Текст книги "Бегство охотника"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Гарднер Дозуа,Дэниел Абрахам
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ты знаешь, о чем я думаю! Ты знаешь, что я собираюсь делать, прежде, чем я сделаю это.

– Нет. Пить из первых побуждений означает нарушить течение и воздействовать на твою функцию. Только когда твои намерения выражают ойбр,тебя поправляют.

Рамон вытер глаза тыльной стороной руки.

– Значит, ты не можешь сказать, что я думаю, но можешь сказать, что я собираюсь делать?

Маннек молча смотрел на него.

– Каждое движение есть каскад от намерения до действия. Сахаилпьет из верхней части каскада. Намерение действовать предшествует действию, поэтому ты не способен действовать прежде, чем я узнаю о действии, которое ты намерен совершить. Попытки причинить мне вред не могут быть завершены и будут наказываться. Ты действительно примитивен, если не знаешь этого. – Маннек склонил голову набок и всмотрелся в него еще более пристально. – Прошу тебя, вернемся к моему вопросу. Какова природа этого твоего побуждения? Почему ты желал убить меня?

– Потому что человеку положено быть свободным, – прохрипел Рамон, вяло пытаясь оторвать от горла толстый мясистый поводок. – Ты удерживаешь меня в плену!

Инопланетянин склонил голову на другую сторону, словно слова эти ничего для него не значили и буквально прошли мимо его ушей. Маннек легко поднял его и поставил на ноги. К стыду и унижению Рамона, инопланетянин поднял нож и осторожно вложил его ему в руку.

– Продолжай функцию, – сказал Маннек. – Ты резал труп маленького животного.

Рамон медленно поворачивал серебряный цилиндр, качая головой. Его унизили, выбили почву из-под ног. Шансов одолеть эту тварь у него было не больше, чем у новорожденного ребенка в поединке с отцом. Он представлял собой для инопланетянина столь ничтожную угрозу, что тот совершенно беззаботно вручал ему в руки оружие. Рамон испытывал острое желание вонзить этот чертов нож себе в грудь и покончить с унижением, но подавил эту мысль прежде, чем сахаилотреагировал на нее наказанием.

С помощью ножа он заострил еще одну палку, нанизал на нее маленькие тушки и принялся жарить их на костре. Поначалу Рамон держал гордиту и кузнечиков довольно далеко от огня, чтобы они жарились как можно медленнее, но по мере того, как запах мяса щекотал ему ноздри, заставляя рот наполняться слюной, он опускал их все ниже.

Сухое жилистое мясо оказалось вкуснее, чем ему запомнилось – солоноватое, чуть пряное. Обглодав маленькие тушки до тонких желтых костей, он вытер руки о плащ и встал.

– Пошли. Мне нужно найти воду.

– Обожженной плоти недостаточно?

Рамон сплюнул.

– Без еды я могу прожить больше недели, – ответил он. – Оставь меня без воды, и я умру через пару дней.

Маннек встал и позволил Рамону отвести себя через лес к холодному горному ручью, вода которого была белой от пены. Собственно, здесь, на севере, все реки и ручьи питались из ледников, равно как и Рио-Эмбудо, большая река, протекавшая через Прыжок Скрипача. Черпая ледяную воду пригоршней и поднося ее к губам, он представил себе, как отправляет письмо в бутылке, чтобы поток нес ее к цивилизации. В плену у монстров! Спасите! Помогите!С таким же успехом он мог бы рассчитывать на то, чтобы стая хлопышей отнесла его по воздуху прямо в Диеготаун. Что ж, мечтать не запрещается. Он вытер рот рукой и сел на берег.

– Теперь все? – поинтересовался Маннек. – Поглощать мертвую плоть и воду. Исторгать мочу. Это каналы, ограничивающие течение человека?

– Ну, ему необходимо время от времени сбрасывать отходы. Вроде как мочиться, ну типа того. И еще он будет спать.

– Ты тоже сделаешь это, – сказал Маннек.

Рамон поднялся и побрел в направлении лагеря и летающего ящика. Инопланетянин не отставал от него.

