Текст книги "Семья Майклов в Африке"

Автор книги: Джордж Майкл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

И вот Сгубу, надев свою лучшую леопардовую шкуру, взяв с собою копье и щит, отправился к вождю и его советникам просить руки девушки, которой домогались самые могущественные и самые богатые люди страны.

Высокая индаба (совет) состоялась под старой акацией, где назначались все важные собрания. Вождь и советники говорили об урожае, о предстоящих праздниках, о скоте и о многом другом, но совсем не замечали Сгубу, сидевшего поодаль в терпеливом ожидании. Он знал, что весь этот разговор ведется лишь для того, чтобы показать ему, как мало он значит в глазах вождя и всех остальных, и теперь даже та очень слабая надежда добиться руки Маанзи, которую он питал до сих пор, была потоплена в волнах этой пустой болтовни, лившейся из уст вождя и его советников. Но, несмотря на непреодолимые препятствия, вставшие перед ним, он твердо решил сказать свое слово и так же твердо решил вынести все последствия, которые повлечет за собой его просьба.

Когда беседа на минуту прервалась, Сгубу встал. И словно предрассветное безмолвие опустилось на собрание – никто не проронил ни слова. Сама внешность Сгубу, говорившая о достоинстве и силе, требовала внимания и уважения этих людей, сидящих перед ним. Даже птицы и насекомые не смели подать голоса. И тогда, будто отдаленные раскаты грома, прозвучали слова Сгубу:

– О вождь и отец народа! Сгубу – смиренный пастух и сын Мазансгубу – стоит перед тобой сейчас, чтобы в присутствии наших уважаемых и мудрых советников обратиться к тебе с просьбой, хотя это и противоречит всем законам, правилам и обычаям нашего племени.

Сгубу ждал ответа, который позволил бы ему изложить свою просьбу. Ему ответил Маньяти, один из советников вождя.

– Сын мой, – сказал он высоким голосом, – я говорю от имени вождя и от имени своих братьев, собравшихся здесь. Если ты знаешь, что твоя просьба противоречит всем законам, правилам и обычаям нашего народа, то почему ты посмел обратиться с нею? Мы относимся к тебе с большим уважением, – продолжал Маньяти. – На поле брани, в джунглях, на пастбищах и среди наших женщин ты всегда доказывал свою храбрость, силу и ум. Поэтому будет очень досадно, если ты дашь своему сердцу превозмочь рассудок и вызовешь гнев тех, кто тебя уважает. Я, Маньяти, второй человек после нашего могучего вождя, главный советник нашего народа, отец двадцати сыновей, стольких же дочерей, советую тебе, сын мой, молчать, возвращайся к своим стадам, и будем считать, что ничего не произошло.

Маньяти сел, не добавив больше ни слова. Вновь воцарилась тишина.

«Каким же надо быть трусом, – подумал Сгубу, – чтобы послушаться благоразумного Маньяти и вернуться к своим стадам, поджавши хвост, словно побитая собака. Нет, никогда!»

– О мудрый Маньяти, говоривший от имени нашего могучего вождя и от имени всех советников, твои слова полны благоразумия и доброты. Но разве может называться мужчиной тот, кто, храбро выйдя охотиться на льва, убегает, как только лев зарычит? Я говорю не от имени женщины, которую люблю, и не от имени моих друзей, поэтому, если мои слова вызовут гнев, пусть он обрушится на меня одного.

Сгубу снова стал ждать позволения изложить свою просьбу. Собрание заволновалось, так как все увидели, что вождь начинает выходить из себя. Все они любили Сгубу и теперь боялись за него. Вождь встал и, задыхаясь от гнева, произнес:

– Послушаем, что хочет сказать этот щенок. Только пусть поторапливается, потому что меня тошнит от запаха навоза, которым он пропитался.

Набросив на плечи шкуру шакала, вождь сел. Гнев его был страшен, потому что вождь знал, в чем заключается просьба Сгубу. Гнетущая тишина камнем упала на собравшихся. Тишина, полная страха и предчувствия беды.

– О вождь, – раздался громкий и ясный голос Сгубу, – с величайшим почтением осмеливаюсь я просить руки твоей дочери Маанзи.

