Текст книги "Эликсир ненависти"

Автор книги: Джордж Ингленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава 6. Рождение тайны

ЛЕТУЧИЙ И ЧИСТЫЙ, словно самые высокие трели органа в соборе, теплый, щекочущий и неуловимый, насыщенный грозными неземными силами, которых не описать словами людских языков, Алкагест, обжигая горло американца, прошел по нему вниз.

Нетвердо отступив на шаг-другой, он стоял, одной рукой опираясь о стену, а другой схватившись за грудь. Краска то проходила по его лицу, то пропадала. Он тяжело дышал. Глаза его закрылись, а затем раскрылись, безумные, ошалелые. И вдруг возникла дрожь, бурная, неуправляемая, распространившаяся по всему телу. Голова шла кругом. Он вцепился в угол стола. И стоял долгий миг, ослепленный, неспособный что-либо понимать. А лаборатория вертелась вокруг него, точно нелепая, невообразимая карусель. Но мало-помалу слабое осознание того, где он и что происходит, начало пробиваться в его разум. Он увидел где-то далеко искаженную и нереальную, точно во сне, фигуру Иль Веккьо, пытающегося подняться оттуда, куда он упал. На миг эту картину сменила полная пустота. Затем опять замельтешили образы, словно кадры на испорченной и рваной пленке. В ушах раздался гул, то нарастающий, то слабеющий, так море гремит в непогоду во впадинах скал. Затем словно огромная неподвижность одолела все мысли, чувства и ощущения. И вдруг слепящий свет разлился во все поле зрения. Что-то не то творилось с его сетчаткой. Свет образовал мощное бриллиантовое кольцо, затем рванул вовне, разорвавшись на блистательные потоки. А голову точно охватил крепкий проволочный обруч. Деннисон потерял равновесие и стал падать.

Он с криком открыл глаза. Зрение пришло в норму. Шумы превратились в эхо, но затем последние отголоски пропали, и Деннисон остался один в гигантской пустынной сфере безмолвия. Ощущение нового, странного качества бытия привело в трепет его плоть. Видения пропали. Он хватал ртом воздух и расширенными глазами осматривался в подземелье.

– Доктор! Доктор Пагани! Где… – удалось издать его онемевшему горлу и губам. Никакого ответа. Схватившись обеими руками за голову, он стал глядеть туда и сюда.

– О, доктор! – вскричал он вновь. Ибо теперь он увидел Иль Веккьо. – Что… что вы делаете?

Итальянец по-прежнему не отвечал. Теперь он сполз с верстака и, постанывая, спотыкаясь, согнувшись пополам, тащился к стальной двери, выходу из лаборатории. Деннисон понял, что старик плачет. Сквозь узловатые пальцы, нетвердо охватившие лицо Иль Веккьо, в странном пурпурном свете с потолка был заметен блеск слез.

– Доктор!

Иль Веккьо лишь ускорил шаг. Хватаясь за верстаки и столы, он, похоже, невзирая на терзания души и телесные повреждения, нанесенные Деннисоном, решил во что бы то ни стало добраться до дверей. Зачем? Что он задумал?

Мощное изумление, сменившееся леденящим страхом, отрезвило американца.

– Стойте! Стойте! – крикнул он и поспешил следом. Инстинкт подсказывал ему, что как только стальная дверь закроется, лаборатория станет тюремной камерой, склепом, где Деннисон, возможно, многие годы станет тщетно колотить руками по каменной кладке и взывать, но никогда больше его не услышат во внешнем мире. Кто знает, какие чудовищные муки может измыслить для него этот старый ученый. Оскорблено доверие, уничтожен труд всей жизни, все в одно мгновение перечеркнуто коварно и вероломно, так какое возмездие окажется слишком ужасным? И, одурев от тошнотворного страха, Деннисон как мог, бежал за итальянцем.

– Стойте! Выслушайте меня! Стойте! – кричал он. Иль Веккьо развернулся к нему.

