Текст книги "Деревянное море"

Автор книги: Джонатан Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Джонатан Кэрролл
Деревянное море

Посвящается Айфаху[1]1
  Посвящается Айфаху Второму в Аугартенском раю. – Собака Айфах была названа в честь IFAH (International Federation for Animal Health) – Международной федерации ветеринарного здравоохранения.


[Закрыть] Второму в Аугартенском раю[2]2
  Аугартен – старинная венская фабрика по производству фарфора; под тем же названием существует и отель в австрийских Альпах.


[Закрыть]

ОЛД-ВЕРТЬЮ

Никогда не покупайте желтую одежду или дешевую кожу. Это мое кредо, правда, не единственное. Знаете, на что я люблю смотреть? Как люди себя гробят. Поймите меня правильно: я говорю не о тех несчастных сукиных детях, которые прыгают из окон или засовывают свои безмозглые головы в пластиковые мешки, чтобы задохнуться. И не о боях без правил, когда взбесившиеся бритоголовые рвут друг друга зубами. Я говорю о любом прохожем на улице, с лицом цвета асфальта, закуривающем «Кэмел» и при первой же затяжке заходящемся кашлем, от которого его душа, того и гляди, выскочит из тела. Ну, ты даешь, парень! Да здравствуют никотин, упрямство и потакание своим страстишкам.

«Давай-ка еще одну порцию, приятель!» – напевает его величество Холестерин, усевшийся в самом дальнем углу бара. Нос у него как морковка, а давление такое, что хватит отправить его со всем семейством прямехонько в Аид к Плутону. Удовольствие, изобилие, полнота. Инфаркт переселит его на тот свет всего за несколько секунд. Холодное пиво в кружках из толстого стекла и запах жарящихся бифштексов пребудут с ним до его смертного часа. Игра стоит свеч. Я с ним.

Моя жена Магда говорит: мне все слова, что горох о стену. Но я ведь прекрасно все понимаю, просто не всегда соглашаюсь. Олд-вертью – прекрасный тому пример. Вот представьте: однажды в участок является некий тип с собакой – ты таких сроду не видал, а ему, видать, нравится. Это какая-то помесь, но больше всего в ней от питбуля; весь он покрыт пятнами, коричневыми и темными, ну не собака, а настоящий «мраморный» торт. Но больше ничего нормального у этого пса нет, потому что у него три с половиной ноги, один глаз и дышит он как-то странно. Вроде как одной стороной рта, но точно сказать нельзя. Когда он выдыхает, то вроде как «Мишель» потихоньку насвистывает[3]3
  Когда он выдыхает, то вроде как «Мишель» потихоньку насвистывает. – «Michelle» – песня Beatles с альбома «Rubber Soul» (1965), лауреат «Грэмми» 1966 г. в категории «Лучшая песня».


[Закрыть]. На голове два глубоких шрама. В общем, видок такой, что все мы на него молча глазеем, как если б он только что прилетел из преисподней на «конкорде».

И вот страшилище это щеголяло изящным ошейником из красной кожи, на котором висело маленькое серебряное сердечко с гравировкой «Олд-вертью»[4]4
  …серебряное сердечко с гравировкой «Олд-вертъю». Именно в такой орфографии. – Old Virtue (англ.) – старая добродетель; на ошейнике же выгравировано «Old Vertue».


[Закрыть]. Именно в такой орфографии. И все. Ни имени хозяина, ни адреса или телефона. Только Олд-вертью. Пес едва держался на ногах. Он тут же рухнул на пол и засопел. Парень, который его привел, сказал, что тот спал на автомобильной стоянке у супермаркета «Гранд юнион». Он понятия не имел, что с этим страшилой делать, но чувствовал: оставь его там – и тот кончит жизнь под колесами, вот он его и притащил к нам.

Все решили, что надо его отправить в ближайший приют для животных и забыть о нем раз и навсегда. Но для меня это была любовь с первого взгляда. Я ему устроил ложе в своем кабинете, купил собачьего корма и пару оранжевых мисок. Он продрых почти без просыпа двое суток подряд. А просыпаясь изредка, смотрел на меня со своего ложа печальными глазами. Вернее, глазом. Когда кто-то спросил, почему я его здесь держу, я отвечал, пес будет здесь жить – и баста. Ну, а поскольку я начальник полиции, никто и не думал возражать.

Кроме моей жены. Магда считает, животные годятся только в пищу, и с трудом выносит славного кота, который живет у нас уже много лет. Узнав, что я приютил в своем кабинете трехногий одноглазый «мраморный» торт, она пришла взглянуть на него. Она как-то слишком уж долго на него смотрела, выпятив нижнюю губу. Плохой знак.

