Текст книги "Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера"

Автор книги: Джордж ван Фрекем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Часть вторая
Корни нацизма

7. Высший народ

И значит, этой войны хочет сама судьба. Быть может, это будет война против всех, чтобы убедить и победить каждого. Нас переполняла гордость от сознания того, что настал век Германии, что история простерла свою десницу над нами, что вслед за Испанией, Францией и Англией пришел и наш черед оставить свой след в мире и стать во главе человечества, что XX век – наш век.

Рассказчик в романе Томаса Манна «Доктор Фаустус»

Гитлер не был случайностью

Гитлер, нацизм, Вторая мировая война, холокост… как все это стало возможным? Величайшая трагедия XX века, несмотря на тысячи объяснений, оправданий и опровержений, так и осталась неразгаданной тайной, и прежде всего для народа, который и начал все это, – для немцев. Разве они не были в глазах всего мира – до того, как их нация окунулась в это безумие – народом Denker und Dichter, мыслителей и поэтов, народом музыкантов? В предыдущих главах можно разглядеть намеки на некоторые силовые линии, ведущие к этой трагедии (а до конца нашего повествования еще далеко). Но эти исторические взаимосвязи едва ли известны кому-либо, кроме профессиональных историков, а Гитлер в общественном сознании представляется либо клоуном, либо дьяволом, либо помесью их обоих. Исключительные масштабы созданного им движения, восхищение и энтузиазм, которые он вызывал, массовое кровопролитие, причиной которого он стал, – все это порой побуждало немцев снять со своего народа вину за происшедшее: они утверждали, что появление Гитлера на политической сцене и последующая мировая трагедия, в которой он играл главную роль, были чем-то экстраординарным, не поддающимся рациональному объяснению, а потому просто-напросто «исторической случайностью».

Некоторые компетентные исследователи совершенно недвусмысленно засвидетельствовали, что Гитлер случайностью не был. Так, например, Джордж Моссе писал: «Национал-социализм не был каким-то отклонением. Точно так же нельзя утверждать, что у него не было исторических предпосылок. Он был, скорее, результатом взаимодействия экономических, социальных и политических сил, с одной стороны, и человеческих представлений, надежд и жажды лучшей жизни – с другой. Национал-социализм преуспел как массовое движение именно потому, что ему удалось использовать в своих целях древние мифы и символы»¹. Себастьян Хаффнер, которому пришлось бежать из нацистской Германии, писал: «Мы крайне переоцениваем способности Гитлера, полагая, что он сумел создать эту массу [своих последователей] в течение каких-то двадцати лет из ничего. Истина скорее в том, что они уже имелись в наличии. Сырой материал, готовый следовать за национал-социалистами, должен был уже присутствовать в скрытой форме, его требовалось лишь вывести на поверхность из аморфной массы германского народа»². А Иоахим Фест замечает: «В конечном счете, все вело к Гитлеру; он ни в коей мере не был “немецкой катастрофой”, как утверждается в заглавии одной известной книги. Он находился в полном соответствии с историческими тенденциями немецкого народа»³.

Томас Манн, великий романист, был, видимо, первым, кто в одной из своих статей или радиообращений к германскому народу из эмиграции употребил по отношению к Гитлеру слово «случайность». В ноябре 1939 года он писал: «Гитлер, этот негодяй, не является случайностью; его появление было бы невозможным без соответствующих психологических предпосылок, причины которых следует искать гораздо глубже; ни инфляция, ни безработица, ни капиталистические спекуляции или политические интриги этого не объясняют»⁴. В «Идеологии смерти» Джона Вайсса мы читаем: «Двух самых известных немецких интеллектуалов конца XIX века [Поля де Лагарда и Юлиуса Лангбена] невозможно отличить от нацистских идеологов. Принимая во внимание этот факт германской культурной жизни, можно лишь удивляться тому, как широко распространено мнение о том, что национал-социализм слабо связан с интеллектуальным прошлым Германии… Будущие руководители Германии и их сторонники появились задолго до 1914 года. И это не просто Гитлер с горсткой нацистов… К 1914 году значительное число консерваторов как из высших, так и из низших классов с одобрением относились к идеям, которые мы сегодня называем нацистской идеологией. И это несмотря на то, что Германия тогда еще не перенесла ни травмы проигранной войны, ни инфляции, ни депрессии. Темы, позднее использованные Гитлером, были хорошо известны задолго до того, как он произнес хоть слово…»⁵