– Такими делами управлять нельзя, – объяснил Рамон. – Я не машина какая гребаная, которой нажми кнопку – и она уснет. Такие дела приходят сами по себе. Со временем.

– А сброс отходов?

Рамон испытал приступ злости. Эта тварь – идиот; он порабощен расой тупиц.

– Это тоже случится со временем, – ответил Рамон.

– Тогда мы будем наблюдать со временем, – согласился Маннек.

– Хорошо.

– Пока мы наблюдаем, ты объяснишь, что такое «свободный», – заявил Маннек. Рамон остановился и оглянулся через плечо. Свет падал на кожу инопланетянина пятнами и казалось, будто тот нарядился в камуфляж.

– Ты будешь убивать, чтобы быть свободным, – продолжал Маннек. – Что значит «свободный»?

– Свободный – это тот, у кого из шеи не торчит никаких гребаных штуковин, – буркнул Рамон. – Быть свободным – это делать то, что я хочу, когда я хочу… и не плясать под чью-то гребаную дудку.

– Это такой специальный танец?

– Господи! – взвыл Рамон, поворачиваясь к своему конвоиру. – Свобода – это когда ты живешь, черт подери, сам по себе! Свобода – это когда ты ни перед кем ни за что не отвечаешь! Ни перед боссом, ни перед женщиной, ни перед гребаным губернатором, ни перед его гребаной маленькой армией! Свободный человек сам выбирает себе путь там, где ему угодно, и никто не может встать у него на пути. Никто! Или ты, мать твою, слишком туп, чтобы понять это?

Рамон задыхался словно от бега, щеки горели от притока крови. Обжигающий оранжевый взгляд буравил его. Сахаилдернулся, и на мгновение Рамона охватил страх – предчувствие боли, которая так и не последовала.

– Свободный – это существующий без ограничений?

– Да, – подтвердил Рамон, выбирая слова так, словно он разговаривал с несносным ребенком. – Свободный – это существующий без ограничений.

– И такое возможно? – спросил Маннек.

Мысли и воспоминания мелькнули у Рамона в мозгу. Елена. Те времена, когда ему приходилось перебиваться без спиртного, чтобы заплатить за фургон. Полиция. Европеец.

– Нет, – признался Рамон. – Невозможно. Но ты не человек, если не пытаешься. Пошли. Ты меня не пускаешь. Если ты собираешься и дальше держать меня на этой гребаной штуковине, то хоть не отставай, когда я иду.

Вернувшись в лагерь, Рамон погрузился в молчание, и инопланетянин не возражал против этого. Он и сам казался задумчивым, погруженным в себя – по крайней мере настолько, насколько можно судить по существу с его внешностью. По мере того как день клонился к вечеру, Рамону и в самом деле потребовалось опорожнить кишечник, и то, что это пришлось делать под пристальным наблюдением инопланетянина, показалось ему унизительнее, чем он ожидал.

– Как насчет обеда, а? – поинтересовался он чуть позднее, пытаясь стряхнуть чувство стыда. – Еще пищи? Все равно поздно уже идти куда-нибудь сегодня.

– Ты только что опорожнил свои внутренности, – заметил Маннек. – И хочешь сразу же наполнить их?

– Это и означает жить, – отозвался Рамон. – Жрать и срать, то одно, то другое, и так до самой смерти. Мертвые люди не жрут и не срут, но живым приходится, иначе они скоро станут мертвыми. – Тут в голову ему пришла одна мысль, и он хитро покосился на инопланетянина. – Человеку тоже необходимо есть. Тому человеку, которого вы преследуете. Кстати, заодно узнаешь, как он это будет делать. Покажу тебе, как ловить рыбу.

– Он не будет ставить силков? Как ты раньше?

– Будет, – ответил Рамон. – Только он будет ставить их в воде. Сейчас покажу как.

Стоило инопланетянину понять, что требовалось Рамону, как он охотно помог ему. Они вырезали немного корявое удилище из длинного высохшего побега и привязали к нему – после довольно долгого объяснения, поскольку до Маннека никак не доходило, что именно нужно для этой процедуры – длинный отрезок светлой гибкой проволоки из запасов инопланетянина. Короткий кусок другой, более жесткой проволоки пошел на крючок, а потом Рамон прогулялся вдоль берега, переворачивая камни, пока не нашел жирного оранжевого жука, годного для наживки. Хобот Маннека дернулся с неожиданным интересом, когда Рамон насадил насекомое на крючок.

