Текст книги "Полная иллюминация"

Автор книги: Джонатан Сафран Фоер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Когда мы возвратились к автомобилю, Сэмми Дэвис Наимладшая жевала на заднем сиденье хвост, а Дедушка снова производил храпунчики. «Дедушка, – сказал я, поправляя его руку, – мы обрели номер». Мне пришлось сдвинуть его с избытком насилия, чтобы его пробудить. Когда он сделал глаза открытыми, он не понял, где он. «Анна?» – спросил он. «Нет, Дедушка, – сказал я. – Это я, Саша». Он загорелся стыдом и спрятал от меня лицо. «Мы получили номер», – сказал я. «С ним все о'кей?» – спросил меня герой. «Да, он изнурен усталостью». – «Но завтра он будет о'кей?» – «Конечно». Но, по правде, Дедушка не был сам на себя не похож. А может, наоборот, похож. Я не знал, когда он похож на себя, а когда нет. Я вспомнил одну вещь, о которой мне сообщил Отец. Когда я был маленьким мальчиком, Дедушка говорил, что я похож на комбинацию Отца, Мамы, Брежнева и себя самого. Меня это всегда очень смешило, но только не в этот момент в автомобиле перед отелем в Луцке.

Я сказал герою не оставлять никаких чемоданов в машине. У людей в Украине есть одна плохая, но популярная привычка брать вещи без спроса. Я читал, что город Нью-Йорк очень опасный, но должен сказать, что Украина опаснее. Если хотите знать, кто вас охраняет от людей, которые берут без спроса, то это полиция. Если хотите знать, кто вас защищает от полиции, то это люди, которые берут без спроса. И нередко это одни и те же люди.

«Давайте поедим», – сказал Дедушка и приступил к вождению. «Ты голодный?» – спросил я героя, который вновь сделался сексуальным объектом Сэмми Дэвис Наимладшей. «Снимите ее с меня», – сказал он. «Голодный ли ты?» – повторил я. «Пожалуйста!» – взмолился он. Я позвал ее и, когда она не ответила, звезданул ей по морде. Она сдвинулась на свою половину сиденья, потому что теперь доуразумела, что значит быть тупой с неподходящим сексуальным объектом, и приступила к вытью. Думаешь, мне было не погано? «Я умираю от голода», – сказал герой, поднимая голову с колен. «Что?» – «Да, я голодный». – «Значит, ты голодный?» – «Да». – «Хорошо. Наш водитель…». – «Можешь называть его дедушкой. Все равно мы теперь одна братия». – «Вы с ним не братья». – «Братия. Я сказал: бра-ти-я». – «Что значит братия?» – «Сообщество». – «Что значит сообщество?» – «Компания». – «Компания – понимаю». – «Вот я и говорю: можешь называть его дедушкой».

Мы стали очень заняты разговором. Когда я развернулся обратно к Дедушке, я увидел, что он снова экзаменует Августину. Промежду ним и фотографией была печаль, и ничто на свете не пугало меня сильнее. «Мы поедим», – сообщил я ему. «Хорошо», – сказал он, держа фотографию в самой близи лица. Сэмми Дэвис Наимладшая упорствовала в вытье. «Только вот что», – сказал герой. «Что?» – «Вам следует знать…». – «Да?» – «Я… как бы это сказать…». – «Что?» – «Я…» – «Ты очень голодный, да?» – «Я вегетарианец». – «Я не понимаю». – «Я не ем мяса». – «Почему нет?» – «Просто не ем». – «Как ты можешь не есть мяса?» – «Не ем – и все». – «Он не ест мяса», – сообщил я Дедушке. «Нет, ест», – проинформировал он меня. «Нет, ешь», – соответственно проинформировал я героя. «Нет. Не ем». – «Почему нет?» – вновь осведомился я. «Просто не ем. Вообще». – «Свинина?» – «Нет». – «Мясо?» – «Никакого мяса». – «Бифштекс?» – «Нет». – «Куры?» – «Нет». – «Ты ешь телятину?» – «Боже упаси. Абсолютно никакой телятины». – «Как насчет колбасы?» – «И колбасу не ем». Я сообщил об этом Дедушке, и он презентовал мне очень обеспокоенный взгляд. «С ним что-то не так?» – спросил он. «С тобой что-то не так?» – спросил я героя. «Такой уж я есть», – сказал он. «Гамбургер?» – «Нет». – «Язык?» – «Так что он сказал с ним не так?» – спросил Дедушка. «Такой уж он есть». – «А колбасу он ест?» – «Нет». – «Не ест колбасы?!» – «Нет. Он говорит, что не ест колбасы». – «По правде?» – «Так он говорит». – «Но колбасу…» – «Я знаю». – «Ты, по правде, вообще не ешь колбасы?» – «Никакой колбасы». – «Никакой колбасы», – сообщил я Дедушке. Он закрыл глаза и попробовал положить руки вокруг живота, но из-за руля места для этого не было. Он выглядел так, как будто заболел из-за того, что герой отказывался есть колбасу. «Ладно, пусть он сам заключает, что ему есть. Мы пойдем в наиболее приближенный ресторан». – «Ты шмак», – проинформировал я героя. «Ты это слово употребляешь неправильно», – сказал он. «Нет, правильно», – сказал я.