– Чем они страшней, тем тебе милей, да, Фрэн?

– Этот пес – ветеран, радость моя. Он воевал.

– В Северной Корее дети мрут с голоду, а ты тут откармливаешь дворнягу.

– Так пришли сюда этих детишек, он с ними поделится своим «Альпо».

– Ты – дворняга еще почище, чем он, Фрэнни.

Дочь Магды, Паулина, стоявшая рядом с матерью, начала хихикать. Нас это удивило, мы посмотрели на нее с любопытством – Паулина вообще ни над чем не смеется. Полное отсутствие чувства юмора. Если ей и случается засмеяться, то причина, как правило, бывает нелепой или абсолютно неподходящей для смеха. Странная девчонка – изо всех сил старается остаться незаметной. Я втайне про себя зову ее Тенью.

– Что тебя так развеселило?

– Фрэнни. Всегда сворачивает налево, когда остальные идут направо. А что такое с твоей собакой? Что она делает?

Я повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Олд-вертью умирает.

Он сумел встать, но все три его лапы сильно дрожали. Голова у него опустилась и дергалась вверх-вниз, словно он говорил кому-то «нет».

Паулина, естественно, захихикала.

Вертью перестал мотать головой, поднял ее и посмотрел на нас. На меня. Он посмотрел прямо мне в глаза и подмигнул. Богом клянусь. Старый пес подмигнул мне, как если бы у нас была общая тайна. Потом опрокинулся на бок и умер. Три его лапы несколько раз дернулись в воздухе, потом медленно подтянулись к туловищу. Сразу было ясно, куда он отправился.

Никто из нас не произнес ни слова – мы только смотрели на бедолагу. Наконец Магда подошла и наклонилась над ним.

– Вот беда, не стоило мне плохо о нем говорить.

Мертвая собака пукнула. Звук был долгий – последний выдох сбился с пути. Магда отпрянула и бросила на меня сердитый взгляд.

Паулина скрестила руки на груди.

– Ну и дела! Две секунды назад был жив, а теперь его нет. Я никогда не видала, как умирают.

Одно из немногих преимуществ молодости. Когда тебе семнадцать, смерть кажется далекой, как звезда, до которой бог знает сколько световых лет, – и через самый мощный телескоп не разглядишь. А потом становишься старше и обнаруживаешь, что никакая это не далекая звезда, а огромный астероид, который скоро проломит тебе башку.

– И что теперь, доктор Дулитл[5]5
  Доктор Дулитл – доктор, понимающий язык животных, из повестей-сказок Хью Лофтинга (1886-1947); первые девять вышли в 1920-1928 гг., по книжке в год, а две заключительные – в 1933 и 1948 гг. Русским переложением нескольких повестей цикла является «Айболит» К. Чуковского (1929).


[Закрыть]?

– Теперь, наверно, мне придется его похоронить.

– Надеюсь, не у нас на заднем дворе.

– По-моему, самое лучшее место – под твоей подушкой.

Мы улыбнулись, глядя друг другу в глаза. Она чмокнула воздух между нами.

– Пошли, Паулина. У нас куча дел.

Магда вышла, но Паулина не торопилась. Медленно пятясь к двери, она, как загипнотизированная, не отрывала взгляда от пса. У дверей она остановилась, чтобы вглядеться еще. За дверью моего кабинета раздался громкий взрыв смеха. Очевидно, Магда поделилась с остальными печальной новостью.

– Догоняй маму, Паулина. Мне надо его во что-нибудь завернуть и унести отсюда.

– А где ты собираешься его хоронить?

– Где-нибудь на берегу реки. Чтобы вид был красивый.

– А это не будет нарушением закона – хоронить его там?

– Если вдруг я себя на этом поймаю, обязательно арестую.

Последняя моя фраза вывела ее из транса, она ушла.

Даже мертвый он выглядел бойцом. Какую бы жизнь он ни вел, к финишной ленточке подошел на всех четырех (вернее, трех) и умер стоя. Истратил все свои силы, без остатка. Это было ясно с первого же взгляда на него. Голова вжата в плечи, глубокие шрамы на макушке зловеще розовеют. Хотел бы я знать, в какой переделке этот бедняга получил их, черт побери.

Наклонившись, я осторожно накрыл пса дешевым одеялом и медленно перевалил его тело. Оно было тяжелым, обмякшим. Его здоровая передняя лапа вдруг высунулась наружу. Заталкивая ее назад, я ее слегка пожал.

– Меня зовут Фрэнни. Сегодня я носильщик твоих лап.

