Текст книги "Кольцо Соломона"

Автор книги: Джонатан Страуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Я не боюсь демонов!

– Вызывать демонов опасно, Ашмира, а мы ведь не волшебницы. Мы изучаем только самые простые заклинания, чтобы проверить наши обереги. Если мы чересчур торопливы или небрежны, мы платим страшную цену. Низшим стражницам это ни к чему, и я не стану принуждать тебя учиться. Если хочешь, можешь уйти отсюда и никогда более не возвращаться.

Девочка не сводила глаз с вращающегося солнышка. Его отблески огнем вспыхивали у нее в глазах.

– А моя мать владела этим искусством?

– Владела.

Ашмира протянула руку.

– Тогда учи меня. Я буду учиться.

Возвращаясь на постоялый двор, где Ашмира собиралась переночевать, она смотрела в просветы между темными домами, на россыпь мерцающих звезд. Вот в небе мелькнула яркая полоска, вспыхнула и пропала. Падучая звезда? Или еще один из Соломоновых демонов полетел сеять ужас в чужие земли?

Она стиснула зубы, ногти впились в ладони. Она попадет в Иерусалим не раньше чем через десять дней – и это если не случится песчаных бурь, которые могут задержать караван! Десять дней! А через двенадцать дней Соломон повернет Кольцо – и на Саву обрушатся смерть и разрушения! Девушка зажмурилась и принялась глубоко дышать, как ее учили делать, когда переживания угрожают захлестнуть с головой. Прием подействовал: она успокоилась.

Когда Ашмира открыла глаза, на дороге у нее стоял мужчина.

В руках он держал длинную матерчатую полосу.

Ашмира остановилась, глядя на него.

– Тихо, тихо! – сказал мужчина. – Не надо шуметь!

И улыбнулся. Сверкнули белые, очень белые зубы.

Ашмира услышала за спиной шаги. Обернувшись, она увидела, что ее догоняют еще трое, один из них колченогий калека, опирающийся на костыль. Она разглядела веревки, приготовленный загодя мешок, ножи за поясом, влажный блеск улыбающихся глаз и губ. На плече у колченогого восседал черный бесенок, разминая грязные желтые когти.

Ее рука дернулась к поясу.

– Тихо, тихо! – повторил человек с полоской ткани. – А то больно сделаю!

Он сделал еще шаг, охнул и завалился назад. В звездном свете сверкнуло лезвие кинжала, торчащее из глаза.

Не успел он коснуться земли, как Ашмира развернулась, нырнула под тянущуюся к ней руку и выхватила нож из-за пояса того мужчины, что находился ближе всех. Танцующим движением увернулась от третьего, который пытался накинуть ей на голову петлю из проволоки, стремительными ударами убила обоих и обернулась к четвертому.

Колченогий остановился в нескольких метрах от нее, лицо у него вытянулось, челюсть отвисла от изумления. Теперь он издал долгий рык и щелкнул пальцами. Бесенок захлопал крыльями и с визгом ринулся на Ашмиру. Ашмира подпустила его поближе, дотронулась до своего серебряного ожерелья, произнесла Слово Силы. Бесенок превратился в огненный шар, шар по спирали отлетел в сторону, ударился о стену и рассыпался дождем гневных искр.

Пламя еще не угасло, как калека бросился прочь по улице, отчаянно стуча палкой по мостовой.

Ашмира уронила на землю испачканный нож. Подошла к своей сумке, присела, распустила завязки и достала второй серебряный кинжал. И, вращая его в пальцах, оглянулась.

Нищий был уже далеко, он ковылял, опустив голову, тряся лохмотьями, дергаясь и подпрыгивая, далеко выбрасывая палку. Еще несколько шагов – и он добежит до угла и скроется из виду.

Ашмира тщательно прицелилась.

Вскоре после рассвета следующего дня горожане, вышедшие из своих домов на углу Чернильной и Пряной улиц, обнаружили неаппетитное зрелище: четыре трупа, сидящие рядком вдоль стены и раскинувшие свои семь ног поперек дороги. Все они были известными работорговцами и мошенниками; каждый был убит одним ударом.

Примерно в это же время с центральной площади Эйлата выступил караван из тридцати всадников, направляющийся в Иерусалим. Среди них была и Ашмира.