– Замолчи! – закричал вождь, прерывая Сгубу на полуслове. – Это бред сумасшедшего. Как посмел вонючий пастух осквернить благородное имя моей дочери, как посмел произнести его? По какому праву он обращается с такой возмутительной просьбой?

В это время появилась Маанзи, которая пряталась где-то поблизости. Она вступила в круг сидящих мужчин и, повернувшись к отцу, сказала:

– По праву нашей любви. Прошу тебя, отец, выслушай Сгубу.

Вождь и его советники были ошеломлены. Никогда за всю историю племени ни одна женщина не обращалась к собранию мужчин. Это было неслыханно.

– Давно ли начались эти разговоры о любви? – спросил Маньяти.

– Любовь родилась в наших сердцах задолго до того, как мы смогли говорить об этом. Разве это любовь, что вырастает за ночь, словно гриб, и умирает до захода солнца? Настоящая любовь прорастает годами, как семена больших деревьев в лесу, которые пускают ростки и пробивают себе путь сквозь твердую корку земли в тот мир, где они узнают тепло солнечного луча, ласку дождя, ярость бурь, тишину ночи и величественную красоту утра. Вот какова сила нашей любви, отец. И как дерево сопротивляется острому топору, так и мы будем сопротивляться тем, кто станет нас разлучать. Мы не можем жить без нашей любви, как дерево не может жить без корней.

Склонив голову, Маанзи покинула собрание. Вождь дрожал от гнева. Он встал и, указывая на Сгубу, произнес:

– Собачий сын, ты принес позор и несчастье в мой дом. Но больше тебе не придется говорить слов о любви ни перед мужчиной, ни перед женщиной. Смерть была бы для тебя слишком большим благом. Ты должен понести заслуженное наказание. Сегодня еще до заката солнца тебе с корнем вырвут язык, и ты будешь изгнан в горы, чтобы жить там до самой смерти среди бабуинов. И никогда твоей ноги не будет больше в этой деревне.

Шестнадцать человек погибло от руки Сгубу, прежде чем его удалось схватить и безжалостно вырвать ему язык.

И после того как свершилось это злодеяние, Сгубу был изгнан в горы. Он поселился там в пещере, и больше его не видела ни одна живая душа.

Маанзи со дня изгнания Сгубу замолчала навсегда. Она была заточена в своей хижине и редко видела свет дня.

Но помешать их общению было невозможно.

Необычайно изобретательный Сгубу придумал инструмент, с помощью которого мог разговаривать с Маанзи, когда она сидела в одиночестве, заточенная в своей хижине. Он соорудил его из шкуры дикого зверя и дерева.

Это был первый человек, сделавший барабан и научивший его говорить на языке, который когда-нибудь народ Африки сумеет понять. Жители деревни каждый день слышали странные звуки, доносившиеся с гор, но не могли их разгадать. Только Маанзи понимала, о чем говорит ее возлюбленный. Иногда она смеялась, и смех ее был слышен на всю деревню. А когда она плакала, слезы непрерывным потоком катились по ее щекам.

– Должно быть, она сошла с ума, – говорили люди.

Временами Сгубу бил в барабан с такой силой и гневом, что грохот отдавался эхом по всем горам и несся через вельд на многие мили. В такие дни слезы Маанзи заливали деревню.

– С годами Сгубу совершенствовал свое мастерство и, говорят, сделал такой барабан, который не могли поднять и сто человек. Этот большой барабан Сгубу мы и слышим теперь, – сказал Танго, показывая на небо в черных, грозовых тучах.

– А что потом стало с Маанзи? – спросила Джун.

– Говорят, что однажды барабан звучал совсем не так, как обычно. И когда его звуки стали постепенно затихать, на землю пало великое безмолвие. Перестали лаять собаки, замолкли птицы, и даже ветерок не шелестел в ветвях деревьев. И тогда жители деревни увидели, как Маанзи вышла из своей хижины с узелком на голове и нетвердым шагом направилась в горы. Никто не остановил ее. Когда она подошла к подножию гор, барабан умолк, и с тех пор никто больше ее не видел. Говорят, что в последний раз барабан бил, призывая Маанзи к возлюбленному, который ждал ее, чтобы унести в облака.