Я поднял узел и понес его к двери. Она вдруг распахнулась, и в проеме показался патрульный Большой Билл Пегг, изо всех сил старавшийся подавить улыбку.

– Помочь, шеф?

– Нет, сам управлюсь. Открой только дверь пошире.

Снаружи толпились несколько человек. Мой выход они сопроводили бурными аплодисментами.

– Очень смешно.

– На твоем месте я не стал бы открывать зоомагазин, Фрэнни.

– Что это у тебя там в одеяле? Никак поросята?

– Хорош гость, нечего сказать: возьми да и умри прямо у радушных хозяев.

– Вы, ребята, просто завидуете, что он помер не у вас, а у меня в кабинете, – сказал я на ходу.

Взрывы хохота и шутки неслись мне вслед. Олд-вертью оказался довольно увесистым. И уложить его в машину было совсем непросто. Я сначала опустил его на крышку багажника и полез в карман за ключами. Сунул один из них в замочную скважину, послышался щелчок – и все. Тело не давало крышке подняться. Я приподнял узел на плечо и снова повернул ключ. На этот раз крышка поднялась. И в эту самую минуту над моим левым ухом раздался громовой глас:

– Почему ты кладешь эту собаку к себе в багажник, Фрэнни?

– Потому что она мертвая, Джонни. Я ее хочу похоронить.

Джонни Петанглс, наш городской придурок, на цыпочках подобрался к машине и заглянул через мое плечо в багажник.

– Можно и я с тобой? Поглядеть хочется.

– Нет, Джон, – я пытался прислонить Вертью к одной из стенок багажника, чтобы его не кидало туда-сюда на ходу, но кто-то мне мешал.– Джон, двигай отсюда! Тебе что, делать нечего?

– Ага. Где ты хочешь его похоронить, Фрэнни? На кладбище?

– Кладбище только для людей. Я еще не решил. Можешь ты наконец подвинуться, чтобы я его здесь устроил?

– Как ты его собираешься устроить, если он мертвый?

Я замер и закрыл глаза.

– Джон, как насчет гамбургера?

– Это было бы расчудесно.

– Заметано, – я вынул из кармана пятидолларовую бумажку и протянул ему. – Купи гамбургер, а когда с ним покончишь, отправляйся ко мне домой и помоги Магде с дровами, идет?

– Идет, – он зажал деньги в кулаке, но с места не сдвинулся. – Возьми меня с собой. Я буду себя вести тихо-тихо.

– Джонни, мне, видно, придется тебя пристрелить.

– Вот всегда ты так, – он посмотрел на часы с портретом Арнольда Шварценеггера, которые я ему подарил несколько лет назад, когда он болел Терминатором. – Сколько у меня времени, прежде чем я должен буду помогать Магде? Не люблю быстро есть. У меня от этого газы.

– Можешь не торопиться, – я похлопал его по плечу и открыл дверцу машины.

– Не знал, что у тебя пес в дружках, Фрэнни.

– Собаки умеют любить, Джон. Об этом пишут в книгах.

Отъезжая, я взглянул в зеркальце заднего вида. Он махал мне вслед рукой, как это делал бы ребенок, – его кисть ритмично двигалась вверх-вниз.

Магда считает, что о характере человека можно судить по тому, что лежит у него в машине. Остановившись у светофора на Эйприл-авеню, я посмотрел на пассажирское сиденье и увидел вот что: три нераспечатанные пачки «Мальборо», дешевый сотовый телефон с треснувшим от частых падений корпусом, сборник рассказов Джона О'Хары[6]6
  Джон О'Хара (1905-1970) – американский писатель-натуралист гротескно-иронической школы, родом из пенсильванского городка Потсвилл, фигурирующего во многих его произведениях под названием Гибсвилл; лауреат Национальной книжной премии США за роман «Улица Сев. Фредерик, 10» (1955).


[Закрыть] в бумажной обложке, запечатанный конверт со штампом городской больницы, содержащий результаты обследования с применением бариевой клизмы. В бардачке лежала упаковка мятных леденцов «Элтойдс» для освежения дыхания, видеокассета с фильмом «Вокруг света за восемьдесят дней»[7]7
  «Вокруг света за восемьдесят дней» – из множества киноверсий одноименного романа (1873) Жюля Верна (1828-1905) наверняка имеется в виду американская экранизация 1956 г.: режиссер Майкл Андерсон, в главных ролях Дэвид Наивен, Кантинфлас.