11
Бартимеус

Я считаю, что во всем виноват Бейзер. Была его очередь караулить, но ему было чересчур уютно там, на кипарисе, и его разморило от полуденной жары и запаха смолы, тем более что он использовал в качестве подушки удобного пухлого бесенка. Короче, Блейзер задремал и прозевал появление Соломона. А это надо еще суметь: во-первых, царь был довольно высок ростом, а во-вторых, его сопровождали семеро волшебников, девять придворных, одиннадцать рабов, тридцать три воина и изрядная доля его семисот жен. Один только шум одежд мог сойти за шум леса в грозу, а поскольку придворные при этом орали на рабов, рабы размахивали пальмовыми листьями, воины гремели мечами, а жены непрерывно бранились на дюжине языков сразу, не заметить Соломона со свитой было чрезвычайно трудно. Так что даже и без Бейзера работы на стройплощадке быстро замерли. Все работники остановились.

Кроме меня.

Штука в том, что я был крайним: я притаскивал из карьера каменные блоки весом в полтонны каждый, подбрасывал их в воздух, ловил на кончик пальца, изящно раскручивал и перебрасывал Тивоку, который ждал у храма. Тивок же передавал камень Нимшику, Факварлу, Хосрову или кому-то еще из джиннов, которые кружили над недостроенным храмом в самых разных нездешних обличиях.[31]31
  Большинство из них были крылатые. У Факварла крылья были кожистые, у Хосрова – оперенные, крылья Нимшика сверкали чешуей летучей рыбы. Ксоксен, как всегда, не мог не выпендриться: он скакал вдоль портика храма на огромных лягушачьих лапах, в результате чего его блоки садились обычно сикось-накось.


[Закрыть] Ну а потом – стремительный бросок на место, стремительное выравнивающее заклинание, и Соломонов храм становился на шаг ближе к завершению. На все про все, от карьера до стены, уходило примерно тридцать пять секунд. Отлично! Любой работодатель был бы в восторге от такой скорости.

Любой, да – кроме Соломона. Его, видите ли, не устраивало, чтобы храм строился таким образом.[32]32
  Небо его знает, чего он так переживал из-за этого храма. В начале его правления воинство духов быстренько отгрохало ему целый Иерусалим, возводя кварталы за пару дней и прикрывая последствия небрежной работы грамотно пристроенными иллюзиями. С самим дворцом, понятное дело, возни было куда больше, и стены города стояли ровно – если их, конечно, не толкать. Но этот храм Соломон отчего-то непременно желал возвести вручную, безо всяких там магических уловок. Спрашивается: и на фига тогда использовать джиннов?


[Закрыть]

Обратите внимание, что за эти несколько дней работы существенно продвинулись. Пока рядом постоянно вертелись Хаба с Гезери, дело шло ни шатко ни валко, мы трудились в поте лица, вынужденные сохранять человеческий облик. Но потом все пошло на лад. Возможно, волшебник успокоился, видя наше послушание и то, что строительство храма идет неплохо, и стал реже бывать на стройке. Вскоре и Гезери тоже удалился. Поначалу мы, опасаясь плетки, вели себя хорошо. Но на второй день, будучи по-прежнему предоставлены сами себе, мы расслабились. Быстренько устроили голосование, и, шестью голосами против двух,[33]33
  Тивок с Хосровом были против: Тивок обосновывал это какими-то замысловатыми магическими тонкостями, содержавшимися в пятьдесят первом пункте условий, на которых он был призван, ну, а Хосров просто потому, что он трус.


[Закрыть] приняли решение работать по-новому. Что не замедлило сказаться на эффективности работ.

Мы выставили часового и славно проводили время за бездельем, азартными играми, метанием бесов и философскими диспутами. Время от времени, когда хотелось поразмяться, мы закидывали несколько камней на места с помощью магии, чтобы со стороны казалось, будто мы и вправду работаем. Это значительно улучшило нашу повседневную жизнь.

К несчастью, именно во время одной из этих кратких вспышек активности Соломон, которому раньше никогда не приходило в голову нас посетить, зачем-то вздумал явиться на стройку. А я, по милости Бейзера, это прозевал.

Так-то все было в порядке, можете мне поверить. Когда царская свита, лязгая, тараторя и топоча, остановилась наконец перед храмом, мои товарищи благополучно успели обернуться людьми и смиренно стояли на своих местах, долбя камень долотом, такие лапушки – воды не замутят!

Ну а я?

Я так и остался карликовым гиппопотамом в юбочке,[34]34
  Гиппопотам в юбочке – это был остроумный намек на одну из главных жен Соломона, ту, что родом из Моава. Ребячество? Да, конечно. Но до того как изобрели печатный станок, возможности для сатиры были весьма ограниченны…


[Закрыть] распевающим скабрезные песенки о личной жизни Соломона и жонглирующим огромным камнем, поднимаясь из карьера на стройплощадку.