Хозяин был не похож на себя. Его глаза полыхали по-кошачьи на неестественно бледном лице. Щеку пересекал темно-красный рубец, видимо, он ударился обо что-то, когда упал на верстак. Меж дрожащими усами и бородой открывались старческие зубы. Кулак со вздутыми жилами поднялся и дрожал в исступленном гневе. Еще более устрашившись, Деннисон, несмотря даже на все необычайные ощущения, которые его одолевали, отпрянул при виде Иль Веккьо. Опустив голову и выбросив корпус вперед с одним плечом в направлении хозяина, а другим отведенным, чтобы дать сжатому кулаку набрать скорость как только понадобится, Деннисон стоял лицом к лицу с человеком, с которым так недостойно поступил. Утратили значение все условности, все, что привила цивилизация, слетело с обнаженных душ, они мерили друг друга яростными взглядами, мужчина против мужчины, которых одна лишь грубая сила может рассудить. Так они оставались на миг, гость и хозяин, предатель и преданный. Ни слова. Ни звука, если не считать клокотанья реакций в лаборатории, ударов капель из фильтра и тяжелого дыхания двух представителей рода людского, которые на миг вернулись в звериное состояние, соскользнув на десять миллионов лет назад. Ни слова, ни звука. Но Деннисону казалось, будто ускоренное биение его сердца заполнило все подземелье ударами молота. Он пытался отдышаться и заговорить, но ничего не получалось.

Иль Веккьо вновь повернул к двери.

– Вы… вы… если только вы коснетесь ручки, – выдал американец, собрав все силы, – клянусь Небесами, я вам череп проломлю!

Он схватил со скамьи тяжелый глиняный кувшин. Рука, поднявшая кувшин, дрожала, но в ней теперь чувствовалась сила, какой не бывало в ней много лет.

– Ну? – спросил он. – Вы слышите? Одно движение, и вы отправитесь к праотцам! – И он внезапно с угрозой сделал шаг к Иль Веккьо. Патриарх выпрямился. Их взгляды вновь встретились. Схлестнулись. Пальцы Деннисона так вцепились в ручку глиняного кувшина, что костяшки побелели.

– Так вот, – с презрением проронил Иль Веккьо, лицо его казалось странно усталым в переменчивом пурпурном свете. – Вот какова американская честь? – Он поднял голову и скрестил руки на вздымающейся груди.

– Я… вы… – начал Деннисон, но старик воздел руку, призывая к молчанию.

– Так вот, чем вы отплатили мне за доверие? Я открылся вам, а вы… вы лишили меня всего. Ограбили. И, отняв жизнь, еще угрожаете смертью? Меж тем, как…

– Ни слова об этом! – оборвал его Деннисон. Ио сильная интоксикация вызвала у него головокружение. – Ни слова. – И, оглушенный биением собственного сердца, он поднял свое оружие над головой. – Вы не запрете меня здесь, точно крысу в ящике. Поняли? Даже не пытайтесь. Или я им запущу!

– Дурак! – прошипел Иль Веккьо. – Одно слово моему ломбардцу, и он разорвет вас на части и сбросит со скалы, как я рву и выбрасываю ненужные бумаги. Ваша безопасность как моего гостя…

– Моя безопасность? Ха-ха. Она вас не касается. Дайте пройти.

– Вы ели под моим кровом, – укорил его старик. – И теперь, увы, я своими руками не могу лишить вас жизни!

– Вы собираетесь выпустить меня отсюда или нет? – взвыл Деннисон, опять охваченный спазмом, который вызвало снадобье.

Иль Веккьо с минуту молчал, обдумывая положение. Затем, внезапно обретя уверенность, разразился смехом, недобрым и неестественным.

– Как вам угодно! – воскликнул он. – Да будет так. В конце концов, может, так будет лучше всего. Не человеку, всего лишь игрушке, марионетке природы, судить подобное преступление против ее законов и вершить возмездие. Это надлежит предоставить самой природе. «Мне отмщение, и аз воздам, говорит Господь». Так пусть мой Бог, наука, рассудит вас со мной.

– Дайте выйти!

– Выйти? Да. Выйти из этой потайной мастерской свободному, не ведающему препятствий человеку! – отозвался Иль Веккьо. – Вам теперь надлежит хранить ужасную тайну. Что до меня, – и он собрался, как требовало достоинство его лет, – ни словом, ни знаком, я не выдам ничего ни одной живой душе. Теперь вам предстоит решать проблему, а мне наблюдать. Я не могу попрать давний обычай моего рода, да и не стал бы, если бы и мог. Оставайтесь у меня по-прежнему, как мой гость. Идите! – И с лицом, свидетельствующим, что у него есть некие свои скрытые соображения, он распахнул дверь в кабинет. И добавил. – Прошу.