Тот же Томас Манн в 1944 году указал на влияние Лютера на нацистское движение в целом и на Гитлера в частности: «Нет, Гитлер – это не случайность, не беспричинная беда, не отклонение. Гитлер напрямую связан с Лютером, и в первом достаточно явственно видится второй. Гитлер – это истинно германский феномен»⁶. Другой писатель, находившийся в изгнании, Ганс Хабе, в одном из своих романов выразил ту же мысль: «Все началось с Лютера… Лютер изобрел национал-социализм. Национал-социалистические учебники – это лишь копии Виттенбергских тезисов… Церковь Лютера уже была «германской» церковью – следовательно, это уже и не церковь. Распространение лютеранского учения ознаменовалось ужасной войной, после которой мир так и остался расколотым на два лагеря. Лютер изобрел церковь для одной нации и пытался нанять господа бога на службу к своему народу. Во всех последующих войнах различима лютеранская зараза – в том числе и в [Первой] мировой. В своей спесивой простоте протестантизм внушил немцам, что они являются избранным народом»⁷.

«Национал-социализм является проявлением того, что немцы называют своей “сущностью”, – писал Йозеф Рот. – От Лютера через Фридриха II, Бисмарка, Вильгельма II и Людендорфа к Гитлеру и Розенбергу ведет прямая дорога… Что касается меня, то, при всем моем уважении к протестантам, я не могу усмотреть никакой разницы между тем, что писал Лютер (к примеру, в “Обращении к немецкому дворянству”), и работами господина Розенберга. Девяносто пять тезисов [Лютера] в точности согласуются с “Мифом двадцатого столетия” [Розенберга]. Существует прямая связь между знаменитой чернильницей, которую, говорят, Лютер швырнул в дьявола, и столь же хорошо известным “клочком бумаги” [так Гитлер презрительно назвал договор о нейтралитете с Бельгией]. И тот, кто в лютеровском предательстве крестьян, князей и евреев не может увидеть аналогии с тем, что сделали прусско-протестантские офицеры, предав свою церковь и весь мир, является просто наивным глупцом»⁸.

Высший народ

Дорога, по которой шел германский народ, могла в конце концов привести к Гитлеру – признаки этого были видны еще до Лютера. Анонимный автор, названный «революционером с Верхнего Рейна», в 1510 году написал «Книгу ста глав». В те времена европейская мысль, пробужденная революцией, которую принес Ренессанс, пребывала в брожении. (Лютер вывесит свои девяносто пять тезисов на двери виттенбергской церкви в 1517 году.) Этот «революционер», пишет Норман Кон, «был пожилым фанатиком, прекрасно разбиравшимся в огромной массе средневековой апокалиптической литературы – он много позаимствовал оттуда»⁹. Его книга представляла собой «послание Всевышнего, переданное Архангелом Михаилом», написанное по-немецки для немцев.

Откровения революционера с Верхнего Рейна сводились к тому, что император Фридрих Барбаросса, спящий под горой Кифхаузер, проснется, явится на белом коне и встанет во главе «новых рыцарей», которых и поведет в битву за установление тысячелетнего царствования, или рейха. Средства осуществления этого – убийство и террор, крестовый поход, который призван «во имя господа сокрушить Вавилон». Убивать нужно «богатое, отъевшееся, развращенное священство». Это главный враг, и он должен быть уничтожен. «Вперед, на них! – кричит мессия [Фридрих] своей армии. – Бейте всех, от Папы до последнего дьячка. Убивайте каждого!» Согласно его подсчетам, каждый день в течение четырех с половиной лет будет уничтожаться 2300 священнослужителей». Также надлежало предать смерти ростовщиков, богатых купцов, торговцев, заламывающих высокие цены, и бесчестных законников. Тогда настанет власть простого народа с «изобилием хлеба, ячменя, вина и масла по низким ценам… Вся собственность будет общей; воистину тогда будет один пастырь и одно стадо». Ожидания такого рода были широко распространены в Средние века – времена невообразимой нищеты, когда бедняки были во власти болезней, чумы, голода, жадных церковников и светских правителей.