Увлекшись своими куплетами, я даже и не заметил, что что-то не так. И, как обычно, взмахнул бородавчатой рукой и швырнул камень.

Камень, как обычно, по аккуратнейшей плавной дуге полетел к углу храма, где стоял Тивок.

Точнее, сейчас он там не стоял: он, кланяясь и расшаркиваясь, отступил перед Соломоном, желавшим осмотреть портик. А вместе с Соломоном явились его волшебники, придворные, воины, рабы и жены, и все они старались подойти поближе, купаясь в лучах царственного величия.

Они услышали мое пение. Они повернули головы и вытянули шеи. Они увидели камень весом в полтонны, летящий в них по аккуратнейшей плавной дуге. Они, пожалуй, еще успели бы жалостно возопить, прежде чем этот камень раздавил бы их в лепешку.

Но Соломон всего лишь коснулся Кольца, которое было источником и секретом его власти. Планы дрогнули. Из-под земли выскочили четверо крылатых маридов, объятых изумрудным пламенем. Мариды поймали камень за четыре угла и остановили его всего в нескольких дюймах от головы великого царя.[35]35
  Вообще-то чистая показуха. Для такого камня хватило бы и обыкновенного джинна.


[Закрыть]

Соломон снова коснулся Кольца, и из-под земли выскочили девятнадцать ифритов, которые подхватили соответствующее количество жен, упавших в обморок.[36]36
  Вот, опять же. Неужели для того, чтобы подхватить жену, необходимо вызывать ифрита? Ну разве что ту, которая из Моава…


[Закрыть]

Потом Соломон коснулся Кольца в третий раз, и из-под земли выскочила ватага дюжих бесов. Бесы схватили гиппопотама в юбочке, который как раз собирался тихо и незаметно смыться обратно в карьер, связали его по рукам и ногам шипастыми узами и поволокли по земле туда, где стоял великий царь. Царь многозначительно притопывал сандалией и выглядел весьма раздраженным.

И, невзирая на мою фирменную отвагу и твердость духа, известную повсюду, от пустыни Сур до гор Ливанских, гиппопотам судорожно сглатывал, волочась по земле: когда Соломона что-то раздражало, окружающие обычно об этом узнавали. Он, конечно, был мудрый и все такое, но что на самом деле позволяло ему добиваться своего – это его репутация человека, раздражать которого смертельно опасно. Ну и треклятое Кольцо, разумеется.[37]37
  Наверное, мне еще повезло, что он только коснулся этой дряни, а не повернул ее. Если повернуть Кольцо, его ужасный Дух призывал по-настоящему мерзких тварей.


[Закрыть]

Мариды бережно опустили камень на землю перед царем. Бесы швырнули меня вперед, так что я самым жалким образом плюхнулся наземь, ударившись об этот камень. Я поморгал, сел, выплюнул набившиеся в рот камушки и попытался обаятельно улыбнуться. Свита с отвращением загудела, и несколько жен снова грохнулись в обморок.

Соломон поднял руку; все затихло.

Разумеется, это был первый раз, когда я видел его вблизи, и, надо признаться, он меня не разочаровал. В нем было все, о чем только может мечтать средний ближневосточный деспот: темные глаза, смуглая кожа, длинные, блестящие волосы и больше побрякушек, чем в любой ювелирной лавке на столичном базаре. Похоже, он кое-чего поднабрался и у египтян: глаза у него были густо подведены сурьмой, как у фараонов, и, как и они, Соломон распространял вокруг себя целое облако несочетающихся благовоний и ароматов. Ну как Бейзер мог не почуять хотя бы этой вони?

А на пальце у него что-то сверкало – так ярко, что я едва не ослеп.

Великий царь стоял надо мной, перебирая браслеты на руке. Он тяжело дышал; лицо его, казалось, было искажено от боли.

– Подлейший из подлых, – негромко произнес он, – который ты из моих слуг?

– Я – Бартимеус, о господин, да живешь ты вечно!

Я с надеждой сделал паузу; выражение царского лица не переменилось.

– Мы прежде не имели удовольствия беседовать с тобой, – продолжал я, – однако я уверен, что дружеское общение пойдет на пользу нам обоим. Разреши представиться. Я – дух, известный своей мудростью и здравомыслием, беседовавший некогда с самим Гильгамешем, и…

Соломон воздел точеный палец, и, поскольку на пальце было Кольцо, я, можно сказать, поймал на лету большую часть того, что хотел сказать, и поспешно проглотил. Как говорится, помолчи – за умного сойдешь. Но это еще не все.