Но, увы, после стольких лет, проведенных в темной хижине, Маанзи совершенно ослепла. Она ходила среди гор, ища Сгубу, и не могла найти его. Маанзи и теперь все еще горестно плачет в те дни, когда Сгубу гневно бьет в свой барабан. Но, говорят, со временем они найдут друг друга, и, когда это случится, барабан перестанет греметь, а Маанзи не будет больше плакать.

Тогда начнут высыхать реки и земля погибнет от жажды. Весь мир, сухой и бесплодный, воспламенится в жарких лучах солнца и сгорит до основания. Так отомстят Сгубу и Маанзи за свои страдания.

В этот момент раздался страшный удар грома и на нас хлынули потоки воды.

– Добрая старая Маанзи! – крикнул кто-то, когда мы бросились к бунгало, спасаясь от дождя.

Возвращаясь из Горонгозы домой, мы решили на несколько дней заехать в заповедник Уонки в Южной Родезии. Он расположен в семидесяти пяти милях от водопада Виктория и занимает площадь почти в шесть тысяч квадратных миль. Как и в большинстве других заповедников, звери живут там в прекрасных естественных условиях, и человек не вмешивается в их жизнь. Хотя в Уонки есть несколько хорошо оборудованных домиков, где могут останавливаться посетители, мы предпочли разбить свой собственный лагерь на специально отведенной для этого территории. Но сначала пришлось получить разрешение директора. Все туристы, которые останавливаются здесь или просто проезжают по этому раю зверей, предоставляются самим себе, и им строго наказывают избегать встреч с такими опасными животными, как буйвол, лев или слон, особенно если они с детенышами.

Местность эта сурова, дика и почти безлюдна, закон джунглей господствует здесь безраздельно, однако и для человека заповедник может стать тихой пристанью, где среди бескрайних просторов вельда и чудес природы распадаются цепи, приковывающие его к неотложным делам и бесчисленным заботам современной жизни, и он начинает понимать, что такое покой и свобода.

В то время наши палатки в заповеднике были единственными. Меня это радовало, потому что во время сафари я всегда предпочитал оставаться наедине с семьей и старался избегать всего, что напоминало мне издерганную жизнь в больших городах.

От директора заповедника я получил особое разрешение, позволяющее нам ездить по всему вельду и выходить из машины, если понадобится снять кадры получше. Вообще же посетителям не разрешается сворачивать в сторону от дорог, потому что бывали случаи, когда из-за какой-нибудь поломки им приходилось проводить ночь в машине среди вельда, а это причиняет массу хлопот служащим заповедника, которые должны часами разыскивать этих нарушителей.

Мы узнали, что милях в двадцати от нашего лагеря, у водопадов под названием Н'Гвашла, недавно видели львов. Мои операторы решили это проверить и на следующий день все, кроме Джона Лимбери, с раннего утра отправились к водопадам.

К ленчу они не вернулись, поэтому я решил взять с собой Джона и вместе с женой и девочками отправиться куда-нибудь в другое место поискать слонов. Невдалеке от лагеря мы увидели слабо наезженную автомобильную колею, которая сворачивала в сторону от главной дороги и вела к лесу. Видимо, ею пользовались во время дежурств объездчики. Мы свернули на эту колею и вскоре заметили, как впереди что-то сверкнуло на солнце. Когда мы подъехали ближе, я сообразил, что это остатки скелета слона. Этот слон, как нам сказал один из сотрудников, умер естественной смертью, от старости.

Многие охотники и натуралисты считают, что слоны, почуяв приближение смерти, всегда устремляются в определенное потайное место, так называемое кладбище слонов.

Найденный нами скелет, несомненно, был убедительным свидетельством, опровергающим эту теорию. Если учесть огромные размеры и многочисленность этих животных, как-то трудно поверить, что охотники и путешественники почти никогда не находят в бушвельде следа их трупов. Но, когда я показал жене и девочкам, как быстро сумела природа превратить останки одного из этих гигантов в простую пыль, они без труда поняли, почему появилась легенда о несуществующих кладбищах слонов.

