кожа дает отблеск, словно отполированная слоновая кость у рукоятки меча, который висит в кабинете отца.
Она моя прекрасная любовь. Я чувствую тяжесть на сердце. Почему не я сказал ей? Меня все время что-то удерживало, и я даже знаю что. Да, я точно знаю, что.
Я наклоняю голову и говорю:
– К вашим услугам.
– Почему ты не сказал мне?
Я пожимаю плечами, потому что рассказать ей, означало сделать себя полностью беззащитным, уязвимым.
Она неожиданно ярко улыбается и устремляется в комнату.
– Это уже не имеет значения, потому что сегодня я поняла, что люблю тебя, – говорит она взволнованно.
Я столбенею, я по-настоящему цепенею, потому что теперь я точно знаю, причину, по которой никогда не сообщал ей, кто я. Но на удивление быстро я оттаиваю и прихожу в себя, не испытывая боли. Может быть, позже. Определенно позже, я буду вспоминать ее слова и думать о том, как бы я хотел, чтобы они были правдой. Сейчас я похож на мужчину, который заталкивает внутрь львиный рык, готовый вырваться из моей груди. Страдания настолько велики, как будто кто-то подгоняет их кнутом, но странное без эмоциональное состояние берет верх надо мной, я не чувствую ничего, но главное я не чувствую боли. Я всегда знал, что эта боль не сильная, но что она может быть такой поверхностной? Даже я не ожидал такого.
– Почему? Потому что я не из семьи прислуги, как ты думала первоначально, поэтому ты решила, что меня любишь, – мой голос звучит с сарказмом, я никогда не слышал его таким. Слишком многое она во мне пробудила.
Она хмурится, ее лицо становится совершенно белым.
– Ты слышала нас. Я направился к тебе на свадьбе, но услышал, как пренебрежительно ты отзывалось обо мне, думая, что я сын прислуги, я ушел.
Она облизывает губы, и ее глаза полны отчаяния. Я смотрю на них совершенно спокойно, испытывая лишь любопытно. Как далеко она готова зайти?
– Ты все неправильно понял, – умоляет она. – Я полюбила тебя прежде чем поняла, что ты брат Блэйка.
Я недоверчиво приподнимаю бровь.
– И для этого я приехала к тебе, чтобы сообщить об этом, – ее голос поднимается, начиная звенеть, и слышатся нотки отчаяния.
Я ничего не говорю, потому что мне нечего сказать. Я бы очень хотел, чтобы она полюбила меня таким, каков я есть, а не из-за фамилии моей семьи. Но вот уже несколько недель я живу исключительно этими иллюзиями. Я так надеялся, что она нечто большее, чем все остальные, и что она могла бы стать нечто большим для меня. То, чего я больше всего боялся произошло.
– Поверь мне.
– А что насчет Джека?
– Сегодня днем я точно поняла, что не люблю его и поэтому пришла к тебе.
– Какое удивительное совпадение.
– Я говорю правду, Вэнн... я имею в виду...Куинн.
Вау, а она действительно прекрасная актриса.
– Не называй меня так.
– Почему ты не хочешь быть известным, как Баррингтон?
– Потому что я хочу быть признанным художником исключительно из-за своего таланта, а не из-за моей фамилии и наследства, – на самом деле, я никогда не скажу ей настоящую причину, из-за которой я не хочу ассоциироваться с этой фамилией.
– Я люблю тебя.
Я смеюсь.
– Ну, я не знаю. Мы хорошо провели вместе время и теперь все кончено. Я уезжаю в конце недели.
Она отступает назад, как будто я ударил ее, и ее глаза становятся просто огромными. Она права, они действительно не зеленые, в них есть золотой и коричневый цвета, зелеными они становятся только, когда она испытывает страсть, наполняющую ее тело.
– Ты уезжаешь? – на выдохе спрашивает она. Это уже не похоже на актерскую игру, она действительно шокирована, потому что не ожидала такого поворота.
– Ага. Я закончил здесь.
Несколько секунд она просто молча смотрит на меня, стоя с открытым ртом. Я жажду рвануть к ней и заключить ее в объятия, но я не двигаюсь с места. Я в упор смотрю на нее, на мою прекрасную сладкую девочку. Она резко разворачивается и бежит к двери, и выходит, не хлопая, а тихо прикрыв ее за собой.
Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, мои мысли в полном беспорядке. Какая-то часть меня советует кинуться за ней и вернуть ее, и пусть все продолжается, как было. Но другая часть – знает, что вернуть уже ничего нельзя, не будет ничего, как было раньше, потому что она теперь знает кто я, поэтому у нас будет просто жалкое подобие того, что я действительно хотел бы иметь. Все к лучшему, уговариваю я себя. Я не хочу, чтобы она притворялась, что любит меня, я не хочу находится в тени, отбрасываемой Джеком. У меня в голове начинает звучать песня —
«Мама, возьми у меня этот значок,
Я больше не могу его использовать...
Становится темно, слишком темно, чтобы увидеть...
Такое чувство, что я стучусь в небесные врата…
Тук... тук... тук...»
Звонит телефон.
Я отвечаю и слушаю, как Блейк сообщает, что приказал моему торговому агенту Круа, поставить минимальную цену на картины: маленькие картины – £150,000, побольше – £250 000. Эти головокружительные цены... от самонадеянности захватывает дух.
«Abyssus abssum invocate» – бездна бездну призывает (Музыкальный альбом – Behemoth
Дата выпуска: 16 мая 2011 г.).
Опять срабатывает утверждение, что деньги решают абсолютно все. Я вспоминаю «Крик» Мунка. Его ужасное видение, основанное на глубокой проницательности, заставляющее содрогаться от отчаяния человеческой сущности, свелась к ценнику: 120 миллионов долларов. Неискренность картины, заморозила меня тогда, и этот же озноб, я чувствую и сейчас. (Имеется в виду картина Эдварда Мунка «Крик» (1895), которая ушла за $ 119 922 600 на торгах в Сотбисе импрессионистов и современного искусства, 2 мая 2012 года финансистом Леоном Блэком.)
Наверное, раньше я бы взорвался и сказал бы брату отвалить, не лезть в мои дела. Но сегодня мне было все равно, меня это не сильно волновало.
– Их никто не купит по таким ценам, – тихо говорю я.
– У нас уже есть покупатели за такую цену.
Мы молчим, каждый видно думая о своем.
– Ты художник, я – бизнесмен. Позволь мне решить, за какую цену их можно продать. Понимание ценности – это главное. Может Баррингтон желает приобрести всю коллекцию...
– Ты ее еще не видел.
– Она хороша?
– Это лучшее, что я создал в своей жизни, – потому что спал со своей музой.
– Для меня этого достаточно.
– Тогда, увидимся завтра в семь тридцать?
– Да, до встречи.
– Ах, ты должен будешь отвезти Джули домой.
И вдруг боль ударяет мне прямо в солнечное сплетение. Ох, черт побери, вот эта боль и пришла.
– Хорошо.
– Вот и отлично, потому что я пообещал Лане, что договорюсь об этом. До встречи.
Я с размаха ударяю телефон о стену, он разбивается на мелкие кусочки. Я стою спиной к стеклянной стене и оглядываюсь вокруг. Здесь я был по-настоящему счастлив. Медленно иду на кухню, открываю холодильник. У нее есть определенная привычка, оставлять недопитый стакан апельсинового сока в холодильнике. Я хочу прикоснуться к отпечатку губ, который сохранил это стакан и выпить глоток ее недопитого сока. Сок холодный и какой-то безвкусный. Я ставлю его назад на полку, и чувствую, что мне необходимо выпить, тянусь за бутылкой пива, и замираю на пол пути. Я не хочу пива, я бы с удовольствием выпил целую бутылку коньяка, который любил мой добрый дедушка, поэтому закрываю холодильник и поднимаюсь наверх, в студию.