– Ты, кажется, один из возмутителей спокойствия, порученных Хабе, – задумчиво произнес царь. – Но где же сам Хаба?

Это был хороший вопрос; мы и сами задавались им уже несколько дней подряд. Но тут придворные зашевелились, и появился мой хозяин собственной персоной, побагровевший и запыхавшийся. Похоже, он бежал бегом.

– Великий Соломон! – выдохнул он. – Твой визит… я не знал… – Его взгляд упал на меня, влажные глаза расширились, и он издал кровожадный вопль: – Гнусный раб! Да как ты смеешь бросать мне вызов, являясь в подобном виде! Отступи подальше, великий царь! Позволь мне наказать эту тварь… – И он ухватился за сущностную плеть, висевшую на поясе.

Но Соломон снова вскинул руку:

– Постой, о волшебник! А где был ты в то время, как здесь нарушались мои указы? Погоди, я с тобой еще разберусь!

Хаба отступил назад с вытянувшимся лицом, тяжело дыша. Я обратил внимание, что его тень теперь сделалась совсем маленькой и безобидной.

А царь обернулся ко мне. У-у, каким тихим и мягким стал его голос! Роскошным и шелковистым, как шкура леопарда. И его, как и леопарда, не стоило гладить против шерсти.

– Почему же ты издеваешься над моими указами, а, Бартимеус?

Карликовый гиппопотам прокашлялся.

– Э-э… ну-у… мне кажется, «издеваешься» – это несколько сильно сказано, о великий владыка. Пожалуй, лучше было бы сказать «забываешь», оно и не настолько серьезно…

Один из других Соломоновых волшебников, безымянный, дородный, с лицом, похожим на перезрелую фигу, шарахнул меня Судорогой.

– Проклятый дух! Царь задал тебе вопрос!

– Да-да, я как раз намеревался на него ответить, – прохрипел я, корчась на камне. – Это был прекрасный вопрос… Очень точный… Глубокомысленный… – Я поколебался. – Так о чем мы говорили?

У Соломона, похоже, была привычка никогда не повышать голоса и всегда говорить медленно и размеренно. Полезная черта для политика: это окутывало его аурой власти. Вот и теперь он заговорил со мной, как со спящим младенцем:

– Когда этот храм будет завершен, Бартимеус, это будет святая святых, сердце моей религии и моего государства. По этой самой причине, как недвусмысленно говорилось в ваших инструкциях, я желаю, чтобы он был построен – цитирую: «со всем возможным старанием, без каких-либо магических уловок, непочтительных выходок и звероподобных обличий».

Гиппопотам в юбочке нахмурился.

– Помилуйте, да кому бы такое и в голову пришло?

– Ты нарушил мой указ по всем пунктам. Почему?

Ну, надо сказать, мне на ум пришло сразу множество отмазок. Некоторые из них были благовидными. Некоторые – остроумными. Некоторые блистали красноречием, не содержа при этом ни слова правды. Однако Соломон был чересчур мудр для всего этого. И я решил сказать правду, хотя и угрюмой скороговоркой:

– О могучий владыка, мне было скучно, и я хотел побыстрее управиться с работой.

Царь кивнул. От этого движения в воздухе поплыли волны жасминового масла и розовой воды.

– И что это за вульгарную песенку ты распевал?

– Э-э… которую? Я знаю так много вульгарных песенок…

– Ту, что про меня.

– Ах эту! – Гиппопотам сглотнул. – Да не обращай ты на это внимания, могучий повелитель, и так далее. Обо всех великих владыках их верные войска сочиняют похабные песенки. Это знак уважения, если хочешь. Слышал бы ты ту, которую мы сочинили про Хаммурапи! Он и сам, бывало, нам подпевал…

К моему великому облегчению, Соломон, похоже, купился. Он расправил плечи и огляделся по сторонам.

– А другие рабы, они тоже нарушали мои приказы?

Я знал, что об этом спросят. Я не то чтобы посмотрел на своих товарищей, но каким-то образом почувствовал, как они съежились, прячась за толпой: Факварл, Менес, Хосров и прочие, – обстреливая меня молчаливыми, но страстными мольбами. Я вздохнул и глухо ответил:

– Нет.

– Точно? Никто из них не пользовался магией? Никто не менял облик?

– Н-нет… Нет. Только я.