Деннисон с подозрением изучал его с минуту, словно, опасаясь некоего подвоха. Затем, пожав плечами и криво улыбнувшись, он опустил глиняный кувшин. Не говоря ни слова, испытывая попеременно то холод, то жар до изнеможения, он нетвердо шагнул мимо итальянца. Когда он очутился в кабинете, Иль Веккьо тоже туда выбрался. Тщательно заперев за собой дверь, он повернулся лицом к терзаемому лихорадкой американцу. Деннисон увидел новые борозды на его старом лице, предвестники чего-то неведомого. И недоброго. Но улыбка выступила на бледных и дрожащих губах хозяина, когда тот сказал:

– Говорить о добре и зле или о прощении нелепо и бессмысленно в подобной ситуации. Кризис слишком велик, здесь нет места мелким условностям. Там, – и он указал на крепко запертую стальную дверь. – Там и в вашей крови таится загадка, вопрос и ответ. Только будущее может явить, какова справедливость.

– Я… я… о чем вы? – хрипло произнес Деннисон, делая к нему шаг. На ходу заспотыкался и встал столбом. И лишь заметное усилие помогло ему удержаться на ногах.

– Пожалуйста, оставьте меня теперь, – приказал Иль Веккьо. – Ступайте к себе в комнату и отдохните, а заодно подумайте. Затем…

– Но…

– Нет, я не могу сейчас с вами говорить. Пусть какое-то время все идет так, словно ничего не случилось. Возможно, – добавил он, напоминая гостю взмахом руки, чтобы тот удалился, – возможно, оба мы еще придем к чему-то весьма странному.

Глава 7. Заря Жизни

Деннисон с напряженным, но сдержанным лицом повернулся и неловко вышел из кабинета. Ноги плохо слушались, голова кружилась, он кое-как одолел лестницу и добрался до своей комнаты. Дрожащей рукой он отодвинул задвижку, проковылял по полу и, до предела изнуренный, рухнул на большую кровать с балдахином на столбиках. Несколько мгновений он лежал, скорчившись, зарыв лицо в ладони. Тьма разрозненных образов, мыслей, надежд, сомнений, вопросов, пролетала в его сознании, сплетаясь в странные узоры, меняясь, пропадая, точно цветные стеклышки в калейдоскопе. И все это время, повергая его в содрогания, щекоча и покалывая, пылая в каждом волокне, клетке и самом крохотном капилляре, вел свою загадочную работу Алкагест. Затем настал миг прояснения. Деннисон сел.

– Где я? – внезапно воскликнул он. – Что случилось? А! – Он вскочил и принялся шагать по плиточному полу. Тут его осенило. – Отдыхать. Уснуть во что бы то ни стало. Это необходимо, или я сойду с ума! – Он побежал к своему чемоданчику. Раскрыл его в спешке, прежде чем новый приступ охватит его, пошарил внутри, достал несколько пузырьков, кое-какие лекарства, которые приобрел в пути, чтобы справиться с нарастающим нервным возбуждением. Выбрав одну, отмерил крупную дозу и проглотил.

– Теперь, – вскричал он, – хотя бы несколько часов забвения! Если буду жить, буду жить. Если умру, то нынче в последний раз мне нужно принимать снотворное. Будь что будет!

Он опустил шторы, ибо еще отнюдь не смеркалось, и, поспешно раздевшись, скользнул в пижаму. Миг спустя он был в постели. Но, как он ни старался задремать, ничего не выходило. Хорошо известное действие мощного опиата не сказывалось, да и только. Вместо этого он оказался в холодном поту. Затем его охватил жар. И в полубреду он метался час, а то и больше. И опять в его сознании пронеслось торжественное предупреждение Иль Веккьо.

– Ну, ну, мой безрассудный друг, во имя тени Гермеса Трисмегиста, вы не знаете, чего просите!

Он с проклятием вскочил. Принял удвоенную дозу наркотика. Без толку. Все тело словно пронизала, клокоча, колышась, работая, некая великая и неведомая сила.

– Милосердные Небеса, разве я не могу проанализировать, что происходит? – вскричал Деннисон, прижав ладонь к голове, уподобившейся барабану. – Я ведь врач. И столкнулся с неким неизвестным фактором анаболизма. Разве я не могу постичь его? Что я сделал? Что? Что? – И опять, расхаживая по комнате, пытался собрать разрозненные мысли.

Впустую. Все попытки были тщетны. Как у пьяного. То и дело в мозгу вспыхивало дерзкое предположение, но, прежде чем он успевал его осмыслить, оно тонуло в чудовищном хаосе все новых и новых идей. Внезапно явилось видение девушки на террасе, серьезной и нежной, возникло страстное желание бежать, покинуть старого доктора, вершину горы, Францию, вернуться домой как можно скорее, и там вести свой бой, где и стены помогают, а затем опять накатывал великий немой страх неких непредвиденных последствий, которые он испытает, если только покинет этот дом, пусть и незамеченным. А затем, наконец, пришли тьма и боль, и безумные, беспорядочные сны.