Рамон выбрал подходящее на вид место на берегу и забросил удочку. Удя рыбу, Рамон время от времени поглядывал на Маннека. Инопланетянин стоял и смотрел на воду. При всем нетерпении, которое тот проявлял время от времени насчет их основной задачи, он, похоже, готов был терпеливо стоять там, недвижно, неутомимо – столько, сколько потребуется. Где-то выше по течению плеснула, мелькнув на мгновение в воздухе голубым хвостом, рыба, но на наживку никто не клевал. Рамон, никогда не отличавшийся терпением, напрягся. Чтобы занять время, он принялся насвистывать дурацкую песенку, которой научила его Елена на заре их знакомства, еще до того, как они начали без конца ссориться. Слова он, правда, давным-давно забыл, но это ему не мешало. При этом, разумеется, ему вспомнилась Елена, ее длинные, темные волосы и ловкие руки, огрубевшие от бесконечных часов возни в огороде. Роста она была небольшого, но хорошенькая, хотя лицо ее чуть портили оспины, оставшиеся от какой-то из детских болезней. Иногда Рамон непроизвольно касался этих отметин пальцем, и тогда она сразу же отворачивала лицо.

– Не надо, – говорила она обычно. – Хватит, ты напоминаешь мне, какая я уродина. – А он, если только не был слишком пьян, уверял ее в том, что нет, она вовсе даже очень красива. Елена, правда, все равно ему не верила.

– Что это за звук, который ты производишь? – поинтересовался Маннек, оборвав его воспоминания.

Рамон нахмурился.

– Я просто свистел, чудище. Так, песенка.

– Свистел, – повторил инопланетянин. – Это еще один язык? Я не понимаю его, хотя разбираю в нем структуру, упорядоченность. Объясни смысл того, что ты говоришь.

– Я не говорилничего, – возразил Рамон. – Это музыка.У вас нет музыки?

– Музыка, – произнес Маннек. – А. Упорядоченный звук. Я понял. Ты получаешь удовольствие от выстраивания звуковых последовательностей. У нас нет музыки, но эта функция представляет математический интерес. В некотором роде она является отображением течения. Ты можешь продолжать свистеть музыку, человек.

Рамон не последовал предложению инопланетянина. Вместо этого он забросил наживку еще раз. Первой на удочку попалась тварь, какой Рамон еще ни разу не видел. Ничего странного: в сети Диеготауна и Лебединой Отрыжки до сих пор то и дело попадались неизвестные виды, так мало еще знали земляне о Сан-Паулу. Это оказался похожий на серый пузырь обитатель речного дна, на чешуе которого там и здесь виднелись белые, похожие на нарывы припухлости. Он злобно шипел, когда Рамон снимал его с крючка, и тот с отвращением бросил его обратно в воду. Пузырь исчез с громким всплеском.

– Почему ты выбросил пищу? – спросил Маннек.

– Это не рыба, это чудовище какое-то, – ответил Рамон. – Как ты.

Он нашел еще жука, и они продолжили свое бдение у реки, а ночь медленно сгущалась вокруг них. Небо над лесным куполом приобретало ярко-фиолетовую окраску местного заката. В небе плясали сполохи северного сияния – зеленые, голубые, золотые. Глядя на них, Рамон испытал вдруг чувство покоя, какой всегда сообщала ему дикая природа. Даже в плену, в рабстве, с торчащим из шеи сахаилом,он не мог не восхищаться необъятным, полным красок и танца небосклоном.

Спустя несколько минут Рамон поймал наконец жирную, белую с алыми плавниками рыбу-нож. Выдернув ее из воды, он оглянулся на Маннека и при виде его склоненной набок от любопытства физиономии покачал головой.

– Музыки у вас нет, настоящую еду вы не едите, – задумчиво пробормотал он. – Мне кажется, вы все-таки ужасные зануды. А как насчет секса? Хоть это у вас есть? Ну, трахаетесь вы вообще или нет? И кстати, ты парень или девица?