Он кивнул.

– Что ж, тогда их кара не постигнет.

И его правая рука потянулась налево, к ужасному Кольцу.

Я все оттягивал это, но тут понял, что пора: пора ненадолго утратить достоинство. Гиппопотам с горестным воплем бросился вперед и рухнул на морщинистые колени.

– Не спеши, о великий Соломон! – возопил я. – Ведь до сего дня я служил тебе верой и правдой! Взгляни хотя бы на этот камень – видишь, какой он ровный и правильный, как тщательно он обтесан? Взгляни на этот храм – с какой тщательностью я выверяю все его измерения! Промерь его, о царь! Сказано было – длиною в шестьдесят локтей, и ровно столько и будет – ни на «крысиный хвост» больше![38]38
  «Крысиный хвост» – технический термин, приблизительно 1/15 локтя. В тот период джинны использовали также такие меры длины, как «верблюжья нога», «расстояние до прокаженного» и «длина бороды филистимлянина».


[Закрыть]

Я заламывал копыта, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Мой сегодняшний промах – всего лишь побочный эффект хлещущей через край энергии и усердия! – завывал я. – И все эти качества я могу обратить тебе на службу, на пользу твоему величеству, только пощади меня!..

Ну и так далее. Остального я пересказывать не стану. Были рыдания, были беспорядочные жесты и гортанные вскрики. Смотрелось все это недурно: под конец большинство жен (и некоторые из воинов) расчувствовались и зашмыгали носом, а сам Соломон вконец заважничал и сделался еще самодовольнее, чем обычно. Собственно, на это я и рассчитывал. Дело в том, что, едва взглянув на него, я сразу понял, что Соломон пытается подражать большим мальчикам – восточным царям Ассирии и Вавилона, жестоким властителям, что ни дня не начинали без того, чтобы наступить на шею поверженного врага по дороге в ванную. Так что мое хныканье льстило его ребяческому тщеславию. Я подумал, что наконец-то сумел склонить чашу весов в свою пользу.

Великий царь кашлянул. Гиппопотам прервал свои стенания на полуслове и с надеждой уставился на него.

– Твое представление меня позабавило, – промолвил Соломон. – Нынче вечером можно уже не звать ни жонглеров, ни шутов. За это я пощажу твою жалкую жизнь, – тут он прервал поток моих благодарностей, – а вместо этого найду твоим «хлещущей через край энергии и усердию» достойное применение.

Тут Соломон зловеще умолк и принялся выбирать сласти, вина и фрукты с серебряного подноса, протянутого прислужником. Несколько стоявших поблизости жен принялись тихо, но яростно бороться за честь попотчевать его. Гиппопотам, нервно скрежеща зубами, подергивал волосатыми ушами, отгоняя мух, и ждал.

Царь соизволил скушать один гранат, пять виноградин и ледяной шербет из фиников с фисташками и только потом продолжал:

– О коварнейший и презреннейший из моих джиннов – и не смотри так изумленно, да-да, я с тобой говорю! – если эта работа представляется тебе столь скучной, что ж, так и быть: мы поручим тебе более вдохновляющее занятие.

Я стукнулся лбом оземь:

– Слушаю и повинуюсь, о владыка!

– Ну, слушай. К югу от Иерусалима, через пустыню Фаран и пустыню Син, идет мой торговый тракт, которым путешествуют купцы из Египта и с Красного моря, из внутренней Аравии и даже – хотя реже, чем хотелось бы, – из таинственной Савы. Эти купцы, – продолжал он, – везут мирру, ладан, драгоценную древесину и пряности и другие богатства, несущие процветание народу Израиля. В последние несколько недель мне сделалось известно, что многие караваны постигла беда: они не дошли до цели.

Я понимающе хмыкнул:

– Вода, наверно, кончилась. С пустынями всегда так. Сухо там.

– Да уж, конечно. Верно подмечено. Однако выжившие, которым удалось добраться до Хеврона, говорят о другом: в пустыне на них обрушились чудовища.

– Что, прямо так и обрушились? И всех передавили?

– Да нет, скорее выскочили из-за бархана и всех убили. Чудовища эти были огромны, уродливы и ужасны.

– Ну, так на то они и чудовища, разве нет?

Гиппопотам поразмыслил.

– Мой тебе совет – поручи расследование этим четверым. – Я указал на маридов из Кольца, которые по-прежнему висели рядом на седьмом плане, вполголоса обсуждая, насколько аппетитны ближайшие из жен.