На пороге я останавливаюсь и смотрю на пустое помещение, потому что все картины, упакованы и стоят у стены, чтобы завтра предстать перед обществом. Я направляюсь к мольберту, заваленным красками и кистями, именно они помогают мне утешится и унять боль, которая присутствует во мне постоянно, но та боль не такая, как сейчас. Я смотрю на незаконченное полотно, стоящее на мольберте, с которого она загадочно улыбается мне. Я прохожусь пальцами по ее нарисованному рту, который смог запечатлеть на холсте. На кончиках пальцев остаются влажные следы краски. Я беру тряпку и вытираю руки, направляясь к раковине, наблюдаю, как течет вода из крана и вдруг отдаю себе отчет, что большая керамическая раковина совершенно не вписывается в эти дорогие современные апартаменты, и мне приходит в голову мысль, что, скорее всего, Блейк установил ее.
Он хотел, чтобы эта квартира напоминала мне студию в Париже, ему пришлось много приложить усилий, при полном спокойствии, чтобы я приехал сюда и жил хотя бы какое-то время. Но я никогда не ценил этого. Я мою руки и спускаюсь вниз, пересекаю совершенно тихое и пустынное помещение, вхожу в спальню. Кровать не заправлена. Я подхожу к стороне, где всегда спала Джули, и чувствую ее запах на подушке. Так пахнет только она, нотками манго и кокоса, это шампунь, который она использует? Я опускаю голову на ее подушку.
Мои глаза скользят по шесту для приватного танца, и у меня как будто открываются на него глаза, я понимаю сейчас, почему предыдущий жилец не решился остаться, он сказал, что расстался, так же, как и я, и скорее всего поэтому он в такой спешке съехал отсюда, оставив шест позади.
Она репетировала танец для меня на этом шесте, теперь я никогда его не увижу. Я встаю и, как зомби, словно в оцепенении, подхожу к нему. Там, где точно она обвивала его своими ногами, я принюхиваюсь, но чувствую только запах металла и полировки с примесями цитруса. Я опускаюсь на пол и смотрю в потолок, у меня такое ощущение, что я последний человек на земле, оставшийся в живых.
Я совершенно одинок.
30.
Джули Сугар
Я бреду пешком до подземки, в каком-то оцепеневшем состоянии. Все произошло катастрофически неправильно. В вагоне метро я стою вместе с другими пассажирами. Мужчина в костюме в тонкую полоску, уступает свое место беременной леди, я наблюдаю за ними совершенно безучастно, как будто смотрю фильм. Она опускается на сидение и встречается со мной взглядом. Улыбается. Я автоматически улыбаюсь в ответ. На своей остановке я выбираюсь из вагона, и какое-то время остаюсь стоять на платформе, хотя поезд уже ушел, потом направляюсь к выходу, прикладываю свой билет к турникету, и выхожу в серебряный свет вечера. По дороге домой на моем пути попадаются собачьи какашки, я удивляюсь, как мне удастся не вляпаться в них, открываю входную дверь, и слышу крик мамы:
– Это ты, Джули?
– Да, – отвечаю я и снова удивляюсь, насколько спокойно звучит мой голос. Я поднимаюсь вверх по лестнице и вхожу в свою комнату, опускаюсь на кровать и смотрю на стену, завешанную фотографиями. Я вижу, как Джек, улыбаясь смотрит на меня, а здесь он щурится, здесь – смотрит уныло, потом – смеется, наблюдая за солнцем, здесь – с сигаретой, зажатой между губами, здесь – сидит напротив паба, и, наконец, фото, которое мне никогда не нравилось, но все равно его хранила, с девочкой, сидящей у него на коленях, которая целует его в щеку.
Странно.
Очень-очень странно.
Возможно ли, что даже сегодня утром я поцеловала не Джека, а его фото, и почему я так была убеждена, что влюблена в него? Я на придумывала сама себе сказки, и настолько в это поверила, что отказывалась думать о ком-то другом, несмотря ни на что. Теперь то я знаю, что была совершенно ненормальной уверовав, что я влюблена в Джека. Какой же дурой я была? Я чувствую такую горечь от моей собственной глупости. Я сажусь, прижав руку к груди. Могу я понять и довериться тем чувствам, которые ощущаю сейчас? Они такие разные.
Я любила Джека головой, потому что у него были голубые глаза, и он был такой красивый и статный, и такой убийственно крутой, все девушки были от него без ума, и каждая хотела бы быть с ним, любить его, ведь он был врачом и в итоге чувства к нему оказались плодом моего собственного воображения.