«Что значит, он не ест мяса?» – спросила официантка, и Дедушка положил голову себе в руки. «С ним что-то не так?» – спросила она. «С которым? С тем, что не ест мяса, с тем, у кого голова в руках, или с сукой, жующей свой хвост?» – «С тем, что не ест мяса». – «Такой уж он есть». Герой спросил, о чем мы разговариваем. «У них ничего нет без мяса», – проинформировал я его. «Он вообще никакого мяса не ест?» – вновь осведомилась у меня официантка. «Ну, такой уж он есть», – сообщил я ей. «Колбасу?» – «Никакой колбасы», – ответил официантке Дедушка, разворачивая головой отсюда туда. «Может, тебе съесть немного мяса, – предложил я герою, – потому что у них нет ничего, что не мясо». – «Даже картошки или что-нибудь типа того?» – спросил он. «У вас есть картошка? – спросил я официантку. – Или что-нибудь типа того?» – «Картошку даем только с мясом», – сказала она. Я сообщил об этом герою. «А просто тарелку картошки нельзя получить?» – «Что?» – «Не могу ли я получить две-три картошки без мяса?» – спросил я официантку, и она сказала, что пойдет к повару и осведомится. «Спроси, ест ли он печень?» – сказал Дедушка.

Официантка возвратилась и сказала: «Вот что я имею вам сказать. Мы можем сделать уступку и дать ему две картошки как основное блюдо, но только в сопровождении мяса в качестве гарнира. Повар говорит, что это обсуждению не подлежит. Ему придется съесть». – «Две картошки хватит?» – спросил я героя. «О, более чем». Мы с Дедушкой оба заказали по свиному бифштексу и еще один для Сэмми Дэвис Наимладшей, которая становилась все общительнее с ногой героя.

Когда еда прибыла, герой попросил меня удалить мясо с его тарелки. «Я бы предпочел до него не дотрагиваться», – сказал он. Это дало мне по нервам по максимуму. Если хотите знать, почему, то это потому, что я посчитал, что герой посчитал, что он был слишком хорош для нашей еды. Я взял мясо с его тарелки, потому что знал, что Отец пожелал бы, чтобы я поступил именно так, и я ничего не изрек. «Скажи ему, что завтра мы начнем очень рано», – сказал Дедушка. «Рано?» – «Чтобы у нас было как можно больше дневных часов на поиски. Ночью будет емкотрудно». – «Мы завтра начнем очень рано», – сказал я герою. «Это хорошо», – сказал герой, лягнув ногой. Я был очень фраппирован желанием Дедушки выдвинуться в путь рано утром. Он ненавидел не пребывать на покое запоздночь. Он вообще ненавидел не пребывать на покое. Он также ненавидел Луцк, и автомобиль, и героя, и, с недавнего времени, меня. Чем раньше мы выедем, тем больше времени ему предстояло среди всего этого не спать. «Дай мне проинспектировать его карты», – сказал он. Я попросил у героя карты. Запуская руку в свою пидараску, он снова лягнул ногой, что заставило Сэмми Дэвис Наимладшую войти в общение с ножкой стола, и сдвинуло с мест тарелки. Одна из картошек героя устремилась к полу. Достигнув пола, она произвела звук. ШЛЕП. Потом она перекувырнулась, а потом стала неподвижной. Мы с Дедушкой проэкзаменовали друг друга. Я не знал, что делать. «Случилась ужасная вещь», – сказал Дедушка. Герой продолжал лицезреть картошку на полу. Это был грязный пол. Это была одна из двух его картошек. «Это чудовищно, – сказал Дедушка совсем тихо и отодвинул в сторону свою тарелку. – Чудовищно». Он был прав.