Хищники джунглей, поедающие падаль, трусливо убегавшие при одном только виде этого могучего и величественного животного, обгладывают теперь его труп и разносят кости по всему вельду. Когда-то эти мощные кости сотрясали стволы деревьев, так что листья и сучья дождем сыпались на землю, а теперь они гниют под дождем и солнцем. Ноги, носившие это мощное тело по лесным тропам на многие тысячи миль, вскоре превратятся в пыль и смешаются с землей, которую они некогда так гордо попирали.

Во время странствий по Африке мы видели тысячи слонов, но никогда нам не надоедало наблюдать за ними и изучать их повадки. Как-то нам встретилось стадо, возглавляемое старой слонихой, которая относилась к своим обязанностям очень серьезно и, стремясь защитить малышей, всем своим видом старалась показать, что хочет отогнать нас от стада. Но нам уже не раз приходилось сталкиваться с подобными ложными атаками, и теперь мы не двинулись с места, хотя все время были начеку. Такие стада слоних с детенышами всегда возглавляет старая самка, которая сознает свою высокую ответственность и совершенно не терпит пришельцев. Мы не стали раздражать ее попусту и решили ехать дальше. Как только мы тронулись, я заметил в зарослях слева какое-то движение и сообразил, что слоны окружают нас с обеих сторон. Сначала я хотел опередить стадо, но не успел отъехать и нескольких ярдов, как справа выскочила старая слониха и остановилась посреди дороги, вызывающе глядя на нас в упор.

Я надеялся, что она просто переводит стадо через дорогу, но вскоре стало ясно, что животные намерены идти именно по дороге. Стадо собралось вокруг своего вожака, и нам оставалось только ждать, когда животным заблагорассудится вернуться в заросли.

– Почему ты не дашь заднего хода? – спросила Марджори. – Где-нибудь подальше ты смог бы развернуться и возвратиться к лагерю той же дорогой, какой мы ехали сюда.

– Но ведь это больше сорока миль, – ответил я. – К тому же скоро сядет солнце, а ты ведь знаешь, что в заповеднике не любят, когда посетители возвращаются после наступления темноты.

– Но не можем же мы сидеть здесь целый день, папа. И потом, мне что-то не нравится вид этой старой слонихи, – жалобно сказала Кэрол.

Нужно было что-то предпринимать. Если подъехать к слонам на большой скорости, подумал я, они могут испугаться и сойти с дороги. Я завел мотор и, непрерывно сигналя, двинулся прямо на стадо. Однако мой расчет не оправдался. На нашу нахальную попытку диктовать свои условия властелины джунглей немедленно ответили контратакой. Как только мы приблизились к крайнему слону ярдов на тридцать, старая слониха вдруг нагнула голову и с угрожающим ревом двинулась на нас. Ярдах в десяти от машины этот четырехногий танк внезапно остановился, взметнув облако пыли. Марджори и девочки, пронзительно вскрикнув, закрыли лица руками. Но я не поддался этим угрозам и не стал отъезжать назад. Однако у меня не было никакой уверенности, что слониха не бросится на нас снова.

Тут я услышал, как Джон Лимбери, сидевший за моей спиной, еле слышно произнес:

– Надеюсь, она бросится еще раз.

– Ты все это снял?

– Да вроде бы, – ответил он. – Пришлось снимать через ветровое стекло, и ваши головы мне очень мешали.

– Если слониха бросится на нас снова, мы будем наклоняться в одну сторону, – заверил я его.

Разумеется, слониха снова атаковала нашу машину. И не один раз, а по крайней мере раз десять.

Эти яростные атаки пугали Марджори и девочек до полусмерти, но что я мог поделать. Мне оставалось лишь терпеливо ждать и стремительно откатываться назад всякий раз, как слониха наступала на машину.

Спустя некоторое время слоны стали медленно удаляться, не сходя с дороги, но как только старая, темпераментная слониха сообразила, что мы пустились вслед за ними, все стадо по ее сигналу повернуло обратно, и мы снова оказались перед сплошной стеной разъяренных матерей, готовых защитить своих детенышей любой ценой.