– Парень, – повторил инопланетянин. – Девица. Эти понятия к нам неприменимы. Половое воспроизводство примитивно и неэффективно. Мы давно миновали эту стадию.

– Вот и жаль, – заметил Рамон. – Вот что значит – зайти в развитии слишком далеко! Что ж, зато, пожалуй, мне не стоит бояться того, что ты залезешь ночью ко мне в шалаш, ведь нет? – Он ухмыльнулся, глядя на полное непонимания лицо инопланетянина, и побрел обратно в лагерь. Маннек молча шагал следом.

В лагере он быстро раздул не до конца прогоревший костер и изжарил рыбу, жалея при этом, что у него нет ни чеснока, ни перца натереть тушку. Тем не менее рыба была теплой и сочной, и съев половину, Рамон завернул остаток в листья про запас. Потом он сидел на корточках у костра и сонно зевал, чувствуя себя сытым и даже до странного удовлетворенным, несмотря на свое незавидное положение и жуткого спутника.

Тот не задавал новых вопросов и не требовал от него никакой ерунды. Окончательно отяжелев, Рамон забрался в сооруженный полицейским шалаш и, положив голову на руки, позволил себе забыться сном, почти не думая о том, что чудище никуда не делось и наблюдает за ним.

Пусть его наблюдает. Каждый час, что инопланетянин проводит здесь, с ним, повышает шансы того, что преследовал Рамона, а сейчас сам сделался преследуемым. Того, кого инопланетяне не превратили в свою куклу. Того, кто не убивал европейца. Того, кто до сих пор свободен.

Глава 8

Утро следующего дня выдалось холодным, но ясным. Рамон просыпался медленно, сознание включалось настолько постепенно, что грань, отделяющая сон от бодрствования, даже как-то не запечатлелась. Но и проснувшись окончательно, он оставался лежать неподвижно, завернувшись в халат, наслаждаясь звуками и запахами утра. В этом странном инопланетном халате было тепло и уютно, однако морозный уличный воздух щипал лицо, принося с собой отчетливый аромат корицы – так пахнут местные ледокорневые леса. До Рамона доносились журчание ручья, птичий щебет и далекий, гулкий крик дескасисадо, возвращавшегося к себе в логово после долгой ночной охоты.

Шевелиться Рамону не хотелось, даже несмотря на то, что тело затекло от сна на твердой каменистой земле, а мочевой пузырь почти болезненно требовал опорожнения. Очень уж мирно лежалось ему здесь – мирно и как-то привычно. Неудобства казались ему привычными, почти родными. Сколько раз просыпался он вот так в лесу после тяжелой работы? «Много, – подумал он. – Слишком много, точно и не упомнишь».

Можно было даже притвориться, будто это утро ничем не отличается от тех, предыдущих, что ничего не изменилось, что вчерашние события – всего лишь дурной сон. Он потешил себя этой мыслью еще пару минут. Это была, конечно, ложь, но ложь утешительная, поэтому он не спешил с пробуждением. Потом он открыл глаза и обнаружил, что смотрит сквозь щель в шалаше на запад. Высокие ледокорни, тронутые рассветными лучами, казалось, переливаются лазурным сиянием. А дальше, за ними, далеко на юго-западе еще висело на небосклоне несколько звезд, быстро тускневших по мере того, как вставало солнце: Поклон Скрипача, самое яркое из северных созвездий, давшее название Прыжку Скрипача – самому южному месту, с которого можно его разглядеть. Рамон смотрел на них до тех пор, пока последняя звезда не растворилась в небе; потом он пошевелился, и от иллюзии покоя и обыденности не осталось и следа, потому что натянувшийся сахаилдернул его за шею. Рамон неохотно принял сидячее положение. Маннек стоял у шалаша; на его покрытой отметинами коже поблескивали потеки росы, перья на голове колыхались на утреннем ветру. Похоже, с момента, когда Рамон лег спать, тот так и не пошевелился, каменным изваянием наблюдая за своим пленником. При мысли об этом Рамона пробрала легкая дрожь.