Официантка возвратилась к нашему столу с колами, которые мы заказали. «Вот ваши…», – начала она, но затем засвидетельствовала картошку на полу и удалилась со свистом пули. Герой продолжал лицезреть картошку на полу. Я не знаю наверняка, но прикидываю, что он прикидывал, что он мог бы ее поднять, положить обратно на тарелку и съесть, или он мог бы оставить ее на полу, уверить себя в том, что недоразумения не происходило, съесть свою единственную картошку и сфальсифицировать радость, или он мог бы отпихнуть ее ногой к Сэмми Дэвис Наимладшей, которой хватало аристократизма не слизывать ее с грязного пола, или он мог бы сообщить официантке о добавке, что означало бы еще один кусок мяса, который мне пришлось бы удалять с его тарелки, потому что мясо ему отвратительно, или он мог бы просто съесть кусок мяса, удаленный с его тарелки ранее, на что я надеялся. Но то, что он сделал, не было ни одной из этих вещей. Если хотите знать, что он сделал, то он не сделал ничего. Мы оставались в молчании, продолжая лицезреть картошку. Дедушка вставил в нее вилку, поднял с пола и положил себе на тарелку. Он разрезал ее на четыре части и дал одну Сэмми Дэвис Наимладшей, одну мне и одну – герою. Он отрезал часть от своей части и съел ее. Потом он посмотрел на меня. Мне не хотелось, но я знал, что надо. Сказать, что это не было объедением, было бы преувеличением. Потом мы посмотрели на героя. Он посмотрел на пол, а потом на свою тарелку. Он отрезал часть от своей части и посмотрел на нее. «Добро пожаловать в Украину», – сказал ему Дедушка и звезданул меня по спине, что было вещью, доставившей мне усладу. Потом Дедушка начал смеяться. «Добро пожаловать в Украину», – перевел я. Потом я начал смеяться. Потом герой начал смеяться. Мы смеялись долго и усиленно. Мы завладели вниманием всех, кто был в ресторане. Мы смеялись усиленно и еще усиленнее. Я засвидетельствовал, что каждый из нас фабриковал в глазах слезы. Но много времени должно было уйти в зад, чтобы я до-уразумел, что у всех нас были различные причины для смеха, у каждого – своя, и ни одна из этих причин не имела отношения к картошке.

Есть кое-что, о чем я не упомянул ранее и о чем сейчас подходящий случай упомянуть. (Пожалуйста, Джонатан, я умоляю тебя не экспонировать это ни одной душе. Не знаю, почему я пишу здесь об этом.) Однажды ночью я возвратился домой из знаменитого ночного клуба и пожелал лицезреть телевизор. Я удивился, услышав, что телевизор уже включен, потому что было запоздночь. Я помыслил, что это был Дедушка. Как я уже проиллюминировал ранее, он очень часто приходил в наш дом, когда не мог отойти на покой. Это было до того, как он пришел насовсем. Случалось то, что он приступал к отходу на покой, лицезрея телевизор, но потом, через несколько часов, поднимался и возвращался к себе домой. Если я сам не мог отойти на покой и, не могя отойти на покой, слышал Дедушку лицезреющим телевизор, я не знал на другой день, был ли он в доме накануне ночи. Возможно, он был там каждую ночь. Поскольку я этого не знал, я думал о нем как о призраке.