Прошло много времени, сколько именно, Деннисон не смог бы определить, но вдруг он мгновенно пришел в полное сознание. И оказалось, что он стоит перед зеркалом, вделанным в дверь шкафа для одежды, с зажженной свечой в руке. Он пристально глядел напряженные глаза своего отражения с неестественно увеличившимися зрачками, словно у гипнотизера, который, проводя загадочный опыт, самого себя вверг в транс. Так с мгновение он стоял и глядел в зеркало. Затем с его губ сорвался пронзительный крик.

– Великие Небеса, да что это?

И, внезапно, поняв всю правду, впал в дрожь от безумной радости, точно алчный скряга, случайно отыскавший способ превращать свинец в золото. Ибо он уже видел перемены. Пока еще совсем незначительные, но явственные, безошибочные.

– Мои глаза стали другими. Другими, – пробормотал он, подавшись вперед в пылу страсти. Свеча задрожала в его руке, горячий воск закапал на пол, пятная его. – Мои волосы, смотри-ка, и морщины на лбу наполовину разгладились! И, о, а щеки полнее, и… и… – Зубы у него застучали, как если бы он ухнул в ледяную ванну. Он заспотыкался, пытаясь отдышаться. Свеча упала из подсвечника. Погасла. Спальня погрузилась в мягкую тьму.

Деннисон понял, что настала ночь. И он чувствовал, что ему душно. Внутри комнаты буквально нечем было дышать. Жизнь, приливом хлынувшая в его тело, новое, загадочное пламя, разгоревшееся в нем, требовало кислорода, вольного чистого воздуха без ограничений и пределов.

Он заковылял к окну, ощупью, точно слепой, ибо и впрямь в эти первые мгновения после возврата сознания он почти не видел. Резким нетерпеливым движением поднял шторы. Затем, держась за косяк, стал во всю мощь легких вдыхать прохладный ночной воздух. И по всему телу, точно вся его плоть превратилась в живой огонь, загадочная сущность Алкагеста соединялась с кислородом, и суверенная сила стремительно и блистательно шествовала, одолевая немощь, страдание и смерть. Он стоял какое-то время, ни о чем больше себя не спрашивая, не желая ничего другого, удовлетворенный одним тем, что жив, что чувствует, как спадает с него недавно тяжкий груз недугов, страха и боли.

Возможно ли с помощью волшебства или телепатии проникнуться ощущениями стрекозы, когда она ползает в тяжелой и душной неподвижности, будучи еще личинкой, на каком-нибудь голыше у озера, и вдруг покидает отслужившую оболочку и влетает, свободная и прекрасная, в свет солнца чудесным летом, простирает свои ажурные крылья и движется в чистом воздухе, и вот уже стремительно поворачивает туда и сюда над сияющей водяной поверхностью? Если возможно постичь подобное преображение, то можно и представить себе, что испытывал Деннисон, стоя у растворенного окна.

Он выглядывал в обширный прекрасный сад, глаза его больше не болели и не были затуманены. Луна ярким и тонким серпом висела над кронами олив, и те, таинственные в ее свете, возносили старые уродливые, перекрученные стволы, напоминая души с иллюстраций Доре к «Аду». За ними поблескиванье колеблющегося серебра возвещало о присутствии моря. Зеленый огонек, далекий и крохотный, тихонько полз на запад, не иначе как судно, вполне возможно, что и пассажирский пароход, следующий в Америку. И меж тем как Деннисон глядел на него и на все, что угадывалось в спокойной и чистой южной ночи, наполненной мягким лунным светом и пением соловьев в апельсиновых рощах вдоль скал, внезапный прилив нежности к жизни и красоте, волна невыразимой благодарности омыла его душу.

На миг была позабыта причина, по которой он обрел такое благо. Позабыта и главная проблема, каково его будущее, каково его место в доме ученого, которому он отплатил злом за добро. Позабыто все, кроме одного: жизнь, жизнь опять возвращается к нему. Жизнь и полнота чувств. Все ее обещания, все надежды, все радости вновь сменили шелуху и пепел сгинувших лет. И охваченный могучим экстазом, какого никогда в мировой истории не ведал человек и не изведает, Деннисон пал на колени перед окном. Он преклонил колени в полосе лунного света. Склонил голову. Скрыл лицо в дрожащих ладонях. Глаза, которые долгие-долгие годы не знали слез, теперь стали от них горячими. Душа, которая десятилетиями не испытывала побуждения молиться, издала невнятный крик, обращаясь к ночи, ветру, морю, к природе, музе и матери, мудрейшему опекуну слабых мыслящих созданий. Некоторое время он оставался в этом положении, мысли его были слишком глубоки, слишком жгуче пылали, были слишком насыщены печалью, чтобы преобразовать их в слова. Затем, смиренный, но взволнованный, дрожа от нетерпения, но испытывая полуосознанный страх, он поднялся. Теперь он более спокойно вгляделся в ночь. И, поскольку мысль о том, чтобы уснуть в такое время даже не могла найти пристанища в его мозгу, ему пришло на ум, а не прогуляться ли по саду до скалы, чтобы посидеть там и попытаться решить, что делать дальше.