[Закрыть] и компакт-диски с музыкой семидесятых, которую никто, кроме меня, не стал бы слушать. Единственными интересными вещами в моей машине были пистолет «беретта» у меня под мышкой и мертвая собака в багажнике. Результат этого беглого осмотра меня огорчил. Что, если бы мы жили у подножия Везувия и тот прямо сейчас надумал бы извергнуться еще раз? Погребенный под слоем лавы и пепла в своем двухтонном гробу марки «форд» я бы в идеальном виде сохранился для будущего. Спустя несколько тысячелетий археологи, откопав меня, принялись бы строить догадки, что я был за человек, исходя из содержимого моей машины: сигареты, компакт-диск группы КС the Sunshine Band[8]8
  КС the Sunshine Band – диско-группа из Майами, выпустившая множество хитов во второй половине 1970-х гг.


[Закрыть], результаты обследования прямой кишки и собачий скелет. И чтоже это за ископаемое?

Где и как мне похоронить Олд-вертью? У меня в машине не было никаких инструментов. Прежде надо было заехать домой и взять из гаража лопату. Я быстро свернул налево и поехал по Бродвею.

В свой восьмидесятый день рождения мой отец поклялся, что никогда больше не прочтет ни одной инструкции. Умер он месяц спустя. Я сейчас об этом вспоминаю, потому что орудовал той же самой лопатой, когда его хоронил. Все решили, что я спятил. На кладбищах для этого есть могильщики, но я подумал, есть в этом что-то древнее и правильное – самому приготовить для отца последнее ложе. Я не смог бы прочитать каддиш[9]9
  Каддиш – еврейская поминальная молитва.


[Закрыть], но вырыть для пса могилу было мне по силам. В жаркий летний полдень я орудовал лопатой и улыбался. Джонни Петанглс для компании сидел возле меня на земле. Спрашивал, куда мы уходим, когда умираем. Я ответил, что в Бангладеш, если при жизни скверно себя ведем. Он меня не понял, и тогда я у него спросил, куда мы уходим, по его мнению. В океан. Мы превращаемся в скалы, и Господь швыряет нас в океан. Не там ли теперь мой отец – прячет греческих кальмаров? Крутя баранку, я раздумывал о том, что сказал бы Джонни о посмертном местонахождении животных.

– Шеф! – закаркала рация.

– Маккейб слушает.

– Шеф, у нас тут семейные разборки на Хелен-стрит.

– Скьяво?

– Угадал.

– Ладно, я здесь недалеко. Сам займусь.

– Да уж лучше ты, чем я, – хихикнул диспетчер и повесил трубку.

Я покачал головой. Дональд и Джеральдина Скьяво, урожденная Фортузо, были моими одноклассниками в средней школе Крейнс-Вью. Поженились они сразу после выпуска и с тех самых пор ведут непрерывную войну. То она даст ему по голове кувшином. То он даст ей по голове стулом. Хватают что под руку подвернется. Долгие годы все вокруг уговаривают их развестись, но у этих голубков ничего нет на свете, кроме их взаимной ненависти, так неужели же и от нее отказаться? Примерно раз в месяц их обоюдная вражда достигает максимума, и тогда кому-то из двоих здорово достается.

Несколько подростков из соседних домов давились от смеха на дорожке перед домом Скьяво.

– Ну, что там такое, орлы?

– Да тут самые настоящие «Звездные войны», мистер Маккейб. Она там вопила, как резаная. Но потом все успокоилось.

– Это у них перерыв между раундами, – я прошел по тропинке к входной двери и повернул ручку. Дверь была не заперта. – Есть кто-нибудь дома?

Ответа не последовало, я повторил вопрос. Молчание. Я вошел в дом и захлопнул за собой дверь. Меня сразу же поразили исключительная чистота и приятный запах. Джери Скьяво, этой ленивой грязнуле, было наплевать, чем воняет у нее в доме. А муженьку ее – тем более. Разнимать их было неприятно еще и потому, что для этого приходилось входить в дом, где неизменно воняло потом, затхлостью, поскольку окна месяцами не открывались, и старой едой, попробовать которую не возникало ни малейшего желания.

Теперь все было иначе. В нашем городе недавно открылся магазин, где продавалось множество всяких экзотических сортов чая. Сам я чай не пью, но в этот магазин то и дело заглядываю под любым предлогом, чтобы насладиться царящими там ароматами. Когда прошло мое потрясение при виде чистоты и порядка в жилище Скьяво, я узнал запах: пахло у них, как в том чайном магазине. Стойкое, изысканное благоухание, наводящее на мысли о множестве прекрасных вещей.