Я люблю Вэнна всем моим телом и сердцем. Мне нравится говорить с ним, мне нравится, когда он рядом, я люблю целовать его и целоваться с ним, я люблю заниматься с ним любовью, мне нравится, что я становлюсь мокрой только лишь от одного его взгляда, мне нравится есть с ним, я люблю слушать его музыку, смеяться, когда он рядом, и мне нравится, что ему совершенно наплевать на деньги и знаменитость своей фамилии.
Мне нравится, что он не рвется, как все из нас, тратя постоянно все свое время, пытаясь заработать кучу денег. Он просто отошел от всего этого, не оглядываясь назад. Большинство людей готовы продать свою душу ради этого. То, что я чувствовала к Джеку, кажется такой мелочью и совершенно не существенным, по сравнению с тем, что я чувствую к Вэнну. Все мое тело вибрирует от этих чувств. Теперь я понимаю, что чувства, которые я как бы испытывала к Джеку на самом деле были в большей степени основаны на ревности, которую я испытывала к Лане, пытаясь иметь все, что имеет она. Внезапно я чувствую головокружение и озноб, как бывает во сне. Я думала, что это была страсть и похоть, но оказалась любовь. Эта вещь не поддается осмыслению. Она просто есть.
Я в него влюблена.
Я по уши влюблена в Вэнна.
Я не могу сама себе сказать, когда я в него влюбилась, да это и не важно. Важно, что я его люблю. Глубина этой новой тоски настолько сильная, и боль настолько глубокая, что та девчонка, которой я была еще пару недель назад, превращается в пыль. Он первый мужчина, который заставил меня ощутить саму себя, он наполнил меня, сделал целостной. Мои страхи с ним испарились. Я больше не страдаю обжорством, потом склоняя свою голову над унитазом, принял это в себе. И я до сих пор так и не оценила великолепие этого мужчины.
Конечно, он, тоже испытывает ко мне какие-то чувства. Я вспоминаю, как он подмигнул мне в церкви у алтаря, потом, как он сидел в полумраке гостиной на свадьбе, как пригласил в свои апартаменты, и ту первую ночь, когда я так грубо, словно он слуга, попросила его притвориться, что он Джек, как он присел рядом со мной на пол в туалете и вытирал мое лицо, хотя от меня разило блевотиной, как он предложил отвезти меня в больницу, чтобы я смогла увидеть Джека. Ни один мужчина не будет делать такого для женщины, если он ее не любит до безумия! Я причинила ему ужасную боль.
Насколько сумасшедшая жизнь. Я-то думала, что он стыдится своей бедности, а получилось, что он стыдился своего неизмеримого богатства.
Я подхожу к стене, снимаю фотографии – одну за другой, вспоминая о том, как они у меня оказались. Господи! Какой глупой я была. Я стою на стуле и снимаю верхнюю, снимаю все до единой и кладу их кучкой на кровать, на стенах остаются следы от синей изоленты. Мне хочется разорвать все фотографии на мелкие кусочки и забыть, что когда-то я была такой завистливой и глупой, но не могу. Я собирала и хранила их так долго, что они стали частью меня, и потом они рассказывают мою собственную историю. История о том, как я позволила разрушить свое счастье, поглощенная своей навязчивой идеей.
Я сажусь на кровать и понимаю, что должна сказать Вэнну все. Все. Я могу попробовать вернуть его обратно, я не сдамся. Я поеду с ним в Париж или Прованс, или туда, где ему лучше будет рисовать. Он будет рисовать, а я буду торговать на рынке под открытым небом овощами, рыбой или мясом. У нас будет деревянный стол, на котором я буду готовить это все для продажи. Будут огромные окна, открывающиеся наружу, возможно, даже со ставнями. Я буду готовить, и мы вместе будем есть и заниматься любовью, и будем счастливы. Зимой мы зажжем большой костер во дворе и будем смотреть, как падает снег, делая все пепельно-белым.
Раздается звонок телефона. Это Лана.
– Привет.
– Да.
– Что с тобой, Джул?
– Ничего.
– Твой голос звучит немного странно.