Так мы и стояли друг против друга, не двигаясь. Слоны смотрели на нас, а мы смотрели на них, и казалось, это будет продолжаться до бесконечности. Пока я раздумывал, что бы мне такое предпринять, ветер вдруг переменился, и все слоны, словно взвод солдат, получивший команду «на изготовку», подняли хоботы и стали нюхать воздух.

Нас так захватило это поразительное зрелище, что на время мы совсем забыли об опасности. Я не удержался и вышел из машины, несмотря на бурные протесты всей моей семьи. Мне хотелось снять слонов вместе в машиной.

Но как только щелкнула моя камера, старая слониха оглушительно заревела и свернула в заросли. Все стадо двинулось за ней по пятам.

– Подумать только! – воскликнула Марджори. – В старом доме в Горонгозе твоя физиономия нагнала страху на львицу, но можно ли было предположить, что она произведет такое же впечатление на целое стадо слонов!

Глава шестая
На Лунди

Несколько месяцев спустя после возвращения из Горонгозы я решил отправиться с женой и детьми в сафари на реку Лунди в Южной Родезии, и воспоминания о былых приключениях нахлынули на меня. Отыскивая на карте место моей прежней стоянки, я вспомнил немало волнующих эпизодов. Отчетливо встал в моей памяти день, когда я и мой проводник-африканец, едва выйдя из джипа, оказались лицом к лицу с разъяренной слонихой. В какую-то долю секунды успел я выстрелом в голову уложить ее возле самого автомобиля. В другой раз мне подстроил ловушку степной пожар; огонь пожрал все мое имущество, уцелели лишь винтовка да джип.

В тех же местах один молодой сотрудник службы охраны животных стал жертвой крокодила-людоеда. Он умывался, стоя по колено в воде, когда огромный зверь воровски подкрался к нему и, не замеченный ни им, ни слугой, стоявшим рядом, схватил его. Слуга ударил крокодила несколько раз копьем, но тот как в тисках держал жертву своими страшными челюстями. Юноша исчез под водой.

Конечно, Лунди не из тех мест, куда ездят отдыхать с женой и детьми, но я знал, что их ждет там много интересного и увлекательного. Риск становился будничной чертой нашей жизни, и мы были готовы рисковать, конечно в разумных пределах. В самом радужном настроении втискивались мы в наш автомобиль, заваленный фотопринадлежностями, громоздким экспедиционным снаряжением и массой потрясающе разнообразных предметов личного обихода, если верить моим женщинам, совершенно необходимых им в поездке.

На месте моей бывшей стоянки рос густой подлесок вперемежку со спутанной травой, местность вокруг была до странности пустынна. Взметнув к небу вихрь пыли, я затормозил и стал отчаянно сигналить. Жена и дети решили, что я вдруг сошел с ума. Пробившись сквозь стену кустарника, звуки гудка заметались между деревьями и замерли в темной чаще джунглей. В поднятом мной шуме потонули голоса насекомых, деловито жужжавших вокруг, неподалеку показались животные – до этого они мирно спали, а теперь вскочили и насторожились.

– Зачем ты устроил весь этот тарарам? – спросила меня Мардж.

– Сейчас увидишь, – ответил я. – Я всегда так делаю, когда приезжаю сюда, и, если вам повезет, увидите почему.

Заинтересованные и, разумеется, не удовлетворенные моим ответом, но слишком разморенные полуденной жарой, чтобы пускаться в расспросы, жена и дети терпеливо ждали. Через некоторое время послышался приглушенный говор и шаги приближающихся людей. Высокая трава раздвинулась, и на открытую поляну вышли четверо африканцев. Они сразу откликнулись на мое громкое приветствие, и я понял, что они узнали меня.

– Теперь видишь, для чего весь этот тарарам? – сказал я, повернувшись к Мардж. – Так я всегда даю знать о себе, и они помнят об этом.

Сгорая от любопытства, дочери тянулись через мое плечо к ветровому стеклу.

– Послушай, папа, откуда они взялись? – воскликнула Кэрол, и не успел я ответить, как Джун добавила:

– Мы не видели здесь ни одной хижины!