Но сюрпризы на этом не закончились, потому что дом ко всему прочему оказался пуст. Я переходил из комнаты в комнату в поисках Дональда и Джери. Со времени моего последнего визита здесь ничего не изменилось. Тот же дешевый диван, то же доисторическое кресло стояли в гостиной бок о бок, как две отдыхающие задницы. Семейные фотографии на каминной полке, мечущаяся по клетке тощая канарейка цвета мочи – все как прежде. За исключением прямо-таки образцовой чистоты и порядка, каких в этом доме сроду не бывало. Казалось, супруги Скьяво навели в доме порядок, чтобы отметить какое-то событие или принять важного гостя. А как только покончили со всеми приготовлениями, куда-то смылись.

Я стал спускаться в подвал, почти уверив себя в том, что там отыщется жуткий ответ на все вопросы: чета Скьяво висит на привязанных к перекрытиям веревках или кто-то один стоит над трупом другого с ликующим выражением на лице и пистолетом в руке. Но мои опасения не оправдались. В подвале не нашлось ничего, кроме аккуратной стопки старых журналов, кое-какой мебели и всякого старья. И даже оно было аккуратно уложено в углу. Здесь тоже стоял приятный запах. Что бы, черт побери, все это могло означать?

Задний двор у них был огромный, как автобусная остановка, но трава там оказалась подстрижена. Прежде она никогда не бывала у них меньше пяти дюймов. Я как-то даже предложил Дональду воспользоваться моей газонокосилкой – он ворчливо отказался.

Я вернулся в дом и опустился в кресло, чтобы все обдумать, и неожиданно провалился, едва зад себе не зашиб об пол, – пружин, которые должны были меня поддержать, не оказалось. Я встал и разгладил поверхность кресла, придавая ему прежний вид. И тут увидел перо.

У противоположной стены комнаты находился камин с заложенным дымоходом. Воюя с дурацким креслом, я приметил на полу перед камином что-то необыкновенно яркое. На нетвердых после борьбы с креслом ногах я подошел к камину, наклонился и поднял с пола это перо. Дюймов десяти длиной, оно поражало пестротой расцветки – пурпурный цвет сменялся зеленым, затем следовали черный, оранжевый, множество других. Трудно было себе представить более неподходящую вещь в доме этих бездельников, но она оказалась здесь. Я не сводил с нее глаз, набирая номер полицейского участка и рассказывая обо всем Биллу Пегту.

– Это что-то новенькое! Может, их телепортировали на космический корабль?

– Их-то капитан Пикар ни за что не потерпел бы на борту «Энтерпрайза»[10]10
  Их-то капитан Пикар ни за что не потерпел бы на борту «Энтерпрайза». – Жан-Люк Пикар – командир космического корабля «Энтерпрайз» в телесериале «Звездный путь: Следующее поколение» (1987-1994), продолжившем знаменитый сериал «Звездный путь» (1966-1969), в котором кораблем командовал капитан Кирк; прежде чем сериал был возобновлен, в 1980-х гг. вышли несколько полнометражных кинофильмов.


[Закрыть]. Ты не получал сообщений о происшествиях, Билл? Автокатастрофы или что-нибудь в этом роде?

– Не-а. Вот было бы здорово, если б они и впрямь загнулись. Не надо было бы к ним таскаться. Нет, никаких сообщений.

– Позвони Майклу Закридесу в больницу и справься у него. А мне нужно кое за чем домой и потом вниз по реке. Если будет что новое, звони мне на мобильник.

– Лады. Что будешь делать с дохлым псом, шеф? Может, оставить его у Скьяво? Будет им сюрприз к возвращению. Сунь его им в духовку. Джери, когда его увидит, хоть замолчит минут на пять.

Я покрутил в пальцах переливающееся перо.

– Позже поговорим. Кстати, Билл, вот еще что…

– Да?

– Ты в птицах разбираешься?

– В птицах? Ну, и вопросик. А почему ты спрашиваешь? При чем здесь они?

– Что за птица может быть покрыта яркими разноцветными перьями дюймов десяти в длину?

– Павлин?

– Я тоже было про него подумал – но вряд ли. Павлиньи перья совсем не такие. У них окраска гораздо более симметричная. И крупное пятно посередине. Это совсем другое.

– Что совсем другое? Ты вообще-то о чем?

Я понял, что, глядя на перо, стал думать вслух.

– Бог с ним. Я попозже с тобой свяжусь.

– Фрэнни!

– Да.

– Так пса-то засунь им в духовку!

Я повесил трубку.

Как на таком тонком пере могло уместиться столько цветов и оттенков? Я не мог оторвать взгляда от этой чертовой штуки, но надо было двигаться. Возле дома по-прежнему околачивались те двое подростков – не иначе как ждали продолжения спектакля. Я спросил, не видели ли они, чтобы кто-то выходил из дома до моего приезда. Нет, ответили они. Когда я им сказал, что дом пуст, они отказались в это поверить.