«Однако, – пишет Кон, – в одном отношении революционер с Верхнего Рейна воистину оригинален: никто до него не совмещал столь страстную приверженность принципу общей собственности с таким же непомерным национализмом. Он был убежден, что в отдаленном прошлом германцы “жили на земле вместе, как братья”, и все у них было общее. Разрушение этого счастливого устройства общества начали римляне, а довершила католическая церковь… Ветхий Завет нужно отбросить, он бесполезен, ведь начиная с сотворения мира именно германцы, а не евреи, были избранным народом. Адам и все его потомки вплоть до Иафета [одного из трех сыновей Ноя], включая всех патриархов, были германцами и говорили по-немецки… Иафет со своим родом первым пришел в Европу, принеся туда свой язык [то есть немецкий]. Они поселились в Эльзасе, в сердце Европы [во времена написания книги Эльзас был германским княжеством], а столица основанной ими империи находилась в Трире».

Это нагромождение вздора – не просто типичный симптом умственной лихорадки позднего средневековья: все элементы «Книги ста глав» и многое сверх того можно найти в германских трактатах следующих веков. Многое из этого можно обнаружить и в «Майн Кампф», а еще больше в нацистских публикациях, особенно в изданиях СС. Но это еще не все: революционер с Верхнего Рейна впервые провел разделение Европы на «север и юг» – впоследствии это будет играть очень важную роль в германском мировоззрении. «Он пишет, что история латинских народов была совсем иной, чем история германцев. Эти жалкие племена происходили не от Иафета. Они не были исконными обитателями Европы. Их родина – в Малой Азии, где их разбили воины Трира и в качестве рабов привели в Европу. Таким образом, французы – особенно мерзостное племя – с полным основанием должны быть зависимым народом и управляться германцами. Что касается итальянцев, они произошли от рабов, которых изгнали за Альпы… Римское право, папство, французы, Венецианская республика [в 1510 году все еще процветавшая] – все это было для него лишь различными проявлениями гигантского векового заговора против германского образа жизни… Император Фридрих вернет Германии верховное положение, уготованное для нее Богом… А будущая Империя станет полурелигиозным объединением людей в германском духе. Именно это имел в виду “революционер”, когда, ликуя, провозглашал: “Германцы однажды уже держали весь мир в своих руках – и они вновь овладеют им, с большей мощью, чем когда бы то ни было!”»

Норман Кон поясняет: «В этих фантазиях грубый национализм полуобразованного интеллектуала вырвался на простор народной эсхатологии. В результате получилось нечто поразительно похожее на фантазии, составлявшие ядро национал-социалистической “идеологии”. Достаточно открыть брошюры таких “экспертов” как Розенберг или Дарре – сходство поражает. Там та же вера в изначальную германскую культуру, которая когда-то была воплощением божественной воли и источником всего благого в истории; тот же заговор низших, негерманских народов, капиталистов и римской церкви, приведший к ее падению; тот же призыв восстановить древнюю культуру, обращенный к новой аристократии, незнатного происхождения, но истинно германской по духу. Ее поведет вперед посланный богом спаситель, политический вождь и новый Христос в одном лице. Там было все, даже войны на восточном и западном фронте, был и террор, как инструмент политики и как самоцель, были величайшие бойни в истории – практически все, кроме создания мировой империи, которая, согласно Гитлеру, должна простоять тысячу лет»¹⁰.

Стремление к мировому господству

«Германцы однажды уже держали весь мир в своих руках – и они вновь овладеют им, с большей мощью, чем когда бы то ни было!» – писал тот неизвестный германский автор в 1510 году. Германцы давали волю тем же самым чувствам и в последующие века. Это происходило вне всякой связи с «Книгой ста глав» – ее обнаружили лишь в конце XIX века. Это было просто выражением устойчивой черты немецкого характера. Но Германия веками была лоскутным одеялом, состоящим из множества княжеств, даже тогда, когда являлась основой Священной Римской империи, – она стала государством в собственном смысле слова лишь в 1871 году. Для этого стойкого чувства принадлежности к германскому народу, для этого «общегерманского» чувства должна была существовать некая психологическая основа. Именно это особое чувство общности заставляло их петь «Сегодня нам принадлежит Германия, завтра – весь мир» задолго до того, как они стали вскидывать руку в гитлеровском приветствии. То же самое относится и к лозунгам типа «Am Deutschen Wesen wird die Welt genesen» («Весь мир выздоровеет лишь тогда, когда станет немецким по духу»).