Я указал в сторону подходивших людей:

– Видите вон ту густую полосу деревьев? Прямо за ней стоит маленькая деревушка. В те годы, что я бывал здесь, я набирал в ней проводников и носильщиков. Вот и эти ребята, сдается, знакомы мне. Ну да, все они уже бывали со мной в экспедициях.

Мои старые знакомые, казалось, были страшно рады встрече со мной и довольно улыбались, сверкая ровными белыми зубами.

– Ах, бвана, – воскликнул Мтенгве, глава деревни, – мы думали, вы совсем уже забыли про нас! Мы уж и не рассчитывали свидеться с вами! Когда прошли две зимы, а бвана не возвращался, мы в деревне решили: бвана придет на следующую зиму. Но когда прошло пять зим, а бвана все не возвращался, мы решили, что бвана нашел более подходящее место для охоты.

– Нет, Мтенгве, я никогда не забывал вас, всегда хранил вас в моей памяти. Но есть так много других мест, которые тоже хочется посмотреть. Мир велик, а жизнь так коротка. Мудр тот, кто стремится увидеть и узнать как можно больше, прежде чем уйдет в страну, откуда нет возврата.

– Мы очень рады, что вы опять с нами.

– Приятно слышать ваши радушные слова. Вот видите, я привез с собой семью.

– Это большая честь для нас, бвана.

– Мы приехали охотиться, но теперь уже не с той палкой, что гремит.

– А как же иначе, бвана?

– Мы будем охотиться с маленькой коробочкой, которая делает картинки.

Решив, что я шучу, они придвинулись поближе и заглянули в машину.

– А, помним, – сказал Мтенгве. – Когда бвана был у нас в последний раз, он не стрелял из палки, если встречал большого слона или стадо буйволов, а прикладывал к глазу черную коробочку. Она трещала, как сверчок крылышками, а мы удивлялись, почему бвана больше не убивает животных.

В продолжение всей беседы Марджори и дочери стояли рядом, пытаясь понять, о чем идет речь. Время от времени я переводил им.

– Теперь уже не те времена, Мтенгве, – ответил я. – Раньше я выслеживал слонов с самыми массивными бивнями, львов с самой темной гривой, куду с самыми длинными рогами и убивал их затем, чтобы вернуться к своему народу и похвастаться своей охотничьей доблестью. Теперь все обстоит иначе. Теперь я увожу с собой картинки и показываю людям животных, которых мог бы убить, но не убил. Это больше ценится у моего народа, чем хвастливые рассказы о том, сколько зверей я убил.

Они засмеялись и недоверчиво покачали головами. Затем Мтенгве сказал:

– Пути белого человека поистине странны и непонятны нам. Если бвана убивает животных, он может получить за клыки много денег, а из мяса сделать билтонг. Но что дадут ему маленькие картинки? Ни денег, ни пищи.

Я перевел эти слова своим, и теперь настала наша очередь смеяться.

– Мтенгве, – сказал я, – у нас на родине вовсе не обязательно охотиться, чтобы добыть себе мяса. Всю необходимую пищу мы покупаем в лавках и магазинах, а деньги получаем не за слоновую кость и шкуры животных, а за работу – нам за нее платят.

Они стояли передо мной с видом школьников, слушающих новую, еще неизвестную им сказку. Раньше я никогда не разговаривал с ними о таких вещах. Мои прежние поездки сюда были целиком заполнены охотой, свежеванием и разделкой туш. Вечера проходили у костра в разговорах о дневной добыче.

– Вы – другое дело, – продолжал я. – Бог населил ваши леса животными и птицами, а реки – рыбой, чтобы вы и ваш народ могли жить охотничьим промыслом. Очень может быть, в стародавние времена и мой народ жил так же, как вы живете сейчас, но наша жизнь изменилась, и, несомненно, ваша жизнь в будущем тоже изменится. Да, придет время, и вам не нужно будет ходить за пятьдесят – шестьдесят миль в ближайшую факторию, чтобы купить фунт соли или унцию табаку. Вы поедете туда вот в таком же автомобиле или возьмете со стола небольшой прибор, поговорите в него и закажете все, что вам необходимо, человеку, который будет слушать вас на другом конце провода.