Рыдание так и подступают к горлу, я пытаюсь проглотить, но остается комок.
– Я в порядке, правда, – я с трудом пытаюсь посмеяться.
– Послушай, Блейк еще в течение двух часов будет отсутствовать. Почему бы тебе не приехать ко мне? Хочешь, я пошлю за тобой Тома, или ты предпочитаешь взять такси, тогда я заплачу за него?
Слезы бегут по моим щекам.
– Я возьму такси, но ты не будешь за него платить, – рыдаю я.
– Ах, Джул. Может мне стоит приехать к тебе?
– Нет, – всхлипываю я. – Я приеду.
Я смотрюсь на себя в зеркало – я становлюсь полной уродиной, когда плачу. Телефон снова звонит и Лана сразу же говорит:
– Не бери такси. Том очень близко находится к Килбурн, и он уже едет за тобой. Он позвонит тебе, как только подъедет к твоему дому, и ты спустишься к нему, хорошо? – ее голос звучит так по-доброму, что я хочу зареветь еще больше.
– Хорошо, – всхлипываю я.
В машине я не плачу, просто смотрю, уставившись в окно. Как странно, что во всем мире у меня есть единственная подруга, которую я так ненавидела раньше. Я прибываю на широкую, засаженную деревьями улицу, патрулируемую вооруженными группами офицеров, потому что она выходит к восточной стороне Кенсингтонского Дворца. Здесь же находится российское посольство, и здесь же проживает стальной магнат Лакшми Миттал. Это Лондонский квартал миллиардеров, новое местожительство Ланы. Каждый белый особняк окружен просторным великолепным садом, но я не замечаю ничего. Том въезжает через ворота в великолепный поместье, новый дом Ланы.
Я выхожу из машины, и Лана сама открывает высокие входные двери. Она спускается по ступенькам вниз и взяв меня под руку ведет в дом. Я оглядываюсь вокруг совершенно ошеломленная. Дом такой красивый, похож на дворец. Даже днем массивные люстры, свисающие с высоких потолков, полыхает светом, а мраморный пол блестит, как зеркало. Она проводит меня в роскошную гостиную, заполненную обычными атрибутами богатства, но я слишком расстроена, чтобы обращать на них внимание. На полу лежат игрушки Сораба, раскраски и карандаши, словно он на минуточку вышел.
– Проходи, садись, – говорит она.
– А где Сораб?
– Джерри повела его на улицу, мне показалось, что тебе захочется побыть со мной наедине.
Я киваю, заходит женщина в черно-белой форме, дружески улыбается мне и кивает.
– Ты хочешь что-нибудь выпить или перекусить? – спрашивает меня Лана.
Я молча отрицательно качаю головой, у меня ничего не полезет в горло.
Женщина молча кивает и уходит. Лана ведет меня к большому дивану и садится рядом.
– Что случилось, Джул?
Я смотрю в ее прекрасное лицо, делаю глубокий вдох и говорю:
– Я тебя ненавидела в течение многих лет.
Она шарахается от меня назад, словно я ее ударила, и ее рука отскакивает от моей.
Я упорно продолжаю.
– И я завидовала тебе очень долгое время. Видишь ли, мне казалось, что я была влюблена в Джека, но он видел только тебя, поэтому я безумно ревновала. Мне кажется, что я тоже стала слегка одержима тобой. Когда я была ребенком, то даже иногда молилась, чтобы ты сдохла.
– Ох.
– И это еще не все. Когда я приходила последний раз в твои апартаменты, я просмотрела твои записи, лежащие у ноутбука, и в день свадьбы я пошла в твою комнату и прочитала твой дневник. Мне жаль, мне действительно очень жаль, потому что я понимаю, что ты никогда не испытывала ко мне ничего, кроме добра, а я была такой эгоистичной, мелкой сукой.
Она сжимает руки на коленях и минуту ничего не говорит, потом смотрит на меня, ее глаза мерцают.
– Ты вычитала что-нибудь интересное в моем дневнике?
Я сконфуженно улыбаюсь.
– Я не успела много прочитать, потому что ты вернулась в комнату.
– И ты спряталась в шкафу?
Я ахаю.
– Ты знала?