– Да не могли они никуда деться, мистер Маккейб! Вы б слышали, как они вопили!

Я вытащил пачку сигарет и угостил их.

– Что они кричали?

Парнишка прикурил от моей зажигалки и выпустил струйку дыма.

– Да ничего особенного. Она его обзывала жопой и слизняком. А уж орала! Ну и орала! За милю было слышно.

– А он? Дональд что-нибудь отвечал?

Другой мальчишка понизил голос октавы этак на четыре и, напустив на себя вид души компании, сказал:

– Сука! Дрын тебе в фику! Что хочу, то и буду делать, а ты пошла в жопу!

– В фигу?

– Фику. Это по-итальянски. А по-нашему – щелка, или киска.

– Что б я без вас делал, парни? Слушайте, если кто из них вернется, позвоните мне по этому номеру, – я протянул мою визитку.

– Что это у вас? – он указал на перо.

– Красивое, правда? Я его подобрал у них на полу.

Мы молча любовались пером в моей руке.

– Может, они что-то такое делали с перьями, ну, в общем, извращениями какими-нибудь занимались,– мальчишка улыбнулся.

– Знаешь, когда я был в твоем возрасте, самым ужасным извращением, о каком я услыхал, было наряжаться в кожу и нахлестывать друг друга кнутом. Меня чуть родимчик не хватил. Но вы, ребята, нынче знаете больше самого Алекса Комфорта[11]11
  Алекс Комфорт (1920-2000) – английский врач и биолог, сексолог и геронтолог, поэт и прозаик, пацифист и анархист, активист антиядерного движения; знаменит главным образом книгой «Радость секса» (1972), разошедшейся тиражом 12 миллионов экземпляров.


[Закрыть].

– А кто это такой?

Забравшись в машину, я осторожно просунул перо под солнечный козырек над водительским сиденьем. Почему парадная дверь их дома была незаперта? И задняя? Никто больше не оставляет двери своих домов открытыми даже у нас в Крейнс-Вью. Дональд Скьяво работал механиком в «Бирмфион Моторз». Я туда позвонил, и секретарь мне сказала, что он ушел обедать четыре часа назад и с тех пор не появлялся. Босс в ярости, там у Дональда джип на подъемнике и клиент ждет.

Я решил больше об этом не думать. Где-то же эти Скьяво сейчас обретались. Найдутся, никуда не денутся. Направляясь к дому, я старался припомнить, куда сунул лопату в гараже.

Час спустя я наткнулся на очередной древесный корень. Я взбесился и, отшвырнув лопату, сунул грязную руку в рот и пребольно себя укусил. Я лет сто не был так зол. Ну, год туда-сюда. Мой план был предельно прост: отправиться вниз по реке, найти подходящее местечко, вырыть могилу для Олд-вертью, положить его туда, засыпать землей – спи с миром – и вернуться в участок. Но у меня совсем из головы вылетело, что вдоль берега реки прокладывают трубопровод и при таком обилии рабочих и техники для мертвой собаки и меня там совсем нет места.Так что пришлось мне ехать в густой и темный лес, далеко за домом Тиндалла, где я и нашел подходящее место. Солнечные лучи пробивались сквозь листву. Никакого шума, только шелест листьев под легким ветерком и щебет птиц. В воздухе пахло летом и землей.

У меня было так хорошо на душе, что, вонзая лопату в мягкую землю, я стал напевать: «Хай-хо, хай-хо, работать нам легко»[12]12
  …я стал напевать: «Хай-хо, хай-хо, работать нам легко». – Песенка гномов из диснеевского мультфильма «Белоснежка и семь гномов» (1937).


[Закрыть].Через пять минут лопата уперлась в первый из корней, оказавшийся огромным и крепким, как подземное чудовище из «Дрожи земли»[13]13
  …лопата уперлась в первый из корней, оказавшийся огромным и крепким, как подземное чудовище из «Дрожи земли». – Фильм 1990 г. режиссера Рона Андервуда о гигантских подземных червях, терроризирующих маленький городок в пустыне.


[Закрыть]. Это меня с толку не сбило («Хай-хо, хай-хо»), я пожал плечами и стал копать в другом месте. Но оказалось, что эти корни, черт бы их драл, были здесь повсюду. Тело Олд-вертью коченело в моем багажнике, а у меня душа коченела от злости, какой я за собой и не помню.