Лица африканцев выражали недоверие. Один из них, по прозвищу Карандаш, вышел вперед. Почему его наградили этой странной кличкой – навсегда осталось для меня загадкой. Он был мал ростом, коренаст и нисколько не походил на карандаш. Возможно, он был единственным в деревне обладателем карандаша.

– Когда же придет это время, бвана? – спросил он. – Когда мы сможем обзавестись теми удивительными вещами, о которых вы говорите?

– Быть может, это сбудется через сто зим, а то и через тысячу, но это сбудется так же верно, как то, что утром взойдет солнце, – пророчествовал я.

– Не хватит ли болтать для начала? – перебила меня Марджори. – Ваш разговор можете продолжить позднее, если захотите, а пока что нам с девочками страшно хочется выпить чашку чаю и чего-нибудь поесть.

– Я так давно не видел этих ребят, как не заговориться, – ответил я. – Ну ладно! За еду так за еду! – И, повернувшись к африканцам, заключил: – Разобьем лагерь на прежнем месте. Пусть двое помогут поставить палатки, а двое других займутся заготовкой дров. Пила и топор привязаны к передку автомобиля.

Несколько часов спустя мы уже покойно сидели вокруг пылающего костра, от нас на землю падали длинные тени. Вокруг нас, в ярких отблесках пламени, стеной стояли заросли. Где-то вдалеке отрывисто лаял шакал, мрачно выла гиена. Ночные звуки перемежались моносиллабической речью африканцев, расположившихся поодаль от костра: друзья и родные Мтенгве, услышав о нашем приезде, пришли проведать нас. Они сидели тихо, пристально глядя на нас, всякий раз опуская глаза, когда мы смотрели на них. Их лица выражали удивление и интерес, как у детей, получивших новую игрушку: для многих из них наши керосиновые фонари и портативные приемники были совершенно непостижимой новинкой.

Когда по радио стали передавать какое-то сообщение на языке банту, они были ошеломлены. Маленькая коробочка говорила на их родном языке! Выражение их лиц мгновенно изменилось, теперь на них были написаны и страх, и радость. Страх перед неизвестным и радость оттого, что они слышат родную речь. В полном молчании прослушали они сообщение до конца, затем поднялся невероятный гам. Они галдели и кричали, как стая обезьян, завидевших змею. Когда волнение улеглось, я подозвал Мтенгве. Он подошел и присел на корточки передо мной.

– Мтенгве, я обещал своим показать зверей. Их сейчас так же много, как прежде?

Мтенгве энергично тряхнул головой:

– Никогда раньше у нас не было столько дичи, как теперь. Гну и буйволы бродят тысячами. Слонов столько, что люди боятся уходить далеко от деревни.

– И рыба есть?

– О, бвана, стоит раз закинуть сеть – и десять сильных мужчин насилу вытаскивают улов. Но надо быть очень осторожным – крокодилов развелось пропасть, и они опасны. Должен предупредить бвану и его семью – возле реки нужно быть начеку.

– А как насчет бегемотов, Мтенгве?

– С ними беда. Река так и кишит ими, по ночам они выходят на берег и пожирают посевы. Молодые парни в деревне всю ночь дежурят по очереди и отпугивают их барабанным боем. А в большой заводи за бамбуковой рощей – помните, бвана, ваше любимое место рыбалки? – поселился огромный самец. Он как одержимый перевертывает наши лодки и гоняется за женщинами, когда они ходят туда умываться.

– Не сказала бы, что это звучит очень утешительно, – проворчала Марджори.

Мы проговорили до поздней ночи. Пора было ложиться спать. Мы встали. Африканцы тоже поднялись, пожелали нам спокойной ночи и ушли в темноту.

Наутро чуть свет Пенга пошел на реку за водой. Кэрол и Джун увязались за ним. Несколько минут спустя мы услышали с реки восторженный визг дочерей, затем показались и они сами. Что есть духу мчались они к лагерю, таща ведро с водой, плескавшейся им на ноги. Увидев нас, они закричали:

– Папа, папа, мы поймали крокодила! Маленького крокодильчика! Пенга вытащил его из реки!