Я никогда не приветствовал Дедушку во время лицезрения телевизора, потому что не хотел к нему вмешиваться. Поэтому в ту ночь я шел медленно и без звуков. Я был уже на четвертой ступеньке, когда услышал что-то странное. Это был не совсем плач. Это был полуплач. Я с медленностью погрузился на четыре ступеньки вниз. Я прошел на цыпочках через кухню и стал обозревать из-за угла промежду кухней и телевизионной. Первым я освидетельствовал телевизор. Он экспонировал футбольный матч. (Я не помню, кто состязался, но уверен, что наши выигрывали.) Я освидетельствовал руку на стуле, в котором Дедушка любит лицезреть телевизор. Но это была не Дедушкина рука. Я попытался увидеть больше и чуть не перевернулся. Я знаю, что мне следовало распознать звук, который был полуплачем. Это был Игорек. (До чего же я тупой дурак.)

Это сделало меня страдающим человеком. И я вам скажу, почему. Я знал, почему он полуплакал. Знал очень хорошо и хотел подойти к нему и сказать, что я тоже, случалось, полуплакал, совсем как он, и что сколько бы ему ни казалось, что он никогда не вырастет, чтобы, подобно мне, быть человеком высшей пробы, с избытком подружек и стольких многих знаменитых мест для посещения, – он вырастет. Он будет в точности, как я. И посмотри на меня, Игорек, синяки проходят, и ненависть проходит, и уверенность, что ты получаешь в жизни только то, что заслуживаешь, тоже.

Но я не мог сообщить ему ни одной из этих вещей. Я сел насестом на полу кухни, всего в нескольких метрах расстояния от него, и приступил к смеху. Я не знаю, почему я смеялся, но я не мог остановиться. Я нажал рукой на рот, чтобы не фабриковать шума. Мой смех становился больше и больше, пока у меня не скрутило живот. Я предпринял попытку встать, чтобы пойти к себе в комнату, но побоялся, что мне будет слишком тяжело удержать под контролем смех. Я оставался там много-много минут. Мой брат упорствовал в полуплаче, отчего мой молчаливый смех все усиливался. Теперь я в состоянии понять, что точно такой же смех произошел со мной в ресторане Луцка, смех, в котором был тот же мрак, что в смехе Дедушки и смехе героя. (Прошу о снисходительности за это написание. Возможно, я удалю его до того, как отпочтую тебе эту часть. Прости.) Что же до Сэмми Дэвис Наимладшей, то она свою часть картошки так и не съела.