Когда я прекратил жевать свою руку и выкурил подряд три сигареты, я медленно сказал, пытаясь успокоить себя: «Попробую еще в одном месте. Если опять ничего не получится…» Но вот что интересно: как я ни был зол и взбешен, оттого что земля не давала мне себя дырявить, я и мысли не допускал, чтобы утопить или кремировать собаку. Олд-вертью надлежало похоронить как полагается. Его надо было заботливо и бережно предать земле. Не знаю, почему я был в этом убежден. Ведь я ничем не был ему обязан. Нас не связывали ни годы тесной дружбы, ни его преданность в моменты моего одиночества и печали, ни летние дни, когда он ловил брошенную мною палку на заднем дворе. Лучший друг человека? Я его даже не знал. Он был просто старой развалиной, которой случилось умереть в моем кабинете. Все это отчасти можно было объяснить тем, на что указывала Магда: я люблю проигравших. И в большинстве случаев я принимаю их сторону. Неудачники, обманщики, пустоголовые пьянчужки, преступники – подавайте всех сюда, я заплачу за их выпивку. Олд-вертью был своего рода воплощением их всех, вместе взятых. Окажись он человеком, я уверен, голос у него был бы скрипучим, как кофейная мельница, а мозг – побуревшим от всяких обманов. Но за его появлением в моей жизни было и что-то еще. С чего я это взял? Если я скажу, что мне это известно, то буду лжецом. Я был до конца уверен только в одном: я должен его похоронить – и был исполнен решимости это сделать. Так что я засунул свою злость куда подальше и снова взялся за лопату. И на этот раз мне повезло.

Вырыть глубокую яму гораздо труднее, чем может показаться. К тому же от этой работы на ладонях появляются волдыри. Но я нашел местечко чуть в стороне, где можно было копать на какую угодно глубину, не встречая никаких препятствий. Яма получилась глубиной в три фута и достаточно широкой. Ему здесь будет хорошо.

Выбирая лопатой последнюю горсть земли, я обнаружил кое-что интересное. На горке темной почвы виднелось что-то очень светлое,, почти белое. Контраст был слишком ярким, так что любой бы заметил. Я осторожно опустил лопату на землю и потянулся посмотреть – что же это такое. Поначалу мне показалось, что это палочка, обесцветившаяся от времени. Дюймов десять в длину, серебристо-серая, с изогнутым кончиком, как если бы прежде она в этом месте была прикреплена к чему-то более крупному, а потом отломлена. Я поднес эту штуку поближе к глазам, и серебряный цвет обернулся кремово-белым, и оказалось, что никакая это не палочка, а кость.

Ничего удивительного. В лесах должно быть полно костей всякого зверья. Я даже улыбнулся при мысли, что потревожил могилу одного животного, чтобы похоронить другое. Вопиющее попрание справедливости – несчастная белочка, и та в наши дни не может упокоиться с миром. Вызывайте Общество по защите прав животных! Жестокое обращение с прахом лесного зверька!

Паулина интересовалась зоологией. Я подумал, может, ей будет интересно взглянуть на эту косточку, и, направившись к машине за Олд-вертью, сунул ее в карман.

Наклонившись над багажником, я чуть не подпрыгнул от неожиданности. У пса открылся глаз и глядел прямо на меня. Не имеет значения, насколько вы владеете собой или привыкли иметь дело с трупами: очутиться под взглядом мертвеца – вовсе не подарочек. В этих глазах еще достаточно жизни, чтобы вам стало нехорошо и вы бы отвернулись, облизывая губы и надеясь, что в другой раз, когда вы туда посмотрите, они уже будут закрыты.

– Я положу тебя в постель, Вертью. Там славно. Неплохое местечко для конечной остановки.

Я просунул под него ладони и вытащил из багажника. Мне показалось, что он стал еще тяжелее, чем прежде, но я решил, что просто утомился, работая лопатой. Пока я его нес, у меня слегка подрагивали руки. Лучи солнца, проникавшие сквозь листву, прыгали по моим ботинкам. Осторожно спустившись в яму, я осторожно уложил его. Тело лежало, чуть скрючившись, и я его поправил. Глаза были все еще открыты, а кончик языка торчал из уголка рта. Несчастный старикан. Я вылез из ямы и взял лопату, чтобы забросать его землей. Но что-то все еще было не так. И тут меня осенило. Я вернулся к машине и вытащил длинное перо из-под солнечного козырька.

Я засунул перо ему под ошейник. Как египетский фараон, отправляющийся в вечность в окружении своих земных сокровищ, Олд-вертью теперь владел замечательным пером. Время шло, а у меня еще дел было невпроворот. Я быстро засыпал могилу землей, а потом как мог ее утрамбовал, чтобы другое животное, почуяв запах, не разрыло ее.