– Да, – произнес он вполголоса, – если только это не сон, а явь, и не порожденные наркотиками фантазии, то нынешняя ночь знаменует собой эпоху в истории рода людского. И я собственной персоной испытываю то, к чему тщетно стремились алхимики много веков, то, что сманило Понсе де Леона на болотистые низины Флориды, что три тысячи лет блуждающим огоньком, неуловимым, заводящим в гиблые места, плясало перед мечтателями этого мира. – И, ошеломленный грандиозностью происходящего, он вышел из спальни на железный балкон. Опершись о перила, он увидел основательные трельяжи, по которым бежали вверх плющ и ломонос. Деннисон поспешил одеться. А затем с проворством и быстротой, каких не знавал многие годы, спустился по трельяжу и стал пробиваться сквозь густые ароматные заросли олеандров. Из них он вышел на гравийную дорожку, ведущую к обрыву. Тут в новом изумлении он опять остановился.

– Может ли это быть? – воскликнул он, стоя с непокрытой головой, до неприличия небрежно одетый, и глядя на длинную и слабую тень, которую отбрасывала перед ним луна. – Может ли это быть правдой? Я действительно доктор Гренвил Деннисон из Нью-Йорк Сити? – И достав коробочку с визитными карточками, внимательно и пылко прочел собственное имя с маленькой тонкой картонки. Даже это доказательство, слабо видное в лунном свете, не больно-то могло его убедить. Зачарованный великой тайной, он двинулся вперед по тропе. Он глубоко вдыхал благоухание южной ночи и жадно вслушивался в неистовые и страстные рулады, доносящиеся из апельсиновых рощ. Подставил лицо большим белым южным звездам. И на лице все еще виднелись следы слез радости. И, шагая, как мог, наверное, шествовать Бальдур по возвращении из нижнего мира, он добрался до увитой виноградом террасы над пропастью и вступил туда.

Далеко внизу гудел, то возносясь, то затихая, вечный и мерный гимн бурунов. Деннисон склонился у перил, поглядел вниз и увидал сквозь ночь в лунном свете буйные кружева белой пены, наползающие, вздымающиеся, а затем ударяющие веерами по камню и рассыпающиеся брызгами, летящими прочь навстречу новым беспокойным волнам, искрясь спешащими к берегу. И внезапно его одолело страстное и необъяснимое желание броситься в воду и поплыть, борясь с волнами у основания этой гигантской скалы.

«Это безумие? Я безумен?» – подумал он, отпрянув от обрыва в добрых три тысячи футов. – Но это было бы верной смертью. А жизнь для меня еще только начинается. Заново». Слегка содрогнувшись, он отступил. Стоял с мгновение, глядя в сторону сада. Мир, спокойствие, благословенная нежность разлились над землей. Далеко за купами деревьев глухая черная тень выдавала присутствие дома. Там все было темно, не считая пятнышка света в верхнем окне. Оно таинственно сияло и лучилось среди безмолвия пустынной усадьбы. «Там комната Иль Веккьо? – подумал Деннисон. – Или Стасии?» И его укололо воспоминание. На миг он осознал весь ужас и гнусность своего предательства. Но лишь на миг. Свежие волны жизни в его крови, казалось, самой своей мощью, изгоняли это воспоминание. Мысль его отказывалась задерживаться в прошлом. Как масло неспособно смешаться с водой, так и его разум не допускал сожаления или самообвинения. Все равно как если бы прошлое было мертво, и лишь настоящее и будущее обладали подлинной реальностью.

– Все прошло! Все сгинуло! – Вскричал он, высоко вскинув обе руки и подняв лицо к небесам. – Кончено. Минуло безвозвратно! Отныне есть только жизнь. Заново начатая жизнь! Жизнь, вечная и несокрушимая! Жизнь, любовь и счастье, о каких не мечтала людская душа!