Мы с героем столько много говорили за ужином, в основном об Америке. «Сообщи мне о вещах, которые есть у вас в Америке», – сказал я. «О чем ты хочешь узнать?» – «Мой друг Грегори информирует меня, что в Америке много хороших школ для бухгалтерии. Это правда?» – «Наверное. Я точно не знаю. Могу узнать для тебя, когда вернусь». – «Спасибо», – сказал я, потому что теперь у меня в Америке был контакт и мне не грозило одиночество, а затем: «Что ты хочешь производить?» – «Что я хочу производить?» – «Да. Кем ты станешь?» – «Не знаю». – «Еще как знаешь». – «Всем понемногу». – «Что значит всем понемногу?» – «Я еще не решил». – «Отец информирует меня, что ты пишешь книгу об этой поездке». – «Я люблю писать». Я звезданул его в спину. «Ты писатель!» – «Шшшшш». – «Но ведь это хорошая карьера, да?» – «Что?» – «Написание. Очень благородная». – «Благородная? Я не знаю». – «Какие-нибудь из твоих книг опубликовали?» – «Нет, но я еще очень молод». – «Какие-нибудь из твоих рассказов опубликовали?» – «Нет. Ну, есть один или два». – «Как ты их обозвал?» – «Проехали». – «Это первосортный заголовок». – «Нет. Это я тебе говорю – проехали». – «Мне бы очень хотелось прочесть твои рассказы». – «Вряд ли они тебе понравятся». – «Почему ты это говоришь?» – «Они даже мне не нравятся». – «А-а». – «Это школярские вещи». – «Что значит школярские вещи?» – «Это ненастоящие рассказы. Я еще только учился писать». – «Но однажды ты научишься, как писать». – «Надо надеяться». – «Это как стать бухгалтером». – «Возможно». – «Почему ты хочешь писать?» – «Я не знаю. Раньше я думал, что это то, ради чего я родился. Нет, так я, конечно, никогда не думал. Это просто расхожее выражение». – «Нет, не выражение. Я вправду чувствую, что рожден, чтобы быть бухгалтером». – «Тебе везет». – «Возможно, ты рожден, чтобы писать?» – «Не знаю. Может быть. У нас так не принято говорить. Дешевка». – «Так говорить принято и не дешевка». – «Очень трудно себя выразить». – «Я это понимаю». – «Я хочу себя выразить». – «То же верно и обо мне». – «Я ищу свой голос». – «Он у тебя во рту». – «Я хочу делать что-то, чего не придется стыдиться». – «Что-то, чем ты бы гордился, да?» – «Необязательно. Я только не хочу, чтобы было стыдно». – «Есть много русских писателей высшей пробы, да?» – «О, да, конечно. Полно». – «Толстой, да? Он написал Войну, и еще он написал Мир – книги высшей пробы, и еще он получил Нобелевскую премию Мира за писательство, если я не так ошибаюсь». – «Толстой. Белый. Тургенев». – «Вопрос». – «Да?» – «Ты пишешь, потому что у тебя есть что сказать?» – «Нет». – «И если мне будет позволено коснуться другой темы: сколько валюты получает бухгалтер в Америке?» – «Точно не знаю. Но полагаю, что много, если он или она хороши в своем деле». – «Она!» – «Или он». – «Есть ли в Америке бухгалтеры негры?» – «Есть бухгалтеры афроамериканцы. Лучше не надо употреблять этого слова, Алекс». – «А гомосексуальные бухгалтеры?» – «Гомосексуальное есть все. Есть даже гомосексуальные мусорщики». – «Сколько валюты получает гомосексуальный бухгалтер негр?» – «Тебе не следует употреблять это слово». – «Какое слово?» – «После слова бухгалтер». – «Что?» – «Слово на «н». Дело не в слове, а в…» – «Негр?» – «Шшшш». – «Я торчу от негров». – «Тебе, правда, не стоит так говорить». – «Но я от них торчу до предела. Они люди высшего сорта». – «Все дело в слове. У него отрицательная окраска». – «У негра?» – «Пожалуйста». – «Что отрицательного в окраске негра?» – «Шшшш». – «Сколько стоит чашка кофе в Америке?» – «О, по-разному. Может стоить доллар». – «Один доллар! Это же задаром! В Украине чашка кофе стоит пять долларов!» – «Но я еще не упомянул о капучинах. Они могут стоить и пять, и шесть долларов». – «Капучино, – сказал я, повышая руки над головой, – нету на него максимума». – «Есть ли в Украине латте?» – «Что такое латте?» – «О, в Америке на него сейчас самая мода. Серьезно, его можно купить повсюду». – «Есть ли в Америке мокко?» – «Конечно, но его пьют одни дети. Мокко не так моден в Америке». – «Да, здесь почти то же самое. Еще у нас есть мокачино». – «Да, конечно. В Америке они тоже есть. Эти могут стоить и семь долларов». – «Пользуются ли эти вещи большой любовью?» – «Мокачино?» – «Да». – «Я думаю, они для людей, которые хотят пить напиток с кофе, но также любят горячий шоколад». – «Я это понимаю. Как насчет девочек в Америке?» – «Как насчет девочек?» – «Они очень неформальны со своими передками, да?» – «Так многие думают, но никому из тех, кого я знаю, такие не попадались». – «Ты очень часто предаешься плотским утехам?» – «А ты?» – «Это я у тебя осведомился. Часто?» – «А ты?» – «Я осведомился первее. Часто?» – «Вообще-то нет». – «Что ты имеешь под вообще-то нет?» – «Я не монах, но и не Джон Холмс[4]4
  Джон Холмс – легенда американской порноиндустрии, актер, обладатель неправдоподобно длинного пениса.