Когда Рамон со стоном поднялся на ноги, он увидел, что глаза у инопланетянина широко открыты.

– Ну что, чудище? – спросил он. – Ждешь чего-нибудь?

– Да, – ответил тот. – Ты вернулся в функционирующее состояние. Сон завершен?

Рамон почесал живот под плащом и широко, с риском вывихнуть челюсть зевнул. Мелкая древесная труха и листья просыпались сквозь шалаш и набились ему в волосы. Он как мог вычесал их пятерней. Во всех остальных отношениях укрытие оказалось вполне надежным – крепким, сухим и аккурат нужного размера. Этот парень-полицейский даже постелил на пол веток ледокорня, чтобы было теплее лежать. Ему явно приходилось бывать на природе.

– Сон завершен? – повторил инопланетянин.

– Я расслышал, – огрызнулся Рамон. – Да, сон, мать его, завершен. А ваша братия, вы что, вообще не спите?

– Сон – опасное состояние. Он выводит за пределы течения. Это необязательная функция. Потребность в сне есть слабость вашей природы. Только неэффективные создания могут половину жизни проводить в бессознательном состоянии.

– Правда? – удивился Рамон, зевая. – Что ж, тебе стоило бы попробовать это как-нибудь.

– Сон завершен, – заявил Маннек. – Пора осуществлять твою функцию.

– Не так сразу. Мне еще отлить надо.

– Ты уже отливал.

– Ну, я весь непрекращающийся гребаный процесс, – хмыкнул Рамон, чуть передернув слова священника, читавшего как-то проповедь на площади в Диеготауне. Проповедь посвящалась изменчивой натуре человеческой души, священник весь вспотел и раскраснелся. Рамон и Пауэль Домингес швырялись в него сладким миндалем. Он не вспоминал этого много лет, но теперь видел это перед глазами так отчетливо, словно оно произошло всего несколько минут назад. Он подумал даже, не сделала ли эта инопланетная жижа, в которой его искупали, что-нибудь с его памятью. Он слышал, что люди, выходя из комы, страдают порой от амнезии или от смещений в памяти.

Рамон стоял перед псевдососной с волосатой корой и мочился на ее ствол, а в памяти его всплывали все новые эпизоды. Мартин Касаус, первый, с кем он подружился по прилете в Диеготаун, жил недалеко от порта в двухкомнатной квартирке с желтым как масло, облезлым по краям бамбуковым полом. На протяжении месяца они напивались в хлам каждый вечер, а потом распевали песни или потягивали пиво. Мартин рассказывал ему всякие истории из своей охотничьей практики – например, как он заманивал на свежее мясо в западню чупакабру. Рамон делился с ним воспоминаниями о своих амурных похождениях в Мехико, и каждое следующее было ярче и неправдоподобнее предыдущего. Как-то к ним нагрянула Мартинова хозяйка, угрожая вызвать полицию, и Рамон тогда спустил штаны. Ему с неожиданной яркостью вспомнилось потрясенное выражение на ее лице, и то, как тряслись у нее руки, когда она силилась понять, был ли его пенис угрозой для нее или просто оскорблением. Он словно видел это в записи: образ, ненамного уступающий отчетливостью реальному событию, а потом запись кончалась, и он снова становился всего лишь воспоминанием.

Рамон бездумно почесал живот, проведя пальцами по гладкой коже. Бедный старина Мартин. Интересно, что сталось с ублюдком? Но уж вряд ли что-нибудь хуже того, что происходит сейчас с ним самим, правда?

– Вам и отливать не нужно, нет? – поинтересовался Рамон, стряхивая с конца последние капли.

– Избавление от ненужных веществ необходимо только потому, что ты поглощаешь неправильную пищу, – ответил Маннек. – Ойхобеспечивает питание организма без отходов. Он специально создан с таким расчетом – с целью повышения эффективности. Твоя пища полна ядов и инертных веществ, поглотить которые твое тело не в состоянии. Потому тебе и приходится отливать и опорожнять кишечник. Это примитивно и неестественно.

Рамон усмехнулся.