Весь остальной мир может выздороветь лишь в том случае, если подчинится германцам и будет чистить им сапоги. Леон Поляков называет это «бредовой германской манией величия», которая в конце концов преобразится в «смертоносную манию нацистов, вообразивших себя властителями мира» (Рюдигер Зюннер). «Самым слабым пунктом в Германии донацистского периода был немецкий патриотизм, – писал в 1939 году Себастьян Хаффнер. – Именно здесь в тело германского народа мог проникнуть нацистский яд. До сих пор это единственный пункт, по которому многие образованные немцы согласны с нацистами»¹¹. В приведенной цитате все зависит от того, в каком значении понимать слово «патриотизм». Принимая во внимание лоскутное прошлое Германии, оно может иметь лишь один смысл: это «фолькистский эгоизм» или, проще говоря, «националистическое эго» во всех степенях его выражения, от «самосознания» до «чувства превосходства». Начиная с эпохи Возрождения у германцев наблюдается гипертрофированное, воспаленное эго, в конечном счете ослепившее их. Этот националистический эгоизм и был главной причиной, сделавшей возможным появление Гитлера и всех бед, что за этим последовали. Именно это чувство заставляло их собираться под знамена своего великого вождя; именно оно заставляло их проливать свою кровь за Великую Германию, перед которой должен был склониться весь мир; именно оно заставляло их чувствовать себя истинным избранным народом, который имеет право и даже обязан уничтожить самозванцев, то есть евреев.

То, что национальное самосознание стало развиваться в этом направлении, – довольно неожиданно, в особенности если принять во внимание прошлое «германской расы господ». Этот народ веками получал удары со всех сторон и жил, по словам Тревор-Ропера, «от одной катастрофы к другой». Тридцатилетняя война (1618—1648) – в действительности представлявшая собой серию войн – между католиками, лютеранами и кальвинистами, где каждый, помимо религиозных целей, не упускал возможности преследовать свои материальные интересы, велась силами наемных армий главным образом на германской территории. Результаты были катастрофическими. После окончания войны все княжества лежали в руинах. В среднем погибла треть населения (в некоторых княжествах – половина). Некоторые даже утверждают, что Германия так и не смогла оправиться от последствий этой войны. Раздробленность Германии на множество княжеств и «вольных городов» была увековечена завершившим войну Вестфальским миром (1648). Характерные особенности этих микроскопических государств, их соперничество между собой – хотя Гитлер изо всех сил стремился сгладить все это – продолжают в приглушенном виде существовать и по сей день.

Политическая и культурная изоляция, явившаяся следствием Тридцатилетней войны, привела к одному «действительно серьезному отличию, отколовшему Германию от Запада» (Моссе). Дело в том, что Германия в целом не приняла участия в обновляющем философском движении Просвещения. Несмотря на то, что некоторые германские мыслители и отдельные князья демонстрировали открытость к идеям этого движения и даже готовность вносить в него свой вклад, основная масса народа оставалась верной своим «священным» традициям, то есть предрассудкам, уходившим корнями в глубокое средневековье.

Несмотря на то, что имена старых богов были практически забыты, некоторые особенности старого мышления все еще сохранялись, особенно в сельской местности. Для широких народных масс христианство было всего лишь еще одним набором предрассудков, наложившимся на древние верования. Германские племена были обращены в христианство насильственно, их «плохо крестили». Даже сам Гитлер будет сравнивать христианскую культуру в Германии с тонким слоем лака, покрывающим целый мир по-прежнему сильных древних страхов и импульсов. Таковы были скрытые реалии, на которые будет опираться Романтизм и последовавшее за ним фолькистское движение, которое на почве этих глубоких инстинктов создаст целый воображаемый мир. «Национал-социализм – это фолькистское движение, – утверждает Джордж Моссе. – Гитлер смог продемонстрировать политическую действенность фолькистского мировоззрения потому, что его уже разделяло большинство германцев»¹².

Глобальные амбиции Гитлера

Некоторые авторы сомневаются в том, что Гитлер собирался завоевать весь земной шар и в буквальном смысле сделать германцев хозяевами мира. Они истолковывают его высказывания и письменные заявления как требования достойного места для Германии среди других великих наций, таких как Франция, Великобритания и США. Таким образом, его притязания приравниваются к германской заявке на «место под солнцем» – лозунгу, который выдвигался еще в районе 1900 года, когда Германия стала великой промышленной и торговой нацией.