[Закрыть]». – «Я знаю об этом Джоне Холмсе». Я развел руки по сторонам. «С пенисом высшей пробы». – «Он самый», – сказал он и засмеялся. Я его развеселил своей шутихой. «В Украине такой пенис имеет каждый». Он опять засмеялся. «Даже женщины?» – спросил он. «Это твоя шутиха?» – спросил я. «Да», – сказал он. Тогда я засмеялся. «У тебя когда-нибудь была девушка?» – спросил я героя. «А у тебя?» – «Это я у тебя осведомляюсь». – «Вроде как была», – сказал он. «Что ты знаменуешь своим вроде как?» – «Ничего формального. Не то, чтобы прямо девушка-девушка. Я встречался с одной или двумя. Не хочу обязательств». – «Мои дела в таком же состоянии, – сказал я. – Я тоже не хочу обязательств. Не хочу быть прикованным наручниками только к одной». – «Точно, – сказал он. – В смысле, я с девочками развлекался». – «Конечно». – «Минетики». – «Да, конечно». – «Но когда у тебя девушка, ну, ты знаешь». – «Я очень хорошо знаю».

«Вопрос, – сказал я. – Ты думаешь, что женщины в Украине высшей пробы?» – «Я пока очень немногих видел. – «У вас в Америке есть такие же?» – «В Америке что хочешь можно найти». – «Я об этом слышал. У вас в Америке много мотоциклов?» – «Конечно». – «А факсов?» – «Повсюду». – «У тебя есть факс?» – «Нет. Факсы очень passé». – «Что значит passé?» – «Они несовременны. С бумагой столько возни». – «Возни?» – «Хлопот». – «Я понимаю, о чем ты сообщаешь, и гармонизирую. Я бы тоже не стал пользоваться бумагой. Меня от нее сразу в сон клонит». – «А у меня от нее беспорядок». – «Да, это правда, сначала беспорядок, а потом сон». – «Другой вопрос. Есть ли у большинства молодых людей в Америке внушительные автомобили? Лотус Эспри Ви-8 с Двойным Турбо?» – «Вообще-то нет. У меня, во всяком случае. У меня говнистая Тойота». – «В смысле, коричневая?» – «Нет, это такое выражение». – «Как может автомобиль быть выражением?» – «Говенный может. Мой и воняет говном, и выглядит говенно». – «А если ты хороший бухгалтер, ты можешь купить внушительную машину?» – «Несомненно. Хороший бухгалтер может купить практически все, что захочет». – «Какая у хорошего бухгалтера жена?» – «Кто его знает». – «С тугими сиськами?» – «С уверенностью не скажу». – «Но допускаешь?» – «Не исключаю». – «Я от них торчу. Я торчу от тугих сисек». – «Но бывают еще бухгалтеры – иногда даже и очень хорошие, – у которых уродливые жены. Так уж в жизни устроено». – «Если бы Джон Холмс был первосортным бухгалтером, за него бы любая замуж пошла, да?» – «Наверное». – «У меня очень большой пенис». – «О'кей».

После ужина в ресторане мы поехали обратно в отель. Я уже знал, что отель не отличается внушительностью. В нем не было ни зоны для плавания, ни знаменитой дискотеки. Когда мы сделали открытой дверь в номер, я ощутил, что герой огорчен. «Симпатично, – сказал он, потому что ощутил, что я ощущаю, что он огорчен. – Серьезно. Это ведь только на одну ночь». – «У вас в Америке нет таких отелей!» – запустил я шутиху. «Нет», – сказал он и засмеялся. Мы были совсем как друзья. Насколько я могу упомнить, я впервые почувствовал себя всецело хорошо. «Убедись, что ты обезопасил дверь, когда мы пойдем к себе в номер, – сообщил я ему. – Не хочу делать тебя оцепеневшим от ужаса человеком, но здесь слишком много людей, которые любят брать вещи американцев без спроса, а также устраивать им киднепинг. Спокойной ночи». Герой опять засмеялся, но это потому, что не знал, что это не было шутихой. «Пошли, Сэмми Дэвис Наимладшая», – призвал суку Дедушка, но она не отошла от двери. – Пошли». Ничего. «Пошли!» – пророкотал он, но она не сместилась. Я попробовал для нее спеть, чем она обычно услаждается, особенно когда я пою «Билли Джин» Майкла Джексона. «Ши из джаст э герл ху клеймз зет айм зе уан».[5]5
  She is just a girl who thinks that I am the one – первая строчка песни Майкла Джексона.