Вечером за ужином Магда поинтересовалась, где я его похоронил. Я подробно рассказал ей о моем приключении в лесу, и она вдруг удивила меня вопросом:

– Ты хотел бы иметь собаку, Фрэнни?

– Да нет, не особенно.

– Но ты ведь так с ним носился. Знаешь, я бы ничего не имела против. Некоторые из них такие умненькие.

– Но ты же ненавидишь собак, Магда.

– Да. Но я люблю тебя.

Паулина закатила глаза и демонстративно убежала на кухню, прихватив свою тарелку. Убедившись, что она закрыла за собой дверь и нас не слышит, я сказал:

– Я был бы не прочь завести кошку.

– Но она у тебя уже есть, – Магда заморгала и нахмурилась.

– Ну, тогда я не возражал бы против маленькой киски.

Этой ночью, после посещения моей самой любимой на земле киски, я видел во сне перья, кости и Джонни Петанглса.

Следующий день выдался таким погожим, что я решил оставить машину, а на работу проехаться на мотоцикле. Город наслаждался последними летними деньками. Стояло мое любимое время года. Все особенности лета, все, что ему присуще, обостряется до предела, становится глубже, насыщеннее, потому что знаешь – скоро ему конец. Мать Магды любила повторять, что цветы пахнут лучше всего, когда начинают увядать. Конские каштаны уже начали сбрасывать на землю свои колючие желто-зеленые плоды. Они с легким стуком ударялись о тротуары и кузова автомобилей. Ветерок приносил густой запах созревших плодов и пыли. По утрам трава дольше, чем прежде, не просыхала от росы, потому что по утрам было прохладно.

Мотоцикл у меня был большой – «дукати монстр»; один только рев двигателя («Я вас всех в гробу видал!») в 900 «кубиков» чего стоит. Ничего нет на свете приятнее, чем медленно ехать на нем по Крейнс-Вью, штат Нью-Йорк, в такое вот утро. День еще толком не начался, на его витрине еще не повернута табличка «Открыто». На улицах в эту пору только самые несгибаемые. Улыбающаяся женщина подметает парадное крыльцо своего дома красной шваброй. Молодой веймаранер[14]13
  …лопата уперлась в первый из корней, оказавшийся огромным и крепким, как подземное чудовище из «Дрожи земли». – Фильм 1990 г. режиссера Рона Андервуда о гигантских подземных червях, терроризирующих маленький городок в пустыне.


[Закрыть], бешено размахивая обрубком хвоста, обнюхивает мусорные контейнеры у кромки тротуара. Старик в белой круглой панаме то ли медленно бежит трусцой, то ли идет во весь дух.

При виде его спортивных усилий я тотчас же подумал о французских рогаликах и чашке кофе с густыми сливками. Надо будет сделать остановку, чтобы отдать должное тому и другому, но прежде мне нужно было заняться одним неотложным делом.

После нескольких левых и правых поворотов я затормозил у дома Скьяво. Надо было поглядеть, нет ли там каких перемен. Автомобилей не оказалось ни на подъездной дорожке, ни возле дома. Я знал, что у них синий «меркьюри», но нигде синих машин не было видно. Я потянул за ручку парадной двери – по-прежнему не заперто. Надо будет этим заняться. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь воришка к ним забрался и стащил «Вид на Неаполитанский залив», намалеванный маслом на бархате. Пошлю к ним сегодня кого-нибудь, пусть навесят на двери замки, и оставлю записку неуловимым Дональду и Джери. По "правде говоря, мне было совершенно плевать на них самих и на их имущество. Я стоял у двери, засунув руки в карманы и полностью отдавая себе отчет в том, что утро сегодня выдалось слишком хорошее и не стоит забивать себе голову всякими таинственными происшествиями, тем более когда речь идет об этих двух придурках. Но работа есть работа, тут уж ничего не поделаешь.

У меня в кармане заверещал мобильник. Звонила Магда, чтобы сообщить, что наша машина не заводится. Она всякую технику на дух не переносила и страшно этим гордилась. Эта женщина принципиально не желала осваивать компьютер, калькулятор и вообще все, что пикало и бикало. Она проверяла остаток на своей чековой книжке при помощи карандаша и бумаги, с большой неохотой пользовалась микроволновкой и считала любой автомобиль своим кровным врагом, если тот не заводился сразу же после поворота ключа зажигания. Забавно, что дочь ее оказалась компьютерным гением и собиралась после школы поступать в какой-нибудь крутой колледж, где готовят программистов. Магду этот ее талант приводил в изумление, она только плечами пожимала.

– Я вчера целый день проездил на этой машине.