– Может, и примитивно, ага, – согласился он. – Но насчет естественности – это уж дудки. Кто, как не вы, идет против природы? Мы животные – и вы, и мы. Животные спят, и едят других животных, и срут, и трахаются. Вы ничего такого не делаете. Так кто из нас менее естественный, а?

Маннек смотрел на него сверху вниз.

– Существо, обладающее ретехуу,способно перестать быть просто животным, – сказал он. – Если способность имеется, ее надо использовать. Следовательно, неестественны вы, поскольку цепляетесь за примитивные процессы, хотя способны уйти от них.

– В цеплянии за примитивное много приятного, – начал было Рамон, однако Маннек, терпение которого, похоже, стало иссякать, оборвал его.

– Мы начали с отлива, – заявил он, – и мы вернулись к этому элементу цикла. Теперь мы готовы. Иди в юйнеа.Мы продолжим.

–  Юйнеа?

Маннек задержался.

– Летающий ящик, – объяснил он.

– А-а. Но мне надо еще поесть. Нельзя же заставлять человека отправляться без завтрака.

– Ты можешь неделями обходиться без пищи. Ты сам вчера сообщил об этом.

– Это не значит, что я хочу так, – возразил Рамон. – Если хочешь, чтобы я работал во всю силу, мне нужно поесть. Даже машины заправляют перед работой.

– Никаких задержек, – сказал Маннек, угрожающе теребя пальцем сахаил. – Мы отправляемся.

Рамон обдумал, не сослаться ли ему на еще одну потребную человечеству физиологическую функцию: плеваться он мог бы час или два почти без перерыва. Однако Маннек, похоже, был настроен решительно, и Рамону очень не хотелось, чтобы тот использовал в качестве средства к принуждению сахаил.

– Ладно, ладно, иду. Подожди еще секунду.

Что ж, для полицейского Рамон сделал все, что мог. И вообще ублюдок, припершийся сюда для того, чтобы арестовать его, должен быть ему благодарен и за это! Рамон подобрал завернутые в листья остатки вчерашней рыбы и следом за инопланетянином залез в его белый как кости ящик. На худой конец сойдет и холодный завтрак в пути.

В желудке сжалось, когда их странный аппарат взмыл в воздух. Они летели на юго-запад. За спиной, на севере высились высокие пики Сьерра-Хуэсо, нижнюю часть склонов заволокли влажные серые тучи – там сейчас шел снег. На юге мир делался площе, перетекая в леса, наклоняясь в сторону южного горизонта, клубясь испарениями, как суповая тарелка. Где-то у самой границы видимости поблескивали пятнами воды болота. И там же, у самой границы видимости серебрилась, прорезая мир синих, оранжевых деревьев и черного камня, Рио-Эмбудо, основной рукав разветвленной речной системы, стекающей со Сьерра-Хуэсо и северных земель. А еще дальше, в нескольких сотнях километров к юго-западу стоял на серых с красными прожилками скалах над этой же рекой Прыжок Скрипача с наскоро сколоченными домами и гостиницами, полными шахтеров, и охотников-трапперов, и лесорубов, у причалов которого покачивались баржи с рудой и плоты из леса, приготовленного к сплаву до самой Лебединой Отрыжки. Именно туда, к обещавшим безопасность огням и толпам Прыжка Скрипача почти наверняка и направлялся полицейский.

Как он туда доберется? Всякий, кто мастерит шалаш так же ловко, как сделал это полицейский, без особого труда смастерит из подручных материалов и плот. Стоит ему дойти до Рио-Эмбудо и построить плот – и он поплывет вниз по течению до самого Прыжка Скрипача, – это куда проще и быстрее, чем пробираться сквозь густые леса. Именно так поступил бы он, окажись здесь без фургона, припасов и помощи. И он не сомневался: полицейский поступит именно так. Инопланетяне, похоже, не совсем уж сглупили, используя его в качестве своего охотничьего пса, – он знал,что будет делать полицейский, куда направится. Он мог быотыскать его.

Сколько ему еще тянуть время, чтобы полицейский успел сбежать? Добрался ли тот уже до реки? Путь от отрогов Сьерра-Хуэсо по сильно пересеченной местности на своих двоих неблизкий. С другой стороны, все-таки несколько дней прошло… наверняка если тот не вышел еще к реке, то уже сейчас на подходе.