[Закрыть] Но ничего. Она только сильнее толкнула головой дверь в номер героя. Дедушка предпринял попытку удалить ее силой, но она приступила к вытью. Я постучал в дверь, и у героя изо рта торчала зубная щетка. «Сегодня вечером Сэмми Дэвис Наимладшая будет производить храпунчики вместе с тобой», – сообщил я ему, хотя знал, что это не увенчается успехом. «Нет», – сказал он и больше ничего не сказал. «Она отказывается покидать твою дверь», – сообщил я ему. «Тогда пусть спит в коридоре». – «Ты мог проявить благотворительность». – «Не заинтересован». – «Всего на одну ночь». – «И на одну это слишком. Она меня убьет». – «Это маловероятно». – «Она же чокнутая». – «Да, я не могу оспаривать, что она чокнутая. Но она также и сострадательная». Я знал, что мне не удастся возобладать. «Слушай, – сказал герой, – если она хочет спать в номере, я с радостью посплю в коридоре. Но если в номере я, то я в номере один». – «Возможно, вы оба могли бы спать в коридоре», – предложил я.

Оставив героя и суку отходить на покой (героя – в номере, суку – в коридоре), мы с Дедушкой пошли вниз в отельный бар, чтобы выпить водки. Это было Дедушкино предложение. По правде, я испытывал миниатюрный страх быть с ним один на один. «Он хороший парень», – сказал Дедушка. Я не ощутил, осведомляется ли он или наставляет. «Вроде хороший», – сказал я. Дедушка задвигал рукой по лицу, которое за день стало покрыто волосом. Тогда-то я и заметил, что руки у него по-прежнему дрожали, что они продолжали дрожать весь день. «Мы должны несгибаемо постараться ему помочь». – «Должны», – сказал я. – «Мне бы очень хотелось найти Августину», – сказал он. «И мне тоже».

Больше мы в ту ночь не разговаривали. Мы выпили каждый по три водки и посмотрели прогноз погоды, который был в телевизоре за баром. Завтра погоду обещали нормальную. Меня это умиротворило. Это сделает поиск более проще. После водки мы пошли наверх к нашему номеру, который был с фланга от номера героя. «Я буду отходить на покой на кровати, а ты будешь отходить на покой на полу», – сказал Дедушка. «Конечно», – сказал я. «Я сделаю свой будильник на шесть утра». – «Шесть?» – осведомился я. Если хотите знать, почему я осведомился, то это потому, что для меня шесть – это не утро, а запоздночь. «Шесть», – сказал Дедушка, и я знал, что это был конец разговора.

Пока Дедушка полоскал зубы, я пошел убедиться, что все было приемлемо с номером героя. Я послушал у двери, чтобы определить, приступил ли он к производству храпунчиков, и не услышал ничего абнормального, только ветер, проникающий в окна, и звук насекомых. Хорошо, сказал я своему лобному месту, он на покое основательно. С утра он не будет изнурен усталостью. Я попытался сделать дверь приоткрытой, чтобы убедиться, что он ее обезопасил. Она приоткрылась частично, и Сэмми Дэвис Наимладшая, которая по-прежнему была в сознании, проникла внутрь. Я пронаблюдал, как она улеглась рядом с кроватью, на которой мирно покоился герой. Это приемлемо, подумал я, и закрыл дверь в молчании. Я прошел обратно в номер себя и Дедушки. Огни были уже потушены, но я ощутил, что он еще не отошел на покой. Он ворочался всем телом. Простыни двигались и подушки шумели, когда он ворочался снова и снова, снова и потом опять. Я слышал его большое дыхание. Я слышал движение его тела. Так продолжалось всю ночь. Я знал, почему он не может отойти на покой. Это была та же причина, по которой и я не мог отойти на покой. Мы оба рассматривали один и тот же вопрос: что он делал во время войны?