Соломон улыбнулся кошачьей улыбкой:

– Нет, о лукавейший из духов, расследованием займешься ты! Эти нападения – явно дело рук разбойников, среди которых имеются могущественные волшебники. Пока что мои войска не сумели никого обнаружить. Обыщи пустыни, уничтожь чудовищ и выясни, кто стоит за этим злодеянием.

Я замялся.

– Что, в одиночку?

Царь отступил на шаг – он принял новое решение:

– Нет, ты будешь не один. Хаба! Подойди сюда.

Мой хозяин подошел с заискивающим видом.

– Великий царь, умоляю! Я могу объяснить свое отсутствие…

– Мне не нужны объяснения. Я дал тебе четкий приказ: следить за своими слугами в оба. А ты его не выполнил. Проступки этого джинна – твоя вина. Поскольку ни ты, ни твои слуги более не достойны трудиться над постройкой храма, завтра же отправляйтесь в пустыни и не возвращайтесь, пока не сумеете отыскать и приструнить разбойников. Это понятно, Хаба? Ну! Говори!

Египтянин смотрел в землю; щека у него равномерно подергивалась. Один из волшебников издал сдавленный смешок.

Хаба поднял глаза и напряженно поклонился.

– Владыка, я всегда и во всем повинуюсь твоим приказам и твоей воле.

Соломон ответил неопределенным жестом. Аудиенция была окончена. Жены выбежали вперед, наперебой предлагая воду, сласти, фиалы с ароматами; рабы энергичнее замахали пальмовыми ветвями; придворные чиновники развернули папирусные свитки с планами храма. Соломон двинулся прочь, и шумная людская толпа удалилась вместе с ним, оставив на холме Хабу, гиппопотама и еще семерых злосчастных джиннов.

12
Хаба

Стремительно вернувшись в свою башню, Хаба потайными ходами спустился в подвальную мастерскую, где в стену была вделана дверь из черного гранита. Подходя к ней, Хаба произнес приказ. Дух, обитающий в полу, распахнул дверь беззвучней мысли. Хаба вошел, не замедляя шага. Произнес другое слово – и дверь за ним захлопнулась.

Тьма объяла его, неизмеримая и абсолютная. Волшебник немного постоял так, в качестве упражнения воли испытывая безмолвие, одиночество и неумолимое давление тьмы. Постепенно из клеток послышались негромкие звуки: шорохи, слабое поскуливание существ, слишком долго пробывших во тьме, тревожное шебуршание других существ, которые предвкушали свет и боялись его удара. Хаба немного понаслаждался этими жалобными звуками, потом встрепенулся. Он отдал новый приказ, и бесы в фаянсовых шарах, подвешенные под потолком подвала, вспыхнули магическим светом. Жутковатое зеленовато-голубое сияние залило помещение, то усиливаясь, то убывая, глубокое и бездонное, точно море.

Подвал был просторен, со сводчатым потолком, который поддерживали грубо вырубленные колонны, расставленные через равные промежутки. Колонны выступали из зеленовато-голубой дымки, точно стебли гигантских подводных растений. Гранитная дверь у него за спиной стала всего лишь одной из каменных плит в сплошной серой стене.

Между колоннами стояло множество мраморных подставок, столиков, кресел, диванов и сложных, загадочных инструментов. То было сердце владений Хабы, своеобразное отображение его разума и наклонностей.

Он миновал каменные плиты, на которых занимался препарированием, ямы для хранения, откуда несло натром, колоды с песком, где можно было наблюдать за процессом мумификации. Он шел мимо рядов бутылей, чанов и деревянных труб, между горшками с растертыми в порошок травами, поддонами с насекомыми, мимо темных шкафов, где хранились тела лягушек, кошек и других существ, покрупнее. Он обогнул оссарий, где тщательно помеченные черепа и скелеты сотни зверей лежали бок о бок с людскими.

Хаба не обращал внимания на возгласы и мольбы, доносящиеся из сущностных клеток, что стояли в нишах. Он остановился у большого черного пентакля, выложенного из полированного обсидиана, и вошел в магический круг, приподнятый над полом. Ступив в центр круга, он постоял, погруженный в размышления, потом снял плеть, что висела у него на поясе, и хлопнул ею в воздухе.

Все звуки в клетках замерли.

В тенях за колоннами, на границе зеленовато-голубого света, явилось некое существо, давшее о себе знать сгущением темноты и клацаньем зубов.

– Нургал, это ты? – сказал Хаба.

– Это я.