– Клочок твоего платья торчал между дверей шкафа. Там могла находится только ты или Билли. Я предположила, что это была ты, потому что Билли бы выбрала нырнуть под кровать.
Я начинаю смеяться с каким-то облегчением. Мне стоило ей давно уже во всем признаться, мне стало как-то легче от моего признания. Это чувство такое приятное, что я наконец-то чувствую себя чистой.
– А теперь расскажи, что случилось?
– Тогда, когда ты встретила меня в доме Вэнна, я не собиралась уходить, я как раз пришла, поэтому я прокралась вслед за тобой и подслушала ваш разговор.
– Зачем?
– Я не знаю. Это было каким-то безумием, но мне показалось, что у тебя роман с Вэнном.
Лана молча смотрит на меня.
– Прости. Я не знаю, что на меня нашло. Я знаю, что ты любишь Блейк до одури. Во всяком случае, я призналась Вэнну, что влюблена в него, но он не верит мне. Он подумал, что я сказала это, потому что узнала, что он – Баррингтон. Он сослался на мои слова на свадьбе, которые услышал, что я назвала его слугой семьи Баррингтонов, поэтому отказывается верить, что я могу влюбиться в него, если бы он не был богат. Но я клянусь своей жизнью, Лана, мне наплевать миллиардер он или у него нет ни гроша в кармане. Я по-настоящему люблю его.
– И когда ты узнала, что любишь его?
– Мне казалось, что я поняла это, когда направилась сегодня днем домой к Джеку, и попросила его поцеловать меня в качестве эксперимента... и ничего не почувствовала. Что мне делать, Лана? Он говорит, что собирается вернуться в Париж.
– Не сдавайся Джул. Я знаю, что он бережно относится к тебе.
Слово «не сдавайся» вызывает в моей памяти картинку. Единственная вещь, которая никак не подходила была безотцовщина, но, если Вэнн – брат Блэйка, то он был без отца.
– О, мой Бог, гадалка была права.
– Гадалка?
– На твоей свадьбе.
Лана смеется.
– Она была просто для развлечения. Я не думаю, что она на самом деле способна на что-то.
– Что она тебе сказала?
У Ланы на лице отражается выражение – ну это же очевидно.
– Она сказала, что я нашла свою вторую половинку, и у меня будет трое детей, два мальчика и девочка. И она сказала, что мне не следует после тридцати пяти лет идти плавать. Она увидела у меня впереди яркую и счастливую жизнь. А что она тебе сказала?
– Она сказала мне не сдаваться перед сильным, высоким, без отца мужчиной, и что зло попытается прикоснуться ко мне, но я не должна допустить этого. Она не пояснила, что это такое, но интригующе было то, что она заставила меня дать ей монетку, чтобы я была ей ничего не должна. Как будто она боялась, что я смогу ей каким-то образом навредить.
Выражение лица Ланы меняется, тень пробегает от тех секретов, которыми она обладает, оно становится бледным. Сейчас перед мной сидит женщины, которая писала тот дневник.
– Что она имела в виду, как думаешь?
– Я не знаю, Джули. Если ты слышала мой разговор с Вэнном, то должна понимать, что я знаю чуть больше чем ты, – Лана берет мою руку в свою. – Но Вэнн прав, и есть много вещей, которые скрыты, и лучше им оставаться скрытыми.
– Лана, почему ты всегда была так добра ко мне, когда мы были еще детьми?
Она пожимает плечами.
– Не знаю. По какой-то странной причине, я всегда воспринимала тебя, как сестру.
– Правда?
Она кивает.
– Ты придешь завтра на выставку?
– Я не знаю, захочет ли Вэнн, чтобы я была там.
– Захочет. Блейк предложил ему отвезти тебя назад, и он согласился.
– Правда? И он отвезет меня? – мое сердце готово лопнуть от счастья.
– Да, правда. Что ты оденешь?
– Большая часть моей одежды немного не налезает на меня сейчас, но я зайду в магазин завтра.
– Может мне стоит заказать несколько коктейльных платьев, которые доставят сюда, и ты сможешь выбрать?
Я смотрю на нее в полном недоумении. Хотела бы я?
– Черт возьми, да!
Она улыбается.