Они пролетали над очередным густым лесом ледокорней – высоких стройных деревьев, прозрачные бело-голубые то ли узкие листья, то ли широкие хвоинки которых напоминали миллионы крошечных сосулек. Из деревьев взмыла в их направлении вавилонская башня – рой странных, словно металлических насекомых почуял в них угрозу своей королеве-матке, но они уже летели дальше. Мелькнула прогалина, пустая, если не считать обглоданного чупакаброй остова вакеро – похожего на шестиногого коня существа. Снова ледокорни. Они летели кругами. Как, интересно, собирается Маннек отыскать полицейского?

– Что мы ищем? – поинтересовался Рамон, перекрикивая шум встречного ветра. – Отсюда же ничего не разглядишь! У тебя на этой штуковине есть датчики?

– Мы ощущаем многое, – ответил Маннек.

– Мы? Я, блин, ничего такого не ощущаю.

–  Юйнеапринимает участие в моем течении, сахаилпринимает участие. Твоя природа такова, что ты участия не принимаешь. Вот почему ты являешься причиной глубокого сожаления. Но таков твой таткройд,и потому с этим приходится мириться.

– Я не хочу принимать участия в твоем гребаном течении, – заявил Рамон. – Я только спросил, имеются ли на этой штуке какие-нибудь сенсоры. Я не спрашивал, готов ли ты отдаться при первом же свидании.

– Все эти звуки действительно необходимы? – спросил Маннек. Если бы Рамон верил в то, что инопланетяне испытывают схожие с людскими эмоции, он сказал бы, что голос у того звучал раздраженно. – Поиск есть выражение…

– Твоего таткройда,что бы эта гребаная абракадабра ни означала, – перебил его Рамон. – Как скажешь. Поскольку на твою фигню с течением я не способен, может, мне лучше заниматься именно этим? Я имею в виду, дружеской болтовней, а?

Перья на голове у Маннека вздыбились и тут же снова опали. Тяжелая голова его повернулась из стороны в сторону и снова уставилась на Рамона. Чешуйки, составляющие обшивку ящика, немного вспухли, и шум ветра разом сделался тише.

– Ты прав, – сказал Маннек. – Эти плевки воздухом – единственный доступный тебе способ коммуникации. Верно, что мне стоило бы попытаться задействовать высшие твои функции, чтобы помочь тебе избежать ойбр.И если бы я лучше понимал механизм нескоординированной личности, природа человека тоже сделалась бы яснее.

– Знаешь, чудище, это звучит почти как извинение, – заметил Рамон.

– Это странное понятие. Я не впадал в ойбр.У меня нет причины сожалеть о чем-либо.

– Что ж, отлично. Пусть будет так.

– Однако если ты желаешь говорить, я буду участвовать в этом аналогичным образом. Разумеется, у меня имеются сенсоры. Они так же присущи юйнеа,как черпание из твоего течения присуще сахаилу,или как соответствует моя функция этой, – инопланетянин махнул рукой, показывая на свое тело, – форме. Однако человек во многом подобен другим созданиям, поэтому выявить каналы, к которым привязано его течение, непросто.

Рамон только пожал плечами.

Наиболее логичным путем поисков полицейского было бы для них направиться на запад, к Рио-Эмбудо, выйдя к ней южнее того места, куда тот вышел бы пешком, а потом ждать на берегу, пока этот ублюдок не покажется на своем плоту. Однако на случай, если инопланетянин не додумался до этого, Рамон не собирался облегчать ему задачу. Если инопланетянин намерен весь день бесцельно болтаться туда-сюда, как причиндалы у миссионера, Рамона это вполне устраивало.

– Что вы сделаете с этим гребаным бедолагой, когда поймаете?

– Исправим иллюзию его существования, – ответил Маннек. – То, что нас обнаружили, не может произойти.Иллюзия того, что это произошло,является прямым противоречием, гэссу,отрицанием реальности. Если бы нас увидели, мы оказались бы не теми, кем мы являемся, и никогда больше не смогли бы статьтеми, кем мы являемся. То, чего нельзя обнаруживать, не может бытьобнаружено. Это противоречие. Оно должно быть разрешено.