– Царь оскорбляет меня. Он обращается со мной пренебрежительно, и другие волшебники надо мной смеются.

– Какое мне дело? В подвале холодно и темно, а его обитатели – унылая компания. Освободи меня от уз!

– Я не стану тебя освобождать. Я хочу покарать своего коллегу, Рувима. Он смеялся громче всех.

– Чем ты желаешь его покарать?

– Болотной лихорадкой.

– Будет сделано.

– Пусть длится четыре дня, усиливаясь с каждой ночью. Пусть лежит больной и несчастный, пусть члены его охватит пламя, а тело изнывает от холода. Пусть глаза его ослепнут, но пусть в часы ночной тьмы ему являются кошмарные видения, чтобы он стенал, метался и звал на помощь, но помощь не придет.

– Ты желаешь, чтобы он умер?

Хаба задумался. Волшебник Рувим был слаб, и опасаться его мести не приходилось; но если он умрет, в дело наверняка вмешается Соломон… Он покачал головой.

– Нет. Четыре дня. Потом пусть выздоровеет.

– Слушаю и повинуюсь, мой господин.

Хаба взмахнул плетью; хорла, клацая зубами, пронеслась мимо и исчезла в узком отверстии в потолке. Порыв кислой вони ударил в границы пентакля, и твари в клетках взвыли во тьме.

Волшебник постоял молча, медленно похлопывая плетью по ладони. Наконец он произнес имя:

– Аммет!

– Да, хозяин? – откликнулся тихий голос у него над ухом.

– Я утратил расположение царя.

– Знаю, хозяин. Я видел. Мне очень жаль.

– Как мне его вернуть?

– Это дело непростое… Для начала, наверное, надо схватить этих разбойников из пустыни.

Хаба издал яростный возглас.

– Но мне нужно быть здесь! Я должен находиться при дворе! Остальные воспользуются случаем поговорить с Соломоном и еще сильнее расшатают мое положение! Ты видел эти рожи на холме? Хирам едва не плясал от радости, видя, как я пытаюсь оправдаться! – Он перевел дух и заговорил уже спокойнее: – К тому же у меня есть и другое дело. Мне нужно следить за царицей.

– Насчет этого не тревожься, – возразил тихий голос. – Гезери точно так же может являться с докладами в пустыню, как и куда-либо еще. Кроме того, в последние несколько дней ты уделял слишком много времени своим… второстепенным делам – и видишь, к чему это привело?

Волшебник заскрежетал зубами.

– Откуда мне было знать, что этот напыщенный глупец именно сегодня явится полюбоваться своим проклятым храмом? Мог бы хотя бы предупредить заранее!

– Он владеет Кольцом. Он ничем не обязан ни тебе, ни кому-либо другому.

– Ха! Думаешь, я этого не знаю?

Хаба стиснул свою плеть; кривые ногти глубоко впились в древнюю человеческую кожу. Он опустил голову. Что-то ласково погладило его по затылку.

– О, если бы только… если бы только…

– Я знаю, чего ты желаешь, дорогой хозяин. Но говорить об этом вслух небезопасно, даже здесь. Ты мельком видел Духа Кольца, ты знаешь, сколь он ужасен! Нужно быть терпеливым и верить в свои способности. Мы найдем способ это сделать.

Волшебник перевел дух, расправил плечи.

– Ты прав, дорогой Аммет, разумеется, ты прав. Просто так тяжко стоять и смотреть, как этот тщеславный, праздный…

– Давай лучше осмотрим клетки, – мягко произнес голос. – Это тебя успокоит. Но сперва, хозяин, мне хотелось бы обсудить еще одно. Что делать с Бартимеусом?

Хаба пронзительно взвыл.

– С этим гнусным джинном! Это по его милости нас выставили из Иерусалима! Гиппопотам, Аммет! На Храмовой горе – гиппопотам!

Он помолчал.

– И кстати, не кажется ли тебе, – медленно добавил он, – что он мордой и всем обликом отчасти походил на…

– Думаю, Соломон этого не заметил, – ответил тихий голос, – на наше счастье.

Хаба угрюмо кивнул.

– Что ж, я не раз подвергал Бартимеуса бичеванию за его проступки, но на этот раз бичевания недостаточно! Плеть для него чересчур легкое наказание!

– Совершенно с тобой согласен, хозяин. Это была последняя капля. На прошлой неделе он дурно обошелся с Гезери; он регулярно затевает раздоры между джиннами… Он заслуживает сурового наказания.

– Вывороченная Кожа, Аммет? Или Ящик Озириса?