Но за словами Гитлера нужно уметь видеть его истинные замыслы. Был период, когда он не мог открыто провозглашать свое намерение стать диктатором Германии – это нужно было скрывать, время еще не пришло. Точно так же было время, когда он не мог открыто высказывать свои глобальные амбиции – просто потому, что немцы в целом и его наиболее преданные сторонники в частности не поняли бы этого, не пошли бы за ним, и выполнение его миссии оказалось бы под угрозой.

«Безусловно, Гитлер импровизировал в соответствии с уровнем своего политического влияния, – пишет Ральф Джордано. – И все же бесспорным остается то обстоятельство, что конечная цель его внешней политики лежала не на востоке – у него была глобальная цель. У нас нет данных о конкретных методах ее достижения: были сформулированы лишь общие установки, которым новое “движение” должно было следовать в своей вековой борьбе. Гитлер считал себя основоположником новой эпохи в мировой истории, эпохи, когда осуществятся надежды Германии на абсолютное мировое господство… Воля к власти над миром неразрывно связана с феноменом Гитлера. На гребне своих побед Гитлер открыто объявил о своих правах на власть над Европой. Его следующей задачей было достижение мирового господства»¹³.

Этот вывод неизбежно следует из слов самого Гитлера – если мы вообще допускаем, что они содержат хоть долю истины. Германцы, будучи арийцами, являются высшей расой на земле, «высочайшим подобием Господа», источником всей культуры и всего сколько-нибудь сто́ящего в истории человечества – это избранный народ. Если евреи – самозванцы, претендующие на титул избранного народа, что подтверждают «Протоколы сионских мудрецов», если задачей гитлеровских арийцев является уничтожение евреев и совершение «работы Господа» по созданию Тысячелетнего рейха как Царства Божьего, то ареной этой эсхатологической борьбы мог быть лишь весь мир в целом. Подвергать это сомнению – значит удалить из гитлеровского мировоззрения мессианское измерение, что сделает невозможным объяснение всемирно-исторической трагедии, ставшей его следствием.

Но давайте еще раз откроем «Майн Кампф» и посмотрим, что по этому поводу говорит автор. «Мы все чувствуем, что в отдаленном будущем человечество может столкнуться с проблемами, которые могут быть решены только высшей расой человеческих существ – расой, которой предначертано стать владычицей всех других народов, которая будет иметь в своем распоряжении средства и ресурсы всего мира… Мы, национал-социалисты, будем твердо придерживаться цели, которую поставили перед собой во внешней политике, а именно – германскому народу должна быть обеспечена территория, необходимая для его существования на земле. Лишь такая цель может оправдать перед Богом и перед лицом будущих поколений новое пролитие германской крови. Перед Богом – потому что мы посланы в этот мир с наказом бороться за хлеб наш насущный как создания, которым ничто не дается даром и которые должны быть способны побеждать и удерживать свое положение властителей этого мира, опираясь лишь на разум и отвагу»¹⁴. Мы помним, что «быть гражданином этого рейха, пусть даже дворником, почетнее, чем королем чужеземного государства».

«Майн Кампф» писалась в 1924—1925 годах, когда Гитлеру пришлось все начинать сначала. Он хотел придать новую форму своим мечтам, в том числе и мечте о мировом господстве, которая была целью предвиденной, но все еще смутной. Но что он говорил в то время, когда уже держал в своих руках бразды правления? Как пример, можно привести его обращение к депутатам от немецких меньшинств в европейских странах: «[То, о чем я вам говорю], касается не равенства с другими, но власти над другими… Вы будете руководить всеми этими завоеванными странами от имени германского народа… Евреев рассеяли по миру – и это помогло им стать силой мирового масштаба. То же самое сделаем сегодня и мы, истинный народ Господа. Мы используем нашу разбросанность по миру для того, чтобы стать вездесущей силой, расой господ на Земле»¹⁵.