– Бессмыслица какая-то. Этот тип, он же вас уже увидел.

– Пока что он является частью иллюзии. Если ему не будет позволено встретиться с ему подобными, информация не просочится. Его можно будет исправить. Иллюзия его существования будет опровергнута. Однако если онреален, существовать не можем мы.

Рамон развернул лист с остатками вчерашней рыбы, доел ее и бросил обсосанные кости на пол у своих ног.

– Знаешь, чудище, такую ерунду, как ты, я мог бы нести, только если бы пил беспробудно с вечера до утра.

– Я не понимаю.

– В этом-то все и дело, cabron.

– Ты хочешь сказать, потребление тобой жидкости оказывает воздействие на твои коммуникативные способности? Почему тогда этого не проявилось за то время, что мы провели в лагере?

– Это была речная вода, – не без раздражения объяснил Рамон. – Спиртное. Я имел в виду – пить спиртное. Я думал, только дьявол в своей преисподней не слыхал о крепких напитках.

– Объясни мне, что означает «крепкие напитки».

Рамон почесал живот. Как-то непривычно было ощущать под пальцами гладкую кожу. Как может он объяснить, что такое «пьянство» – настоящее, не легкие какие-нибудь там возлияния – существу с ненормальным, дьявольским разумом?

– Ну, есть такая штука. Жидкость, – сказал Рамон. – Называется «алкоголь». Ее получают путем ферментации. Разложения веществ. Из картофеля получается водка, из винограда – вино, из зерна – пиво. И когда пьешь это… ну, когда человек пьет это, это… как бы сказать… приподнимает его над собой, что ли? Понимаешь? Все, что ему полагалось делать, его больше не заботит. Все гребаное дерьмо, что связывало его по рукам и ногам, немного отпускает. Вот блин. Ну, не знаю. Это все равно что объяснять девственнице, что значит «трахаться».

– Это освобождает узы, – произнес Маннек. – Делает тебя свободным.

На Рамона снова нахлынули воспоминания; мир вокруг исчез.

Ему только-только исполнилось четырнадцать – два долгих года оставались еще до того момента, когда он нанялся в рабочую бригаду и улетел с Земли. Август в горной Мексике всегда богат на грозы, и небо затягивает тучами, белыми сверху, свинцово-серыми у основания. Удрав из родной горной деревушки, Рамон поселился с парнем чуть старше его в скваттерском поселке в пригородах Мехико.

В тот день он сидел на бесформенной груде прогнивших деревяшек и дырявого пластика, который они с парнем постарше в шутку именовали своим парадным крыльцом, и глазели на клубившиеся в небе облака. Гроза подойдет к вечеру, решил Рамон. Он попытался определить, выдержит ли их хибара еще одну грозу или обрушится под натиском воды и ветра, когда на улице – точнее, на узкой полоске камней и грязи, отделявшей один ряд хибар от другого, – показался его сосед, тот самый парень постарше. Одной рукой он обнимал за талию незнакомую девицу. В другой держал бутылку.

Рамон не стал спрашивать, откуда взялось и то, и другое. Ему запомнилось, как джин обжег ему горло, и то смешанное чувство восторженного любопытства и отвращения, с которым он прислушивался к доносившимся из хибары звукам. Парень постарше трахался с девицей, а Рамон сидел на крыльце, пил из горлышка и считал секунды, отделявшие вспышки молний от ударов грома. К моменту, когда начался дождь, парень постарше вырубился, а пьяный Рамон поделился остатками джина с девицей, которая дала и ему. Ветер сотрясал стены, дождь заливал окна, а он прижимался к девице, которая все отворачивала от него лицо.

Это была самая лучшая ночь из всех, что запомнились ему на Земле. Да и, возможно, лучшая в жизни. Он уже не помнил, как звали парня, но отчетливо видел перед собой родинку на шее у девицы, у самой ключицы, и шрам на ее рассеченной когда-то губе. Он вспоминал ее только тогда, когда пил джин, а обычно он предпочитал виски.

Рука Маннека коснулась его плеча, удерживая его на месте. Рамон бездумно стряхнул ее.