– Это слишком мягкое… то слишком недолгое… Хозяин, – взмолился голос, – позволь, я с ним сам разберусь! Я алчу, я жажду. Меня так давно не кормили! Я избавлю тебя от этого негодяя и в то же время утолю свой голод.

Возле головы волшебника раздался влажный, чавкающий звук.

Хаба хмыкнул.

– Нет. Я предпочитаю, чтобы ты был голоден. Это делает тебя бдительнее.

– Прошу тебя, хозяин…

– Кроме того, все мои джинны понадобятся мне живыми, когда мы будем прочесывать пустыни в поисках разбойников. Не скули, Аммет. Я подумаю об этом. У нас будет достаточно времени на то, чтобы разобраться с Бартимеусом, когда мы вернемся в Иерусалим.

– Как тебе угодно… – злобно и обиженно отозвался голос.

До сих пор Хаба стоял, напряженно сгорбившись, согнувшись под гнетом всех бед, что так несправедливо обрушила на него судьба. Теперь же он распрямился, голос его снова зазвучал жестко и решительно.

– Сейчас пойдем готовиться к отъезду. Но сначала есть еще одно дело. Быть может, мы наконец-то получим хорошие вести…

Он щелкнул пальцами и произнес сложный набор слогов. Послышался отдаленный звон колокольчиков. Висевшие под потолком шары с бесами затрепетали, занавески на некоторых клетках побольше зашевелились.

Волшебник всмотрелся в темноту.

– Гезери?

Завоняло тухлыми яйцами, и в воздухе у границы пентакля материализовалось сиреневое облачко. На облачке сидел фолиот Гезери, который сегодня решил воплотиться в большого зеленого беса, с длинными острыми ушами и грушевидным носом. Он отвесил сложный, многоступенчатый, несколько шутовской поклон, на который Хаба не обратил внимания.

– Докладывай, раб!

Фолиот напустил на себя скучающий вид.

– Я побывал в Саве, как ты «потребовал». Я незримо бродил по улицам, прислушивался к разговорам. Я не пропустил мимо ушей ни единого шепота, ни единой брошенной мимоходом реплики, можешь быть уверен!

– Разумеется, иначе бы ты сгорел в Бедственном Огне!

– Ну да, я это имел в виду. – Фолиот почесал себе нос. – В результате я услышал массу бесполезного унылого вздора. Ну и жизнь у вас, у людей! Чем только вы не забиваете свои рыхлые маленькие мозги! Неужто вы не сознаете, как короток ваш век, как незначительно ваше место в огромной Вселенной? А вы беспокоитесь из-за приданого, зубного камня и цен на верблюдов!

Волшебник скупо улыбнулся.

– Избавь меня от этой философии, Гезери. Лично меня ничто из перечисленного не беспокоит. Меня интересует другое: что делает царица Балкида?

Гезери пожал костлявыми плечиками.

– Одним словом: ничего. В смысле, ничего необычного. Насколько я мог судить, она занята всем тем же, чем и всегда: медитирует в храмах, принимает торговцев, выслушивает прошения своих подданных. Обычная царская рутина. Уж я смотрел-смотрел, разнюхивал-разнюхивал, подслушивал всех и каждого. И что я узнал в результате? Ничегошеньки! Вообще никакой реакции.

– У нее осталось пять дней, – задумчиво произнес Хаба. – Пять дней… Ты уверен, что она не собирает войска? Не заботится об усилении обороны?

– Да какие войска? Какая оборона? – Фолиот насмешливо крутанул хвостом. – У этой Савы и армии-то нормальной нет – так, кучка жилистых девок, что толкутся вокруг царицы. А жрицы даже не потрудились окружить дворец узами, хотя бы на втором плане. Туда любой бес зайти может!

Волшебник погладил подбородок.

– Это хорошо. Очевидно, она намеревается уплатить выкуп. Рано или поздно все они поступают именно так.

– Ага, ну да, – сказал фолиот, развалившись на облаке. – А если так, отчего бы тебе меня не отпустить? Лично я по горло сыт этими призывами за тридесять земель. У меня от этого так голова раскалывается, ты не поверишь. И желваки вырастают в самых неожиданных местах. Вот, погляди! Аж сидеть неудобно!

– Возвращайся в Саву, раб! – рявкнул Хаба, отводя глаза. – Возвращайся и следи за тем, что там происходит! И не забудь сообщить мне, как только заметишь что-нибудь необычное. Вскоре я призову тебя снова, невзирая на желваки и прочее.