Тут появился и сам Пенга. В руках у него отчаянно извивался двухфутовый крокодил, но Пенга крепко держал его за шею.

– Как вы умудрились поймать его? – спросила Марджори.

Захлебываясь от восторга, девочки рассказали, как было дело. Пока Пенга копал на берегу яму, в которую должна была насочиться вода, Кэрол и Джун отошли к небольшому озерцу в зарослях тростника. В таких озерцах полно разноцветных камешков, которые девочки так любят собирать. Они отыскивали камешки, как вдруг Кэрол заметила легкое движение на поверхности воды, у самого тростника. Она решила, что это водяная ящерица, и побежала за Пенгой. Тот сразу определил, что перед ним небольшой крокодил, подкрался к нему сзади, быстрым и точным движением схватил его и мигом вытащил из воды.

Я уже не раз имел дело с крокодилами и знал, что молниеносность нападения и сила челюстей этих хищников не позволяют держать их в качестве домашних животных. Поэтому, когда Кэрол и Джун стали осаждать меня просьбами оставить крокодила в лагере, я наотрез отказал им и велел Пенге бросить его обратно в реку. Я знал, что если поддамся уговорам дочерей, они в скором времени недосчитаются пальцев.

После завтрака Марджори принялась укладывать в корзинку провизию, а я – готовить рыболовные снасти. Мы решили провести утро на рыбалке. Река Лунди изобиловала лещами и тигровой рыбой.

Мы нашли удобное, затененное высоким тростником место на берегу и принялись удить. Вскоре я заметил, что Кэрол, устроившаяся ярдах в двадцати от нас выше по реке, единоборствует с какой-то, должно быть, очень крупной рыбой. Ее удочка была изогнута, как туго натянутый лук, катушка сердито трещала, если рыба дергала лесу. Некоторое время мы с любопытством наблюдали за Кэрол: как-то она управится с рыбой, когда поведет ее к берегу, – как вдруг Кэрол потащило к реке, словно кто-то невидимый толкал ее в спину. С трудом удержавшись на ногах, она повернулась к нам и стала звать на помощь. Добыча явно перетягивала. Через несколько мгновений я уже стоял рядом с Кэрол, подсказывая, что надо делать, но в конце концов был вынужден взять у нее удочку. Иначе Кэрол могла бы сломать удочку или порвать лесу и упустить добычу. Я предполагал, что ей попался большой барбер, разновидность речной рыбы-кота. Эта рыба, по общему признанию довольно ленивая, все же иной раз заставляет удильщика изрядно попотеть. Нередки случаи, когда на удочку попадаются барберы весом свыше ста двадцати фунтов.

Повозившись несколько секунд с удочкой, я почувствовал, что рыба сопротивляется как-то необычно. Она не делала сильных, стремительных рывков и не прыгала картинно, что обычно для тигровой рыбы, но и не водила медленно и упорно, как барбер. Леса дергалась резко, и это было странно и непонятно.

Минуты через три мне удалось вывести добычу на поверхность. Подматывая лесу, я подводил добычу все ближе к берегу, и каково же было наше изумление, когда мы увидели, что Кэрол действительно поймала барбера, которого держал в зубах молодой крокодил!

Если крокодил схватил свою жертву, лишь угроза смерти может заставить его разомкнуть пасть. Зверь, с которым я имел дело, мертвой хваткой держал добычу и почуял неладное, лишь когда его вытащили из родной стихии на сушу. Это был крокодил около двенадцати фунтов весом, в возрасте двух-трех лет. Пока я с ним возился, к нам подбежали Мардж и Джун. Когда крокодил выпустил рыбу и метнулся к воде, мы все бросились врассыпную, ведь наши босые ноги были весьма соблазнительной приманкой для его лязгающих челюстей. После этого маленького происшествия мы снова принялись удить и часа через три вернулись в лагерь с увесистой сумкой лещей, среди которых было и несколько тигровых рыб. Марджори, любительница стряпни под открытым небом, начала готовить рыбу ко второму завтраку.