Вальтер Дарре, гитлеровский министр сельского хозяйства и видный идеолог СС, в речи, произнесенной в присутствии фюрера, сказал: «Вместо горизонтального нивелирования европейских племен должна быть введена их вертикальная организация. Это означает, что германская элита призвана стать господствующей силой в Европе, а в конечном счете – и во всем мире… Необходимо сознательно восстановить классовый или, скорее, иерархический порядок. Это невозможно сделать на ничтожной германской территории. Это должно быть осуществлено в масштабах всего континента, в масштабах всего мира»¹⁶. Не нужно забывать и о том, что в гитлеровских «орденсбургах» (Ordensburgen), школах высшей нацистской элиты, молодых людей готовили к управлению завоеванными нациями. Харди Крюгер, позднее сыгравший главную роль в «Хатари!» и в «Диких гусях», учился в одном из «орденсбургов». Он вспоминает: «Тогда я считал само собой разумеющимся, что после окончательной победы я буду, по меньшей мере, губернатором Москвы… Учителя девять лет вбивали мне в голову всю эту чепуху о немецкой власти над миром и о высшем статусе германской нации». Другие готовились к подобным постам в Сибири или в Чикаго¹⁷.

Со своими архитекторами Гитлер планировал города и здания, которые говорили о его намерениях лучше, чем слова. Одним из этих архитекторов был Альберт Шпеер, его ближайшее доверенное лицо в этих вопросах в течение многих лет. В биографии этого юного архитектора – который позднее станет министром Рейха по вооружению и будет руководить двенадцатью миллионами рабочих, большей частью невольников негерманского происхождения, – Фест пишет: «Возвращаясь к своей “идее фикс” о громадном психологическом воздействии гигантских зданий, Гитлер однажды заметил, что “эффект этого увенчанного куполом зала”, одного из главных в “Германии” (так должны были переименовать Берлин), будет “не меньшим, чем эффект трех победоносных войн”. Он мечтал, что здесь, с Галереи фюрера, он будет обращаться к нациям Великой германской империи и диктовать законы поверженному миру. Триумфальная арка по его замыслу должна будет «навсегда изгнать из умов людей пагубную мысль о том, что Германия проиграла [Первую] мировую войну. Вступая во Дворец фюрера, каждый должен был “испытывать такое чувство, будто он наносит визит владыке мира”. Те же психологические соображения, помноженные на гитлеровские мечты о всемогуществе, стояли за словами, произнесенными в 1939 году. Указывая на вершину купола той же модели, он сказал Шпееру: “Теперь орел должен стоять не над свастикой. Он венчает величайшее здание в мире – он должен держать в когтях земной шар”»¹⁸.

Сам Шпеер писал о гитлеровской «стратегии поэтапного достижения мирового господства»¹⁹. Гитлер хорошо понимал, что может приписать себе всего лишь роль основателя, привнесшего в мир новую идеологию (Weltanschauung). Закладываемые им основания Великого германского рейха, в том числе новое мировоззрение или новая религия, были памятниками ему самому, и их масштабы должны быть достойны будущих повелителей мира. Начиная с 1937 года Гитлер страдал от ипохондрии. Он боялся за свое здоровье и постоянно подгонял архитекторов. Он не мог ждать, он хотел завершить строительство «Германии» к 1950 году. Очень вероятно, что этот самый страх – того, что он может не успеть – стал причиной его решающей ошибки: усилия, которых он потребовал от германского народа в серии войн – в особенности в войне с Россией, – оказались чрезмерными.

Шпеер пишет в своих воспоминаниях: «Эти монументы говорили о его притязании на мировое господство задолго до того, как он осмелился поделиться этими планами даже со своими ближайшими соратниками… Я всякий раз замечал, что Гитлер приходил в волнение, когда я мог продемонстрировать ему, что, по крайней мере, в размерах, мы превзошли все величайшие здания в истории. Разумеется, он никогда не давал выхода этим своим пьянящим чувствам. Разговаривая со мной, он редко использовал высокие слова. Возможно, в такие моменты он испытывал некое благоговение, трепет, но это был трепет перед самим собой и своим величием, которое он завещает будущему и вечности… Однажды на лестнице, ведущей в его апартаменты, Гитлер внезапно остановил меня, пропустил вперед свою свиту и произнес: “Мы создадим великую империю. В ее состав войдут все германские народы. Она будет простираться от Норвегии до Северной Италии. Я должен сделать это сам. Только бы не подвело здоровье”. Но и тогда он все еще сдерживался. Весной 1937 года Гитлер посетил мой берлинский выставочный зал. Мы стояли перед двухметровой высоты макетом стадиона, рассчитанного на четыреста тысяч человек… Мы говорили об Олимпийских играх, и я опять сказал ему (я упоминал об этом и раньше), что спортивная арена не соответствует здесь олимпийским пропорциям. Совершенно не изменив тона, как если бы это было само собой разумеющимся, Гитлер сказал: “Неважно. В 1940 году Олимпийские игры пройдут в Токио. Но потом они всегда будут проходить в Германии, на этом самом стадионе. И тогда размеры спортивной арены будем задавать мы”»²⁰.