– Может у тебя есть какие-нибудь предпочтения в цвете?
– Да, красный.
31.
Вы знаете, единственную вещь,
которая доставляет мне удовольствие?
Это когда приходят мои дивиденды.
Джон Д. Рокфеллер
Еще не совсем темно, когда Том приезжает за мной, Билли уже сидит в машине, завидев меня, она улыбается.
– Выглядишь потрясающе, – говорит она.
И похоже она действительно это и подразумевает, я краснею от удовольствия и удивления, потому что ее слова вызывают у меня ассоциацию словно от поцелуя женщины – мягкие губы, шелковистая кожа.
– Спасибо, Билли. Так случилось, я не думала, что когда-нибудь смогу увидеть тебя такой красивой.
И чистая правда. Она одета в мини-платье, все состоящее из серебряных висюлек, и каждое ее движение заставляет их колыхаться и поблескивать, она выглядит такой умиротворенной и расплавленной, словно на ней одета «вода».
– Это подарок от Ланы.
Я согласно киваю, конечно, подарок. И впервые я не чувствую никаких отрицательных эмоций к Лане, только какое-то трепетное чувство любви, потому что я не собираюсь конкурировать с ней, наверное, впервые в своей жизни. У нее есть Блейк, у меня нет Вэнна, но возможно будет. Может, действительно цыганка была права и умела предсказывать. По крайней мере, я не буду терять надежду.
Том высаживает нас у галереи «Серпентин». Я ужасно нервничаю. Небо загорается мириадами разноцветных всполыхов от салюта. Как только я выхожу из машины, ко мне подходит женщина.
– Мисс Сугар?
– Да, – она так сильно надушена, чтобы мне кажется, что ее запах в состоянии просочиться даже через сталь. Когда-то я тоже так же душилась. Да, когда-то, когда была совсем другой.
– Пойдемте. Вы почетный гость.
Билли подмигивает мне.
– Давай, вперед, – говорит она. Раньше я была бы счастлива и, конечно, бы пошла за ней не задумываясь, оставив позади и Билли, и Лану, но теперь я стала несколько другой.
Я крепко хватаю Билли за руку.
– Куда я, туда и ты.
Билли усмехается. Мы направляемся к парадному входу, у которого столпилось очень много изысканно одетых людей.
– Своей хваткой, ты перекрыла мое кровообращение, – шепчет Билли мне на ухо.
Я расслабляю пальцы.
– Прости.
– Без проблем, – улыбается она. – Мне просто еще пригодятся мои пальцы.
Ее ответ заставляет меня улыбнуться.
Вэнн направляется к нам.
Билли легко щелкает пальцами.
– Ты найдешь меня в баре, я буду пить там.
Я даже не поворачиваю голову в ее сторону и, похоже, она и не ждет моего ответа. Боже мой! Неужели мужчина способен выглядеть настолько шикарно? Я никогда не видела Вэнна в смокинге, он просто великолепен. Он обладает настолько доминирующем присутствием, что может просто спокойно стоят в помещении вообще ничего не делая. Я наблюдаю, как он подходит ко мне, неторопливо, целенаправленно, полностью уверенный в себе, так лев бродит по саванне. Когда он останавливается передо мной, я понимаю, что он словно не в своей тарелке, в его глазах нет ни смеха, ни жизни.
– Ты выглядишь красивым, – мягко говорю я.
– Спасибо. Ты выглядишь именно так, в вечернем платье, как я себе и представлял.
Больше он ничего не добавляет, но я краснею, как школьница.
Появляется официантка с зеркальным подносом, заставленным разнообразными канапе. Свободной рукой, она указывает, искушая нас взбитым кремом и анчоусами, муссом из омаров, голубым сыр с грушами-пашот.
От одной мысли о еде, меня начинает подташнивать, мы оба там Вэнн и я вежливо отказываемся. Подходит официант с бокалами шампанского, и мы оба одновременно тянемся за ним.
Вэнн смотрит на меня.
– Ты звезда сегодняшнего вечера, смотри не опьяней.
Я смотрю ему в глаза.
– Я звезда?
– Да. Я хочу, чтобы ты увидела картины прежде, чем они будут доступны для публики. Пойдем, – говорит он, и кладет руку мне на спину, подталкивая в сторону пространства, перегороженного красными канатами.
Я удивленно моргаю, стоя перед первой картиной.
Это, черт побери, я! На этом холсте. И... я полностью прекрасная, словно я смотрюсь в зеркало. Не прекрасная, как человек, но в виде изображения. И... я немного крупнее, чем на самом деле. И еще я потрясающе, восхитительно красивая. Я вспоминаю его слова – «Ты будешь желанной, обласканной и одержимой, то что доктор прописал, и немного стыдливой».
Как я могу вам описать искусство Вэнна? Могу лишь сказать так, как говорят о всем великом искусстве – не передать словами. Неописуемо.
Я стою с бокалом в руке, прибывая в полном шоке.
Мое состояние я могу охарактеризовать лишь одним словом – пережить это. Я перехожу от картины к картине, Вэнн, следует за мной, словно молчаливая тень, я не вздыхаю и не ахаю, я вообще ничего не говорю. Я не могу вымолвить ни единого звука. До конца своей жизни, я буду счастлива, что увидела эти картины и не издала ни единого звука, потому что любой звук нарушил бы магический язык его искусства. Вэнн смог создать яркую историю, которая разговаривает с моей душой.
Среди его мазков и штрихов цвета, я вижу Блейка, Смита, я вижу цветы и черепа, я различаю мантии китайских конников, змей и журавлей. Я вижу Ехоналу и себя, причем себя я вижу везде. В каждой картине присутствую я: то с глазами, горящими от страсти, то мечтательная, злая, то жесткая и хитрая. У окна, окутанная солнечным светом, в разноцветных бликах и узорах с большим раскрытым полу прозрачным веером у своей груди.
И я вижу Вэнна.
В каждом диком, радостным всплеске цвета я вижу его мечту, его стремление к свободе. Только оно настолько важно для него, только оно имеет для него огромное значение, и ради него он не сдался семье, и именно это искусство он назвал «вне времени». Я испытываю такую гордость за него.
Черепа, змеи, зловещего вида цветы, все преображается в объекты будоражищей, ужасающей красоты. На одной картине ребенок, глаза которого выражают шок. Фрагменты боли вибрируют по всему полотну, как будто сама картина плачет. Вам не удастся просто повесить ее на стену и не смотреть на нее. Она будет призывать вас, взглянуть на себя, взывать к вам своей ужасной красотой, искушая, словно Медуза-Горгона.
Я двигаюсь к следующей и понимаю, что во всех его картинах присутствует какая-то лирическая тоска, которая скрывает в себе что-то темное. Иногда она проявляется в образе рога, которого явно недолжно здесь быть. Иногда в виде острых углов кубиков или одинокого глаза, отстраненного и наблюдающего. Я тут же вспоминаю символ жестокого Бога Эль.
Наконец, мы подходим к последней картине, «главному блюду» выставки.
Я не могу оторвать глаз.
Только не сердитесь на меня сейчас, потому что мне необходимо описать вам эту картину. Она потрясающе эротична и невероятно красива в исполнении, но в ней присутствует что-то еще. Почти чувствуется, будто картина ожила и живет, глядя на тебя, нежно мурлычет. Скрытая загадочность и эмоции, как бы выхлестываются наружу и превращаются в вполне осязаемую энергию, от которой мой желудок сжимается. Я испытываю такое же чувство, когда читала заметки Ланы. У меня возникает неприятное ощущение, что в картине что-то спрятано, и я не могу этого разглядеть, также как я ничего не могу узнать о вещах, которые хранятся в темноте.
На картине я сижу в саду, который выглядит настолько пышным и волшебным, что зритель видно подумает, что это должно быть Рай. Я обнаженная, мои ноги широко раздвинуты, голова слегка наклонена, рот приоткрыт, и глаза таинственно прикрыты в приглашении, но это не бесстыдное приглашение любого наблюдателя, чтобы войти в меня. Они не посмеют, потому что большая кобра обвивает мое тело и ноги. Ее капюшон раскрыт и пасть агрессивно открыта, она яростный охранник, охраняющая мой вход.