И Шпеер продолжает: «Гитлер хотел, чтобы был построен огромный зал для собраний купольной конструкции, в несколько раз больший, чем Собор Святого Петра в Риме. В диаметре купол составлял восемьсот двадцать пять футов. Под этим куполом находился зал площадью примерно в четыреста десять тысяч квадратных футов, в котором могли стоя поместиться более ста пятидесяти тысяч человек… Городской вокзал должен был превзойти по размерам Главный вокзал в Нью-Йорке… Замысел состоял в том, чтобы люди, выходя из вокзала, были поражены или, скорее, ослеплены открывающейся городской панорамой и тем самым – величием рейха»²¹. Фест цитирует слова Гитлера, которые тот произнес в 1937 году: «Поскольку мы верим в вечность этого рейха, наши здания также должны быть вечными, то есть… мы строим не для 1940 года и не для 2000-го; как соборы нашего прошлого, они должны стоять тысячелетиями». «В 1938 году он разработал план превращения Берлина в столицу мира, – поясняет Фест, – сравнимую лишь с Древним Египтом, Вавилоном или Римом»²².

Ренессанс и Реформация

Когда так называемый «революционер с Верхнего Рейна» все еще писал и думал в причудливой средневековой манере, ученые Возрождения по всей Европе делились друг с другом энтузиазмом и открытиями, относящимися к «новому знанию». В каком-то смысле, они были первыми европейцами. Но в те бурные времена даже чистое знание вынуждалось к тому, чтобы встать на чью-либо сторону, религиозную или политическую. Часто этим людям приходилось платить собственной жизнью за отказ защищать предвзятые мнения. Время костров, казематов и виселиц еще не прошло. Но христианская эпоха, которую мы называем Средними веками, уже подходила к концу. А эпоха, последовавшая за ней, которую историки подразделяют на различные периоды, не закончилась и сейчас. Ренессанс вновь открыл людям дерзкое искусство самостоятельного мышления в духе древних греков и римлян, но властям предержащим это умственное упражнение казалось весьма подозрительным. Они не любили вопросов, так как не хотели, чтобы их самих можно было ставить под вопрос.

Движение, называемое Ренессансом или Возрождением, представляло собой гораздо более сложное явление, нежели обычно принято считать. В наши дни часто ограничиваются поверхностными ассоциациями с искусством таких гениев, как Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэль, с гуманистическими произведениями писателей, подобных Эразму Роттердамскому. Искусство эпохи Возрождения, безусловно, является одним из важнейших сторон нового видения мира. Великие исторические периоды всегда венчаются расцветом искусства в той или иной форме. Однако мало кто знает, что в рамках этого движения происходило и другое: переоткрытие герметизма и магии. Френсис Йейтс продемонстрировала это в своем эссе «Джордано Бруно и герметическая традиция» и в некоторых других публикациях. Она пишет: «Я считаю, что невозможно переоценить тот факт, что в рамках Ренессанса существовали две совершенно различные традиции [интеллектуальная и магическая], которые пользовались разными методами, прибегали к разным источникам и обращались к разным сторонам человеческого ума»²³. Марсилио Фичино, переводчик Платона, и Джованни Пико делла Мирандола были не только эрудированными классическими филологами – они были также и магами. Магом был и Джордано Бруно, сожженный за это на костре в 1600 году. С другой стороны, Эразм Дезидерий, Томас Мор и Джон Колет, а также многие другие были учеными-гуманистами. Пико четко определил это различие в письме к своему другу: «Наша жизнь была славной, и в памяти потомков мы будем жить не в школах грамматиков или питомниках молодых умов, но в компании философов, в тайных кругах мудрецов, где обсуждаются не вопросы о матери Андромахи или детях Ниобы и другая бессмысленная чепуха, но вещи божественные и человеческие»²⁴. Однако магия и оккультизм, хотя и станут неиссякаемыми источниками идей современного мышления и современной науки, останутся в европейской культуре лишь тайными течениями. Они никогда не сумеют достичь того уровня зрелости, которого они достигли в древнем Египте или в Индии. Интеллектуалы, «грамматики» возьмут верх и разовьют «натурфилософию», которую мы сейчас называем наукой.